Глава 36. Не так, как кажется.

– Ах, это просто немыслимо! – колдомедик качает головой и безостановочно причитает, продолжая водить надо мной сияющей белым светом волшебной палочкой. – Уму непостижимо!

Я с беспокойством поглядываю на нее, недоумевая, чем может быть вызвана столь бурная реакция.

– Вот, держи, дорогой. А мне надо переговорить с Альбусом, – с этими словами мадам Помфри вкладывает мне в ладонь какой-то предмет и исчезает в своем кабинете.

Некоторое время я тупо смотрю на захлопнувшуюся дверь, а когда наконец перевожу взгляд на свою ладонь, то не могу удержаться от фырканья: она дала мне шоколадную лягушку. Можно подумать, что я чертов ребенок, разбивший коленку!

Я маюсь от скуки еще где-то минут десять, ожидая возвращения медсестры. Наверное, на кабинет наложены звукоизолирующие чары, так что даже подслушать разговор мадам Помфри с директором не представляется возможным. От безделья я принимаюсь ходить по лазарету, разглядывая громоздящиеся на полках пузырьки с зельями и книги со скучными названиями. «Сто способов применения гноя бубонтера в медицине», «Иглоукалывание как наука», «Шрамы от проклятий: есть ли надежда на исцеление» и тому подобная дребедень. Я уже успеваю отчаяться, когда дверь, наконец, открывается, впуская в палату мадам Помфри, Дамблдора, и, как ни странно, Ремуса, хотя мне доподлинно известно, что по средам у него с утра уроки. Оборотень выглядит непривычно взвинченным и бросает на Дамблдора (ради Мерлина, на Дамблдора!) неприязненные взгляды, а мадам Помфри кажется смущенной, с излишней суетливостью принимаясь перебирать пузырьки с зельями на своем столе. Я против воли напрягаюсь, безуспешно пытаясь избавиться от ощущения, что что-то не в порядке.

– Что? – наконец спрашиваю я. – Почему у вас такие лица, будто вы хотите сообщить, что я смертельно болен?

– Уверяю тебя, мой мальчик, что это не так, – говорит директор. – Поппи сказала, что ты здоров. Просто у нас есть кое-какие догадки насчет происхождения твоих шрамов, и мы хотели бы их проверить. Присядь, пожалуйста.

Я осторожно присаживаюсь на краюшек больничной кровати, не сводя с волшебников тревожного взгляда. Ремус встает сбоку от меня, по-прежнему до ужаса напряженный – разве что воздух вокруг не потрескивает, – а Дамблдор занимает стул напротив, и, задумчиво поглаживая бороду, говорит:

– Видишь ли, Гарри, судя по тому, как выглядят твои шрамы, мне кажется крайне сомнительным, что эти раны тебе нанесло самое обычное лесное животное. Это подтверждает и проверка Поппи: она бы с легкостью смогла устранить их даже спустя столько лет, будь они нанесены животным, не несущим в себе магии, но ситуация гораздо серьезнее. Все говорит о том, что на тебя напало магическое животное, причем раны были нанесены со злым умыслом – а это значит, что атаковавшее тебя существо должно было обладать достаточно развитым интеллектом. Это, а также то, что все, кто видел это существо, предположили в нем волка, навело меня на мысль, что в лесу на тебя напал оборотень.

Краем глаза я вижу, как вздрагивает при последнем слове Ремус.

– Существует очень простой способ проверить это, – продолжает Дамблдор, как ни в чем не бывало. – Дело в том, что все волшебные существа одного вида несут в себе отпечаток одной и той же магической сущности. Сильнее всего она проявляется в крови. Если я прав, тот же отпечаток сохранился и на твоей коже – именно это мешает Поппи залечить шрамы. Сейчас мы собираемся нанести на них особое зелье, приготовленное Северусом, чтобы проверить эту догадку. В его состав входит кровь оборотня, поэтому, если и твои шрамы тоже оставил оборотень, мы это тут же выясним. Ты согласен на этот эксперимент?

Я молча киваю, не в силах противоречить блестящим логическим заключениям директора. Но что-то в ситуации продолжает меня беспокоить. Разумеется, это не страх перед тем, что та история с оборотнем вылезет наружу – в конце концов, это вряд ли уже что-то изменит.

Ремус, понимаю я через секунду. Он выглядит до странности взволнованным, будто ситуация каким-то образом задевает его лично, хотя этого, конечно же, не может быть. На мгновение меня пронзает диковатая мысль: а что, если все оборотни каким-то образом общаются между собой? Я слышал, что-то подобное принято у вампиров. Мог ли Ремус в таком случае беспокоиться за то, что на меня напал один из них? Директор наверняка сказал ему, что тот оборотень был убит. Скорее всего, его тело так никто и не нашел – тот лес казался совсем диким. Может, Ремус когда-то знал его? От этого предположения мне становится не по себе.

Мадам Помфри тем временем достает пузырек с нужным зельем и роняет несколько капель на шрам, начинающийся прямо под ключицей, а затем наклеивает сверху белый четырехугольник пластыря. Некоторое время ничего не происходит, и я слегка расслабляюсь. Но в следующее мгновение по коже прокатывается внезапная боль, словно резанули ножом – от неожиданности я вздрагиваю всем телом. Ощущение длится доли секунды, не больше, и отступает так же мгновенно, как возникло. А затем все начинается. Слишком внезапно, без перерыва на звук и даже на вздох, боль физическая переходит в эмоциональную. Я чувствую это с такой силой, словно сам оказываюсь на месте зверя: охота и запах крови, резкий и настолько близкий, что почти сводит с ума, бешенное желание причинить как можно больше боли, разорвать, уничтожить, и – с того самого мгновения, как все началось, я каким-то образом знал, что испытаю и это тоже, – агония смерти и вызванный ею всепоглощающий ужас. Совсем не так, как умирал когда-то я сам, намного страшнее, потому что оборотень – он хотел жить.

Я не знаю, сколько это длится: минуты, может, часы. А может быть, это что-то совершенно другое, что-то вне времени. Но когда я снова начинаю воспринимать окружающее, то обнаруживаю себя лежащим на полу в больничном крыле, взмокшим насквозь и трясущимся, как в лихорадке. Мадам Помфри вливает мне в рот какое-то отвратительное на вкус зелье, и зрение немного проясняется. При помощи смертельно бледного Ремуса я поднимаюсь с пола, но дрожь в ногах почти сразу же заставляет меня опуститься на кровать. Еще несколько секунд все сохраняют молчание, пока я безуспешно пытаюсь унять лихорадочный стук сердца и совладать с дыханием.

– Что ж, полагаю, мы получили ответ, – наконец говорит директор, демонстрируя мне кусок пластыря, который из белого стал красным. – Это был оборотень, Гарри.

Мадам Помфри согласно кивает:

– То же самое подтверждают и мои обследования. Раны, нанесенные магическими существами – это не шутки, мой дорогой. Боюсь, что я вряд ли смогу чем-нибудь с этим помочь. Может быть, целители из Святого Мунго…

– Все в порядке, мадам Помфри, – сдержанно отвечаю я. – Меня это не беспокоит. Есть ли что-то еще, что я должен знать?

Ремус странно дергается – будто хочет что-то сказать, но передумывает – и отворачивается к окну. Я безуспешно пытаюсь поймать его взгляд до тех пор, пока со мной вновь не заговаривает Дамблдор.

– Вероятно, да, – кивает директор. – Видишь ли, мой мальчик, я долго ломал голову над вопросом о том, как вышло, что ты лишился своей магии. Сперва я относил это на счет твоих родственников, но эта история заставила меня переменить свое мнение. Дело в том, что в какой безнадежной ситуации не оказался бы ребенок-волшебник, его магия всегда стремится защитить его. Возможно – прошу заметить, это всего лишь мои догадки, – во время нападения оборотня именно твоя волшебная сила спасла тебе жизнь, но в результате этого чересчур истощилась, потому что бороться с оборотнем один на один – непосильная задача для большинства взрослых волшебников, я уже не говорю о детях…

Директор еще некоторое время развивает свою мысль, и у меня по крайней мере дважды замирает сердце, когда он подбирается к излишне щекотливым вопросам, поэтому я спешу свести этот неприятный разговор на нет.

– Но в конечном итоге это не так важно, верно? – говорю я. – Причины не имеют такого уж значения, когда ничего уже нельзя изменить.

Директор коротко кивает, и на миг морщины на его лице проступают глубже.

– Мне жаль, что все так вышло, Гарри.

Я пожимаю плечами:

– Не стоит, профессор. Это не ваша вина. И, кроме того, я рад, что остался жив и что никто больше не пострадал. Так что, можно сказать, это история с хорошим концом.

*****

Я все еще испытываю легкую слабость от воздействия зелья, когда иду повидаться с Хагридом. У него как раз начинается очередной урок, но Дамблдор был прав, когда говорил, что надо перестать прятаться. Вероятно, мое положение среди студентов ничуть не улучшится после инцидента за субботним ужином, но это не повод и дальше скрываться ото всех. Неважно, что Рон не желает меня видеть, неважно, что все, кто был мне когда-то дорог, стали другими и кажутся счастливее без меня – жизнь продолжается.

Да, жизнь продолжается.

Возможно, для того, чтобы понять наконец эту простую вещь, мне не хватало испытать подавляюще безысходного предсмертного ужаса неизвестного оборотня. А может, просто пришло время, потому что два месяца – вполне достаточный срок для того, чтобы смириться. Так или иначе, но когда я принимаю предложение великана присутствовать на очередном уроке УЗМС, я больше не чувствую, что это для меня в тягость.

Опершись на плетень возле опустевших тыквенных грядок, я вдыхаю воздух полной грудью, наслаждаясь ярким солнцем и теплом. Непогода отступила, сдалась на время под яростным напором солнечных лучей. Седые тучи рассеялись, неохотно уступая место по-осеннему блеклому, всему в рваных разводах облаков, небу. Сейчас тепло, гораздо теплее, чем было последние недели, когда замок со всех сторон атаковали дожди и ледяные ветры с гор. Лужи подсохли, а тропинки вокруг замка уже не грозят затянуть ноги незадачливых студентов в ледяную грязь по щиколотку. Хогвартс окунулся в тишину и безветрие, но голые ветви деревьев и оборванные бесконечными ветрами потемневшие листья, в изобилии разбросанные под ногами, слишком отчетливо свидетельствуют о том, что это – лишь короткая передышка перед наступлением настоящих холодов.

Запретный лес темнеет вдалеке голыми стволами. Он стоит особняком, и на фоне беззаботно-светлого неба и играющего солнечными бликами озера кажется одиноким и пустым, как заброшенный дом. Лес будто манит меня к себе, притягивая взгляд, и я смотрю на него до тех пор, пока меня не отвлекает совсем близкий окрик Хагрида.

– П’шел, п’шел! – приговаривает он, подгоняя нескольких крупных горгулий и звеня цепями. Звери подчиняются, степенно переступая мощными лапами. Они похожи на каменных горгулий, которые охраняют вход в директорский кабинет, и все же чем-то неуловимо отличаются. Я думаю, что мог бы и догадаться, чем именно – в конце концов, за эти два месяца я бывал у Дамблдора даже слишком часто.

Студенты принимают горгулий с восхищением, несмотря на острые когти зверей, недвусмысленно поблескивающие сталью, и зубастые, похожие на драконьи, морды.

– Они, того, очень смышленые и покладистые, – говорит Хагрид, останавливая горгулий напротив студентов. – Еще они очень гордые, но если уж кого решат признать своим хозяином, то служат ему всю жизнь. Век у них долгий, и когда хозяин горгульи умирает, она превращается в камень от тоски. Еще горгульи могут охранять какое-нибудь место, если им приказать, и уж никого из чужаков не пропустят, вот так вот. Сегодня надо их как следует выгулять и покормить – они, чай, засиделись уже взаперти.

Студенты сначала чуть нерешительно, а потом смелее подходят к животным, а уже через некоторое время рассыпаются по поляне по двое или трое человек, гладя терпеливых зверей по крупным головам или предлагая припасенные Хагридом угощения. Они ведут себя так, словно совершенно не боятся мощных животных. Хотя, разумеется, они и не должны бояться: это же гриффиндорцы. Сдвоенный УЗМС, пятый курс. Я наблюдаю за ними издалека, чувствуя себя причастным к происходящему и в то же время странно чужим.

Слизеринцы приходят с большим опозданием, спустя где-то четверть часа после начала урока. Это их молчаливый протест, попытка показать Хагриду, что он никуда не годится в качестве преподавателя. Великан рассказывал мне, что чуть ли не каждый год слизеринцы подают коллективное прошение о его отстранении от должности, но реальных поводов у них нет, поэтому ничего они сделать не могут, вот и бесятся. Хагрид уверял меня, что это из-за того, что он полукровка. Но ведь далеко не все преподаватели Хогвартса чистокровные, поэтому для себя я решил, что у слизеринцев просто слишком здоровое чувство самосохранения.

После их появления возле хижины обстановка неуловимо меняется. Хагрид делает вид, что не замечает вызова, горящего в глазах слизеринцев, и преувеличенно беззаботным голосом предлагает присоединиться им к другим студентам, потому что свободных горгулий для опоздавших уже не осталось. Гриффиндорцы смотрят исподлобья, очевидно недовольные такой компанией. Я в который раз задумываюсь о том, что заставило Дамблдора считать, что совмещенные уроки Гриффиндора и Слизерина – хорошая идея.

Я могу точно назвать момент, когда мое присутствие замечает Малфой. Он не начинает глазеть на меня, как Симус Финниган, или перешептываться с однокурсниками, как Парвати с Лавандой, или приглушенно возмущаться, как Рон – Малфой вообще ничем не показывает, что обратил внимание на мое присутствие. Но спина блондина напрягается и становится прямой, будто он проглотил кол, а глаза сужаются, не предвещая ничего хорошего. Я краем глаза наблюдаю за тем, как он что-то коротко говорит Креббу и Гойлу – отдает приказ? – и умудряюсь не заметить, как одна из горгулий обосновывается у нагретого солнцем плетня всего в нескольких шагах от меня.

Как правило, несложно понять, чего можно ждать от того или иного волшебного животного. Драконы – эта сила, и мощь, и ярость, от которых захватывает дух. Гиппогрифы – гордость и благородство. Тестралы – загадка, от которой веет чем-то холодным и потусторонним, как сама смерть. От сидящей рядом со мной горгульи исходит спокойствие и сдержанная сила, и что-то еще, заставляющее сомневаться в словах Хагрида о том, что эти животные такие уж покладистые. Независимость, понимаю я, отмечая, с каким снисхождением горгулья наблюдает за приближением запыхавшихся студентов: Симуса, Рона, Гермионы и Невилла, который плетется позади всех, с трудом переводя дыхание. Они обступают животное кругом, и Невилл, бросив на остальных короткий смущенный взгляд, сует тушку кролика горгулье прямо под нос. Последняя кажется оскорбленной таким обращением и воротит морду, всем своим видом показывая полнейшее нежелание идти на контакт.

– Ну, ешь, я знаю, что ты голодная, – еще некоторое время уговаривает Невилл, а потом подавленно бурчит: – Ничего не понимаю. Хагрид вроде говорил, что они любят крольчатину...

– Очень интересные животные, правда? – замечает Гермиона. – Жаль, Хагрид не рассказывает подробнее – в учебниках о них ничего нет. Я вообще не знала, что горгульи бывают не только каменными…

– Ну а что еще можно было ожидать от грязнокровки? – презрительно спрашивает чей-то голос.

Разумеется, обладателем голоса является Малфой, который неторопливой походкой направляется к гриффиндорцам в сопровождении своих телохранителей. Гермиона заливается краской, а Рон предсказуемо хватается за палочку.

– Немедленно возьми свои слова назад, Малфой, или я прокляну тебя, – гневно рычит он.

– Ох, расслабься, Уизел. Тебе-то как раз на руку, что твоя подружка – грязнокровка. Кто еще стал бы встречаться с настолько жалким нищим типом, а?

Теперь за палочки хватаются и Симус с Гермионой. Невилл перетаптывается с ноги на ногу, нервно сжимая в руке тушку кролика и с надеждой поглядывая в сторону Хагрида. Но великан довольно далеко отсюда и кажется слишком занятым с горгульей Лаванды, Парвати и Дина, – самой большой и своенравной, – и не замечает намечающейся драки. Я с умеренным интересом наблюдаю за происходящим, предпочитая не вставать на чью-либо сторону, когда спор каким-то диким образом переключается на меня.

– Вы же не думаете, что можете безнаказанно напасть на меня прямо у него под носом? – развязно спрашивает Малфой, кивая в мою сторону.

Я теряю дар речи.

Но гриффиндорцы, кажется, сомневаются – будто действительно считают, что я могу раздавать наказания.

– И что заставило тебя думать, что в случае чего я стану выгораживать тебя, Малфой? – прохладно интересуюсь я.

– О, всего лишь то, что ты уже сделал это в Хэллоуин, – отзывается блондин, изучая свои безупречные ногти. – Вижу, ты понял, что не слишком-то приятно болтаться над полом посреди Большого зала, демонстрируя всем свои уродства. Знаешь, не может не радовать, что у тебя наконец-то появилось чувство самосохранения…

К концу этой глупой речи мне приходится сдерживаться, чтобы не расхохотаться.

– В таком случае, мне придется тебя разочаровать, – с притворным сожалением сообщаю я. – Единственная причина, по которой ты проведешь отработки со своим деканом, а не с кем похуже, заключается в том, Малфой, что за ужином в субботу у тебя был по-настоящему жалкий вид. Но сейчас ты и правда сказал мерзость насчет Гермионы и заслуживаешь получить за это урок, тебе так не кажется?

Малфой кажется готовым лопнуть от злости, когда Рон приходит к какому-то выводу и снова начинает действовать. Только набрасывается он почему-то не на слизеринца, а на меня.

– Это тебя не касается, Поттер! – гневно выкрикивает он. – Ты можешь жаловаться кому угодно из преподавателей, если пожелаешь, но не лезь в наши дела. Ты ни черта об этом не знаешь.

Я морщусь.

– О, тогда вперед, Уизли, чего ты ждешь? Отвечай на провокации Малфоя, устраивай драки на уроках, получай свои взыскания – мне плевать.

Рон угрожающе сжимает руки в кулаки, но его останавливает Гермиона.

– Он прав, Рон, – тихо говорит она. – Хагрид, конечно, не назначит нам взыскания, но у него могут быть проблемы из-за драки. Малфой только этого и добивается.

Глаза Рона на мгновение расширяются от понимания, а затем принимают совершенно непривычное выражение – презрительное и злобное одновременно, и мне приходится приложить усилие, чтобы не отшатнуться под этим взглядом. Но Рон смотрит на меня всего пару секунд, а затем снова поворачивается к слизеринцу.

– Я предупреждаю тебя в последний раз, Малфой, слышишь? – хрипло говорит он, и что-то в его голосе заставляет меня поверить, что это не просто угроза. – Еще хоть одно слово в адрес Гермионы или вообще кого-нибудь из гриффиндорцев – и я заставлю тебя пожалеть о том, что ты связался с нами. Я не посмотрю на то, какое место занимает твой отец, запомни это.

Малфой высокомерно хмыкает в ответ на это замечание, но уходит, не произнеся ни слова. Некоторое время я стою в остолбенении: это Рон только что умудрился дать отпор главному слизеринскому мерзавцу, даже не хватаясь за палочку? Определенно, что-то в этой вселенной крупно пошло не так… Но прежде, чем я успеваю додумать эту мысль, Рон снова обращается ко мне.

– А тебе, Поттер, я дам бесплатный совет, – заявляет он. – Держись-ка ты лучше подальше от всего этого. Не всегда кто-то из преподавателей будет поблизости, чтобы прийти тебе на помощь. Не думай, что это маленькое представление с Малфоем заставит нас спасать твою шкуру всякий раз, как ты попадешь в неприятности. Пора бы тебе уже понять, что в твоем положении не особенно умно привлекать к себе слишком много внимания – ты знаешь, о чем я говорю.

Я складываю руки на груди и делаю один глубокий вздох, чтобы сдержать ярость. Когда я отвечаю, мой голос настолько холоден, насколько только можно себе вообразить.

– Не стоит утруждаться, Уизли. Малфой давал мне похожий совет, но думаю, я уже достаточно большой мальчик, чтобы самому разобраться, что мне можно, а что нельзя. И я определенно не нуждаюсь в твоей помощи, если тебя это беспокоит.

Некоторое время Рон просто смотрит на меня недоумевающим взглядом, а потом начинает ржать. Я терпеливо жду, когда странный приступ веселья сойдет на нет, а отсмеявшись, Рон произносит:

– Забавная шутка, Поттер. А теперь слушай и запоминай. Не имеет значения, кем ты считал себя, когда жил у магглов. Здесь ты – никто. Поверь, я не хочу тебя задеть этим или унизить, просто говорю правду. И чем быстрее до тебя это дойдет – тем лучше.

Закончив на этой убийственной ноте, Рон берет под локоть остолбеневшую Гермиону и проходит мимо, нарочито сильно задевая меня плечом. Вслед за Роном уходит Симус, копируя жест Рона и ухмыляясь.

Эта последняя мелочь почему-то выбивает меня из равновесия сильнее всего, так, что еще довольно долгое время я могу лишь остолбенело пялиться им вслед, не произнося ни слова. Зато сразу несколько вещей неожиданно встают на свои места. Итак, Рон – негласный лидер среди гриффиндорцев, точно такой же, каким всегда был Малфой для слизеринцев. Каким когда-то был, вероятно, и я сам для своего факультета, с той лишь разницей, что я никогда этим не пользовался. Мне было в тягость, когда другие заглядывали мне в рот, ловя каждое слово, лебезили и лицемерили, превознося мои мнимые достижения – было во всем этом нечто несоизмеримо мерзкое, от чего хотелось немедленно вымыть руки. Для Рона ситуация, вероятно, выглядит совершенно иначе.

– Не бери в голову, – раздается за моей спиной чей-то голос, мгновенно выдирая меня из размышлений. – Скоро им надоест, и они от тебя отстанут. Малфой, да и Рон тоже – они все больше говорят, чем делают. Только тебе и правда стоит постараться больше не переходить им дороги.

Я разворачиваюсь и вижу Невилла, о котором уже успел забыть. Он все еще сидит на корточках перед горгульей, безуспешно пытаясь скормить ей кролика. Животное являет к его стараниям полнейшее равнодушие и с каждой минутой все больше смахивает на своих каменных сородичей – неподвижностью уж точно.

– На самом деле, мне безразлично, о чем они говорят, – я пожимаю плечами и улыбаюсь. – Но все равно спасибо.

Невилл неуверенно улыбается в ответ и нетерпеливым жестом сует тушку многострадального кролика горгулье под нос.

Я закатываю глаза.

– Просто положи.

– А? – Невилл недоуменно моргает.

– Положи перед ней еду и отойди. Она никогда ничего не возьмет прямо из рук. Хагрид же говорил, что они гордые, помнишь?

Он бросает на меня недоверчивый взгляд, но делает, как я и сказал, и отступает на пару шагов в сторону. Горгулья смеряет снисходительным взглядом нас обоих, а затем принимается за еду.

Невилл опирается на плетень рядом со мной, и некоторое время мы молча наблюдаем за животным.

– Как ты узнал? – наконец спрашивает он. – Мы занимаемся УЗМС уже третий год, но никому из нас, как видишь, не кажется столь очевидным, что этого идиотского кролика надо просто положить.

Я поднимаю взгляд и обнаруживаю, что рассыпавшиеся по лужайке студенты и в самом деле испытывают определенные трудности с кормлением горгулий. Во всяком случае, гриффиндорцы, потому что слизеринцы только наблюдают за их стараниями со стороны, высокомерно ухмыляясь: сложно определить, правда ли они знают подход к горгульям, или просто делают вид.

Я пожимаю плечами:

– Не знаю, наверное, интуиция. У моей… у сестры моего дяди жили бульдоги, и один из них обладал похожим характером, так что догадаться было несложно. А что насчет тебя?

Невилл недоумевающее хмурится, и я поясняю:

– Ты сказал, чтобы я постарался больше не переходить дорогу Малфою и Уизли. Ну, после того, что случилось на ужине в Хэллоуин, с Малфоем все более чем очевидно. Но как ты узнал про Рона? Не думаю, что он сам стал бы распространяться про тот инцидент возле теплиц…

– Мерлин, не могу поверить, – выдыхает Невилл, и я понимаю, что ошибся: он ни о чем не знал. – Ты по-настоящему поссорился с Уизли? Я имел в виду совсем другое.

– Эм… Ну, что-то вроде того, – я хмурюсь. – Не сказать, чтобы эта была прямо ссора, но… А что ты имел в виду, в таком случае?

– Я говорил про ЗоТИ.

Теперь моя очередь недоумевать, и Невилл со вздохом поясняет:

– Ну, помнишь, когда ты обошел Рона в том задании с феей? Никто об этом особо не распространяется, поэтому и ты тоже молчи, но у него… как бы пунктик на этот счет. Рон не выносит, когда кто-то оказывается лучше него.

– Тогда… как он в таком случае дружит с Гермионой? Уверен, это не слишком-то помогает самооценке.

– Это уж точно, – хмыкает Невилл. – Но это не совсем то же самое. Гермиона – это Гермиона, мы все видим, сколько усилий она прилагает к тому, чтобы быть лучшей. Ты, – он разводит руками, – совсем другое дело. Извини.

На миг он кажется испуганным тем, что наговорил все это, и я спешу его успокоить.

– Я понимаю, все в порядке. Но не думаю, что Уизли и правда может причинить мне вред. Он уже как-то дал понять, что не считает меня достойным противником, – я не могу сдержать ухмылку при мысли о Роне, пытающемся подражать Малфою. Хотя, конечно, вряд ли он воспринимает собственное поведение именно так.

– Я знаю, каково это, – вдруг говорит Невилл, и неподдельная горечь в его голосе заставляет меня напрячься.

– Что?

– Насмешки, – коротко отвечает он. – Издевательства, нападки… Не думай, что они тебя одного так изводят. На самом деле, в каком-то смысле тебе даже проще – тебе не обязательно видеться с ними каждый день и вместе ходить на занятия.

Я чуть пристальнее всматриваюсь в лицо Невилла, перехватываю его горький взгляд, направленный на смеющихся и шутливо спорящих между собой одноклассников, и замечаю наконец то, что, конечно же, должен был увидеть еще давным-давно. И вероятно увидел бы, если бы не слишком глубоко угнездившиеся воспоминания о тех вещах, которые в этой реальности никогда не происходили на самом деле. Я вспоминаю начало учебного года, и странное поведение Невилла во время того урока ЗоТИ, и последующий поход в Хогсмид, который он пропустил. Потерял разрешение, как он тогда сказал, но теперь я сомневаюсь, что это было правдой – ему ничего не стоило написать домой, чтобы прислали новое, ведь МакГонагалл всегда собирает эти разрешения заранее.

– Пошли, – говорю я, решительно отталкиваясь от плетня и утягивая Невилла за собой.

– А? – его взгляд снова останавливается на мне, становясь более осмысленным. – Ты о чем? У нас же сдвоенный урок…

– Только не говори, что тебе хочется еще час наблюдать рожу Малфоя, – фыркаю я. – Пошли к озеру. Уверен, Хагрид ничего не заметит.

Я направляюсь прямиком к озеру, не оглядываясь. Несколько секунд ничего не происходит, и я думаю, что Невилл решил остаться, но затем он поспешно нагоняет меня, и мы идем нога в ногу. Я привожу его туда, где когда-то любил проводить время с Роном и Гермионой – нагромождение крупных камней надежно скрывает это место от посторонних глаз, и отсюда хорошо видно, как озеро, сейчас отливающее сталью в солнечных бликах, делает последний изгиб перед тем, как врезаться прямиком в чащу Запретного леса. Если приглядеться, то можно увидеть ту самую опушку, на которой нас с Сириусом когда-то атаковали дементоры, но я предпочитаю не вглядываться так глубоко.

Я забираюсь на один из крупных камней, нагретых солнцем, а Невилл останавливается рядом, бездумно глядя на воду.

– Я не понимаю, – через некоторое время говорю я. – Каким образом Рон и остальные могут досаждать тебе? Ты же один из них, в смысле, гриффиндорец.

Невилл качает головой.

– Это не имеет значения. А даже если бы и имело… Знаешь, на самом деле, не думаю, что я и правда гриффиндорец, – он хмыкает, а потом вдруг начинает говорить очень быстро, будто опасаясь передумать. – Я никому не рассказывал об этом, но тебе, думаю, безразличная вся эта чепуха, связанная с факультетами, так что… – он делает глубокий вздох, – в общем, я не должен был попасть в Гриффиндор. Сортировочная шляпа хотела отправить меня в Хаффлпафф, но я уговорил ее не делать этого. Я, наверное, спорил с ней целую вечность. Но ты не представляешь, что было бы с моим отцом: его сын – хаффлпаффец. Думаю, он бы просто умер… Они с мамой оба учились в Гриффиндоре. Хотя я не унаследовал их гриффиндорских качеств. Ну, знаешь, храбрость, мужество и все такое – не думаю, что это мои превалирующие черты.

Я чуть улыбаюсь, вспоминая свои собственные опасения, связанные с выбором шляпы.

– Значит, ты ошибаешься. Сортировочная шляпа никогда не отправила бы тебя на этот факультет, если бы в тебе не было ни капли гриффиндорского.

– Иногда я думаю, что мне и правда было бы лучше в Хаффлпаффе, – продолжает Невилл, будто не слыша меня. – Я постоянно все забываю, а еще бываю до ужаса неуклюжим, да и вообще… Я кошмарен в Трансфигурации и ЗоТИ и совершенно безнадежен в Зельях – даже не представляю, как собираюсь сдавать СОВы по этим предметам. Все это уже стало чем-то из разряда школьных баек, – Невилл болезненно морщится. – Естественно, Рон и остальные не могут упустить случая посмеяться надо мной. Я не хочу сказать, что Рон – мерзавец, потому что это не так. Просто если он может чем-то унизить, то делает это. Не думаю, что он вообще понимает, что кого-то задевает такое обращение.

– Только не говори, что защищаешь его! – негодующе восклицаю я. – Естественно, это мерзко – смеяться над чужими неудачами. Рон в таком случае ничем не лучше Малфоя.

– Лучше, – серьезно возражает Невилл. – Малфой – слизеринец, этим все сказано. Он травит младшекурсников ради собственного развлечения, а его декан во всем его выгораживает. Я ненавижу их обоих – Малфоя и Снейпа. Если бы ты знал их обоих получше, то никогда не выбрал бы для Малфоя такого легкого наказания в субботу.

Я пожимаю плечами:

– Не думаю, что директор был справедлив тогда по отношению к Малфою. Мне доподлинно известно, что некоторым студентам он спускал с рук и более серьезные вещи.

– Вообще–то, меня это тоже удивило, – согласно кивает Невилл. – Никогда прежде не видел его таким сердитым. Но мы все подумали, что это просто из-за того, что…

Невилл неожиданно краснеет и замолкает.

– Что? – подозрительно спрашиваю я. – Ну, говори! Это ведь касается меня, да?

– Ммм, ну, в общем-то… – мямлит Невилл. – Понимаешь, многие утверждают, что ты у директора, да и вообще у преподавателей, вроде как на особом положении. Это многое бы объясняло.

– А, ты тоже слышал малфоевские россказни, – констатирую я. – Ну, в этом нет ничего нового.

– Значит, это неправда? – уточняет Невилл. – В смысле, все эти рассказы о том, что ты можешь снимать баллы и жаловаться преподавателям на тех, кто придется тебе не по нраву?

– Ну разумеется, это все полнейший бред! Я просто выполняю несложную работу для преподавателей и помогаю в некоторых уроках. Это не значит, что я обладаю теми же привилегиями, что и они, или что учителя мне потакают.

– Но я слышал, как ты обращаешься по имени к профессору Люпину. И ты ходил вместе с ним в Хогсмид.

Я качаю головой.

– Ремус – это другое. Он был близким другом моего отца, поэтому старается опекать меня. Но это не значит, что по моей просьбе он стал бы беспричинно снимать баллы.

Невилл задумчиво морщится.

– Был другом твоего отца? – на его лице медленно проступает понимание. – Ох, я совсем забыл, что твой отец… э… что ты… Мерлин, должно быть, это ужасно! То есть… прости, я не хотел напоминать тебе о… – его голос сходит на нет, и он сокрушенно заканчивает: – Черт, я идиот.

– Да, Невилл, ты идиот, – со смехом соглашаюсь я.

За разговором мы оба не замечаем, как наступает время обеда.

*****

Когда в субботу вечером, спустя довольно долгое время после завершения праздничного ужина, директор вызвал его к себе в кабинет, Снейп был в бешенстве. Тогда он думал, что Альбусу зачем-то понадобилось на ночь глядя обсуждать поведение юного Малфоя, которому, раз уж на то пошло, сам Снейп должен был назначить наказание, а никак не Альбус.

– Это насчет Гарри, – сказал директор. – Я думаю, те шрамы ему оставил оборотень. Ты не мог бы сварить Настойку Сущности, чтобы проверить эту догадку? С кровью оборотня проблем не будет, мы возьмем ее у Люпина.

Не было ничего удивительного в том, что после этого вопиющего заявления ярость Северуса возросла многократно.

Он кипел от гнева все те три бессонные ночи подряд, когда варил проклятому мальчишке чертово зелье. Похоже, это был его крест: часами варить сложные трудоемкие составы для своих ненавистных врагов – он жалел, что это были не яды.

Самым раздражающим было то, что в случае с Поттером работа была еще и совершенно бесполезна: Снейп без всяких зелий мог с абсолютной уверенностью сказать, что шрамы мальчишке оставил кто угодно, но точно не оборотень. О, у Северуса был опыт общения с этими существами – недолгий, к счастью, но впечатлений ему хватило с лихвой. И этого было вполне достаточно, чтобы твердо уяснить одну простую вещь: любой, кто будет настолько глуп, чтобы подпустить к себе оборотня на расстояние укуса – труп. Либо тоже оборотень, но, положа руку на сердце, Снейп мог поклясться, что выбрал бы смерть.

Поттер совершенно точно не был оборотнем – он вполне успешно раздражал Северуса за ужином своим видом, в то время как их учитель по ЗоТИ выл на луну. А это могло означать только одно: он каким-то образом задурил Альбусу голову своими дурацкими выдумками, которые, Снейп не сомневался, содержали эпизоды доблестного сражения мальчишки с оборотнем, а ему, Снейпу, теперь приходится тратить свое бесценное время ради опровержения этого бреда.

Он был по-прежнему зол, когда вручал директору пузырек с зельем.

– Надеюсь, понятно, что мне нужны результаты? – сухо спросил он. – Я хотел бы знать, ради чего тратил свое время.

– Разумеется, Северус, я сообщу тебе о результатах проверки, – был ответ Дамблдора.

А теперь он сидел за столом в своем кабинете, и вот уже полчаса тупо смотрел на кусок проверочного пластыря в своей руке.

Это был кусок красного пластыря – значит, мальчишка не врал.

А это в свою очередь означало, что он выжил после того, как оборотень изорвал его практически на куски – Снейп видел эти шрамы – и при этом не стал оборотнем сам. Альбус что-то говорил про магию, которая защитила мальчишку, но все это было крайне сомнительным: стихийная магия ребенка едва ли могла противостоять агрессивной темной магии оборотня, черпающей силу от луны.

Очевидно, только если речь шла не о Поттере.

И это была очередная странность, касающаяся мальчишки, которой Северус никак не мог найти разумного объяснения.

Впервые он начал ломать над этим голову еще в тот вечер, когда застал Поттера у Люпина, проверяющим сочинения. Его ответ Снейпу был не только дерзким, но и до крайности подозрительным. Мальчишка знал о леггилименции, так? Сложная ветвь влияния на сознание, которую предпочитают не затрагивать в школьной программе. Безусловно, в их школьных учебниках про фей не было ни слова про леггилименцию – Северус специально проверял. Он был уверен, что большинство пятикурсников, да и более старших студентов, и понятия не имели о чем-то вроде этого. Тем не менее, Поттер – да, тот самый Поттер, который был знаком с Магическим миром всего несколько месяцев – совершенно точно знал, о чем говорит. Как, откуда?

И это был не первый раз, когда в поведении мальчишки было нечто странное. Казалось, для маггла он слишком быстро освоился в волшебном замке – пару раз Снейп специально притормаживал в коридорах, только чтобы посмотреть, как мальчишка Поттер застрянет в исчезающей ступеньке по самую лодыжку, но тот, судя всему, обходил их на автомате, даже не задумываясь об их наличии.

И еще это его бесстрашие, которое для Снейпа было глупостью чистой воды. Чего добивался маленький идиот, раз за разом переходя дорогу Драко Малфою? Драко был очень одаренным студентом, для него не составило бы трудности размазать мальчишку сквиба по стенке, но Поттер, казалось, не понимал этого.

«Слишком самонадеян, верно?» – спрашивал Снейпа его внутренний голос, тот самый, который раз за разом находил тысячу сходств между Джеймсом Поттером и его сыном, даже не смотря на то, что последний не был гриффиндорцем, не играл в квиддич и даже не обладал магической силой.

Но за всем этим скрывалось нечто большее, чем просто самонадеянность, это была какая-то запутанная мозаика, и Северусу все не удавалось ее собрать, как ни крути. Это по-настоящему раздражало. Поттер действительно был сквибом и жил с магглами до этого года, так? Разумеется, да, ведь все сходилось просто идеально, по крайней мере, хронологически. Да и едва ли Альбусу был какой-то прок от того, чтобы скрывать информацию о Поттере.

А это означало, что…

Это означало, что мальчишка был далеко не так прост и безобиден – даже если пытался выглядеть таковым. Северус собирался по крайней мере попытаться проверить это, потому что если у него возникали какие-то подозрения, то они редко оказывались беспочвенными.