Глава 31. Кошмары.

Этой ночью мне впервые за долгое время снова снятся кошмары. Я просыпаюсь от собственного крика, полностью дезориентированный, еще не понимая, где я и что происходит. Я чувствую себя так, словно только что вынырнул на поверхность из толщи мутных вод, мне кажется, что меня вот-вот затянет назад, в ту страшную реальность, от которой я почти успел отвыкнуть. При этой мысли меня охватывает ужас, я вырываюсь из плотно облепившего все тело кокона одеял и бросаюсь прочь, с треском налетаю в темноте на прикроватную тумбу и растягиваюсь на полу, ударившись головой о ножку кровати. Первые несколько секунд не слышно ничего, кроме моего хриплого и прерывистого дыхания. В приоткрытое окно дует ветер, развевая занавески и охлаждая мое разгоряченное тело, полоска лунного света разрезает комнату наискосок и отражается от поверхности зеркала. Резкий оклик заставляет меня подпрыгнуть.

– Мальчик, ты совсем обезумел? – с истерическими нотками вопрошает Оберон. – Хочешь перебудить весь замок своими воплями и крушением мебели? Что, во имя Мерлина, в тебя вселилось?

Мне требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя, в ушах звенит после удара, но я настолько потрясен всем произошедшим, что боль пока не чувствуется. Проходит еще некоторое время, прежде чем я понимаю, что меня всего трясет, даже зубы клацают друг о друга. Я осторожно и очень тихо, как будто это может каким-то образом компенсировать весь тот шум, что я только что произвел, приподнимаюсь на руках и сажусь на пол, привалившись к кровати. Голова тут же начинает противно гудеть.

– Плохой сон, – коротко отзываюсь я. Голос не слушается, поэтому мне приходится откашляться и повторить это отчетливее.

– Не мели ерунды, это больше похоже на запланированный погром! Знаешь, сколько лет эта тумбочка стояла вот тут, прямо рядом с кроватью, пока здесь не поселился ты и не развалил ее на куски? Безобразие! Или ты немедленно приносишь свои извинения, или я иду за Дамблдором! – решительно заявляет зеркало и замолкает. В воздухе повисает угрожающая тишина, Оберон кажется по-настоящему задетым.

– Да уж, директор непременно похвалит тебя, если ты разбудишь его посреди ночи сообщением о безвременно почившей прикроватной тумбочке, – саркастично отзываюсь я. – Беги со всех ног, жду не дождусь его реакции.

– Ах ты, дерзкий, неблагодарный маггл! – волшебное зеркало кажется готовым лопнуть от гнева. Оно издает звук, похожий на тот, с которым дядя Вернон обычно втягивал воздух в перерывах между гневными тирадами.

Я осторожно поднимаюсь на ноги, держась за столбик кровати, и двигаюсь в сторону ванной комнаты. Голова пульсирует, в глазах все плывет, и мне приходится схватиться за дверной косяк и опереться на него, выжидая, когда тошнота и головокружение отпустят. Голос Оберона долетает до меня, словно сквозь вату.

– Эй, ты… – теперь в нем проступает оттенок беспокойства, – Поттер, или как тебя там… ты что, болен?

– Со мной все нормально, – раздельно повторяю я, пытаясь унять дрожь. – Я же сказал, что это был просто ночной кошмар, я ничем не болен. И знаешь, я буду чувствовать себя еще лучше, если ты оставишь меня наконец в покое!

С этими словами я скрываюсь в ванной комнате, хлопнув дверью. Подхожу к раковине и на полную отворачиваю кран с холодной водой. Очки остались в спальне, поэтому я прищуриваю глаза, пытаясь разглядеть собственное расплывающееся отражение. Из зеркала на меня смотрит бледный парень с худым болезненным лицом и глубокими тенями под глазами. Он похож на кого-то из моего давнего прошлого, кого-то, кого я уже почти успел забыть, и мне приходит в голову, что эта единственная ночь кошмаров отбросила меня на несколько лет назад. Я вздыхаю и ополаскиваю лицо прохладной водой. Через несколько минут мое состояние становится вполне сносным для того, чтобы вернуться в спальню и усесться на подоконник.

Ночь, на небе по-прежнему видно луну и звезды, но они уже кажутся слегка нечеткими в слабой предрассветной дымке. Я наблюдаю за тем, как снаружи постепенно светает, и вскоре ночные тени рассеиваются совсем, а из-за горизонта показывается красная полоска восходящего солнца. Еще очень рано, но мне страшно снова ложиться в кровать, потому что тогда кошмары могут вернуться, поэтому я неторопливо натягиваю мантию и выхожу из своей комнаты.

– Тебе следует пойти в Больничное крыло, иначе и до Святого Мунго недалеко, – сонно шепчет мне вслед волшебное зеркало, но я его игнорирую.

Я знаю, что по-настоящему может мне помочь, поэтому направляюсь прямиком к выходу из школы. Коридоры совершенно пустынны, кажется, что в целом замке нет ни души. Но я прекрасно понимаю, насколько обманчиво это впечатление. Всего через несколько часов студенты покинут гостиные своих факультетов и заспешат на завтрак, а затем прозвенит звонок к первому в новом учебном году уроку, и Хогвартс окунется в привычную оживленную рутину. Остается понять, какое место здесь буду занимать я.

На улице оказывается свежо и ясно. О вчерашней буре не осталось ни единого напоминания, лишь напившаяся дождевой воды листва поблескивает в прозрачных лучах восходящего солнца. Я дышу и все никак не могу надышаться, грудь по-прежнему спирает оковами ночного кошмара, в котором снова было много, слишком много оттенков красного, а еще широко распахнутых, навеки потухших глаз. Я поклялся оставить позади свое прошлое, но не учел того, что прошлое, возможно, не пожелает оставить меня самого. Но я сумею перехитрить его. Потому что знаю способ освободиться от неподъемных забот, буквально придавливающих к земле своей тяжестью: если от них никак не сбежать, то можно просто оторваться от земли.

Я обхожу темнеющую на опушке леса хижину Хагрида по широкой дуге, не желая случайно привлечь к себе внимание великана, и вступаю под полог Запретного леса. Здесь я чувствую себя спокойно, почти уютно, поэтому полностью игнорирую предостережения Хагрида и Дамблдора относительно леса. Я собираюсь делать лишь то, что считаю нужным. Кроме того, если речь идет о прогулках на природе, то лучшего охранника, чем Силенси, трудно себе даже представить.

Я легко нахожу поляну, на которой мы с Хагридом вчера кормили тестралов. Земля здесь все еще хранит запах крови, поэтому я не удивляюсь, когда замечаю за густыми зарослями кустов сразу нескольких крылатых лошадей. При моем приближении они опасливо отходят в сторону, и лишь один тестрал поворачивается ко мне и делает несколько неторопливых шагов. Он перебирает своими излишне длинными и тонкими, даже по меркам тестралов, ногами слегка неуклюже, и мне приходит в голову, что если бы речь шла об обычных лошадях, то, вероятнее всего, я назвал бы его жеребенком. Приглядевшись, я понимаю, что именно он вез меня вчера до Хогсмида.

– Привет, – я подхожу к нему и треплю по холке. Зверь ведет себя сдержанно, но похоже, что у него нет ко мне неприязни. – Не хочешь снова полетать? Я был бы тебе благодарен.

Мгновение я чувствую, как тестрал льнет к моей руке, но он почти сразу отстраняется и чуть пригибается к земле, расправляя крылья. Я воспринимаю это, как приглашение покататься, и спешу им воспользоваться.

Черные крылья делают сильный взмах, и небо рвется нам навстречу. На меня разом обрушивается столько ветра, свежести, простора, что на миг я перестаю дышать. Мы поднимаемся все выше и выше над верхушками деревьев, и я чувствую, как с каждым новым взмахом широких крыльев меня захлестывает свобода, а груз на моих плечах тает. Полукруг восходящего солнца заливает своим светом все вокруг, я мчусь ему навстречу, улетая все дальше и дальше от замка, от Хогсмида, от людей. Деревья внизу сливаются в единый зеленый ковер, трепещущий и волнующийся под порывами ветра. Я крепче обхватываю тонкую шею тестрала, и зверь осторожно косится на меня своим молочно-белым, как у слепого, глазом.

Ощущения от полета на тестрале совсем не похожи на то, что чувствуешь, когда сидишь на метле. Зверь живой, он независим, ты не можешь управлять им с такой же легкостью, как наполненной магией деревяшкой. Но это лишь сильнее распаляет мой интерес, на пробу я пару раз заставляю своего летающего коня совершать резкие повороты, от которых ветер свистит в ушах с дикой силой.

Я не сразу замечаю, что мой тестрал устал. Он еще совсем молодой, наверное, он не привык к таким долгим полетам, тем более с седоком на спине. Но это я понимаю лишь тогда, когда конь начинает дышать часто и хрипло, а взмахи его крыльев делаются медленными и натужными, как будто бы он силой заставляет себя продолжать ими шевелить. Я успеваю лишь развернуть его в сторону замка, чтобы не оказаться слишком глубоко в Запретном лесу на момент приземления, и как можно крепче вцепиться в гибкую шею.

Пожалуй, лучше всего нашему приземлению подходит определение аварийного. Мы уже почти успеваем достигнуть земли, когда крылья моего верного коня окончательно ему изменяют, безжизненно повисая возле тощих боков, и мы с треском падаем в кусты. От удара о землю меня перебрасывает через голову тестрала, и, сгруппировавшись, я успешно приземляюсь на поляну клевера.

– Ух ты, – отдышавшись и убедившись, что могу шевелиться, я в изумлении оглядываюсь кругом. – Смотри-ка, здесь весь клевер четырехлистный. Кажется, сегодня нам с тобой сопутствует удача, как считаешь?

Но тестрал, судя по всему, решает по-своему. Он выбирается из густых кустов, мотает своей большой и довольно неуклюже сидящей на тонкой шее головой и, недовольно фыркнув, удаляется вглубь леса. Я провожаю его взглядом. Что ж, не то, чтобы я рассчитывал на что-то иное, но все же…

– Сссиленси, он на меня обиделся, как сссчитаешь?

– Даже не сссомневайссся в этом, Говорящщщий, – отзывается змея.

– Эй, все не так уж и плохо, – я оглядываюсь кругом. – Я вссспоминаю это месссто.

Всю дорогу до замка я беспрерывно разговариваю с Силенси. Она с некоторым беспокойством замечает, что никогда раньше не видела меня таким взволнованным, но я, напротив, чувствую себя отлично. Как ни странно, я испытываю какой-то непонятный душевный подъем, как будто бы один-единственный полет вернул мне утраченные силы и решимость, дал снова почувствовать себя живым.

– Что изменилосссь? – спрашивает Силенси, когда я пытаюсь объяснить ей свои ощущения. Змея явно не испытывает по поводу полета таких же восторгов. Она считает, что тем, у кого нет крыльев, не следует идти против природы и рваться в небеса.

– Я и сам не знаю, – я пожимаю плечами. – Наверное, с высоты птичьего полета наши проблемы и правда кажутся намного мельче.

Змея издает звук, похожий на фырканье, но ничего не отвечает: у нее явно своя собственная философия на этот счет.

Когда я неслышно вступаю под своды замка, еще по-прежнему очень рано. Хогвартс объят той особенной, сонной тишиной, которая наступает лишь за пару часов до пробуждения его обитателей. Коридоры пустынны, но я все равно стараюсь двигаться как можно тише, скрываясь в тенях высоких рельефных стен, словно за каждым углом меня может поджидать неизвестная опасность. Это напоминает мне далекие школьные годы, когда я точно так же крался по спящему замку под надежным укрытием отцовской мантии-невидимки, чтобы ввязаться в очередные приключения, захватывающие и почти самоубийственные в своей безрассудности. Тогда это еще казалось мне игрой.

Но на этот раз я добираюсь до знакомого гобелена с двумя борющимися драконам без каких бы то ни было приключений. По пути мне встречается только Миссис Норрис, но она лишь обводит меня долгим пронзительным взглядом и уходит прочь. Я уже успеваю скользнуть за гобелен, когда тишину коридора нарушают чьи-то отчетливые шаги. Я замираю, опершись о стену, и прислушиваюсь. В мою сторону движутся двое.

– Какого черта кто-то бродит по замку в такую рань? – выдыхаю я, продолжая прислушиваться к стуку шагов.

– Ну, ты же бродишшшь, – резонно замечает Силенси, и я вздрагиваю: я не заметил, что говорю на парселтанге.

– Это совсссем другое дело, Сссиленссси, – возражаю я.

Змея ничего не отвечает, и я тоже замолкаю, обратившись в слух. Не то, чтобы я намеренно собирался подслушивать, но сам факт того, что кто-то шатается по замку на рассвете, наводит на подозрения. Ведь в такую рань не спится только тем, у кого совесть нечиста, верно?

До меня доносятся негромкие голоса. По мере того, как неизвестные приближаются, их разговор слышится все отчетливее, и вскоре мне удается разобрать, что двое в коридоре – это, несомненно, Дамблдор и Снейп. Их шаги неожиданно обрываются в нескольких метрах от меня, сквозь узкую щель между стеной и гобеленом мне даже удается разглядеть их неясные в полумраке коридора силуэты. Я замираю на месте, не зная, как поступить: я ожидал обнаружить желающих нашкодить студентов или обуреваемого вечной паранойей Филча, а не двух профессоров. Но сбегать, очевидно, уже поздно: так я рискую выдать себя. Поэтому все, что мне остается – это стоять неподвижно и слушать, надеясь остаться незамеченным.

– Директор, я все-таки решительно не понимаю, чего вы этим добиваетесь! – Это Снейп. Он стоит ко мне в профиль, с такого ракурса хорошо видно, что он весь трясется от едва сдерживаемого бешенства. Зельевар настолько взволнован, что не замечает, как при разговоре брызжет слюной во все стороны. – Сначала вы привели в школу мальчишку Поттера, это ничтожество, и даже придумали для него какую-то смехотворную должность, а теперь здесь оказался еще и этот… – он в последний момент прикусывает язык, удерживая готовое сорваться ругательство. – Я ненавижу их обоих, понимаете, не-на-ви-жу!

В начале этой ядовитой тирады голос зельевара звонко отдается в пустых стенах, но под конец мне приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова, поскольку он переходит на приглушенное шипение: еще немного, и ему можно будет вести беседы с моей Силенси.

Дамблдор молча слушает яростные излияния Снейпа, а когда заговаривает, его голос звучит размеренно и спокойно:

– Я понимаю, Северус, что тебе нелегко. Ты лелеял свою ненависть многие годы, но, думаю, ты согласишься с тем, что тебе не следует негативно отзываться о нашем новом преподавателе по Защите от Темных Искусств. Теперь вы коллеги, нравится тебе это или нет, и тебе придется вести себя соответственно. Взгляни на это с другой стороны. Возможно, это твой шанс разобраться с призраками прошлого и начать жить настоящим.

– Да уж, я прямо чувствую, как старые разногласия уходят, уступая место новой дружбе, – произносит Снейп со всем возможным сарказмом. – Особенно после того, как вы разбудили меня ни свет не заря, чтобы я нашел для вашего нового профессора Укрепляющее зелье и помог дотащить его от станции до замка. Незабываемые ощущения, знаете ли!

– Северус, пойми, я бы не поступил так с тобой, будь у меня выбор. Но он болен, ты же знаешь, а ты – единственный, кому известно о его болезни и у кого есть запасы Укрепляющего зелья. Ему была необходима твоя помощь. Зато сейчас у вас обоих еще остается пара часов до завтрака на то, чтобы выспаться и прийти в себя. Я бы посоветовал тебе не тратить это время впустую, а отправиться в свои комнаты и немного отдохнуть.

Я каменею. Это не просто личный разговор, это очень личный разговор, затрагивающий не только Снейпа, но еще и нового преподавателя ЗоТИ, и мне делается не по себе при мысли, что меня могут обнаружить здесь, подслушивающим. Едва ли новый профессор был бы рад узнать, что теперь о его болезни, которую он, очевидно, пытался скрыть, известно не только Снейпу и Дамблдору. Только вот зачем директор пригласил преподавать человека, который серьезно болен? И я вновь обращаюсь в слух, надеясь, что ситуация хоть немного прояснится.

– Не пытайтесь увести разговор в сторону, – яростно шипит Снейп. – Вы могли бы заранее предупредить меня о том, кого выбрали на эту должность. Будьте уверены, мое заявление об уходе оказалось бы на вашем столе в тот же день.

Дамблдор тяжело вздыхает. Мне не видно его лица, но уверен, что на нем сейчас то самое выражение, которое так часто появляется в беседах со мной – терпеливое и спокойное, как будто бы он разговаривает с непонятливым ребенком.

– Я отпустил бы тебя с работы лишь в том случае, если бы ты принял здравое, обоснованное решение. За эти годы я слишком привязался к тебе, чтобы позволить совершить подобную ошибку под влиянием мимолетного гнева или обиды.

Снейп ничего не говорит, и Дамблдор продолжает:

– Вспомни, каким ты пришел ко мне пятнадцать лет назад. Ты был разбитым, несчастным, совершенно безразличным к собственной жизни. Многие говорили мне, что ты не сможешь преподавать в таком состоянии, что ты будешь плохо влиять на детей, но я дал тебе шанс, и моей самой большой наградой было смотреть, как ты постепенно возвращаешься к жизни, учишься снова быть счастливым, пусть в своеобразной манере. И что бы ты ни говорил мне сейчас, твое место здесь, в Хогвартсе. Как бы ты ни проклинал студентов, тебе нравится преподавать, и, на самом деле, у тебя неплохо получается. Так что обдумай свое решение как следует. Не стоит бросать все, что у тебя есть, из-за прошлой неприязни. Будь взрослее, Северус, я ведь не могу следить за тем, чтобы ты не наделал глупостей, всю твою жизнь.

Дамблдор не ожидает ответа Мастера Зелий. Старый волшебник просто поворачивается и уходит – удаляющийся стук его каблуков гулко отдается в тишине. Снейп остается стоять в пустом коридоре. Он выглядит странно задумчивым и замкнутым. Затем он встряхивает головой – в узкую полоску между гобеленом и стеной мне видно, что при этом на его губах появляется что-то, что человек, не знающий Мастера Зелий и то, что он совершенно не умеет улыбаться, непременно принял бы за улыбку, и быстрыми шагами уходит прочь.

Я вслепую добредаю до своей комнаты, нечаянно подслушанный разговор не идет у меня из головы. Снейп ненавидит меня. Он так и сказал только что Дамблдору. Точнее, это звучало как «я ненавижу их обоих», но в том, что наравне с новым учителем по ЗоТИ в это обобщение вхожу и я тоже, нет ни малейших сомнений. Итак, с новым преподавателем Защиты все ясно. Просто Снейп сам грезит об этой должности, но по жестокой прихоти судьбы ему не удается заполучить ее ни в одном из известных мне измерений. Но вот чем ему успел насолить я, безобидный сквиб-сирота, оказавшийся с ним в одном замке исключительно по милости директора, остается под вопросом. И, кроме того, мне интересно, что такого могло произойти со Снейпом, после чего он пришел к Дамблдору, разбитый и несчастный, и попросил о посте преподавателя Зелий. Смерть друга? Родителей? Я гадаю, что могло случиться здесь, в этом тихом мире без войны, заставившее его сломаться и стать именно таким, но теряюсь в догадках.

За раздумьями я не замечаю, как проходит время, и очень скоро я обнаруживаю, что пора идти в Большой зал на завтрак.

– Волнуешшшься? – спрашивает Силенси, наблюдая за тем, как я в который раз раздраженно дергаю воротник мантии, стоя перед зеркалом в ванной.

– Немного, – честно отвечаю я. – Просссто… теперь всссе будет по-другому, верно? Опять придетссся привыкать.

– Теперь здесссь ссслишшшком много людей, – недовольно шипит змея. – Нессспокойно. От людей всссего можно ожидать.

Самое обидное – то, что мне даже нечего на это возразить.

Я захожу в Большой зал через дверь для преподавателей, настороженно оглядываюсь, а затем незаметно проскальзываю на свое место за столом. Смешно, можно подумать, словно я не завтракал здесь каждое утро почти все лето, словно я вдруг оказался на чужой, враждебной территории, где ни в чем нельзя быть уверенным. Почти все ученики и преподаватели уже в сборе. Сотни студентов накладывают в свои тарелки овсянку, тосты, яичницу с беконом, изучают только что полученные расписания уроков, разговаривают, а я из-за них почему-то чувствую себя здесь чужим, хотя у меня, в отличие от них, нет другого дома кроме Хогвартса. И это – одна из тех вещей, к которым мне еще только предстоит привыкнуть.

Почти все учителя в сборе, но место рядом со мной пустует: вероятно, оно предназначается для нового преподавателя ЗоТИ, потому что мадам Хуч переместилась на следующий за ним стул. МакГонагалл и Спраут разговаривают, несомненно, о новом профессоре.

– Нет, Помона, он нигде раньше не преподавал, – говорит МакГонагалл. – Но директор утверждает, что он отличный специалист по Защите.

– Надеюсь, что это и правда так. Я ничего не хочу сказать, но мне кажется, что профессор Торнтон излишне налегал на теорию. Думаю, в эти уроки не мешало бы внести чуть больше разнообразия…

Директора пока не видно, равно как и нового преподавателя. Они появляются в Большом зале лишь тогда, когда завтрак уже почти подходит к концу. Дамблдор проходит к своему месту, но не садится, а продолжает стоять, возвышаясь над остальными. Рядом с директором становится волшебник в серой потрепанной мантии. Я перевожу взгляд на его лицо, и на миг чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Я был готов ко вчерашней встрече с Роном, Гермионой и Джинни. Я заранее настраивался на нее, ведь мне надо было сохранить спокойствие. Но Мерлин, почему-то меньше всего на свете я был готов увидеть здесь его, поэтому я никак не могу справиться с собой, я захлебываюсь потрясением, и неверием, и отголосками старой боли. Мое лицо искажается бурей разнородных эмоций, которые буквально разрывают меня на части, и мне приходится уткнуться носом в тарелку, чтобы хоть как-то это скрыть. К счастью, взгляды всех присутствующих сейчас обращены на директора.

– С удовольствием представляю вам нашего нового преподавателя Защиты от Темных Искусств, – говорит он. – Профессор Люпин.

Ремус Люпин. Оборотень и мародер. Мой первый наставник и верный друг. Тот, кто научил меня оживлять теплящийся во мне свет в виде Патронуса.

Тот, кто четырнадцать лет назад сообщил мне, что мой отец мертв.

Ремус сгибается в легком поклоне. Дамблдор хлопает в ладони, все остальные подхватывают, и зал разражается аплодисментами. Не хлопаю я один. Я просто в ступоре, вот и все. Я продолжаю сидеть, неподвижно глядя в одну точку даже тогда, когда аплодисменты стихают, а Дамблдор и Люпин садятся на свои места. Ремус опускается на стул рядом со мной, оправляет мантию, а затем улыбается мне своей неизменной, немного виноватой улыбкой, и я забываю выдохнуть.

Я потерял отца, когда был ребенком, а затем и крестного. Ремус стал для меня тем, кто сумел заменить их обоих. Добрый, понимающий, все время чувствующий себя виноватым в своей болезни, Ремус всегда знал, как правильно поступить. Всегда поддерживал сына своего старого друга. Он научил меня побеждать страх. После его смерти я не сотворил ни одного Патронуса. МакГонагалл говорила, что надо пытаться снова и снова, что мне просто не хватает внутреннего света, но все было бесполезно. Просто Ремуса не стало, и я больше не мог бороться со своими страхами.

А теперь он снова со мной.

На меня острой волной накатывает жалость, жалость к самому себе. Мне хочется уткнуться Ремусу в плечо, и разрыдаться, и рассказать обо всем, что мучило меня столько лет. Мне хочется накричать на него, хочется, чтобы он почувствовал себя виноватым. Как он мог бросить меня, когда я больше всего в нем нуждался? Мне хочется, чтобы он сказал, что я все делаю правильно.

Все мы нуждаемся в одобрении родителей время от времени.

Но он молчит, поглядывая на меня с легким интересом, и я понимаю, что не могу этого выдержать. Я молча отодвигаю в сторону тарелку с омлетом, вытираю рот салфеткой, поднимаюсь из-за стола и выхожу из Большого зала. Все внутри меня клокочет, я растерян, я чувствую себя обманутым, хотя не могу понять, почему. Я так сильно врезаюсь ногтями в ладони, что это причиняет боль.

– Гарри! Сбавь обороты, а то можно подумать, за тобой гонятся дементоры!

Это Хагрид. Его зычный голос разносится по всему коридору, поэтому сделать вид, что я ничего не слышал, не представляется возможным. Я останавливаюсь, крепко сцепив зубы, чтобы не сказать что-нибудь резкое. Великан тем временем нагоняет меня и останавливается, отдуваясь.

– Ух… Тебя не догонишь… – он переводит дыхание и спрашивает: – Почему ты здесь? Завтрак что, уже того… закончился?

– Закончится с минуты на минуту, – уклончиво отвечаю я.

Хагрид выглядит расстроенным:

– Эка жалость, все-таки опоздал… Ничего сегодня не успеваю… Живность всякую, ну, для урока, мне только вчера подвезли, а уговор еще о прошлой неделе шел. Представляешь, говорят, опасные животные… де, надо в декларации ихние всех вносить. Дык они ж разве опасные? Они и мухи не обидят, уж я-то знаю!

Хагрид ударяет себя кулаком в грудь, якобы в подтверждение своих слов, а у меня зарождается некое нехорошее предчувствие. Мы идем по длинным коридорам в направлении выхода из школы, по сторонам мелькают доспехи и живые портреты.

– Сейчас ты сам их увидишь и убедишься, что ничего безобиднее их и того… на свете не сыскать. Мне их специально привезли, они только в одной стране и водятся. Еще не оправились, бедолаги, от переезда. Мерлином клянусь, ничего интереснее ты в жизни не видел!

Я вспоминаю, что за тварей Хагрид обычно называет «интересными», и мое беспокойство усиливается.

– Ммм, Хагрид, может, для начала ты возьмешь для урока что-нибудь… – я осторожно подбираю слова, – менее экзотичное?

Хагрид смеется, качая головой:

– Так что же им, флоббер-червей прикажешь показывать? Ну уж нет! Детишек надо это… заинтересовать, вот так. Иначе никакого проку от этих уроков не будет.

Хагрид распахивает тяжелые двери замка, и мы выходим на улицу. Тут же налетает порыв ветра, моя мантия взвивается вверх, отросшие волосы падают на лицо. И я иду по мокрой от росы траве и вдыхаю свежий воздух полной грудью, но чувствую, что мне все равно этого мало. Я продолжаю задыхаться, как будто бы до сих пор сижу в душном от скопления людей Большом зале и ощущаю на себе внимательный взгляд добрых янтарных глаз.

Я не замечаю, как мы подходим к бревенчатой избушке Хагрида. Здесь все готово для предстоящего урока, и мне вдруг приходит в голову, что, должно быть, он вот-вот состоится, и эта мысль неожиданно отрезвляет.

– Вот они, крошки, – говорит тем временем Хагрид, указывая на несколько приземистых вольеров, сооруженных неподалеку от тыквенных грядок. – Иди сюда, Гарри, только глянь на них. Прекраснейшие создания.

Лицо великана выражает полнейшее умиление, и я делаю несколько осторожных шагов по направлению к вольеру. Он не слишком большой, явно недостаточный для того, чтобы поместить туда по-настоящему крупное и опасное животное, но заглянув внутрь я понимаю, что явно недооценивал Хагрида.

– Рунескопы?! Ты сошел с ума, – я беспомощно запускаю руку в волосы. – Нет, ты точно сошел с ума. Их ты собрался показывать своим третьекурсникам?

Змееныш рунескопа выглядит отталкивающе. Его окрас еще слишком блеклый по сравнению с тем, который встречается у взрослых змей, из короткого толстого тела причудливо вырастают три узких головы на тонких шеях, которые вяло кусают друг друга, и все это напоминает какую-то дикую жертву атомной или экологической катастрофы, одну из тех, которых нередко показывают по телевизору, когда ведут трансляцию из мест повышенной радиоактивности.

– Здорово, правда? – с нездоровым блеском в глазах отзывается лесник. – Ну где они еще смогут того… посмотреть на живых рунескопов, а?

Я прислушиваюсь к приглушенному шипению змеи, и с ужасом понимаю, что головы переговариваются между собой.

– Убью тебя, – шипит одна голова другой, широко раскрывая пасть и пытаясь добраться до неприятеля короткими белесыми клыками.

– Ну так попробуй, – лениво отзывается вторая голова. – Знаешшшь, твои обещщщания уже становятся ссскучными. Тебе ссследовало бы хоть иногда выполнять их…

Первая голова начинает разевать пасть с еще большим неистовством, но тут вмешивается средняя голова:

– Замолкните обе. Мы в ловушке. А вмесссто того, чтобы подумать о побеге, вы тратите время на сссвои идиотские ссспоры.

Теперь уже все три головы начинают яростно переругиваться, а я могу лишь в остолбенении наблюдать за этим безобразием.

– Хагрид, я читал, что они… эээ… очень ядовитые, – осторожно замечаю я.

– Эти и мухи не обидят, – беззаботно отмахивается великан. – Они ж еще малютки совсем, ни капли яду не наберется. Вот мы и будем их того… приручать, значит.

Я ничего не успеваю возразить, поскольку до нас долетает гомон голосов: ученики вышли из замка и направились на свой первый в году урок по УЗМС.

– Пожалуй, мне лучше уйти, – говорю я, бросив взгляд на толпу приближающихся учеников. – Не хочу мешать тебе вести уроки. Увидимся позже, Хагрид.

Я уже разворачиваюсь, собираясь уходить, когда великан останавливает меня:

– Постой! Я думал, что ты это… – Я выжидающе смотрю на него, и Хагрид несколько неловко заканчивает: – Ну, останешься.

– Зачем? – я непонимающе хмурю брови. – У тебя вроде как урок, Хагрид.

– Вот именно! – радостно поддакивает он, словно этим я и сам только что все объяснил. Но до меня по-прежнему не доходит, и великан поясняет: – Понимаешь, не все студенты сразу… того, включаются в урок. Они… эээ… как бы боятся незнакомых зверей, вот. Я и подумал, что было бы здорово, если бы кто-нибудь посмелее подал им пример. В смысле, кто-нибудь вроде тебя. Я так посмотрю, ты отлично с живностью ладишь, и… ну, в общем, было бы просто отлично, если бы ты мне немного помог, а?

Нет, ни за что. Я не собираюсь участвовать в уроках Хагрида! Это, черт возьми, опасно для жизни, одни его незабвенные соплохвосты чего стоят. И я не намерен втолковывать этим несчастным третьекурсникам, что рунескопы совершенно безобидны, поскольку мне с абсолютной достоверностью известно совершенно обратное. Пусть Хагрид придумает что-нибудь еще.

Великан смотрит на меня взволнованно и чуть заискивающе, ожидая ответа.

– Ну, что скажешь, Гарри? – подгоняет он, видя, что я не спешу с ответом.

– Я попробую, – вырывается у меня прежде, чем я успеваю прикусить язык. Черт. И когда же я все-таки научусь думать прежде всего о себе, а?

– Ну, тогда по рукам, – Хагрид крепко жмет мне руку и сияет при этом так, как будто бы ему только что сообщили об отмене запрета на содержание драконов в домашних условиях.

Я выдавливаю из себя ответную улыбку и незаметно растираю пальцы, ощутимо пострадавшие при рукопожатии. Остается надеяться, что мне хотя бы не придется об этом жалеть…

Впрочем, буквально через несколько минут я понимаю, что пожалеть мне все-таки придется. На самом деле, я и сам до последнего не знал, как именно представляю себе первую встречу со студентами после моего официального представления Дамблдором. Изначально я рассчитывал на то, что в роли никому не известного сквиба мне удастся оставаться достаточно незаметным, чтобы не уставать от большого количества людей вокруг и при этом я буду располагать в замке максимально возможной свободой. Я просто не хотел опять быть кем-то, похожим на Мальчика-Который-Выжил. Не хотел быть в центре внимания, не хотел бесконечных сплетен, не хотел слежки Дамблдора. Я был бесконечно далек от своей «прошлой жизни», когда только попал в Хогвартс, мне просто хотелось, чтобы эти три года, оставшиеся до моего совершеннолетия, пролетели как можно быстрее и незаметнее, и я смог бы наконец распоряжаться своей жизнью так, как захочу сам. А теперь старые раны вновь открылись, и мне вдруг стало ясно, что это будут очень долгие три года.

– Смотри-смотри, это он!

– Что он здесь делает?

– А помнишь, что про него вчера говорил Дамблдор? Он сквиб!

– Точно, сквиб! Он жил с магглами и ничего не знал о Магическом мире, представляешь?

– Чшшш, он нас слышит!

– Ну и что? Боишься, что он вызовет тебя на магическую дуэль? Ха!

Толпа учеников взволнованно перешептывается, тыкая в меня пальцами. Сдвоенный урок Хаффлпаффа и Равенкло, третий курс. Они останавливаются буквально в нескольких шагах от плетня вокруг тыквенных грядок, на который я опираюсь спиной, и даже не удосуживаются понизить голос. Некоторые из них смотрят с вызовом, и это сбивает с толку. На что они хотят меня спровоцировать таким образом?

Хагрид громко прочищает горло, и внимание третьекурсников переключается на него.

– Доброе утро! – зычно произносит великан, перетаптываясь с ноги на ногу от нетерпения: ему явно хочется поскорее продемонстрировать своим студентам припасенных рунескопов. – Сегодня я приготовил для вас нечто особенное!

Видно, третьекурсники уже наслышаны о преподавательских замашках Хагрида, поскольку, вопреки ожиданиям великана, никто из них при этих словах не светится энтузиазмом. Зато несколько учеников отчетливо бледнеют, а невысокий русоволосый мальчик, стоящий ко мне ближе остальных, кривится и довольно громко шепчет своему товарищу:

– Мерлин, надеюсь, это его «нечто особенное» хотя бы не очень зубастое…

Но Хагрид ничего не замечает, или же делает вид, что не замечает, и продолжает как ни в чем не бывало:

– Они там, в вольерах, – эта фраза сопровождается широким взмахом руки в сторону последних. – Не стесняйтесь, можете подойти поближе и посмотреть на них! Ну же, давайте, посмелее!

В плотной толпе третьекурсников происходит какое-то неуловимое движение, и после непродолжительной, но ожесточенной борьбы вперед оказывается выпихнута полноватая веснушчатая девочка. Она с отчаянием оборачивается назад, но взгляды однокурсников холодны и непреклонны.

– Вот, отлично! – радостно восклицает Хагрид. – Холли Милфорд решила подать пример остальным. Молодец, Холли, так держать!

Несчастная Холли Милфорд тяжело сглатывает и делает шаг к ближайшему вольеру… А в следующую секунду отскакивает от него с воплем ужаса. Тут же из толпы третьекурсников отделяется несколько любопытных, которые также заглядывают в вольер и отшатываются с выражением величайшего отвращения.

– Это же рунескопы! – восклицает Холли. – Их яд смертельно опасен, а еще их обожают темные волшебники. Это темные существа!

Остальные тоже смотрят на Хагрида так, словно он окончательно рехнулся, если решил притащить на свой урок рунескопов. Я бесстрастно наблюдаю за происходящим, предпочитая не ввязываться в эти обыкновенные, надо полагать, перепалки.

Хагрид смеется и отмахивается рукой, словно только что услышал нечто забавное.

– Ничего подобного! – говорит он. – Рунескопы совсем не относятся к темным существам, они очень умные, а снадобья, приготовленные на основе компонентов, полученных от них, могут лечить. У некоторых темных волшебников рунескопы действительно жили в качестве домашних любимцев, но не потому, что они темные, а просто потому что легко приручаются и привязываются к людям. Они могут быть не менее преданными, чем собаки, вот так!

Хагрид с любовью косится в сторону своих вольеров, но сомнение из взглядов студентов по-прежнему не уходит.

– Но про их ядовитость – это сущая правда, – не к месту добавляет Хагрид, – за то, что Холли упомянула об этом, Хаффлпафф зарабатывает пять баллов! А теперь подойдите ближе к рунескопам и как следует их рассмотрите, пока я буду рассказывать.

После этого на лицах учениках появляется совсем уж унылое выражение, но они все же обступают вольеры, с неприязнью рассматривая рунескопов.

– Гарри, ты тоже подходи, – машет мне Хагрид. – Уверен, что и тебе будет интересно послушать!

Я неловко вклиниваюсь в кольцо студентов, которые тут же начинают бросать на меня любопытные взгляды, и выжидающе смотрю на Хагрида. Великан прочищает горло и говорит:

– Рунескопы – это те же змеи, только с тремя головами. Как известно, одна из голов рунескопа обычно настроена помечтать, другая смотрит в лицо реальности, а третья склонна к критике. Из-за того, что они настолько разные, головы постоянно ссорятся между собой, нередко с печальным исходом. Поэтому бывают рунескопы, скажем, только с двумя оставшимися головами или даже с одной. Как я уже говорил, они очень умные, и будет несложно… в смысле, думаю, вам понравится, если вы сможете их приручить! – с воодушевлением заканчивает Хагрид.

После его слов в воздухе повисает напряженная тишина.

– Эээ… – наконец робко начинает один из хаффлпаффцев, – но вы же упоминали, что они очень ядовитые, разве нет?

– А, вот оно что! Нет, пока что они не ядовитые. Они еще того, совсем дети. Подрастут маленько, и вот тогда уже… Гм, что-то я отвлекся… Так вот, сейчас они почти полностью безобидны. – «“Почти полностью” – это как?» – робким шепотом интересуется Холли Милфорд, но Хагрид ее не слышит и громко продолжает: – Ну, могут разве что цапануть за палец, если вы их обидите, так что кто хочет, может надеть перчатки из драконьей кожи. Я тут припас для них всякого разного, сейчас притащу, и вы сможете их покормить!

Хагрид уходит в свою хижину за кормом для змей, и ученики начинают взволнованно переговариваться между собой.

– Это правда, что ты сквиб? – неожиданно спрашивает бледный темноволосый мальчик рядом со мной. Я в этот момент сосредоточенно вслушиваюсь в яростную перепалку рунескоповых голов, поэтому вопрос застает меня врасплох, и я просто киваю.

– Гарри Поттер, да? Я – Киган Малтис, с Равенкло, – он протягивает мне руку, и стоит мне пожать ее, как он без перехода продолжает: – Если ты сквиб, что ты в таком случае делаешь в Хогвартсе? Директор говорил, что раньше ты жил с магглами, так? Они что, умерли?

– Они больше не могли оставаться моими опекунами, – коротко отвечаю я, не желая вдаваться в подробности. Все, что касается смерти моего дяди и комы тети по-прежнему кажется слишком запутанным и болезненным, чтобы даже думать об этом. И тем более не вызывает желания общаться на эту тему с кем бы то ни было.

– Ты все равно мог бы остаться в мире магглов. У них есть специальные заведения для таких детей, которым негде жить, я слышал. Так почему Хогвартс? – повторяет мальчик свой вопрос. Я резко вскидываю взгляд, ожидая увидеть в его глазах вызов, или насмешку, или желание вывести из себя. Но натыкаюсь на обыкновенное любопытство. Как будто бы он не вполне понимает, что вещи, о которых он спрашивает, могут задевать.

Я говорю себе, что уж кого-кого, а меня не могут задеть простые слова, и спокойно отвечаю:

– Потому что этого захотел Дамблдор. Он предложил мне работу здесь, в Хогвартсе, и я согласился. Если лично тебя в этом что-то не устраивает, можешь обратиться за разъяснениями непосредственно к директору.

Это звучит, как отповедь, и к щекам равенкловца приливает кровь. Однако от дальнейшего выяснения отношений меня спасает Хагрид, который выходит из своей хижины с большой плетеной корзиной наперевес, негромко напевая себе под нос. Подойдя к ученикам, великан вытягивает из корзины за хвосты несколько мертвых мышей.

– Это их любимая еда, – доверительно сообщает он, ставя корзину на землю перед нами. – Сейчас, правда, они не слишком голодные, я их только вчера кормил, – не без сожаления добавляет Хагрид, и на лицах студентов возникает что-то вроде облегчения. – Но вы можете просто подержать малышей в руках, чтобы они к вам привыкли!

На этот раз заставить хаффлпаффцев и равенкловцев взять в руки рунескопа не помогают никакие уговоры. Хагрид сам пытается подать им пример, достав одного змееныша из вольера и показав его ученикам, но они отшатываются в сторону и лишь мотают головами на заверения Хагрида в том, что в рунескопах нет ничего опасного. Когда становится очевидным, что ситуация тупиковая, великан с надеждой смотрит на меня.

– Ну же, Гарри, надеюсь, хоть ты понимаешь, что этих малышей нечего бояться? – с надеждой спрашивает он. – Посмотри, какие они славные!

Я бесстрастно смотрю на отвратительно бледное тельце детеныша рунескопа, который непрестанно извивается и барахтается в нелепой битве с самим собой, и внутренне вздыхаю. Только ради тебя, Хагрид, я делаю это только ради тебя.

Я опускаю руку в вольер и подсовываю раскрытую ладонь под извивающееся туловище. Остальные наблюдают за этим, затаив дыхание, как будто ожидают, что рунескоп вот-вот вонзит в меня свои смертоносные клыки и я начну биться в предсмертных судорогах прямо посреди тыквенных грядок. Только попробуй, думаю я, только посмей, мерзкая тварь, цапнуть меня за руку. Я, в отличие от третьекурсников, не подумал взять с собой перчатки из драконьей кожи на случай урока Хагрида, поэтому у меня нет ни малейшего желания проверять на себе, насколько безобиден яд рунескопа в столь юном возрасте.

Но ничего такого, к счастью, не происходит. Десятидюймовая змейка оказывается довольно увесистой, а ее шершавое тельце на ощупь в точности как Силенси. Рунеском кажется удивленным тем, что кто-то столь нагло нарушил его спокойствие, и все три его головы напряженно замолкают.

– Ну, что скажешь? – с энтузиазмом спрашивает Хагрид.

– Не так плохо, как я думал, – честно отвечаю я. – Они довольно смирные.

– Да что ты можешь в этом понимать? – неожиданно спрашивает Киган Малтис, и все, даже Хагрид, смотрят на него. Но он ничуть не смущается такого внимания и резко продолжает: – Ты же сквиб, ты жил с магглами, ты и понятия здесь ни о чем не имеешь. Берешь ядовитых змей в руки, и считаешь, что так и надо! Думаешь, это заставит нас сделать то же самое?

– При чем тут я? – я вскидываю на равенкловца холодный взгляд, и он отводит глаза. – Ты должен слушать своего учителя. Он сказал, что рунескопы никого не тронут, значит, так оно и есть. Змееныши действительно безвредны, видишь? – я поднимаю безвольно лежащего на моей ладони рунескопа на уровень его глаз, и Малтис отшатывается в сторону. – Ты просто трус, если продолжаешь считать иначе.

Равенкловец прожигает меня взглядом. Я знаю, вижу по его глазам, что ему чертовски хочется высказать, что он на самом деле думает о Хагриде как преподавателе в целом и его опасных для жизни уроках в частности, но он не решается на это прямо перед учителем. Поэтому в конце концов Малтис ограничивается лишь тем, что шипит сквозь зубы:

– Ты и правда понятия ни не имеешь, о чем говоришь, – и отворачивается в сторону.

Я поднимаю взгляд, и до меня вдруг доходит, что все и думать забыли про рунескопов. Они выжидающе смотрят на меня, предвкушая мою реакцию, их глаза горят интересом и жадным любопытством. А на меня неожиданно накатывает странное чувство, будто это я сам, а не рунескопы, выставлен напоказ для изучения и обсуждения. Как будто бы вместо человека они все видят нечто иное, какой-то неизвестный пока вид магического животного, который может быть довольно интересен, если его как следует раздразнить. Я вдруг понимаю, почему Филч в свое время скрывал ото всех, что он сквиб. А еще вспоминаю, как мы с друзьями смеялись, когда узнали об этом, и чувствую себя после этого… не сказать, чтобы очень хорошим человеком. Мне-то нетрудно переносить подобное, в конце концов, я сам начал эту игру, а реакция студентов на нее – явно не плюс в их пользу. Для Филча же все это по-настоящему.

Я еще раз оглядываю обращенные на меня лица третьекурсников, их глаза, словно говорящие: «Давай, попробуй убедить нас, что мы не правы на твой счет, и мы непременно докажем тебе обратное». И мне становится совершенно отчетливо ясно, что я просто не хочу с этим связываться. Поэтому я осторожно, чтобы не поранить, опускаю детеныша рунескопа обратно в вольер и выпрямляюсь.

– Хагрид, прости, но я вдруг вспомнил, что у меня есть срочные дела в замке, – я извиняющее улыбаюсь, не глядя ни на кого, кроме лесничего. – Я помогу тебе с животными позже, ладно? А сейчас мне надо идти.

– О. Как скажешь, Гарри, – отзывается Хагрид, наконец отрываясь от созерцания своих рунескопов. Это дает мне возможность коротко кивнуть ему на прощание и двинуться к замку, спиной чувствуя растерянный взгляд великана.

*****

Остаток дня полностью оправдывает мои самые безрадостные ожидания, учитывая, насколько погано он начинался. Удрав с урока Хагрида, я принимаюсь без дела слоняться по замку, мучаясь легкими угрызениями совести при мысли о том, что соврал лесничему, и на самом деле в Хогвартсе у меня нет не то что срочных, а вообще никаких дел. Разумеется, я мог бы, как обычно, зайти к МакГонагалл, или Спраут, или к мадам Хуч, чтобы поболтать с ними ни о чем или предложить помощь по работе, но все дело в этих проклятых уроках, с началом которых моя жизнь вновь выбилась из привычной колеи.

Однако все становится только хуже, когда по замку разносится низкий гонг, оповещающий о перерыве между уроками, и ученики высыпают в коридоры. Я понимаю, что совершенно точно ошибался, полагая, что маска сквиба сможет сделать меня незаметным. Моя самая простая, похожая на школьную черная мантия все-таки привлекает к себе внимание отсутствием факультетской символики, поэтому студенты в коридорах начинают узнавать во мне «того самого парня, о котором вчера говорил директор». Внезапно оказывается, что им это все до жути интересно: то, что я сирота, и жил с магглами, и не учусь магии вместе с ними. Им кажется интересным даже то, что все мои родственники теперь мертвы, а я остался совершенно один в незнакомом мире. Поэтому куда бы я не пошел, меня преследует настойчивый шепот за спиной, а некоторые младшекурсники даже тыкают в меня пальцами и обсуждают во весь голос, словно какую-то диковину. В результате я просто-напросто сбегаю от всего этого, скрываясь в тишине и спокойствии своих комнат. На обед я не иду, предпочитая заглянуть на кухню после начала послеполуденных уроков. И хотя при этом я говорю себе, что поступаю так лишь потому, что меня до смерти достал этот непрекращающийся шепот за спиной, что-то в глубине меня не может отрицать, что я просто не готов вновь почувствовать на себе такой знакомый и в то же время чужой взгляд янтарных глаз.