Глава 37. Квиддич.

На этой неделе я по праву могу собой гордиться: я почти не пропускаю общие завтраки, обеды и ужины в Большом зале, посещаю несколько уроков Хагрида, помогаю профессору Спраут пересаживать растения в оранжереях и ни разу не сворачиваю в другой коридор, завидев на горизонте Рона, Гермиону, Дина или Симуса. Оборвалась какая-то болезненная нить, которая связывала меня с прошлым, и теперь вместо призраков близких людей, чья смерть тяжким грузом лежала на моей совести, я могу разглядеть их настоящих: не слишком знакомых, не всегда приятных, но несомненно живых – и этого достаточно.

Я не слишком часто вижусь с Невиллом, который вместе с остальной частью гриффинорской сборной с головой ушел в подготовку к грядущему матчу, и совсем не вижусь с Ремусом, у которого вдруг появилась куча дел, совершенно не зависящих от меня.

– Уверяю тебя, что справлюсь со всем сам, – говорит он, когда я предлагаю свою помощь. – У тебя и так много забот, не думай обо мне.

Разумеется, после этого заявления я не могу думать ни о чем другом. Я не дурак – я вижу, что что-то не в порядке. И это что-то не заладилось с того случая в Больничном крыле, или еще раньше, когда Малфой подвесил меня вниз головой посреди Большого зала. Мог ли Ремус разочароваться во мне из-за того, что я не дал Малфою отпор? Или это из-за оборотня, который напал на меня и которого в конце концов убила Силенси?

Чем больше я об этом думаю, тем более бессмысленными кажутся подобные предположения. Ремус с самого начала считал меня сквибом, а значит, тот случай с Малфоем просто не мог разочаровать его еще сильнее. Оборотень… даже если Ремус когда-то и знал его, ради Мерлина, он умер более пяти лет назад – глупо горевать из-за этого сейчас.

Имелось у меня и другое предположение, которое заключалось в том, что Ремусу с самого начала было в тягость со мной общаться. Дамблдор вполне мог попросить его присматривать за мной после той аварии, но сейчас, когда я наконец вышел из затяжной апатии, смысл в этом отпал. Я запрещаю себе даже думать об этом, потому что признать эту идею значило бы не просто отказаться от Ремуса – это означало бы, что мой Ремус действительно мертв. Потому что тогда все это оказалось бы предательством, это было бы игрой чужими чувствами и привязанностью – чем-то, на что Ремус, каким знал его я, не пошел бы никогда.

Поэтому я говорю себе, что, быть может, я действительно здесь ни при чем. Возможно, у него и правда какие-то дела. То, что теперь Ремус меня избегает, не обязательно означает, что я потерял и его тоже.

Но как бы там ни было, в каком-то смысле я вновь обрел Невилла. Старого друга, который, конечно, тоже изменился, и в этой реальности на самом деле был куда меньшим гриффиндорцем, чем в моем прошлом. И который, тем не менее, оказался в достаточной мере свободен от предрассудков, чтобы общаться со мной, как с равным, и достаточно доверял мне, чтобы делиться своими проблемами. Главной из которых, к слову, стал грядущий матч по Квиддичу.

Объявления в главном холле развешивают еще с вечера пятницы. «Первый матч сезона! – пронзительно вопит красно-зеленое полотно с изображением летающих по нему из стороны в сторону квиддичных мячей. – Гриффиндор-Слизерин, начало завтра ровно в девять утра, не пропустите!»

Но вся школа и без всяких объявлений в курсе намечающегося события. Студенты как обычно нацепляют на свои мантии всевозможную символику факультетов с лозунгами в поддержку своих команд, в укромных закоулках школы и пустых классах делаются ставки, а команды всюду ходят только в полном составе, чтобы предотвратить покушения на своих игроков со стороны враждебных факультетов.

– Я умру, – горестно сообщает Невилл накануне вечером.

Мы сидим с ногами на широком подоконнике возле библиотеки друг напротив друга, прислонившись к каменной стене. Я выбрал это место, потому что отсюда хорошо видно, как солнце в багряных всполохах опускается за безоблачный горизонт – значит, погода завтра будет ясная, в самый раз для квиддича, – а еще потому, что это нейтральная территория для нас обоих.

– Ага, – легко соглашаюсь я. – Но вряд ли это случится завтра. Брось, Невилл, это всего лишь очередной матч по квиддичу. Как давно ты в команде?

– С третьего курса. Но это не означает, что моя техника за это время хоть немного улучшилась.

– Тебе ни капли не нравится квиддич? – спрашиваю я, от удивления приподнимаясь на руках. – Зачем в таком случае играть?

– Это сложно, – вздыхает Невилл, рассеяно водя пальцем по стеклу. На его лице написано черное отчаяние. – Все дело в моем отце. Он всегда хотел, чтобы я играл в квиддич за сборную, как когда-то играл он сам. Наверное, он каким-то образом уговорил МакГонагалл, чтобы она продвинула мою кандидатуру в команду. Не представляю, как еще я мог бы там оказаться – у меня совершенно точно нет ни малейших задатков ловца.

Он улыбается, будто хочет показать, что для него это не имеет значения, но улыбка выходит болезненной и, дрогнув, исчезает.

– В любом случае, сомневаюсь, что МакГонагалл стала бы слушать кого-нибудь в вопросах, касающихся команды ее факультета, – возражаю я. – На нее обычно сложно повлиять.

– Ты не знаешь моего отца, – невесело фыркает Невилл. – Один из лучших авроров, занимает высокое положение в обществе, состоит в попечительском совете Хогвартса, в конце концов! Ему сложно отказать, уж поверь.

– Так твой отец тоже в попечительском совете?

– Что значит «тоже»? – непонимающе хмурится Невилл.

– Эээ… – я вдруг начинаю чувствовать себя не в свой тарелке под его испытующим взглядом. – Ну, я слышал, что отец Малфоя – также один из попечителей.

– А, ну да, было бы странно, если бы ты об этом не слышал. Малфой так задирает нос по этому поводу, будто бы это на самом деле имеет какое-то значение. На самом деле, это полный отстой – когда твой отец может с легкостью влезать в твои школьные дела.

Невилл подавленно замолкает, я тоже ничего не говорю, потому что, по правде сказать, не имею и понятия, что можно сказать в таком случае. Едва ли я могу похвастаться большим опытом решения семейных проблем – и уж точно не таких проблем, которые связаны с тем, что отец принимает чересчур большое участие в моей жизни. Я встряхиваю головой: мысль о том, что мне куда больше известно о Темных Лордах и методах борьбы с ними, чем о нормальных отношениях в обычной семье, почему-то застает меня врасплох.

– Послушай, – вздыхаю я спустя несколько секунд подавленного молчания, – я уверен, что завтрашний матч пройдет нормально. В конце концов, если бы ты действительно играл так плохо, как говоришь, никто не стал бы держать тебя в команде. И у тебя преимущество перед Малфоем, забыл? Он – капитан, и во время матча ему придется отвлекаться на то, чтобы шпынять своих игроков. Можно использовать это против него.

Невилл пожимает плечами, явно неубежденный, и уже открывает рот, чтобы возразить, когда мы оба вздрагиваем от резкого оклика.

– Лонгботтом!

К нам быстрыми шагами приближается Анджелина Джонсон, и при виде ее горящего гневом взгляда и сжатых кулаков у меня появляется желание спастись бегством. Невилл, судя по его виду, испытывает сходные чувства.

– Невилл, – говорит она уже тише, приблизившись к нам вплотную, – какого черта? Ты находишь это смешным – удирать невесть куда накануне матча? Ты же знаешь правило: перед игрой команда не оставляет своих в одиночестве, риск слишком велик! И тебе лучше других должно быть известно, что у нас нет другого ловца. Скоро отбой, мы думали, до тебя добрались слизеринцы, Рон рвет и мечет. А ты здесь просто прохлаждаешься!

Под сердитым взглядом гриффиндорской охотницы Невилл стремительно бледнеет.

– Рон заметил?

– Все заметили, Невилл! Никто уже не знает, что и думать. Фред с Джорджем сказали мне, где ты, и я с трудом убедила их не выдавать тебя Рону. Сам придумаешь, что ему рассказать. Давай, пошевеливайся, у тебя и так уже достаточно неприятностей!

С этими словами Анджелина хватает Невилла под руку и чуть ли не волоком тащит в направлении гриффиндорской башни. Он на ходу оборачивается, чтобы помахать мне рукой, и последним, что я слышу перед тем, как пара гриффиндорцев скрывается за поворотом, оказывается гневное шипение Анджелины:

– Ради Мерлина, Невилл, ты же не думаешь, что в случае чего Поттер сможет помочь тебе выстоять против слизеринцев? Он и сам-то на ножах с Малфоем. Вы друг друга стоите, черт побери! Скажи спасибо, что я явилась сюда раньше слизеринцев, иначе вам обоим могло непоздоровиться!

Постепенно стихающие крики доносятся до меня еще довольно долго – достаточно для того, чтобы сполна посочувствовать бедняге Невиллу. Некоторое время после этого я продолжаю смотреть в окно, на последние отсветы заходящего солнца, чувствуя странное опустошение. Мне под руку попадается какой-то предмет, и даже в сумерках я узнаю в нем крошечный золотой мячик, похожий на снитч, только без серебряных крыльев – Невилл последние дни таскал его с собой, утверждая, что это помогает ему настроиться на предстоящий матч. Я наугад подбрасываю мячик высоко вверх и безошибочно ловлю, даже в полутьме узнавая его местоположение по свисту рассекаемого воздуха.

Что ж, придется пойти на завтрашний матч – надо вернуть Невиллу то, что принадлежит ему.

И, кроме того, я уже вечность не видел квиддича.

*****

Утром в день игры на улице холодно, от дыхания в воздухе клубятся облачка пара. Трава покрыта синеватым инеем, искрящимся в свете солнечных лучей. Студенты спешат на квиддичное поле, оживленно переговариваясь, их радостное предвкушение можно почувствовать даже на расстоянии. Все вокруг, кажется, вопит о неутомимом противоборстве факультетов, которое возрастает многократно всякий раз, стоит только разговору зайти о квиддиче. У меня рябит в глазах от обилия красно-золотых и зелено-серебряных значков, плакатов и транспарантов. Отовсюду то и дело раздаются фамилии игроков факультетских сборных, которых превозносят одни и мешают с грязью другие.

В общем, все как всегда, заключаю я, с остервенением проталкиваясь сквозь толпу. Ближе к стадиону народу становится столько, что кажется, яблоку негде упасть. Все вокруг смеются, толкаются, кричат, и это вызывает у меня нечто вроде отчаяния, потому что я по-прежнему ненавижу большие скопления народа. В них слишком много деталей, чтобы уследить за всем сразу и почувствовать себя в безопасности. Я жалею, что рядом со мной нет Ремуса. Иди без меня, Гарри, я задержусь – так он сказал. Я поспешно встряхиваю головой, пытаясь изгнать из мыслей образ оборотня, а заодно избавиться от острого чувства обиды. В конце концов, Ремус ничем мне не обязан. И, кроме того, это глупо – испытывать трудности с тем, чтобы добраться до квиддичного поля самому.

Тем не менее, мне кажется, что проходит вечность, прежде чем я, наконец, занимаю место на трибуне среди преподавателей. Директора нет, как и Ремуса, зато деканы факультетов собрались в полном составе, и выглядят при этом крайне взволнованными предстоящим матчем. Я тоже перевожу взгляд на поле, чувствуя себя довольно странно из-за того, что впервые наблюдаю за матчем Гриффиндора с трибун. Но вскоре команды появляются на поле, и я отвлекаюсь от посторонних мыслей. Трибуны взрываются криками, пока игроки занимают свои места, а мадам Хуч произносит приветственную речь и приглашает капитанов пожать друг другу руки.

Малфой и Рон выполняют распоряжение с такими свирепыми лицами, будто надеются сломать друг другу пальцы, а затем раздается свисток, и игроки взмывают в воздух – матч начинается.

Пока остальные занимают свои позиции, Малфой взлетает высоко над трибунами и принимается кружить над полем, высматривая снитч. Невилл поднимается следом, и держится при этом на Молнии не вполне уверенно – мне приходит в голову, что, возможно, это вызвано излишней чувствительностью метлы к мельчайшему прикосновению, которая не всегда играет на руку. Погода стоит безветренная и очень ясная, солнечные блики играют на отполированных до блеска рукоятках метел. Это может весьма затруднить поиски снитча, и Малфой об этом прекрасно знает – он располагается спиной к солнцу, так, чтобы отчетливо видеть все поле, и при должной сноровке ему не спутать блеск крошечного золотого мячика ни с чем другим. Невилл занимает позицию напротив – черт, можно подумать, что он вратарь! – и принимается отчаянно щуриться против солнца.

– …И благодаря слаженной игре своих очаровательных охотниц Гриффиндор открывает счет! – раздается громкий голос Ли Джордана, заглушающий крики гриффиндорских болельщиков.

– Так держать! – с энтузиазмом восклицает сидящая неподалеку профессор МакГонагалл, и мне требуются усилия, чтобы сдержать улыбку при виде раскрасневшейся преподавательницы Трансфигурации.

– Кваффл перехватывает Монтегю! Он прорывается через защиту гриффиндорских охотниц… ох, это был очень грубый ход… и напрямую устремляется к кольцам Гриффиндора. Он замахивается… делает бросок, и… Рон Уизли в сумасшедшем прыжке ловит кваффл, вы посмотрите, Монтегю сделал обманный маневр, но у Уизли прямо-таки феноменальное чутье на такие вещи!

Толпа снова взрывается радостными криками, со слизеринских трибун раздается негодующий свист и улюлюканье.

– Мяч снова у охотниц Гриффиндора! – вопит Ли Джордан. – Алисия Спинет делает пас Анджелине Джонсон, та перебрасывает кваффл Кэти Белл… о, это несомненно, был сокрушительный удар бладжером от Гойла… Надеюсь, что с гриффиндорской охотницей все в порядке…

Кэти выравнивается на метле, рукавом утирает кровь из носа и жестом показывает остальным, что все нормально и она может продолжать. Гриффиндорская сборная с двойным ожесточением продолжает противостоять слизеринцам, а несколько особенно дерзких приемов Фреда и Джорджа находятся уже на грани нарушения правил.

Я сам не замечаю, как втягиваюсь в игру, с живейшим интересом наблюдая за происходящим. Довольно долгое время между командами длится напряженная борьба с прежним счетом, во время которой слизеринские охотники почти не допускают соперников до кваффла, а Рон отбивает несколько сложных голов один за другим, спасая гриффиндорские кольца. Напряжение достигает пика, когда Ли говорит:

– Похоже, Малфой заметил снитч! Он устремляется за ним к противоположенной стороне поля, только взгляните… МАЛФОЙ ПРЕСЛЕДУЕТ СНИТЧ! – во всю мощь легких орет он, и лишь тогда Невилл вздрагивает и устремляется в том же направлении, что и Малфой, лихорадочно осматриваясь в поисках золотого мячика. МакГонагалл рядом со мной издает короткий стон и прячет лицо в руках.

– Но вот Фред… или Джордж Уизли, черт его знает… отбивает бладжер прямиком в слизеринского ловца! Он уклоняется в сторону и теряет снитч! Ловец Гриффиндора Невилл Лонгботтом также прекращает преследование… Кваффл достается гриффиндорским охотницам, счет по-прежнему десять – ноль в пользу Гриффиндора…

Я замечаю, что Рон отрывается от своих колец и бросается к Невиллу, который так и остается одиноким силуэтом маячить на краю поля, в то время как Малфой взмывает на свою прежнюю позицию. Уизли что-то орет, краснея от гнева, а Невилл тем временем съеживается на метле, втягивая голову в плечи, словно стараясь сделаться как можно более незаметным.

– Счет становится двадцать – ноль в пользу Гриффиндора! – орет Ли Джордан под крики трибун. – Пьюси ведет кваффл к гриффиндорским кольцам. Он действует крайне решительно в окружении Крэбба и Гойла, которые мешают охотницам Гриффиндора перехватить мяч… он приближается к незащищенным кольцам Гриффиндора, – в отчаянии продолжает Ли, – а вратарь, кажется, слишком занят разборками с членами своей команды…

В этот момент Рон вскидывает голову и стремглав несется к кольцам, но, конечно же, не успевает.

– Двадцать – десять! – комментирует Ли под гиканье слизеринских болельщиков и сокрушенные стоны гриффиндорцев.

Невилл в этот момент устремляется вверх, занимая позицию неподалеку от Малфоя. С трибун, конечно же, ничего не слышно, но я прекрасно вижу, как двигаются губы Малфоя, наверняка выплевывая оскорбления, и Невилл от его слов попеременно то краснеет, то бледнеет, и в конце концов сдается и возвращается на свою прежнюю позицию, где глаза нещадно слепит солнце. Я по крайней мере дважды вижу вспышку снитча у самых трибун с противоположенной стороны поля, но ни один из ловцов этого не замечает.

С Роном тем временем происходит нечто странное. Он пропускает в гриффиндорские кольца три подачи подряд, хотя они кажутся гораздо легче тех, которые в начале матча он отбивал играючи. Возможно, это связано с тем, что самообладание никогда не давалось Рону легко.

– Двадцать – сорок в пользу Слизерина! – произносит Ли, когда Рон делает знак мадам Хуч остановить игру. – И команда Гриффиндора просит у судьи сделать перерыв.

Команды собираются на некотором отдалении друг от друга и начинают неистово перешептываться. Рон что-то кричит своим игрокам, размахивая руками, как ветряная мельница, слизеринцы держатся более сдержанно. Через минуту мадам Хуч дает свисток к продолжению матча, и команды вновь рассредоточиваются по полю. Невилл снова принимается маячить по правую сторону от Малфоя, а гриффиндорские охотницы начинают стремительное и безжалостное наступление.

Идет уже пятьдесят шестая минута матча, и благодаря блестящим действиям охотников Гриффиндор ведет со счетом сто шестьдесят – сорок, когда Малфой снова замечает снитч. Золотой мячик парит в нескольких футах от земли возле слизеринских шестов, и мне уже кажется, что ловцы пропустят и его, когда слизеринец на полной скорости устремляется в этом направлении. Невилл следует за ним, крепко вцепившись в рукоятку метлы, и его Молния постепенно обгоняет Нимбус-2001 Малфоя. Находящийся в нескольких метрах от ловцов Кребб мощным ударом биты посылает бладжер в сторону Невилла. Бладжер скользит по кривой, и, конечно же, гриффиндорец мог бы уклониться от него, даже не теряя скорости, если бы вовремя заметил маневр слизеринского загонщика. Трибуны замирают в ужасе, даже Ли Джордан ничего не говорит, захваченный моментом. Бладжер задевает плечо Невилла по касательной, тот вскрикивает, и от удара его метла закручивается на месте, стремительно теряя скорость. Малфой выжимает из своего Нимбуса все что можно, а через секунду хватает золотой мячик и взмывает в воздух, победоносно демонстрируя снитч трибунам.

– Малфой ловит снитч, – убитым голосом произносит Ли. – Матч оканчивается со счетом сто шестьдесят – сто девяносто в пользу Слизерина. Спасибо гриффиндорским охотницам за непревзойденную игру – вы лучшие!

Слизеринская команда спускается на землю, ликуя и крича оскорбления в адрес гриффиндорцев. Те плетутся к краю поля сердитые и взмыленные, утирая пот со лба и угрюмо глядя на победителей. Прежде чем команды скрываются в раздевалке, я успеваю заметить, как Фред и Джордж шепчут над кровоточащим носом Кэти какие-то заклинания, бросая в сторону Гойла неприязненные взгляды.

Мне приходится подождать некоторое время, пока с трибун схлынет основная масса зрителей. Болельщики гриффиндорской сборной складывают свои флажки и транспаранты с почти похоронной торжественностью, а затем скорбно и неторопливо движутся в сторону замка. Слизеринцы удаляются с поля взбудораженным зелено-серебряным торнадо, и мне приходит в голову, что они, оказывается, умеют радоваться победам не хуже гриффиндорцев. МакГонагалл спускается по лестнице, поджав губы и старательно избегая торжествующего взгляда Снейпа. Когда в проходах между трибунами становится достаточно просторно, я начинаю пробираться в сторону гриффиндорской раздевалки, сжимая в руке позабытый Невиллом накануне золотой мячик.

Там я застаю уже успевших принять душ и переодеться в школьные мантии игроков, которые, впрочем, не торопятся никуда расходиться. Все они напряженно смотрят в дальний угол раздевалки и едва ли замечают мое появление. Обойдя гриффиндорцев кругом, я понимаю, на что обращено их внимание – у стены стоят Рон и Невилл, и последний безучастным взглядом смотрит в одну точку, держась за поврежденное плечо, в то время как Рон кричит на него во всю мощь своих легких.

– Это был какой-то идиотский бладжер! Он даже не ударил тебя по-настоящему! Тогда какого черта, Лонгботтом? Ты видел, как играла команда? Да мы держались, как проклятые! Этот придурок Крэбб почти сломал Кэтти нос, но она продолжила, черт побери, играть! Мы все из кожи вон лезли, а ты не смог просто сцепить зубы И ПОЙМАТЬ ЧЕРТОВ СНИТЧ РАНЬШЕ МАЛФОЯ ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ! У тебя же Молния, парень, Молния! Только полный кретин может упустить снитч с такой метлой!

Он останавливается, тяжело переводя дыхание и сверля Невилла взглядом, ожидая ответного слова, взгляда или жеста – чего угодно, что позволило бы обрушить на него всю свою ярость. Невилл молчит и опускает глаза, не желая давать ему этой возможности.

– Оставь его в покое! – восклицаю я, расталкивая гриффиндорцев и приближаясь к Рону. Невилл вскидывает удивленный взгляд, а Рон медленно и угрожающе разворачивается.

– Что ты сказал? – тихо, сквозь зубы переспрашивает он.

– Я сказал, чтобы ты отвалил от Невилла, Уизли. Да, вы продули матч – ну и что? Это всего лишь игра, не более того, – гриффиндорская команда одновременно изумленно выдыхает при виде такого открытого непочтения к квиддичу. – И знаешь что? Ты виноват в проигрыше не меньше Невилла – тебе следовало лучше охранять кольца вместо того, чтобы орать на своего ловца. Вы могли бы выиграть, если бы ты не пропустил те четыре мяча – не самых сложных, между прочим. Подумай об этом.

Рон свекольно багровеет, и я замечаю краем глаза, что остальные гриффиндорцы замирают в напряжении.

– Поттер, еще одно слово в таком ключе – и ты труп, ясно? – рычит он. – Ты не имеешь права указывать, как мне обращаться с моими же игроками. Лонгботтом паршиво играет, и я буду напрямую говорить ему об этом до тех пор, пока он не начнет делать это лучше.

Рон вздергивает подбородок, вызывающе глядя на меня, непоколебимо уверенный в собственной правоте.

– Этим ты не поможешь Невиллу играть лучше, – возражаю я. – Тебе просто хочется на ком-то сорвать злобу, и ты решил, что твой ловец для этого подходит просто превосходно. Разве я не прав? Но страх – дурацкий стимул. И если ты не понимаешь этого, Уизли, то из тебя неважный капитан.

Я успеваю увернуться скорее на инстинкте, потому что совершенно упускаю момент, когда Рон коротко замахивается и выбрасывает кулак вперед, целясь мне в лицо. Это наконец выводит остальных гриффиндорцев из оцепенения. Алисия Спинет вскрикивает, а Фред и Джордж, к моему удивлению, выступают вперед, отделяя нас с Роном друг от друга.

– Успокойся, братец, – говорит один из близнецов, кладя руку Рону на плечо. – Ты, конечно, можешь растереть в порошок Лонгботтома, накричать на меня и Фреда за то, что мы не успели помешать Креббу с бладжером, и разбить Поттеру лицо. А еще ты можешь натаскать нас вместо этого так, чтобы в следующий раз мы их всех сделали. Что скажешь?

Фред тем временем помогает остолбеневшему Невиллу отлепиться от стены и подталкивает его к выходу из раздевалки.

– Удачный момент, чтобы свалить, – шепотом говорит он. – И не показывайся ему на глаза еще пару дней, чтобы он с досады не превратил тебя в жабу, а потом все будет о’кей. Ты же знаешь, какой наш Ронникин отходчивый парень.

Невилл благодарно кивает и выскальзывает из раздевалки, а я выхожу следом, оставляя гриффиндорскую команду разбираться в причинах позорного поражения самостоятельно.

Мы движемся к замку молча, и глядя на предательски горящие кончики ушей Невилла, я понимаю, что сейчас не самое лучшее время для разговора. Молчание кажется тягостным и подавляющим, и я никак не могу найти слов, которые помогли бы ободрить Невилла. Он действительно играет паршиво, как и говорил, и уверять его в обратном было бы столь же бесполезно, как и винить в провале матча. Я вздыхаю с облегчением, когда мы минуем двери замка, но там Невилл останавливается в нерешительности. Не хочет идти в гриффиндорскую гостиную, где его ждут новые упреки, понимаю я. Тут мой взгляд падает на его левую руку, все еще сжимающую поврежденное плечо, и я неправдоподобно бодрым голосом предлагаю:

– Ну что, двинем в Больничное крыло? Думаю, будет лучше, если мадам Помфри осмотрит твою руку.

Невилл молча кивает, и мы продолжаем идти вперед. Я рассеяно подбрасываю и ловлю золотой мячик, который так и не отдал Невиллу, а он все больше хмурится с каждым шагом, приближающим нас к Больничному крылу.

– Ты не мог бы перестать? – наконец спрашивает Невилл, резко останавливаясь и глядя на меня в упор. – Отдашь мне эту штуку?

Я хмурюсь, в очередной раз подхватывая мячик в воздухе, но затем коротко киваю:

– Отдам. Он же принадлежит тебе. Но только в том случае, если ты перестанешь разговаривать со мной в таком тоне.

– Что, тоже начнешь учить меня, что мне можно, а что нельзя, да? – неожиданно зло спрашивает Невилл. – Ах, ну да, ведь ты только что спас меня от чудовищной расправы, и теперь я должен превозносить своего спасителя! – теперь в его голосе звучит неприкрытый сарказм. – И как я только мог заговорить с тобой без должного почтения? Давай, скажи, что ты думаешь обо мне, скажи, какой я трус, как я паршиво сыграл – я вижу, у тебя всю дорогу прямо-таки язык чешется это сделать!

Я складываю руки на груди, окидывая Невилла внимательным взглядом с головы до ног. Он тяжело дышит, стискивая руки в кулаки, а в его глазах горит вызов.

– Я – не Рон Уизли, – в конце концов говорю я. – Ты не имеешь права вымещать на мне свою злость просто потому, что не смог противостоять ему. Я не сделал тебе ничего плохого. Я не оскорблял тебя, не унижал и ни в чем не винил – в этом все дело? Тебе просто не терпится вызвериться на кого-то, кого ты не боишься до колик? Но я не собираюсь терпеть такого от кого бы то ни было, Невилл. Я не дам тебе повода.

Несколько секунд он кажется по-настоящему пристыженным, и в конце концов говорит:

– Прости. Ты прав. Мне не следовало кричать на тебя. Но знаешь, вся эта ситуация была достаточно унизительна и без твоего вмешательства.

Я со вздохом передаю Невиллу мячик.

– Ладно, может, ты и прав, и мне не стоило лезть не в свое дело. Просто у меня всегда была аллергия на парней вроде Рона Уизли, так что… – я беспомощно развожу руками.

– Тебе не стоило говорить ему… ну, ты знаешь, о том, что он плохой капитан и все такое. Он это запомнит.

Я безмятежно пожимаю плечами:

– Я надеюсь. Возможно, это заставит его хоть немного задуматься. Было бы неплохо, тебе не кажется?

Когда я отдаю Невилла на попечение Мадам Помфри, медсестре хватает двух взмахов палочкой, чтобы определить, что с плечом.

– Это просто сильный ушиб, мой дорогой, – говорит она. – Постарайся быть осторожнее. Все-таки квиддич – слишком рискованный спорт, я всегда это говорила… Вот, возьми мазь и вотри в руку, через минуту будешь как новенький.

Невилл закатывает рукав мантии и принимается втирать мазь в поврежденное плечо, по-прежнему угрюмый и расстроенный. Впрочем, после сцены в коридоре сочувствия у меня поубавилось, так что я холодно наблюдаю за ним, облокотившись о стену у двери.

– О, Гарри, здравствуй, – говорит медсестра, обращая внимание на мое присутствие. Я киваю в ответ на приветствие, и она продолжает: – Как ты, мой дорогой? Насколько я помню, ты не слишком хорошо чувствовал себя в прошлый раз. Шрамы тебя не беспокоили? Они иногда могут побаливать от воздействия Настойки Сущности… Давай-ка я взгляну на них…

Невилл вскидывает на меня любопытный взгляд, мигом позабыв о плече. Из-за этого я начинаю чувствовать себя до крайности неуютно и быстро говорю:

– Не стоит, мадам Помфри. Все хорошо, я прекрасно себя чувствую и у меня ничего не болит. Я совершенно здоров!

Мадам Помфри принимает тот решительный вид, к которому она прибегает всякий раз, стоит кому-либо осмелиться ей перечить.

– Это уже мне решать, молодой человек, – сурово говорит она. – Ну-ка, давайте, поторопитесь. В этом нет ничего страшного.

Я подхожу к одной из больничных кроватей и с неохотой швыряю на нее мантию и рубашку. Мадам Помфри водит возле меня волшебной палочкой, что-то бормоча. Я спиной чувствую настырный взгляд Невилла и напрягаюсь, стараясь не ежиться.

– Внешне все в порядке, – наконец сообщает медсестра, и я с трудом удерживаю готовое сорваться с языка ядовитое замечание. – А как насчет остального, Гарри? Не мучают ночные кошмары, беспокойство, бессонница? Все-таки нападение оборотня – это не шутки! В некоторых случаях, связанных с темномагическими существами, Настойка Сущности, которую мы использовали для идентификации шрамов, может пробудить остаточные воздействия Темной магии – с ними может легко справиться любой профессиональный целитель…

При упоминании об оборотне Невилл издает какой-то странный задушенный звук, и я ожигаю мадам Помфри колючим взглядом, резко перебивая:

– Я же сказал, что нормально себя чувствую! Теперь мне можно идти?

Медсестра поджимает губы и кивает, а я натягиваю одежду и стремительно выхожу из палаты. Краем глаза я замечаю, что Невилл делает попытку подняться и пойти следом, но мадам Помфри останавливает его.

– Подожди, мой дорогой. Я должна убедиться, что твое плечо в порядке...

Она продолжает что-то говорить, но я не слушаю, захлопнув дверь и быстрыми шагами удаляясь от Больничного крыла.

Оказавшись в своей комнате, я срываю злобу на привычно сыплющем колкостями Обероне, но каким-то образом это заставляет меня почувствовать себя еще хуже. Оберон не виноват в том, что мадам Помфри вздумалось испытать мои нервы. Я пробую убедить себя в том, что насуплено замолчавший магический артефакт не может на самом деле испытывать какие-либо эмоции, но это не слишком-то помогает. Я вызверился на Оберона точно так же, как Невилл пытался вызвериться на меня – забавно, что именно я прочитал ему нотацию на эту тему.

– Ладно, извини меня, – сдаюсь я. – Я не хотел тебя задеть. Просто у меня был по-настоящему дурацкий день, ясно?

Слова тяжело падают в звенящую тишину комнаты.

*****

– Поттер!

Резкий оклик заставляет меня остановиться посреди коридора. Я терпеливо жду, когда говорящий приблизится, старательно игнорируя нестерпимое желание потереть лоб. Этим я рискую сделать все только хуже. Я и без того весь в земле и разводах грязи после теплиц профессора Спраут, и единственное, чего мне в этот момент по-настоящему хочется – так это как следует вымыть руки и лицо.

– Профессор Снейп? – я изображаю на лице вежливую улыбку, больше смахивающую на гримасу. – Вы что-то хотели?

Снейп неприятно кривится – подумать только, я и забыл, каким мерзким этот тип бывает вблизи – и окидывает меня презрительным взглядом.

– Хотел, мистер Поттер. Видите ли, в данный момент я занимаюсь приготовлением очень трудоемкого зелья. У меня крайне плотный график занятий, так что думаю, ваша помощь могла бы освободить меня от наиболее… хм… элементарной части работы.

Держу пари, под «элементарной» он подразумевает «неприятную».

– Так вы передумали? – я изображаю удивление. – И что же случилось с вашим нежеланием поручать вашу работу какому-то магглу, слишком тупому, чтобы понять всю возвышенность зельеварения – именно это, кажется, вы говорили как-то раз директору?

– Не вашего ума дела, – коротко сообщает он. – Думаю, я имею не меньше прав воспользоваться вашей помощью, чем другие преподаватели, не так ли?

Я передергиваю плечами.

– Хорошо, я помогу вам, Снейп. Я спущусь в подземелья, как только умоюсь и переоденусь в свежую одежду.

Мне приходится усилием воли подавить поднимающуюся злобу, когда Снейп отрицательно качает головой.

– Я и так потерял достаточно времени на ваши поиски. Мне нужно, чтобы вы приступили к работе немедленно, Поттер, – говорит он с неприятной усмешкой. Я открываю рот, чтобы возразить, но он не дает мне вставить и слова. – И не думайте мне перечить. Если я не ошибаюсь, то вам ведь не за возражения платят деньги, не так ли? Следуйте за мной, – с этими словами он срывается с места в своей обычной стремительной манере, и мне ничего не остается, кроме как двинуться следом.

Кабинет Зельеделия встречает меня привычным полумраком, сыростью и таинственными зеленоватыми отблесками от расположившихся вдоль стен сосудов с заспиртованной мерзостью. На рабочем столе Снейпа едва заметно булькает медный котел с зельем, подвешенный над магическим огнем, на другом столе расположились разнообразные ингредиенты, которые, вероятно, я должен помнить с уроков Зелий. Некоторые из них и вправду кажутся мне смутно знакомыми, но не вызывающими тем не менее никакого желания иметь с ними дело. От витающих в воздухе душных испарений предметы кажутся нечеткими, а дышать становится тяжелее. Мантия липнет к взмокшей от долгой работы в теплицах спине, и я как раз раздумываю, удобно ли будет скинуть ее к черту и остаться в маггловской одежде, когда понимаю, что Снейп наблюдает за каждым моим движением, прямо-таки вперился презрительным взглядом, будто только того и ждет, чтобы…

…снять баллы с Гриффиндора.

Едва мне в голову приходит эта абсурдная идея, как раздражение улетучивается. Снейп – мерзкий тип, да. Но если он решил повеселиться, выводя меня из себя, то я не собираюсь давать ему этой возможности. Он больше не может снимать с меня баллы, теперь это не касается всего факультета, это касается только меня одного. И черта с два ему удастся задеть меня чем бы то ни было.

– Итак, Снейп, вы говорили про какое-то зелье? – резко спрашиваю я. – Думаю, будет лучше, если мы перестанем впустую терять время.

Я испытываю мстительное удовлетворение, замечая гуляющие по его скулам желваки.

– Для вас я профессор Снейп, мистер Поттер, – зло говорит он. – Что, ваши магглы не удосужились научить вас элементарным правилам приличия, пока еще были живы? Или наглость досталась вам в наследство от оболтуса-папаши?

Оплевать почти всех моих родственников в одной реплике – это так по-снейповски, что секунду или больше мне приходится бороться с острым чувством дежа вю. Хорошая попытка, но он, разумеется, не учел, что мне это совершенно безразлично – пустые слова не могут причинить мне боли. Поэтому я лишь покладисто переспрашиваю:

– Профессор Снейп, вы не могли бы перестать переводить мое время попусту и перейти наконец к делу?

Он кривится так, будто съел что-то кислое, но все же кивает в сторону заваленного ингредиентами стола у стены.

– Сядьте туда. Мне нужно, чтобы вы извлекли свежую печень жаброхвоста… нет, двух жаброхвостов, и растолкли панцири сушеных скарабеев в мелкую пыль. Когда закончите с этим, я дам вам новое задание. Приступайте.

Я отправляюсь к столу с полным ощущением, что попал на одну из особенно поганых отработок из богатого арсенала Снейпа, и уже сажусь за стол, когда меня останавливает его резкий оклик.

– Поттер, вы же не настолько тупы, чтобы приступать к работе с ингредиентами без перчаток из драконьей кожи? Так наденьте их сейчас же! И, ради Мерлина, возьмите серебряный нож – вы же не полагаете, что сможете умертвить жаброхвоста голыми руками?

Я вскидываю голову и встречаю его взгляд – немигающий и слишком пристальный, наводящий на мысль, что Снейп ожидает какой-то конкретной реакции на свой выпад. Хочет заставить меня потерять самообладание? Несколько секунд я изучаю его взглядом, прикидывая, чего же Снейп добивается этим представлением. Его нынешнее поведение более чем странно после месяцев упорного игнорирования. Но глаза профессора как всегда непроницаемы, поэтому я сдаюсь и забираю с его стола предложенные перчатки из драконьей кожи.

– О, ну да, – бормочу я, натягивая их на руки по пути к террариуму с жаброхвостами, – как мило с вашей стороны забыть упомянуть с самого начала, что мне придется сегодня кого-то умерщвлять…

Снейп фыркает, не скрывая недовольства, а затем хищно склоняется над котлом и углубляется в работу.

Это оказываются чертовски долгие три часа, в течение которых меня так и подмывает опрокинуть проклятый котел на Снейпа, разобравшись таким образом одним махом и с профессором, и с его зельем. Он не переставая критикует каждое мое действие, поражая невиданной изобретательностью в области оскорблений. Тем временем за печенью жаброхвоста и скарабеями следует нескончаемое множество ингредиентов, на которые едва ли можно взглянуть без содрогания. Снейп так и сыплет под руку едкими замечаниями, вроде:

– Поттер, я же сказал, что кости надо растереть в мелкий порошок, без крупинок. Вы так тупы сами по себе, или это наследственность?

Или:

– Измельчить, Поттер! Я говорил измельчить, а не раздавить! Даже ваш отец не был столь тупоголовым. Как я вижу, у вас налицо недостаток не только магических, но и умственных способностей.

А еще:

– Как можно быть таким слабоумным? Первокурсник справился бы с этим заданием лучше вас!

Уже бьет отбой, а Снейп все не отпускает меня восвояси. В глазах у меня к этому времени все расплывается, а от запахов испарений зелья и разнообразных ингредиентов начинает тошнить. Довольно скоро я серьезно задумываюсь, почему бы Снейпу и правда не привлечь к этому делу какого-нибудь первокурсника? Ну ладно, скорее всего, тут он преувеличивает, и первокурсник сработал бы еще хуже, чем я, но любого четверокурсника-слизеринца он мог бы пригласить сюда с чистой совестью. Очевидно, Снейп не стал бы просить меня о помощи, только чтобы насладиться моим бесценным обществом, как не стал бы делать это лишь для того, чтобы вдоволь поиздеваться – это слишком мелко даже для него. Каковы, в таком случае, его мотивы?

Едва я задаюсь этим вопросом, как происходит сразу несколько вещей. Снейп бросает на меня короткий взгляд, а затем взмахивает палочкой в сторону стола, заваленного ингредиентами, и говорит:

– Акцио, плод асмериса!

Он еще не успевает договорить слова заклинания до конца, когда я срываюсь с места и одним слитным, стремительным движением перемещаюсь к книжному шкафу таким образом, чтобы хоть немного укрыться за выступающей стенкой. Тем временем асмерис – округлый, зеленоватый плод, похожий на недозрелый лимон – поднимается в воздух, подчиняясь силе заклинания, а в следующую секунду взрывается, рассыпая повсюду брызги ядовитого сока. Снейп ставит щит с такой скоростью, будто начал готовить его еще заранее. Когда все заканчивается, я выхожу из-за своего укрытия, охваченный невероятным бешенством. Любой дурак знает, что к листьям асмериса, а в особенности к его плодам, ни в коем случае нельзя применять заклинания – специфическая магия растения слишком нестабильна и на любое воздействие посторонней магии может среагировать взрывом. Не слишком-то хороший исход, если учесть, что сок асмериса весьма ядовит – теперь он с шипением разъедает поверхности, на которые попал. Я перевожу негодующий взгляд на Снейпа и обнаруживаю, что он абсолютно спокоен.

– Хорошая реакция, Поттер, – негромко произносит зельевар. – Даже, я бы сказал, феноменальная.

– Какого черта вы творите? – в бешенстве ору я. – Вы едва не убили меня! Кто из нас двоих здесь преподаватель? Вы, а не я, должны были предвидеть это!

– Не драматизируйте, – отмахивается Снейп. – Вашей жизни ничего не угрожало. Эта… хм… субстанция вообще безвредна для человека.

– Да уж конечно, безвредна! По вашей милости я мог получить тяжелейшие ожоги, а если бы кислота попала на глаза…

– Поттер, а откуда вам, собственно, обо всем этом известно? – медленно, даже лениво спрашивает он.

Я захлопываю рот и в неверии смотрю на него.

– Снейп. Эта дрянь проела каменный пол. Нетрудно представить, что было бы, если бы в тот момент на этом полу стоял я, вы так не считаете?

Снейп изучает меня внимательным взглядом, а затем медленно кивает:

– Возможно. Вы можете идти, Поттер. На сегодня все.

– На сегодня? – недоверчиво переспрашиваю я. От нехорошего подозрения в голове даже как-то проясняется, и я зло продолжаю: – Снейп, я не имею понятия, зачем вам это нужно. Но черта с два я стану помогать вам с вашими зельями, если вы будете покушаться на мою жизнь. Вы можете идти с претензиями к Дамблдору или к кому угодно еще, мне плевать.

Взгляд Снейпа делается холодным и жестким, когда он сухо произносит:

– Что ж, очень жаль, что вы так решили, Поттер. Поскольку в этом случае профессор Люпин не получит своего зелья – он нездоров, как вы знаете, и ему надо пить это специальное зелье каждый месяц. Но, в конце концов, Люпин сможет обойтись и без него, я договорюсь обо всем с директором. Можете быть свободны.

Он поворачивается ко мне спиной, показывая свою полнейшую незаинтересованность, хотя я знаю, что он притворяется, чертов ублюдок. Зачем-то я ему все-таки нужен, если он пошел на этот шантаж – а это именно шантаж, никаких сомнений. Но даже зная это, я понимаю, что не могу поставить под угрозу Ремуса: оборотень действительно нуждается в ликантропном зелье, без которого каждая его трансформация превращается в ад. Неужели я стану рисковать такой важной вещью из-за какой-то идиотской придури Снейпа, что бы он там себе ни задумывал?

Поэтому, взвесив все «за» и «против», я придаю лицу безэмоциональное выражение и спрашиваю ровным голосом:

– Когда мне прийти в следующий раз, профессор?

Снейп стоит ко мне спиной, но не надо видеть его лица, чтобы знать, что он самодовольно ухмыляется.

– Приходите завтра в это же время или раньше. С основой для зелья покончено, но до готовности остается еще два этапа. Не удивлюсь, если вы ничего не запомнили, Поттер, но я упоминал, что это до крайности трудоемкое зелье. Вы же не думали, что сложное зелье можно сварить за какие-то часы?

Я вспоминаю Оборотное зелье, которое на далеком втором курсе мы с Роном и Гермионой варили черт знает сколько времени, и, покачав головой, молча вываливаюсь из кабинета.

Приятная прохлада подземелий освежает и будто бы разгоняет скопившиеся в голове душные испарения. Я прохожу пару коридоров и сворачиваю за угол, желая убраться от кабинета Снейпа как можно дальше, и только там позволяю себе привалиться к стене, борясь со слабостью и головокружением. Я стою там довольно долгое время, но окончательно в голове проясняется, когда я улавливаю чьи-то приглушенные голоса.

– Ты уверена, что мы идем в правильном направлении? По-моему, слизеринцы обычно приходят в Большой зал совсем с другой стороны…

Я краем глаза выглядываю из-за углубления в стене, пытаясь обнаружить источник звука, но вижу лишь пустой коридор.

– Мне прекрасно об этом известно! Но нам придется пройти в обход по этому коридору, если ты не желаешь выйти прямиком к кабинету Снейпа. Не думаю, что мои Дезиллюминационные чары настолько хороши, чтобы провести его, а если он нас застукает…

Голос неожиданно прерывается. Теперь, зная, что искать, я могу заметить в темноте две фигуры – едва различимые, просто чуть более плотные, чем все окружающие тени. Однако теперь мне совершенно точно ясно, кто скрывается под чарами.

– Что? Почему ты вдруг… – более громко начинает первый голос, но его перебивает трагический шепот.

– Тссс! Здесь кто-то есть.

– Ты уверена?

– Да, Рон, я уверена, так что заткнись!

Оба испуганно притихают в напряжении. Понимая, что ситуация стремительно принимает характер комичной, я выхожу из своего укрытия и смотрю прямиком на них.

– Снова ты! – обвиняющее восклицает Рон, и эхо его голоса гулко разносится по подземельям.

– Рон, прошу! – шепотом умоляет Гермиона, но тот не обращает на нее никакого внимания.

– Что ты делаешь в подземельях после отбоя? – требовательно спрашивает он.

– Могу спросить вас о том же, – с усмешкой отзываюсь я. – И кстати, не могли бы вы уже снять маскирующее заклинание, а то не слишком-то удобно разговаривать с рябящим воздухом.

Через пару секунд чары спадают, открывая моему взору бледную от нервов Гермиону, сжимающую в руке волшебную палочку, и красного от возмущения Рона.

– Так что ты здесь делаешь? – повторяет он свой вопрос.

– Возвращаюсь от Снейпа, которому требовалась моя помощь с зельем, – прямо отвечаю я. – Теперь ваша очередь. Итак, что староста Гриффиндора и ее приятель делают в слизеринских подземельях после отбоя и почему они так не желают быть застуканными, что прибегли к сложным маскировочным чарам?

Гермиона отчего-то вспыхивает, а Рон направляет волшебную палочку на меня, задыхаясь от ярости.

– Да как ты только посмел высказать такие грязные предположения, ты, скользкий, никчемный, отвратительный…

Ох, вот оно что.

– Остынь, – вздыхаю я, мягко отводя его руку в сторону. – Я не имел в виду ничего такого, потому что для... кхм… для того, о чем ты подумал, вы едва ли поперлись бы в подземелья, верно? Я думаю, что вы двое задумали что-то не слишком безобидное, возможно, пытаетесь что-то выяснить втайне от учителей. Это как-то связано с теми книгами, которые вы искали в библиотеке?

– Разумеется, нет, – сердито говорит Гермиона, но мне хватает одного короткого взгляда на упавшую челюсть Рона, чтобы убедиться в собственной правоте. – На самом деле, Рон так разозлился, потому что… потому что мы действительно искали уединенное место, чтобы побыть вдвоем.

Эта ложь явно дается ей нелегко, но голос Гермионы остается твердым.

– Не думал, что кто-то стал бы рисковать из-за подобного значком старосты, – с сомнением протягиваю я.

– Ты не посмеешь никому сказать! – предупреждающе говорит Рон.

– Ну, если вы согласитесь наконец ответить, чего пытаетесь здесь найти на самом деле, – нагло начинаю я, – и ваши доводы покажутся мне достаточно вескими, то я не стану ни о чем…

– Тихо! – шепотом перебивает Гермиона. – Сюда идет кто-то еще.

Прислушавшись, я тоже различаю чьи-то стремительно приближающиеся шаги. Рон и Гермиона цепенеют, панически переглядываясь. Не раздумывая ни секунды, я хватаю обоих за руки и, повернув ручку висящего на стене факела в нужную сторону, заталкиваю друзей в открывшуюся нишу, которая ведет в один из тайных проходов Хогвартса. Он оканчивается, если мне не изменяет память, где-то возле кабинета Заклинаний. Едва стена задвигается обратно, как из-за поворота вылетает Снейп. Он скользит по мне безразличным взглядом и принимается оглядываться вокруг, напоминая охотничьего пса, учуявшего дичь. Так ничего и не обнаружив, слизеринский декан снова разворачивается ко мне.

– Поттер! Кто был здесь с вами только что? – требовательно вопрошает он. – С какого они факультета?

Я позволяю себе откровенно насмешливый взгляд.

– О чем это вы, профессор Снейп? Как видите, кроме меня здесь никого нет.

– Не мелите ерунды, – раздраженно перебивает он. – Я слышал голоса. Или вы настолько слабоумны, что имеете привычку разговаривать с самим собой в полный голос?

– Ну да, так оно и есть, – нагло подтверждаю я. – Приятно, знаете ли, время от времени поговорить с умным собеседником.

Снейп наклоняется ко мне вплотную с искаженным от гнева лицом, и глаза его настолько черные, что кажутся начисто лишенными радужки, когда он шипит:

– Не играй со мной, Поттер. Ты что-то прячешь, я знаю. И буду наблюдать за тобой до тех пор, пока ты не допустишь ошибку – а ты допустишь ее, я в этом совершенно уверен. Поэтому отныне и впредь настоятельно рекомендую следить за своим языком, чтобы не нажить себе неприятностей.

Через секунду перед моими глазами проносится черный вихрь мантии, а затем Снейп бесследно растворяется в темноте коридора. Дневная усталость и этот неожиданный разговор оставляют странный осадок нереальности произошедшего, и я несколько раз встряхиваю головой, пытаясь изгнать так и звенящее в ушах «ты что-то прячешь».

– Откуда он… да что я, по его мнению, могу скрывать? – возмущенно спрашиваю я в темноту, но не нахожу ответа.

*****

– Профессор Дамблдор, вы хотели меня видеть? – спросил Ремус Люпин, стоя на пороге директорского кабинета.

День выдался солнечный, и яркие блики так и плясали на всевозможных блестящих и вертящихся приспособлениях, которых в кабинете Альбуса Дамблдора было множество. Окна с деревянными ромбовидными перекрытиями были чуть приоткрыты, и вместе со свежим воздухом в кабинет врывался далекий гул с квиддичного поля. Ремус желал быть сейчас там, болея за гриффиндорскую сборную, но он знал, что на трибуне преподавателей вместе с остальными был и Гарри. И, кроме того, следовало покончить с этим разговором как можно скорее.

Дамблдор кивнул на кресло перед своим столом, и, когда Ремус занял предложенное место, сомкнул кончики пальцев и заговорил в официальной манере:

– Боюсь, что не могу принять сейчас ваше заявление об отставке, профессор Люпин. Контракт подразумевает, что вы должны отработать хотя бы до конца учебного года, поскольку я не смогу найти нового преподавателя сейчас, и, кроме того, студентам будет нелегко приспособиться к новой программе. Я думал, мы обсуждали это еще в самом начале, и вы согласились удовлетворить мою просьбу, приняв все сопряженные с этим решением неудобства.

Ремус почувствовал поднимающуюся в груди волну столь несвойственного для себя гнева, но усилием воли подавил ее, чтобы спокойно возразить:

– Это было до последних событий. Теперь я не считаю свое присутствие здесь необходимым. Я… – голос оборотня дал слабину, дрогнув, и он вдруг почувствовал себя не уверенным в своих решениях преподавателем, а потерянным студентом, вновь не знающим, как поступить. – Я согласился на это ради Гарри, Альбус, вы же знаете. Вы говорили мне, что он нуждается в помощи, только поэтому я согласился занять этот пост. Но теперь, когда мы оба знаем правду о том, через что ему пришлось пройти, когда он сам знает эту правду, как я могу находиться рядом с ним?

– Теперь Гарри тем более нуждается в том, чтобы рядом с ним был близкий человек. После всего, что нам удалось выяснить, многое в его восприятии может измениться. Он всегда был настроен… против магии. Возможно, сейчас, узнав о том, что магия когда-то спасла его жизнь, Гарри изменит свое мнение. Я очень на это рассчитываю. Сын Поттеров заслуживает того, чтобы остаться в мире магов, и наша задача – помочь ему понять это. Я хочу, чтобы ты попытался убедить его принять наконец волшебство в свою жизнь.

– Вы действительно считаете, Гарри будет благодарен магии? – спросил Ремус, улыбаясь насмешливо и горько одновременно. – Будет благодарен ей, даже зная, что чудовище, едва не убившее его в том лесу – тоже порождение магии? Он слишком широко мыслит, чтобы видеть одну из этих вещей и не видеть другой. А какое, по-вашему, он примет решение, когда узнает правду обо мне?

Брови Дамблдора сошлись на переносице.

– Он не должен узнать о твоей болезни, – коротко сказал директор.

Ремус вновь почувствовал гнев, как тогда, в Больничном крыле.

– Почему? – возмущенно спросил он. – Почему вы считаете, что Гарри не имеет права знать? Нечестно скрывать это от него теперь, зная, что ему довелось пережить. Потому что он все выяснит, рано или поздно. Он выяснит правду, как Джеймс, в самый неподходящий момент, и тогда все станет только хуже. Гарри будет хуже, Альбус. Я не имею права так рисковать. Мы должны были рассказать ему обо всем тотчас же, как получили результат проверки, чтобы он сам выбирал, как ему быть дальше – это было бы куда честнее.

Дамблдор покачал головой, не соглашаясь.

– Я не считал это разумным тогда, и не считаю теперь, – негромко сказал он. – Гарри сильный, мы оба знаем об этом. Куда более сильный и стойкий, чем был Джеймс в его возрасте, чем любой другой подросток, которого я когда-либо встречал. Но и у сильных есть свои пределы. Зная, что ему довелось пережить по вине того безымянного оборотня, я не думаю, что он принял бы правду с легкостью. Ты хотел бы пойти на этот риск?

Ремус задумался. Хотел ли он, чтобы Гарри узнал правду о нем? Он впервые увидел проблему с этой стороны, как вопрос своего собственного желания или нежелания, а не вопрос благополучия Гарри. Потому что когда речь шла о Гарри, все было просто: мальчик имел право знать, кто скрывается под маской старого друга отца. Он имел право знать о темной, позорной сущности Ремуса, которая показывала свое лицо каждое полнолуние. Он имел право знать, что Ремус не такой, как все остальные волшебники, что Ремус может быть опасен, может не контролировать себя, может даже убить, если не уследить за ним. Гарри должен был знать обо всех этих вещах и самостоятельно решить, может ли он преодолеть страх перед оборотнями после всего, что пережил. Иное было просто нечестно по отношению к Гарри.

Но сам Ремус… Хотел ли он, чтобы Гарри знал правду? В самой постановке вопроса было что-то невыносимо эгоистичное, такое, что первым побуждением оборотня было запретить себе даже думать об этом. Потому что правда заключалась в том, что если Гарри узнает его тайну, он, разумеется, ни за что не поймет… Он испугается, возненавидит его… Это больше, чем Ремус готов был выдержать, потому что успел привязаться к мальчику. Гарри был очень умен, временами зол, циничен и беспощаден, но никогда эти эмоции не были направлены на самого Ремуса. К нему Гарри относился со странным трепетом, очень бережно, так, как Ремус, конечно же, не заслуживал. Если бы Гарри знал правду, то отвернулся бы от него с величайшим отвращением.

Возможно, это было бы не так плохо. Ремус был уверен, что Гарри не раскрыл бы его тайны никому другому, в нем было слишком много от Лили, чтобы пойти на подобную подлость. С другой стороны, Ремус до сих пор не был уверен, что по-настоящему нужен Гарри: мальчик редко бывал с ним откровенен, никогда не делился своими проблемами и не обсуждал ничего, что его по-настоящему волновало. Никаких личных тем. Иногда Ремусу казалось, что Гарри вообще никто не нужен. За время их знакомства оборотень привык, что мальчик мог терпеть возле себя людей, мог даже наслаждаться их обществом, но не было похоже, что Гарри когда-либо нуждался в других людях, и в Ремусе в том числе.

Но та главная, эгоистичная часть правды заключалась в том, что сам Ремус нуждался в Гарри по-настоящему. После окончания Хогварста, после смерти Сириуса, Лили, Джеймса, после отъезда Питера (он даже не написал ни разу с тех пор, как уехал), для Ремуса наступили тяжелые времена. Это была бесконечная череда пепельно-серых дней, причина, цель и смысл которых сводился к единственному слову – выживание. Быть оборотнем нелегко всегда, еще тяжелее – после новых законов Министерства об оборотнях, и совершенно невозможно быть оборотнем с разбитым сердцем. Ремус думал, что умер еще четырнадцать лет назад, когда упал, содрогаясь от рыданий, на свежую могилу Джеймса, да так и не поднялся с нее живым – остался там. Странно, но рядом с Гарри он словно начинал жить снова. Не только потому, что видел, каждое мгновение видел Джеймса сквозь более жесткие и закрытые черты Гарри. Не только потому, что Мародеры словно оживали в каждой новой захватывающей дух истории, которую Ремус рассказывал сыну своего мертвого друга. Было здесь что-то еще, что-то, никак не связанное с Джеймсом и Лили, с Мародерами и вообще с прошлым. Это было что-то, касающееся лишь самого Гарри. Ремусу хотелось заботиться о нем, даже если сам Гарри, казалось, не слишком-то в этом нуждался. Ему нравилось, как мальчик беспокоился о нем, когда он бывал слаб после полнолуния – словно был его близким родственником, кем-то, кому не все равно. Ему нравилось, что Гарри ни разу ничего не сказал по поводу его поношенной одежды – словно не замечал этого или ему просто не было до этого дела. И порой Ремус даже думал, что, возможно, Гарри мог бы с той же легкомысленностью отнестись и к его истинной сущности. Разумеется, это было до того, как он узнал правду о тех ужасных шрамах. Он так и сказал Альбусу, это было ДО того, черт подери. Однако теперь оказалось, что все, связанное с оборотнями, касалось Гарри куда больше, чем можно было предположить.

Так что это было вопросом доверия, вопросом честности, справедливости, совести и чего угодно еще, но только не вопросом желаний самого Ремуса.

– Но мне придется, Альбус, рано или поздно, – сказал он в конце концов. – Дело не в моих желаниях, а в действительности. Сколько я смогу скрываться от него, прежде чем он сложит все знаки воедино и выяснит правду сам?

– Ты беспокоишься об этом? – директор чуть улыбнулся. – Мой дорогой мальчик, когда ты согласился на эту работу, тебя совершенно не волновало, что твою тайну может выяснить любой другой из сотни проживающих в замке подростков-магов. Но при этом ты волнуешься о том, что правду вычислит Гарри?

Он протянул оборотню вазочку со сладостями, но тот решительно отверг ее и возразил:

– А вы сомневаетесь в этом? Я знаю Гарри достаточно хорошо, чтобы предсказать вам, что он догадается. Он слишком хорошо подмечает детали, чтобы можно было допустить иное. Тогда он почувствует себя преданным, – Ремус заговорил быстро и взволнованно, – и никогда не поверит мне снова. Разве это не чересчур для него, Альбус? Он и так потерял уже слишком многое по вине оборотней. Он потерял почти всю свою волшебную силу, потерял доверие к людям и открытость сердца – неужели вы считаете, что этого мало?

На секунду лицо старого волшебника исказила маска вины, и это потрясло Ремуса. Ему подумалось, что сейчас Дамблдор поддастся, согласится с уверениями Ремуса, и тогда все, возможно, будет ничуть не легче, зато гораздо правильнее, чем сейчас. Но вместо этого старый волшебник прикрыл глаза и коротко сказал:

– Я не считаю, что виной всему этому явилось то нападение в лесу. Несомненно, были… и другие причины.

Было в виноватом голосе Дамблдора что-то такое, от чего оборотню на миг сделалось жутко. Что-то, заставляющее подозревать, что Ремус, возможно, с самого начала неправильно понимал все, происходящее с Гарри.

– О чем вы говорите? – спросил он. – Есть что-то важное, чего я не знал о нем? Вы расскажите мне, Альбус?

Директор покачал головой.

– Не думаю, что имею на это право – это не моя тайна. Тебе лучше спросить обо всем у самого Гарри. Скажу только, что у него есть свои причины быть независимым и не доверять людям.

Оборотень уходил от Альбуса Дамблдора с тяжелым сердцем. Он не мог поверить, что было что-то еще. Кроме той аварии и потери близких родственников, кроме нападения оборотня и лишения большей части магических способностей, кроме переезда в Хогвартс и сопряженных с этим переживаний в жизни Гарри было что-то еще, не менее болезненное, судя по словам Альбуса. И именно это «что-то» упорно заставляло директора считать, что Гарри нуждался в поддержке Ремуса, даже если очевидные факты говорили об обратном. Но было ли достаточно слов директора, чтобы и дальше выполнять его поручения?

Ремус решил, что ему нужно доказательство от самого Гарри. Если мальчик сам каким-то образом даст понять оборотню, что нуждается в их дружбе, тогда Ремус прекратит сопротивляться воле директора. Тогда он продолжит завоевывать доверие Гарри и скрывать от него свою темную сущность, раз уж Дамблдор в действительности считает это необходимым.

Но без этого доказательства он не пойдет на такую ложь.

В конце концов, это было чем угодно, но только не вопросом его собственных желаний.