Глава 35. Хэллоуин.

Последнюю неделю октября в Хогвартсе царит радостное оживление. Грядет первый в этом году поход в Хогсмид, и студенты не могут сдержать радостного предвкушения. Никогда еще не бывавшие в волшебной деревне третьекурсники и вовсе сияют, как начищенные галеоны, и, по-видимому, даже думать ни о чем не могут, кроме предстоящего похода в «Сладкое королевство» или «Зонко». Старшие курсы, тоже уже порядком засидевшиеся в замке, выражают свою радость чуть более сдержанно, но преподавателям и тут требуется немало усилий, чтобы обратить всеобщее внимание на учебу. Впрочем, о какой учебе может идти речь, когда на носу столь грандиозное событие? Кто-то из студентов, не сумев выдержать томительного ожидания, взрывает прямо перед Большим залом несколько Волшебных Фейерверков Доктора Фойверкуса, и они четверть часа носятся по неизвестной траектории, со страшным грохотом сшибая попадающиеся на пути доспехи. Пивз летает посреди всего этого безобразия, радостно гогоча, любопытные студенты толпятся в смежном с холлом коридоре, не решаясь войти внутрь, а Филч заходится в бессильной ярости и с нулевым успехом пытается сбить волшебные фейерверки колченогим табуретом. Посреди всеобщего хаоса близнецы Уизли отличаются редкостной безмятежностью. Когда директор на ужине коротко объявляет, что по просьбе школьного завхоза товары из «Зонко» отныне запрещены на территории Хогвартса, то близнецы настолько невинно моргают, что у меня не остается ни малейших сомнений в том, чьих рук делом было учиненное в холле безобразие.

У меня же с каждым днем, приближающим Хэллоуин, на душе все сильнее скребут кошки. Не думаю, что когда-нибудь смогу встретить этот праздник без опаски. Тридцать первое октября никогда не приносило мне ничего хорошего, только не в Магическом мире. В этот день Волдеморт убил моих родителей, когда мне был всего год. На первом курсе в Хэллоуин мы с Роном и Гермионой лишь чудом избежали смерти от рук тролля, а ровно через год после этого василиск Риддла совершил свое первое нападение. Затем, на третьем году моего обучения в Хогварсте, в канун Дня всех святых Сириус напугал всю школу до полусмерти, изрезав холст Полной Дамы. Еще через год Кубок Огня изверг клочок с пергаментом, на котором было мое имя, и это стало первым шагом в череде фатальных событий, в результате которых Темный Лорд восстал из мертвых. Но все эти школьные неприятности, право же, ни в какое сравнение не идут с событиями, наступавшими в Хэллоуин каждый год после того, как мы окончили школу и попали прямиком на войну. Волдеморт позаботился о том, чтобы ни в один значимый праздник я не оставался без «подарков», и Хэллоуин был одним из таких дней, к которым Риддл готовился тщательно, со всей обстоятельностью. Мне ни разу не удалось его опередить, я поспевал лишь к трупам, и это тоже было одним из действий в поставленном Волдемортом грандиозном спектакле смерти. Несмотря на то, что вот уже пятнадцать лет подряд Хэллоуин не отличался для меня ничем примечательным, каждый раз накануне этого дня на меня наваливается нечто вроде плохого предчувствия, тяжелого и осязаемого, как бетонная плита.

Утром тридцать первого октября потолок Большого зала затянут плотными серыми тучами, настолько низкими, что кажется, они вот-вот лягут на замок всей своей тяжестью. Дождь хлещет как из ведра, из высоких окон почти ничего не видно за сплошной завесой тумана. Я мысленно сочувствую Хагриду, которому придется сегодня как следует повозиться на грядках с гигантскими тыквами – непременными атрибутами Хэллоуина, и зарекаюсь выбираться в этот день из замка. Что касается остальных студентов, то кажется, даже отвратительная погода не в силах испортить им приподнятого настроения: за столами факультетов царит куда большая суета, чем в обыкновенные дни. Все взахлеб обсуждают планы на грядущий поход в волшебную деревеньку, и больше остальных в своем веселье усердствуют, естественно, гриффиндорцы.

– Не могу поверить, Колин! Я наконец-то пойду в Хогсмид вместе с тобой! Я так долго ждал этого, – восторженно тараторит младший из братьев Криви, Дэннис, успешно перешедший в этом году на свой третий курс. – Ты мне все-все там покажешь, правда?

– Ну конечно, Дэннис, – серьезно кивает Колин. – Отведу тебя в Визжащую Хижину, может, сегодня нам повезет, и мы наткнемся там на парочку не нашедших успокоения злобных призраков.

– Круто! – восклицает совершенно ошалевший от такой волнующей перспективы Дэннис.

Увлекшись наблюдением за студентами, я вздрагиваю от неожиданности, когда совсем рядом со мной раздается чей-то голос.

– А что насчет тебя, Гарри? Идешь сегодня в Хогсмид вместе со всеми?

Я резко оборачиваюсь, но это всего лишь Ремус, который каким-то образом умудрился незаметно пробраться мимо меня на свое место за столом. Я расплываюсь в улыбке.

– И тебе тоже доброе утро, Ремус. Как ты? Уже лучше себя чувствуешь?

– У меня все в полном порядке, – беззаботно отзывается оборотень. – Ты не ответил на вопрос.

Я передергиваю плечами, больше не улыбаясь.

– Не хочу в Хогсмид. Погода просто отвратительная, да и вообще… Думаю, что весь день буду заниматься… геометрией. Ужасно сложная штука, знаешь ли.

Но, похоже, на этот раз мне не слишком-то достоверно удается изобразить озабоченность геометрией, потому что Ремус решительно не желает оставлять меня в покое.

– Тебе нужно сделать перерыв, ты и так целыми днями занимаешься, – говорит он. – Я не хочу, чтобы ты сидел взаперти в то время, когда все остальные студенты будут веселиться в «Сладком королевстве» или волшебной лавке «Зонко». Скажи, ты бывал в Хогсмиде?

– На станции, помогал Хагриду запрягать тестралов в кареты перед началом учебного года, – не слишком охотно отвечаю я.

– Ты не представляешь, сколько всего упустил! В самой деревне просто море интересных вещей. Знаешь, я как раз собирался заглянуть сегодня в лавку волшебных перьев, и подумал, что ты, наверное, будешь не против составить мне компанию, м? Тогда я с радостью устрою тебе небольшую экскурсию по деревне.

– Можно подумать, что ты принимаешь возражения…

Лицо Ремуса озаряется улыбкой, и это каким-то образом убивает у меня малейшее желание спорить.

Студенты стремятся поскорее покончить с завтраком, чтобы отправиться в волшебную деревню. На выходе из школы дежурит Филч, который вглядывается в лицо каждого проходящего мимо студента так пристально, словно заранее пытается угадать в нем потенциального нарушителя школьных правил. Когда наступает очередь близнецов Уизли, завхоз недовольно сопит, но все же пропускает их к выходу: нарушители нарушителями, а в его списках они есть, и с этим ничего не поделаешь.

– И только попробуйте протащить сюда хоть один фейерверк, маленькие паршивцы! – грозно кричит завхоз им вслед, потрясая кулаком. Но братья отвечают ему лишь улыбками, настолько невинными, что если бы в этот момент их увидела Молли Уизли, то непременно заподозрила бы неладное.

У меня уходит некоторое время на то, чтобы переодеться в теплую мантию и замотать вокруг шеи коричневый шарф. Я в последний раз зачесываю назад непослушные волосы перед зеркалом и уже собираюсь выходить на встречу с Ремусом, когда откуда-то из-под ванной черно-серебряной лентой выползает Силенси.

– Куда-то сссобираешшшься? – спрашивает она как ни в чем не бывало. Я не видел ее с первого вечера своего приступа и уже начал думать, что змея так крепко обиделась на меня, что решила не возвращаться. Глядя на нее теперь, я невольно вздыхаю с облегчением.

– Ага, я иду в волшшшебную деревню. Хочешь со мной? – предлагаю я, спеша зарыть топор войны поглубже.

Змея молча обвивает своим черным чешуйчатым телом мою ногу и перекидывается на руку, занимая привычное положение.

– Где ты была?

– Ссслоняласссь по замку. Зззздесссь можно вссстретить много такого, о чем поначалу и не догадываешшшьссся, – неопределенно шипит змея и замолкает.

Когда я подхожу к кабинету Ремуса, возле которого мы условились встретиться, оборотень уже ждет меня. Мы идем к выходу из замка, и всю дорогу Хогвартс выглядит совершенно безлюдным: все студенты старше третьего курса поспешно отбыли в Хогсмид, и мне остается лишь гадать, куда подевались младшекурсники. Коридоры совершенно пустынны, поэтому, завернув за очередной угол, я почти сразу замечаю чью-то одинокую фигуру в черной форменной мантии. Мальчик сидит прямо на подоконнике, обхватив руками колени и прижавшись лбом к оконному стеклу. Слишком знакомая картинка, понимаю я, на мгновение замерев на месте, а в следующую секунду Ремус уже окликает мальчика по имени.

– Невилл?

Тот вздрагивает и оборачивается, кажется, только теперь заметив, что в коридоре есть кто-то еще.

– Здравствуйте, профессор Люпин, – говорит он, коротко кивнув нам в знак приветствия.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Ремус. – Мне казалось, что все пятикурсники уже ушли в Хогсмид.

– Да, но дело в том, что я… я потерял свое разрешение, – отвечает Невилл, чуть запнувшись. – В прошлом году родители отправили его прямиком к профессору МакГонагалл, а в этот раз отдали мне, и, наверное, оно просто куда-то затерялось, когда я разбирал свой чемодан…

Что ж, вполне в духе Невилла. Я сочувственно ему улыбаюсь, но не потому, что сам горю желанием тащиться в такую непогоду в Хогсмид. Просто мне вспоминается мой третий курс, когда у меня тоже не было разрешения на походы в волшебную деревню и я оставался в замке один-одинешенек, в то время как все мои друзья уходили веселиться. Не слишком-то приятное чувство, сказать по правде.

– Ну, зато ты хотя бы не простынешь сегодня, – говорю я Невиллу, бросив на Ремуса короткий осуждающий взгляд, чтобы у него не было ни малейших сомнений в недосказанном «в отличие от нас». – Если хочешь, мы с профессором чего-нибудь купим для тебя в Хогсмиде, раз уж все равно туда тащимся.

– Н-нет, думаю, мне ничего не нужно, – говорит Невилл и поспешно добавляет: – Но спасибо за предложение!

Я равнодушно пожимаю плечами: скорее всего, остальные гриффиндорцы и так принесут что-нибудь из Хогсмида для своего незадачливого товарища. Сам Невилл тем временем говорит, что ему надо в библиотеку, чтобы подготовить какое-то ужасное сочинение для Снейпа, и мы расходимся в разные стороны.

Прогулка до Хогсмида превосходит мои самые мрачные ожидания. Дождь хлещет вовсю, ветер налетает мощными порывами, грозя сбить с ног. Тропинку до Хогсмида размыло, и теперь ноги с каждым шагом все больше вязнут в грязи. Я заматываю шарф до самого носа, но он постоянно разматывается от ветра, и вскоре лицо немеет от холода.

– Еще немного осталось! – сообщает Ремус через некоторое время, пытаясь перекричать завывания ветра. – Я уже вижу отсюда «Сладкое королевство».

Хогсмид постепенно выступает углами зданий из-за сплошной завесы дождя. Мы кое-как добираемся до «Трех метел», и я понимаю, что еще никогда в жизни не был настолько рад мадам Розмерте, как в этот момент. Едва завидев в толпе гомонящих студентов Ремуса, она вмиг подыскивает для нас с ним свободный столик, уютно примостившийся в углу.

– Напомни мне больше не поддаваться на твои провокации, – гневно шиплю я, растирая отмерзшие уши.

– Вот, выпей, – говорит оборотень, пододвигая ко мне кружку со сливочным пивом. Он выглядит немного виноватым и торопливо взмахивает палочкой, высушивая мои волосы и мантию. Я делаю большой глоток сливочного пива и расслабленно откидываюсь на спинку стула, чувствуя, как гуляют иголки по онемевшим от холода конечностям.

Вскоре я согреваюсь и начинаю с интересом оглядываться по сторонам. В «Трех метлах» почти ничего не изменилось: здесь все та же теплая, уютная атмосфера, толпы посетителей и вкусное сливочное пиво. Возможно, чуть больше народа, чем раньше, но я могу и ошибаться: я слишком долго никуда не выбирался и наверняка успел отвыкнуть от обыкновенной для кафе суеты. Совсем недалеко от нас, за соседним столиком, расположилась особенно шумная компания студентов. Я чуть пристальнее вглядываюсь в их лица и с удивлением обнаруживаю, что знаю их всех даже слишком хорошо. Рон, Фред и Джордж Уизли, Кэтти Белл, Алисия Спиннет и Анджелина Джонсон – гриффиндорская сборная в полном составе. Вместе с ними сидят ЛиДжордан, Джинни и Гермиона. Последняя, впрочем, выглядит скучающей: компания оживленно обсуждает квиддич.

– За будущую победу Гриффиндора в первом матче сезона! – выкрикивает Ли, и кружки со сливочным пивом звонко стукаются друг о дружку боками.

– В самом деле, должны же мы начать наконец выигрывать, – говорит Кэтти, когда все делают по глотку пива. – У нас отличная, черт побери, команда! Да все наши игроки любого побьют в квиддиче, если захотят!

– Почти все наши игроки, – веско поправляет ее Рон, но Гермиона незаметно пихает его в бок, и тему заминают.

– А когда будет первый матч? – с интересом спрашиваю я, обернувшись к Ремусу.

– В середине ноября, Гриффиндор-Слизерин, – отвечает оборотень и с улыбкой добавляет: – Я бы пожелал гриффиндорцам удачи, но преподавателям, к сожалению, не разрешается отдавать предпочтение какому-либо из факультетов.

– Ха! Я лично наблюдал за тем, как МакГонагалл и Снейп заключают пари на будущие матчи, – заявляю я, делая очередной глоток сливочного пива. Мне становится очень тепло, даже жарко, и приходится снять с переносицы очки и протереть запотевшие стекла рукавом мантии.

– Ну, я думаю, что не стоит напоминать тебе, что деканы факультетов – это совсем другое дело, – многозначительно говорит оборотень, и мы обмениваемся понимающими улыбками.

Выпив еще по кружке сливочного пива, мы решаем продолжить свое путешествие. За это время погода ничуть не улучшается, поэтому мы заворачиваем во все лавки и магазины, что попадаются по пути – не потому, что в действительности собираемся там что-то покупать, а просто чтобы спастись от дождя и ветра. В «Сладком королевстве», в котором как всегда людно настолько, что яблоку негде упасть, я поддаюсь легкой ностальгии по прошлому и покупаю несколько шоколадных лягушек и пару пакетиков берти-боттс. В последней покупке, впрочем, я разочаровываюсь почти сразу, потому что первое же попавшееся мне драже оказывается со вкусом сырого лука. Я безуспешно отплевываюсь от него еще всю дорогу до магазина волшебных перьев, попутно стирая выступающие на глазах слезы и проклиная на чем свет черный юмор создателей берти-боттс. Ремус покатывается со смеху, глядя на мои мучения, и смех этот настолько заразителен, что мне приходится прикладывать существенные усилия, чтобы сохранять мрачный вид.

Последней достопримечательностью Хогсмида, к которой приводит меня Ремус, оказывается Визжащая хижина. Мы подходим к ней совсем близко, пытаясь скрыться от потоков косого дождя за хлипкими, отчаянно скрипящими под порывами ветра стенами. Я молча смотрю на покосившееся от времени сооружение и вспоминаю свой третий курс, вспоминаю Сириуса, который в этой самой хижине был так близок к долгожданной свободе, как никогда не бывал ни до, ни после. «Может, если бы ты захотел… другой дом…» Я возвращаюсь мыслями в то упоительное мгновение, когда это казалось мне осуществимым. Немного позже я решил, что это вряд ли что-нибудь изменило бы, намного позже – стал думать, что это могло бы изменить все. Теперь я едва ли могу быть настолько уверен хоть в чем-либо. В конце концов, здесь всего этого даже никогда не происходило. Поэтому я давлю в зародыше совершенно неуместное желание сказать: «Ремус, а ты помнишь, как…», а вместо этого просто молча смотрю на оборотня. Он тоже кажется погруженным в связанные с этим местом воспоминания – несомненно, куда более многочисленные, чем мои собственные. Губы его искривляет горькая улыбка, полная сожаления и тоски по прошлому, и мне кажется, что я имею некоторое представление о том, что ее вызвало.

– Эй, все в порядке? – я легко касаюсь его руки, и Ремус встряхивает головой, быстро пряча свою горькую улыбку.

– Да, просто вспомнил… кое-что. Пойдем, Гарри. Здесь слишком холодно.

Пока мы неторопливо спускаемся со склона, я думаю о том, что не я один не могу ни с кем разделить свои воспоминания. Ремус выглядит куда более отчужденным и замкнутым, чем обычно. Наверное, он не бывал в Визжащей хижине ни разу после окончания школы, и, как и мне самому, она слишком остро напомнила ему о прошлом.

Мы идем до замка в полном молчании. Я ничего не спрашиваю о Визжащей хижине, а Ремус не рассказывает баек о таинственных призраках, которые, по слухам, там обитают: ни у одного из нас не хватает сил на то, чтобы играть в эту игру.

*****

Вечером Большой зал выглядит просто великолепно. В воздухе парят заколдованные Флитвиком и МакГонагалл гигантские тыквы, подсвеченные изнутри волшебным огнем, под самым потолком мельтешат летучие мыши, столы ломятся от всевозможных яств. В праздничный вечер студентам позволили явиться в нарядных парадных мантиях вместо обыкновенных черных, и с непривычки у меня пестрит в глазах от обилия синего, рубинового, сиреневого, зеленого… Преподаватели тоже оделись по-праздничному, и сидящий рядом со мной Ремус чувствует себя явно неуютно в своей неизменной поношенной мантии.

Впрочем, я и сам чувствую себя не в своей тарелке, то и дело перехватывая неприязненные взгляды со стороны гриффиндорцев и настороженные – от хаффлпаффцев. Слизеринцы и вовсе пялятся с неприкрытой враждебностью. Я откидываюсь на спинку стула, совершенно не испытывая желания есть. Это все чертов Малфой, который убедил всю школу в том, что МакГонагалл сняла с его факультета полсотни баллов лишь потому, что я оклеветал его, и декан Гриффиндора поверила мне, а не ему. Я бросаю взгляд на белобрысого, а он самодовольно ухмыляется в ответ.

– Смотри, наш нищий профессор по ЗоТИ опять нацепил свои лохмотья, – довольно громко произносит он, склонившись к Панси Паркинсон, но смотрит при этом прямиком на меня.

Сам блондин разоделся в переливающуюся лиловую мантию с серебряной оторочкой, и Паркинсон подобострастно хихикает, не сводя с него обожающего взгляда. Это смотрится настолько отталкивающе, что я отворачиваюсь.

Где-то ближе к середине праздника я замечаю, что не я один не слишком-то рад здесь присутствовать. Помимо Ремуса (который после ядовитого замечания Малфоя начинает чувствовать себя еще более неловко) и вечно недовольного Снейпа, не особо счастливой выглядит и профессор Синистра, преподавательница Астрономии. Впрочем, вполне вероятно, что прямой причиной ее недовольства является сидящая прямо рядом с ней Трелони, которая вещает своим неизменным потусторонним голосом:

– Тучи сгущаются, моя дорогая. Ты, вероятно, тоже заметила в небе эти тревожные знаки? Едва мои глаза узрели их, как я села за свой хрустальный шар, по которому гадала еще моя прабабка, и увидела, что нас всех ждут большие перемены. Я отказывалась верить в это, впервые в своей жизни я горько пожелала о том, что у меня есть Третий Глаз... – ну, и все в таком же духе.

Профессор Синистра лишь вежливо кивает преподавательнице Прорицаний, а МакГонагалл посматривает на старую стрекозу с крайнем неодобрением.

– Сибилла, я уверена, что ты преувеличиваешь, – наконец говорит она, поджав губы.

– Ах, хотела бы я сама верить в это! – патетически восклицает Трелони. – Но – увы! – Третий Глаз не обманывает, и те, кто умеет читать знаки, очень скоро поймут, что годы мира слишком разбаловали нас, мы не готовы к Темным временам…

– Еще тыквенного пирога, Сибилла? – сияющий Дамблдор в ярко-оранжевой мантии перебивает ее в самом эмоциональном моменте речи, и Трелони еще несколько секунд недоуменно моргает, вспоминая, на чем же она, собственно, остановилась.

Время от времени я бросаю долгие взгляды на гриффиндорский стол – туда, где заговорщицки перешептываются между собой Рон с Гермионой, затем на сидящую в окружении подруг Джинни, которая то и дело задорно смеется, чуть запрокидывая голову, и что-то в груди тупо ноет от осознания того, что ничего уже не будет между нами так, как прежде. Последняя встреча с Роном и Гермионой все еще ощущается слишком остро, и я совершенно не ощущаю в себе готовности подойти к Джинни. По правде сказать, я даже не уверен, что мне вообще когда-либо стоит пробовать сблизиться с ними снова. Сейчас все именно так, как я и хотел, разве нет? Я только желал им счастья – и они выглядят вполне счастливыми. Возможно, даже более счастливыми, чем когда-либо на моей памяти. Так что с того, что они счастливы без меня?

– Ремус, я пойду к себе, – наконец говорю я, чувствуя себя сытым по горло мрачными завываниями Трелони и неприветливыми взглядами студентов. – Не могу больше здесь находиться.

Оборотень кивает и улыбается, но улыбка выходит довольно вымученной: как раз в этот момент Трелони переключает свое внимание на него, решив, по-видимому, что остальные не в силах оценить ее ясновидческого таланта.

Пробираясь к боковой двери для преподавателей, я как раз прохожу мимо стола слизеринцев, когда кто-то хватает меня за рукав мантии. Ну конечно же, Малфой. Я встряхиваю рукой, но блондин вцепился крепко: аж костяшки побелели.

– Отвали, Малфой, – цежу я сквозь зубы. – Ты меня уже достал.

Слизеринец расплывается в такой довольной улыбке, словно ему только что вручили Кубок по квиддичу.

– Я вижу, ты оценил, что твое слово против слова Малфоя в этой школе не стоит ничего, – протягивает он. – Что, не слишком-то приятно быть лгуном, а, Поттер?

Я в раздражении передергиваю плечами.

– Да когда же до тебя дойдет, а? Мне плевать! Что бы ты ни говорил, мне не интересно слушать. Мне совершенно все равно, что там обо мне думают незнакомые люди, Малфой. Это тебе должно быть небезразлично, что из-за собственной тупости ты неделю вручную отскребал вольеры грифонов, но ты, как я вижу, сияешь от восторга. Что, настолько понравилось быть у профессора Хагрида в качестве домового эльфа?

Едва выплюнув последнее слово, я понимаю, что блондин в бешенстве. Мне совершенно некстати приходит в голову, что когда говорят, что глаза темнеют от злости – это не просто фигура речи. Очевидно, я обладаю уникальной способностью выводить ледяных аристократов из себя, с досадой думаю я, наблюдая за тем, как Малфой уже второй раз на моей памяти хватается за волшебную палочку и направляет ее на меня.

– Левикорпус! – шипит блондин, и с кончика палочки срывается сияющая вспышка заклинания.

Я напрягаюсь, сознательно делая усилие над собой, чтобы не ставить щит. В следующую секунду я испытываю очень странное, даже глупое ощущение, будто мою правую щиколотку цепляют крюком, а затем с силой дергают вверх. В животе екает, как при мгновенном подъеме на метле, рядом раздается чей-то испуганный вскрик. Я не вижу ничего вокруг: мантия и излишне просторная рубашка задираются к полу, загораживая весь обзор. Очки сползают с переносицы и с легким «звяк» падают вниз. Оголившиеся живот и спину лижет сквозняк, вызывая мурашки по телу. Где-то рядом раздается издевательский смех, но через мгновение обрывается, захлебнувшись.

Долгие секунды я продолжаю висеть в том же положении, ощущая себя все более и более нелепо и недоумевая, почему никто не прикажет придурку отменить заклинание. В зале тем временем наступает абсолютная, оглушительная тишина.

– Черт, вы там поумирали все, что ли? – на пробу спрашиваю я. – Малфой, идиот, отмени заклинание!

Тут все вроде как оживают. Я слышу чей-то негодующий вскрик, потом кто-то произносит: «Либеракорпус» и «Экспеллиармус!», и я успешно приземляюсь на каменный пол, в последний момент успев сгруппироваться.

Мне требуется еще по меньшей мере несколько секунд на то, чтобы нашарить на полу чудом уцелевшие очки, подняться на ноги и отряхнуться, и все это время учителя и многие студенты продолжают таращиться на меня во все глаза, оставаясь неподвижными. Столь странная реакция окружающих остается для меня полнейшей загадкой ровно до того момента, как я начинаю поправлять сбившуюся на бок рубашку – и замираю, едва взявшись за воротник.

Ох, черт.

Идиотские шрамы от давнего знакомства с оборотнем – вот что заставило их так пялиться. Несколько длинных белесых полос, пересекающих всю грудь наискосок, и еще один на спине – от раны, прошедшей фактически насквозь. Врачи не могли поверить, что я выжил: меня спасла моя магия, но и с ее помощью такие страшные увечья не могли излечиться бесследно. Шрамы – невысокая цена, и я свыкся с ними куда быстрее, чем можно было бы ожидать: они казались мне просто очередным напоминанием о прошлом и причиняли куда меньше боли, чем раны душевные. Я и забыл, когда начал воспринимать их, как нечто естественное.

Но, по-видимому, естественным это кажется только мне одному.

Я медленно обвожу шокированных волшебников взглядом, пока не останавливаюсь на Малфое. Блондин выглядит ошеломленным: кажется, он даже не замечает, что его волшебная палочка находится в руках у директора.

– Мистер Малфой, – негромко говорит Дамблдор, привлекая к себе внимание слизеринца, – надеюсь, вы понимаете, что студент, позволивший себе напасть на любого из членов преподавательского состава, заслуживает наказания?

Он выглядит очень, очень сердитым. Почти таким же сердитым, как в последний день Турнира Трех Волшебников, когда выяснилось, кто на самом деле скрывался под личиной Грюма. Достаточно сердитым для того, чтобы дать понять, что звание самого могущественного волшебника современности – это не просто слова. Малфой бледнеет.

– Н-но сэр, – говорит он. – Вы же не хотите сказать… В смысле, Поттер же не может снимать баллы?

Кое-кто из преподавателей позволяет себе улыбнуться при виде откровенной паники на лице блондина, вызванной этим предположением, но Дамблдор не улыбается.

– О, нет, – просто говорит директор. – Но я – могу. Вынужден сообщить, мистер Малфой, что из-за вас ваш факультет лишается тридцати баллов.

После этого все студенты могут лишь в шоке смотреть на директора, позабыв закрыть рты: еще никогда на их памяти Дамблдор не отнимал баллов ни у одного факультета.

Малфой вспыхивает и униженно опускает глаза в пол. Сам жест выглядит для него настолько нетипичным, что я почти испытываю сочувствие. Но Дамблдор на этом не успокаивается.

– Кроме того, я считаю, что будет справедливым, если мистер Поттер, как пострадавшая сторона, самостоятельно выберет, с кем из преподавателей вы будете проходить свою недельную отработку, – заканчивает он.

Мерлин, это уже слишком. Я вскидываю взгляд на Дамблдора, но он продолжает осуждающе смотреть на Малфоя. Становится так тихо, словно все в зале одновременно затаили дыхание. Снейп не выдерживает и сквозь зубы шипит что-то о том, что в иные времена, помнится, директор относился к таким проделкам в исполнении некоторых студентов куда мягче – в наступившей тишине его шепот слышится резко, как если бы он говорил в полный голос.

Мне отчего-то становится труднее дышать, когда я понимаю, что все в зале ожидают моего ответа.

– Снейп, – выдавливаю я, столкнувшись на мгновение с мрачным взглядом слизеринского декана. – Пусть это будет Снейп, – и, не оглядываясь, выхожу из зала.

*****

Не имею понятия, сколько времени проходит, пока я лежу в своей комнате, обняв подушку и размышляя о случившемся на праздничном ужине. Почему директор так рассвирепел от какой-то идиотской шутки? Видит Мерлин, Дамблдор никогда не был ярым защитником школьных правил, он легко спускал с рук даже запрещенные в Хогвартсе дуэли, в результате которых участники обзаводились лишними конечностями и головами. И, кроме того, это не в его духе – прилюдно унижать студентов, пользуясь своим положением. Даже если речь идет о Малфое, заносчивом подонке, полагающем, что все в школе должны исполнять малейшие его прихоти лишь потому, что его отец состоит в попечительском совете Хогвартса. Но, тем не менее, Дамблдор сделал это – отчитал старосту Слизерина перед всей школой, а затем устроил это унизительное представление с выбором преподавателя для отработки. Означает ли это, что сейчас между Дамблдором и семейством Малфоев куда более напряженные отношения, нежели в моем прошлом, или дело в самой ситуации? Я массирую виски, чувствуя себя до смерти уставшим от всего этого. Как скоро я разберусь наконец, кто есть кто? Или все они так и останутся для меня чужаками со знакомыми лицами, и я буду продолжать удивляться каждому их поступку только потому, что в моем прошлом они поступили бы иначе?

Стук в дверь заставляет меня подскочить: я не слишком часто принимаю гостей.

– Это директор, – коротко сообщает Оберон.

У меня зарождается нечто вроде плохого предчувствия.

– Так ты позволишь мне впустить его, или заставишь и дальше ожидать на пороге? – язвительно спрашивает волшебное зеркало, видя, что я не спешу с ответом.

– Ну конечно, ты должен его впустить, чего ты ждешь? – раздраженно спрашиваю я в ответ и выпрямляюсь на кровати, пытаясь скрыть нервозность. Новые расспросы, новая ложь, чтобы оградить себя от подозрений и опасений, к которым я никогда не буду готов…

Я сам себе противен, угрюмо заключаю я.

Директор просачивается сквозь зеркало и останавливается посреди комнаты, высокий и странно подавляющий в своей оранжевой бархатной мантии. Он улыбается мне в знак приветствия, и я выдавливаю сухую улыбку в ответ.

– Добрый вечер, профессор Дамблдор. Присаживайтесь. Я не ждал посетителей, так что извините, что не при параде… – я делаю неопределенный жест в сторону своих поношенных рубашки и джинсов, после чего устремляю на директора кислый взгляд.

Впрочем, старый волшебник остается невозмутимым. Он усаживается в предложенное кресло, расправляет тяжелые складки мантии и испытующе смотрит на меня сквозь свои очки-половинки.

– Итак, Гарри, как видишь, у нас снова не самая веселая тема для беседы, – со вздохом говорит он.

Я безучастно пожимаю плечами, крепче стискивая в руках подушку.

– В этот раз я хочу услышать всю правду, – продолжает он. – Нет нужды скрывать от меня и других преподавателей что-то, что причиняет тебе беспокойство, поверь…

– Меня ничего не беспокоит, профессор, – коротко говорю я и поднимаю на директора взгляд, стараясь не пропустить в него ни единой эмоции.

Директор воспринимает этот взгляд по-своему.

– Это был твой дядя? – спрашивает он до странности мягким голосом, и от удивления я забываю выдохнуть.

Первую секунду мне даже кажется, что у меня что-то случилось со слухом.

– Что, простите?

– Это твой дядя был тем человеком, по вине которого ты получил эти шрамы?

Он кажется таким… самоуверенным. Я чувствую, как пальцы сводит судорогой от внезапной злости.

– Мой дядя мертв, директор, – говорю я свистящим шепотом. – Но – нет – он никогда не причинял мне серьезного вреда. Вообще-то, тот, кто нанес мне эти увечья, даже не был человеком.

Я машинально потираю лоб чуть дрожащей рукой, неожиданно остро вспоминая все: опаляющий жар дыхания зверя на своем лице, бешенные желтые глаза, острые когти, неистовые, безжалостные, рвущие на части… И боль, такую сильную, что даже смерть казалась тогда милосердной.

Нет, в тот момент он не был человеком. Хотя, вероятно, стал им, когда луна поблекла в лучах рассвета – каким-то несчастным мертвым волшебником, не пережившим своей последней трансформации.

Я приказываю себе не думать об этом и поднимаю на Дамблдора взгляд, уже не злой, а просто усталый.

– Мои родственники никогда не подвергли бы мою жизнь опасности, профессор. Что бы вы о них не думали. Это был несчастный случай, только и всего. Мне было… хм… наверное, тогда еще не исполнилось и девяти, я плохо помню… Мы с классом поехали в палаточный лагерь. Ну, знаете, так принято у магглов – когда дети на каникулы выезжают куда-нибудь на природу и живут там несколько дней. Нам, вообще-то, было запрещено далеко отходить от лагеря, но я, мой кузен и еще четверо ребят не послушались. Мы заблудились в лесу и не могли выбраться. И там кое-что произошло… Вообще-то, даже в газетах писали о том происшествии – как на нас напал какой-то бешенный волк и все такое. Пострадал я один, и меня в той статье выставили чуть ли не героем, но все это была полнейшая чушь – я же тогда едва не умер, чем тут гордиться? Вот и вся история, – я криво усмехаюсь. – Нечего рассказывать.

Однако Дамблдор выглядит куда более обеспокоенным, чем можно было бы ожидать.

– Значит, волк, – задумчиво повторяет он, постукивая по губам указательным пальцем. – Гарри, а не мог бы ты …

Директор резко останавливается, и я с удивлением обнаруживаю, что он выглядит смущенным.

– Могу я увидеть эти шрамы?

Я пожимаю плечами и стягиваю рубашку через голову. Дамблдор взмахивает палочкой, делая свет в комнате ярче. Затем он принимается осматривать шрамы с ужасно внимательным выражением лица, а я стараюсь не ежится под этим взглядом. Когда директор дотрагивается до одной из белесых полос кончиком пальца, я вздрагиваю, не в силах избавиться от ощущения, что они должны болеть, как шрамы от проклятий, которые никогда не заживают полностью, но ничего такого не происходит.

Дамблдор отдергивает руку и больше ко мне не прикасается.

Через пару минут директор разрешает мне надеть рубашку обратно и спрашивает:

– Гарри, этот… гм… волк, он покусал тебя?

Я замираю, так и не надев рубашку до конца.

– Нет, только подрал когтями. – Я выглядываю из широкого ворота, пытаясь понять, как много директору дал осмотр шрамов. – А что?

– Ничего такого, просто возникло одно предположение, – туманно отзывается Дамблдор. – Как, говоришь, тебе удалось спастись?

– Мне вовремя помогли. Я же говорю, ничего героического. Я потом кучу времени провалялся в больнице.

– Что стало с волком?

– Его убили, сэр. Иначе он убил бы меня.

Дамблдор понимающе кивает.

– Думаю, будет лучше, если ты все же пройдешь обследование у Поппи в больничном крыле. Возможно, она сумеет что-нибудь сделать с этими шрамами.

Я обессилено откидываюсь на подушки и прикрываю глаза.

– Какой в этом смысл? Благодаря Малфою их и так уже видела вся школа. Теперь они еще пару недель будут на меня пялиться. Надеюсь хотя бы, что больше никто не решил, что я – жертва домашнего насилия, – теперь в моем голосе отчетливо слышится сарказм.

– Гарри, ты же понимаешь, что прятаться ото всех – это не выход, правда? – серьезно спрашивает директор после короткого молчания.

Я фыркаю:

– Ну естественно, мне об этом известно. Во всяком случае, за эти два месяца такая техника не дала никаких результатов.

Теперь Дамблдор уже откровенно смеется.

– Что? – с негодованием спрашиваю я.

– Гарри, сейчас я скажу тебе одну вещь, абсолютно правдивую, которая, однако же, может показаться абсурдной. Видишь ли, мой дорогой мальчик, ничто в этом мире так не подогревает интерес окружающих, как скрытность. Все это время ты избегал встреч со студентами, потому что не желал находиться в центре внимания – и, разумеется, добился этим результата, полностью противоположенного. Возможно, попытка сблизиться с кем-нибудь из студентов, показать им, какой ты на самом деле, могла бы оказаться куда более продуктивной, ты так не считаешь?

– Ох, вы же не думаете, что я не пытался, профессор? Это бесполезно. Сомневаюсь, что смогу найти друзей среди кого-нибудь из них. Они все… слишком предубеждены, они даже не видят во мне человека, скорее, какой-то новый вид волшебного животного. Сомневаюсь, что смогу их переубедить. По правде сказать, даже не уверен, что мне хочется пытаться.

Я горько хмыкаю, не в силах перестать думать о том, было ли у моих друзей и раньше столько предубеждений, которых я попросту не замечал? А может, я и сам когда-то бы таким же? Тоже навешивал ярлыки, не глядя, и никогда уже не мог разглядеть за ними человека? «Грязнокровка», «предатель», «темный маг», «лжец», «ненормальный»… В какой-то мере каждое из этих слов – уже приговор. Было ли, в таком случае, приговором и звание «Мальчика-который-выжил»?

– Ты должен дать им время, Гарри, – произносит директор, отвлекая меня от размышлений. – Время и возможность показать тебе, что они не так плохи. Сейчас, избегая людского общества, ты лишь подстегиваешь их любопытство. Нет нужды обороняться, поверь. Просто откройся перед ними, позволь им увидеть себя настоящего, и все уладится.

Разумеется, я понимаю, что в какой-то мере директор прав. Все, что я сделал с начала учебного года – это появился на нескольких уроках Хагрида и на одном уроке ЗоТИ, попробовал наладить отношения с Роном и Гермионой, а поняв, что все это причиняет слишком много боли, закрылся от любого общества студентов, насколько это было вообще возможно. Единственным моим настоящим достижением стал Ремус, отношения с которым стали… ну да, нормальными. Каждый из нас очертил определенные границы, куда лучше не соваться (Ремус, разумеется, сделал это куда более деликатно, чем я сам, но это вовсе не означает, что он оберегает свои секреты с меньшим ожесточением), и после этого все пошло на лад. Но Ремус сам хотел этого. Я – сын его лучшего друга, в этом причина. Однако у Рона и Гермионы не было никаких причин для того, чтобы желать сблизиться со мной, равно как и у всех остальных студентов в замке. В самом деле, с какой стати им проникаться симпатией к нелюдимому и угрюмому незнакомцу? Я не Мальчик-который-выжил, больше нет. А значит, никто не будет просто так набиваться мне в друзья – симпатию надо заслужить. Получается, я сам был неправ, ожидая от них слишком многого и ничего не предпринимая в ответ, вот о чем толкует Дамблдор. Но какое-то глухое раздражение мешает мне признать это. Потому что директор, конечно же, не знает, как больно видеть презрение в глазах Рона, как больно ощущать недоверие Гермионы. Он ни черта не знает, как страшно все испортить, снова, как страшно заглянуть однажды в их глаза, чтобы не увидеть в них ничего.

– Что мешает тебе попытаться, Гарри?

Я не хочу, чтобы они умерли.

– Хорошо. Я попробую снова, профессор.

Дамблдор кивает.

– И не забудь навестить Поппи. Думаю, это мое упущение – то, что ты до сих пор не прошел у нее медицинского осмотра. Боюсь, она просто убьет меня, когда узнает, что с тобой произошло.

Я поднимаю взгляд и вижу, что глаза директора мерцают за стеклами очков.