Глава 29. Косой Переулок.

Когда мы с Дамблдором заключаем Магический Контракт, касающийся моей предстоящей работы в Хогвартсе, директор выдает мне некоторую сумму авансом. Не очень много, но на новую мантию хватит уж точно, особенно учитывая тот факт, что ни на что больше тратиться мне не придется. Ведь в Хогвартсе я живу абсолютно задаром. Вообще-то, вначале директор предлагал мне прямо-таки баснословную зарплату, очевидно, рассчитывая на мою неосведомленность в деньгах волшебников. Но я хочу, чтобы все было по-честному.

При мысли о новой работе меня охватывает какое-то радостное волнение. Я ведь никогда не работал по-настоящему. В смысле, единственной должности в моей жизни больше всего подходит определение «Убийца Волдеморта». Разве мог Мальчик-Который-Выжил быть кем-то еще? Зато теперь все обстоит совершенно иначе. Теперь никто не ждет от меня невыполнимого и мне никого не надо убивать. Идеальные условия.

Преподаватели принимают новость о моей новой должности радостно. Я даже думаю, что, пожалуй, им действительно нужен был помощник. Они мигом начинают распределять мое рабочее время, решая, кому в какой день недели я буду помогать.

– У Гигантских Фикусов начался брачный сезон, а еще приближается пора цветения папоротника! У меня рук не хватает, чтобы со всем управиться. Было бы просто чудесно, если бы ты мне помог, дорогой, – говорит мадам Спраут.

– О, а я как раз провожу инвентаризацию в Больничном крыле, – восклицает мадам Помфри. – Твоя помощь была бы очень кстати.

– Я… это… собирался пойти в лес, отловить пару нюхлеров, – подключается Хагрид. – Пойдем, покажу тебе всякую волшебную живность!

Но когда Дамблдор напоминает Снейпу, что ему нужна была помощь в приготовлении какого-то особо трудоемкого зелья, тот лишь презрительно морщит нос и цедит сквозь зубы:

– Я не подпущу к своим зельям твоего мальчика на побегушках, Альбус. Это слишком тонкая работа, чтобы поручать ее какому-то магглу, который даже не способен осознать всей сложности магической науки Зелий.

Слово «маггл» он произносит с такой интонацией, словно говорит о чем-то особо отвратительном, вроде гноя бубонтюбера. После этих слов за столом воцаряется ошеломленная тишина. Во взглядах преподавателей, обращенных на Снейпа, читается укор. Некоторые из них украдкой поглядывают на меня, словно ожидая какой-то реакции. Наверное, они полагают, что для меня слова Снейпа – это все равно, что для слепого заявление о том, что он слишком глуп, чтобы различать цвета. Словно он оскорбил неизлечимо больного. Это неуловимо витает надо мной с самого первого дня в Хогвартсе. Я чувствую это, когда преподавателя смягчают голоса при разговоре со мной и не упоминают волшебство в моем присутствии. Как будто бы отсутствие магии – это что-то вроде неизлечимой болезни, о которой в разговорах следует тактично умалчивать. Как будто бы магглы неполноценны и не могут познать жизни во всей ее полноте.

– Профессор Снейп прав, – невозмутимо говорю я, продолжая намазывать на тост мармелад. – У меня нет никакого желания чистить тонны его котлов. Пусть этим займется кто-нибудь менее удачливый.

Это мигом развеивает повисшую было неловкость. Профессора смеются, а Снейп бормочет что-то подозрительно похожее на: «Маленький наглец!» и вылетает из Большого зала.

Уже позже я узнаю, что профессор Зелий был недалек от истины, нарекая меня в разговоре с директором «мальчиком на побегушках». Работа в Хогвартсе несложная, но ее оказывается неожиданно много, и это на время помогает мне отключиться от окружающего и не думать о том, что мое теперешнее состояние весьма напоминает хождение по острию ножа. Любое мое неосторожное слово или действие может заварить такую кашу, которую мне едва ли удастся расхлебать. Но чем больше я вживаюсь в свою новую роль, тем меньше рискую допустить какую-либо идиотскую оплошность в разговоре с профессорами. И вскоре я начинаю ловить себя на том, что искренне наслаждаюсь общением с ними. Это все равно, что заново обрести семью, о которой уже не смел и мечтать. И я думаю, что, пожалуй, вопреки всем моим предубеждениям, Магический мир все-таки принес мне что-то хорошее.

*****

Тридцать первого июля меня ждет неожиданный сюрприз. В первые несколько секунд после того, как я захожу в Большой зал, мне кажется, что я ошибся дверью. Весь зал украшен конфетти, воздушными шарами, магическими фейверками и прочей дребеденью. Но все преподаватели сидят за столом, как и обычно, а Дамблдор, на голове которого красуется пестрый островерхий колпак, машет мне рукой, предлагая присоединиться к завтраку. Когда мне удается справиться с удивлением и занять свое место, директор принимает торжественный вид и взмахивает палочкой.

– С днем рождения, Гарри! – радостно восклицает он, и почти одновременно с этим где-то в районе потолка взрываются конфетти, засыпая весь стол яркими блестками, а прямо из воздуха появляется несколько поздравительных открыток, которые на разные голоса принимаются распевать «С днем рожденья тебя», попутно соревнуясь в громкости.

Мне приходится зажать уши руками и выдавить из себя улыбку, хотя бы отдаленно смахивающую на счастливую. Хотя оглядывая лица преподавателей, я понимаю, что поющие открытки никого кроме Дамблдора в особый восторг не привели. У Снейпа и вовсе такой вид, будто его вот-вот стошнит. Праздничный колпак зельевара лежит возле его тарелки и выглядит так, словно его хорошенько смяли, а затем с силой швырнули на стол.

Когда открытки наконец замолкают, все преподаватели принимаются поздравлять меня и дарить подарки, и вскоре я не знаю, куда деться от неловкости. По правде сказать, я и забыл, что сегодня мой день рождения. Я не привык отмечать эту дату, и со временем она потеряла для меня всякий смысл. Профессор Снейп же держится особняком и усиленно делает вид, что ничего необычного не происходит. Лишь остервенение, с которым он терзает щедро посыпанный блестками бекон на своей тарелке, говорит о том, что он вообще замечает окружающее.

Завтрак уже подходит к концу, когда профессор Дамблдор говорит:

– Итак, Гарри, ты готов к сегодняшнему мероприятию?

– Какому мероприятию? – с подозрением в голосе спрашиваю я, уже предчувствуя, что ничего хорошего мне это не сулит.

– К выходу в мир, разумеется! – радостно сообщает директор. – Ты отлично справляешься со своей работой, Гарри, но тебе пора прекратить вести жизнь затворника. А сегодняшний день как нельзя лучше подходит для того, чтобы прогуляться за пределы Хогвартса, посмотреть, как живут волшебники, развеяться, наконец. Неужели ты не согласен с этим?

Взгляды всех за столом устремляются на меня, и я чувствую, что меня приперли к стенке. А все дело в том, что я уже не первый день нахожу причины, чтобы не выходить из Хогвартса ни на какие «прогулки». Я слишком живо представляю себе толчею в Косом Переулке или Хогсмиде, чтобы желать там оказаться. И, кроме того, замок дарит мне чувство защищенности и спокойствия, с которыми я не хочу расставаться. По крайней мере, пока что. Но преподаватели настойчивы. Я пытаюсь отыскать в их лицах хоть крошечную надежду на то, что мне позволят и этот день провести, спокойно работая в оранжереях или помогая Хагриду кормить его магических животных, но все тщетно. Столкнувшись взглядом со Снейпом, я вижу в его глазах насмешку.

После недолгих колебаний я покорно вздыхаю и говорю:

– Ну хорошо. Пожалуй, мне и правда пора развеяться.

– Прекрасно! Минерва как раз хотела посетить сегодня Косой Переулок. Думаю, ей не составит труда прихватить тебя с собой, Гарри.

– Я с огромным удовольствием покажу Гарри волшебные магазины и лавки, – соглашается профессор МакГонагалл. – Уверена, мы чудесно проведем время.

Так и получается, что в свой пятнадцатый день рождения я впервые за очень долгое время оказываюсь в Косом Переулке. По сравнению с тем, каким я видел это место в последний раз, разница просто ошеломляет. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что со стен магазинов на волшебников больше не скалятся фотографии беглых и разыскиваемых Упивающихся Смертью, а дома не зияют провалами выбитых окон. Здесь царит мир, как и во всех других частях этой странной реальности, но мне все еще трудно до конца это осознать. Поэтому я с любопытством оглядываюсь вокруг, рассматривая волшебников и ведьм в разноцветных мантиях, витрины магазинов со всевозможными чудесными вещами, такими знакомыми, но уже успевшими стать немножко чужими.

– Гарри, зайдем сюда! – окликает меня профессор МакГонагалл. – Здесь продают замечательное мороженое, ты непременно должен его попробовать.

Посидев с полчаса в кафе Флориана Фортескью, мы направляемся в магазин одежды. Колокольчик на двери мелодично звенит, и из глубины магазина появляется невысокая волшебница в фиалковой мантии – мадам Малкин.

– Матильда, этому юноше нужны мантии, – говорит профессор МакГонагалл после короткого приветствия.

Волшебница кивает и проводит меня в заднюю часть помещения, чтобы снять мерки.

– Школьные мантии? – спрашивает она, поглядывая на меня с легким любопытством.

– Нет-нет, – поспешно отвечает за меня профессор МакГонагалл. – Повседневные. Практичные и не слишком кричащих оттенков. Мы возьмем сразу несколько штук.

– Разве этот юноша не учится в Хогвартсе? – удивленно спрашивает невысокая волшебница. – На вид ему дашь не больше шестнадцати…

– Гарри и правда всего пятнадцать. Но он не учится в Хогвартсе. Просто обстоятельства сложились таким образом, что ему пришлось на время переехать в замок.

Как и следовало ожидать, после этого туманного ответа любопытство в глазах мадам Малкин лишь усиливается. Но, видимо, в силу своего природного такта она больше ничего не спрашивает, и через некоторое время мы с профессором МакГонагалл забираем несколько магически уменьшенных мантий и направляемся к выходу. Я поворачиваю блестящую изогнутую ручку двери и выхожу на кажущийся слишком ярким после полутьмы магазина свет, когда неожиданно в кого-то врезаюсь.

– Ой!

– Молодой человек, смотрите, куда идете! – громыхает над моей головой чей-то суровый голос. – Вам глаза для чего даны?

Я несколько раз моргаю, а затем, когда зрение проясняется, застываю в остолбенении. Прямо передо мной стоит бабушка Невилла со своим неизменным чучелом грифа на голове, и весь ее вид выражает праведное негодование.

– Из-извините, – бормочу я, все еще не в силах оправиться от изумления. – Я не хотел…

Но бабушка Невилла меня уже не слушает. Она переводит взгляд куда-то за мое плечо и восклицает:

– О, профессор МакГонагалл! Здравствуйте. Надо же, какая неожиданная встреча!

– Здравствуйте, миссис Лонгботтом, – благожелательно откликается декан Гриффиндора. – Как ваше здоровье?

– Мерлин пока милует, – отвечает она. – Профессор МакГонагалл, я хотела спросить вас насчет нашего Невилла... Он сейчас как раз здесь со мной… Невилл! – зовет она громким командным тоном, оглядываясь куда-то назад. – Подойди-ка сюда, живо! Смотри, кого я встретила!

Через несколько секунд из толпы волшебников и ведьм выныривает немного запыхавшийся Невилл. Он кажется несколько ниже и худощавее, чем я его помню, но знакомое круглое лицо с вечным чуть растерянным выражением все то же. Сейчас Невилл выглядит слегка испуганным, словно в чем-то провинился. Я смотрю на него во все глаза, как будто вижу не человека, а привидение. Впрочем, в какой-то мере это действительно так. Еще один призрак из моей прошлой жизни…

– Здравствуйте, профессор, – вежливо здоровается он, хотя выглядит при этом несколько настороженно. Профессор МакГонагалл учтиво кивает в ответ.

– Невилл, ты ведь показал не лучшие результаты по Трансфигурации в этом году, не так ли? – грозно вопрошает внука миссис Лонгботтом.

Невилл покаянно кивает и замирает, понурив голову.

– Профессор МакГонагалл, скажите, есть ли надежда на то, что он сможет сдать СОВ по Трансфигурации хотя бы на «В»?

– Думаю, основные таланты мистера Лонгботтома сосредоточены в несколько иной области, нежели Трансфигурация, – уклончиво отвечает МакГонагалл. – Но, несомненно, при должном упорстве он сможет добиться высоких результатов по своим СОВам.

Пожилая ведьма сокрушенно качает головой. Я бросаю быстрый взгляд на Невилла и вижу, что кончики ушей у него покраснели.

– А этот молодой человек… – начинает миссис Лонгботтом, кивая в мою сторону.

– Гарри, – представляет меня профессор МакГонагалл, спохватившись. – Гарри Поттер.

– Поттер? Ах, да, сын покойного Джеймса Поттера, не так ли? – спрашивает миссис Лонгботтом, подаваясь в мою сторону. Кажется, что ее острый взгляд сквозь стекла очков пронзает меня насквозь, и на миг у меня появляется странное чувство, словно меня изучают, как насекомое сквозь лупу.

– Сын Джеймса и Лили Поттеров, – кивает МакГонагалл.

– Очень интересно, – бормочет пожилая волшебница. – Что-то я не припомню, на каком он факультете.

– Дело в том, что Гарри не обучается в Хогвартсе, – говорит профессор Трансфигурации. Она бросает на меня быстрый взгляд и замолкает, словно ей неловко вдаваться в объяснения.

– Не учится? Как же так? Если не ошибаюсь, сейчас он должен быть на одном курсе с Невиллом…

Хорошо поставленный голос миссис Лонгботтом взвивается ввысь, и некоторые прохожие оборачиваются. Профессор МакГонагалл бросает на меня еще один извиняющийся взгляд, и я отворачиваюсь в сторону и отхожу от них на несколько шагов, притворяясь, что заинтересовался вращающимися в витрине магазина вредноскопами. Я не желаю смущать их своим присутствием. Пусть профессор МакГонагалл спокойно расскажет о моем появлении в Хогвартсе, в конце концов, скоро об этом в любом случае все узнают.

Изучив в подробностях все имеющиеся в ассортименте магазина вредноскопы, я понимаю, что и дальше стоять перед витриной просто нелепо, поэтому возвращаюсь обратно. К счастью, к этому времени разговор профессора МакГонагалл и миссис Лонгботтом успевает перетечь на другую тему.

– … большие успехи в Травологии, – говорит МакГонагалл. – Профессор Спраут уверена, что ему стоит продолжать работать в этой области. По-настоящему хороших целителей сейчас очень мало, а у вашего внука к этому явный талант.

– А как у Невилла продвигаются дела с ЗоТИ? – с надеждой в голосе спрашивает миссис Лонгботтом.

Профессор МакГонагалл уже собирается ответить, когда из толпы волшебников, тоже пожелавших провести этот субботний день в Косом Переулке, выныривают мужчина и женщина, которые направляются в нашу сторону.

– Невилл, мама, вот вы где! – восклицает мужчина. – Мы вас чуть было не потеряли!

– Почему ты так неожиданно от нас убежал, Невилл? – спрашивает женщина. – Нам с твоим отцом пришлось самим выбирать тебе подарок. Но, думаю, тебе он обязательно понравится, – ее круглое, как у Невилла, лицо озаряется мягкой улыбкой, а мне приходится приложить существенные усилия, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица. Подумать только! Родители Невилла, Френк и Алиса Лонгботтомы, живы и здоровы! И настолько отличаются от тех поседевших и словно ссохшихся людей из сорок девятой палаты Святого Мунго, которых я когда-то видел, насколько человек может отличаться от собственной тени. Теперь они выглядят счастливыми и улыбаются, и я вспоминаю, что видел их такими лишь на старой фотографии Ордена Феникса, которую мне когда-то показывал Грюм.

– Меня позвала бабушка, – бормочет Невилл. – Она случайно встретила здесь профессора МакГонагалл, и…

– О, профессор МакГонагалл, здравствуйте, – поспешно здороваются с гриффиндорским деканом Лонгботтомы.

– Извините за нашу неучтивость, – добавляет мистер Лонгботтом. – По правде сказать, сегодня у нас прямо-таки сумасшедший день. – При слове «сумасшедший» я вздрагиваю, но никто этого, похоже, не замечает. – У Невилла день рождения, а с такими праздниками всегда связаны большие хлопоты…

– Я понимаю, – с улыбкой говорит профессор МакГонагалл. – Что ж, не будем вам мешать. Всего хорошего.

Попрощавшись, Лонгботтомы удаляются. До меня доносятся последние обрывки их разговоров.

– Невилл, вот, держи свой подарок, – с энтузиазмом говорит Френк Лонгботтом. – Никогда не отгадаешь, что это! Это «Молния», первоклассная метла! С ней ты непременно поможешь своей команде победить в этом году.

– Здорово, – с радостью в голосе говорит Невилл, но каким-то образом мне сразу становится ясно, что радость эта напускная.

Затем мы с профессором МакГонагалл продолжаем свою прогулку по Косому Переулку. Она рассказывает мне о волшебных магазинах, но я не особо стремлюсь поддерживать разговор, и вскоре профессор замолкает. А я все никак не могу изгнать из своих мыслей встречу с Лонгботтомами. Здравый смысл подсказывает, что я должен был этого ожидать: в конце концов, здесь, в этой реальности, в которой никогда не было Волдеморта, с родителями Невилла просто не могло произойти такой трагедии, как в моем прошлом. Но почему-то сегодняшняя встреча все равно явилась для меня полной неожиданностью. Возможно, потому, что с моими собственными родителями судьба обошлась совершенно иначе? И хотя я рад, по-настоящему рад за Невилла, я все равно не могу отогнать от себя нечто, подозрительно смахивающее на обиду. Потому что это я мог быть на месте Невилла: с живыми матерью и отцом, неохотно принимающим в подарок на день рождения лучшую в мире метлу. Но вдруг мне вспоминается не этот, а совсем другой Невилл – бледный и грустный, бережно складывающий в карман мантии подаренную матерью обертку от конфеты. А затем он же, окровавленный и неподвижный, принявший смерть от рук женщины, которая когда-то довела до безумия его родителей. И только тогда мне удается искренне улыбнуться. Потому что я знаю, что Невилл заслуживает счастья больше, чем кто-либо другой.

*****

В Хогвартс мы возвращаемся уже после обеда. Я спешу скрыться в своей комнате, сославшись на плохое самочувствие, и меня оставляют в покое. Там, оказавшись наконец наедине с собой, я принимаюсь ходить из стороны в сторону, слишком взбудораженный, чтобы заняться чем-то конкретным. Мне вдруг приходит в голову, что я совсем не знаю, как изменилось прошлое остальных моих друзей. В свое время Волдеморт так или иначе искалечил жизни почти всех волшебников. И я совершенно не представляю, какими они стали теперь, без этого губительного влияния…

– Решил протоптать дыру в полу?

От неожиданности я подскакиваю. И лишь спустя несколько секунд понимаю, что это наконец подал голос Оберон, который до этого почему-то молчал. Что ж, для него это своеобразный рекорд – не действовать мне на нервы целую четверть часа.

– Решил сострить? – вопросом на вопрос отвечаю я. – Не слишком-то удачно, между прочим.

– Мог бы просто ответить, – фыркает зеркало.

– Мог бы просто нормально спросить, – парирую я.

– Ну ладно, – картинно вздыхает Оберон. – О чем же ты так задумался, что едва не уничтожил ковер, которому, между прочим, не один век?

– Не твоего ума дело.

– Ладно, я сдаюсь! Если ты не способен на цивилизованную беседу, то нам просто не о чем разговаривать.

– Прекрасно! Если так, то Мерлин наконец услышал мои молитвы!

После этого в комнате повисает долгожданная тишина, нарушаемая лишь оскорбленными фырканьями зеркала. Я разбираю разложенные на своей кровати многочисленные подарки от преподавателей. В основном это оказываются книги или какие-то чудн ы е магические штуковины. Я бережно ставлю каждый подарок на полку или тумбочку, и вскоре моя комната обретает совсем жилой вид. В итоге на кровати остается лежать один-единственный сверток, в котором находятся купленные сегодня у мадам Малкин мантии. В магазине я так толком и не удосужился их рассмотреть, зато теперь вижу, что они в основном коричневые, темно-синие или зеленые. Среди них есть даже осенняя мантия из толстой ткани и утепленная зимняя. Надо же, профессор МакГонагалл обо всем позаботилась. Несколько черных мантий выглядят почти так же, как форма студентов Хогвартса, но без каких-либо отличительных знаков. Облачившись в одну из них, я подхожу к зеркалу, и на секунду у меня возникает жутковатое ощущение, что в отражении я вижу не себя, а другого, прежнего Гарри Поттера, у которого была всемирная известность и шрам на лбу. Но через мгновение наваждение проходит. Просто я целую вечность не носил мантии.

– Ну, это уже кое-что, – говорит Оберон. – Если бы кто-нибудь из них еще догадался подарить тебе расческу, ты почти походил бы на нормального человека.

– Тебе еще никто не говорил, что ты невыносим, а?

*****

Время летит, словно сумасшедшее, и я не успеваю оглянуться, как наступает последняя неделя лета. Меня все больше беспокоит надвигающийся учебный год. Я хожу по пустынным пока коридорам школы, кажущимся золотыми от заливающего их солнечного света, но мне уже чудится гомон голосов и смех, который заполнит их с приездом учеников. В эти последние дни лета я бессознательно стараюсь избегать людского общества. Мне надо слишком многое обдумать. Я до сих пор страшусь встречи со своими прежними друзьями. И даже несмотря на то, что мне удалось сдержать эмоции, увидев Дамблдора, Хагрида и Невилла, я не уверен, что мне удастся держать себя в руках при встрече с Роном, Гермионой, Джинни. Сможем ли мы опять стать друзьями? А если так, то не потеряю ли я их снова? Так же, как маму с папой, как Сириуса? У меня слишком много вопросов, ответы на которые мне никто не может дать.

– Гарри, тебе что-нибудь подсказать? – участливо спрашивает профессор МакГонагалл.

– Нет, спасибо, – поспешно отвечаю я, возвращаясь к реальности.

Сегодня я помогаю профессору Трансфигурации раскладывать проверочные тесты для студентов по курсам. Я быстро заглядываю в лист пергамента, который держу в руках – «Опишите процесс трансфигурации черепахи в заварочный чайник» – и откладываю его в стопку с заданиями для пятикурсников.

– А ты очень хорошо справляешься, Гарри, – замечает профессор МакГонагалл. – Не каждый студент может так быстро усвоить, чем отличаются между собой разные типы Трансфигурации. Уверена, ты мог бы достичь огромных успехов в этом предмете, если бы обучался магии. Альбус не говорил тебе, что при должном упорстве люди даже с очень низким магическим потенциалом способны научиться колдовать?

– Меня это не интересует, – рассеянно отзываюсь я, продолжая сортировать задания. – Я полностью доволен своей жизнью. – Но тут мне вспоминается недавняя автокатастрофа, которая перевернула вверх тормашками весь мой привычный мир, я морщусь и не особенно охотно добавляю: – По крайней мере, был доволен до недавнего времени. Мне не нужна магия.

– Гарри, не стоит так остро реагировать, – говорит профессор тем успокаивающим тоном, каким обычно разговаривают с больными. – Никто не думает, что отсутствие магии – это нечто постыдное. Мы просто хотим тебе помочь.

Я устало вздыхаю, отрываюсь от своей работы и смотрю МакГонагалл прямо в глаза.

– А по-моему, все в этом замке именно так и считают. Но мне не нужна помощь, профессор. Меня действительно все устраивает, понимаете? Я не хочу учиться магии, потому что не собираюсь оставаться в мире волшебников. Я здесь только на время. Очень скоро я стану совершеннолетним и смогу вернуться обратно в маггловский мир. А может быть, даже раньше. Возможно, моя тетя совсем скоро поправится, и тогда я снова перееду на Тисовую. – Почему-то я так и не произношу слово «домой».

Во взгляде профессора столько сочувствия, что пару секунд мне кажется, что я чем-то себя выдал. Но она лишь спрашивает:

– Скучаешь по дому? Наверное, тебе очень нелегко здесь в одиночестве, без своих старых друзей. Тем более после летних событий.

Я вспоминаю Хейли, и Дерека, и даже Дадли с тетей Петуньей. Ужасно, но мне даже не удалось навестить тетю в больнице. И хотя я понимаю, что она все равно не приходит в себя, поэтому навещать ее нет никакого смысла, но все равно испытываю что-то, похожее на вину. А еще Хейли. Мы так и не помирились толком с самого дня рождения Дадли, и вряд ли уже помиримся. Остались ли у меня вообще друзья?

– Ты мог бы отправить им письмо, – продолжает профессор. – Чтобы они знали, что с тобой все хорошо.

– С совой? – усмехаюсь я. – Едва ли они это оценят. Мои друзья – магглы, профессор.

– Я поговорю с Альбусом на этот счет, – говорит МакГонагалл. – Уверена, он что-нибудь придумает.

Я качаю головой:

– Не стоит. Мне все равно не удастся объяснить им, что со мной случилось и где я теперь. Пусть лучше все остается так, как есть.

Я возвращаюсь к своей работе, и профессор, еще с минуту понаблюдав за мной пристальным взглядом, принимается что-то писать на листе пергамента.

– Вот, – говорит она через несколько минут, протягивая мне пергамент. – Будь добр, отнеси этот список в библиотеку к мадам Пиннс. Это перечень книг, которые понадобятся мне в этом году.

Я киваю и уже направляюсь к двери, когда МакГонагалл вдруг окликает меня:

– И Гарри, если у тебя возникнут какие-либо проблемы или просто захочешь поговорить – не важно, о чем – ты всегда можешь прийти сюда. Не держи все в себе. Даже очень сильные люди не могут вечно справляться в одиночку.

– Спасибо, профессор. Я это учту, – вежливо говорю я, прежде чем скрыться за дверью. Но я совершенно, абсолютно уверен, что никогда не воспользуюсь этой возможностью. О чем, впрочем, ничуть не жалею. Потому что о некоторых моих проблемах профессору Трансфигурации лучше никогда не знать.

*****

После традиционного собрания преподавателей перед началом учебного года Минерва МакГонагалл задержалась в кабинете директора, намереваясь поговорить с Дамблдором о Гарри Поттере. Состояние юноши в последнее время весьма ее беспокоило.

– Альбус, я думаю, что Гарри не хватает друзей, – сказала она, когда они устроились за столом с чашками горячего бергамотового чая. – Ты заметил, каким он стал в последнее время? Почти не выходит из своей комнаты, ни с кем не разговаривает. Меня это беспокоит.

Дамблдор устало вздохнул и потер переносицу.

– Мне кажется, его состояние вполне естественно, – наконец сказал он. – Гарри еще не оправился после летней трагедии, не успел привыкнуть к новой для него обстановке, и при этом знает, что совсем скоро все снова изменится. Он ведь понимает, что с приездом студентов Хогвартс перестанет быть таким, как сейчас. К тому же, каким бы стойким Гарри ни хотел выглядеть, я думаю, что последние события повлияли на него гораздо сильнее, чем он пытается показать.

– По-моему, он так ни с кем ни разу не поговорил об этой катастрофе, – негромко сказала МакГонагалл. – Но так ведь нельзя. Дети не могут просто взять и забыть смерть близкого человека. Для них это очень большая травма. И меня пугает, что Гарри совсем не похож на ребенка, одним днем лишившегося единственных родственников. Я ни разу не видела, чтобы он плакал или вообще каким бы то ни было образом проявлял слабость. Думаю, ему надо выговориться, но он пока ни с кем не желает сближаться.

– Всему свое время, Минерва, – мудро произнес директор. – Но, надеюсь, тебе все-таки станет спокойнее, если я скажу, что уже пригласил в Хогвартс кое-кого, с кем Гарри, возможно, удастся найти общий язык. Это старый друг его родителей, – добавил Дамблдор, поймав вопросительный взгляд коллеги.

– Надеюсь, ты прав, Альбус, – вздохнула декан Гриффиндора. – Боюсь, что первые месяцы учебы окажутся для Гарри не из легких. К сожалению, наши ученики подчас оказываются совсем не такими дружелюбными и благородными, какими нам бы хотелось их видеть.

Минерва МакГонагалл и не подозревала, насколько близко к истине находились ее предположения.

Глава 30. «Пусть начнется пир!»

Молочно-белый туман всюду. Сквозь него сложно что-то разглядеть, но я упрямо продолжаю идти вперед. Туман такой густой, что мне кажется, словно он цепляется за меня своими белыми клочковатыми лапами, не желая отпускать. Проходит еще несколько мучительных минут, прежде чем он наконец сдается, расступается в стороны, и я вижу вдалеке две неясные фигуры. Они стоят ко мне спиной, но гриву пышных каштановых волос Гермионы и рыжую макушку Рона ни с чем не спутаешь. Мое сердце начинает биться лихорадочно часто. Я боюсь, что их снова поглотит туман, поэтому иду очень быстро, почти переходя на бег.

Но никто не отвечает. И вместе с пустотой ко мне приходит осознание того, что Рон и Гермиона больше не вернутся.

Я резко открываю глаза, втягивая воздух через ноздри. Уютно свернувшаяся вокруг моей руки Силенси издает мягкое чуть слышное шипение. Узоры на спине змеи ярко светятся серебром, и я рассеянно провожу по ним пальцем. Глупый сон. Наверное, сегодняшний день беспокоит меня даже больше, чем я предполагал. Приснится же такой бред!

Некоторое время я лежу неподвижно, прислушиваясь к окружающим звукам. Мне кажется, или…

Тук-тук-тук.

Теперь стук в окно слышен весьма отчетливо. Я накидываю на плечи халат и распахиваю полог кровати. За окном вовсю хлещет ливень, капли дождя прокладывают извилистые дорожки по стеклам, и в начале мне ничего не удается разглядеть. Я думаю, что, вероятно, мое внимание привлек шум дождя. Но в следующую секунду в окно бросается что-то грязно-серое, мокрое и взъерошенное, и мне требуется время, чтобы узнать в этом непонятном клубке Вихря, сову Хагрида. Я поспешно распахиваю створки, и вместе с порывом ветра и холодного дождя в комнату вносится утомленная сражением с непогодой сова. Вихрь кидает на прикроватную тумбочку письмо и взлетает на шкаф, где принимается шумно отряхиваться. Я осторожно, стараясь не порвать тонкую бумагу, разворачиваю промокший насквозь кусок пергамента. Это оказывается даже не письмо, а записка. Вероятно, Хагрид наспех накарябал ее на первом попавшемся огрызке пергамента.

«Гарри, мы с Клыком ждем тебя через полчаса возле хижины, на опушке Запретного леса. Поторопись, тестралов в такую погоду отыскать нелегко.
Хагрид».

Я тоскливо смотрю на бушующую за окном непогоду и, тяжело вздохнув, принимаюсь одеваться. Приезда учеников никто не отменял, а помочь Хагриду с тестралами я пообещал уже давно.

За воротами замка меня захлестывает шквал ледяного дождя и ветра. Я мысленно благодарю предусмотрительную МакГонагалл, которая заказала для меня мантию со сверхстойкими водоотталкивающими чарами и, пригнув голову, двигаюсь в сторону Запретного леса. Ориентироваться на местности в такую погоду чертовски сложно: дальше трех шагов ничего не видно, а стекла очков заливает вода, поэтому мне приходится надвинуть капюшон мантии так низко, что он скрывает почти все лицо. Вскоре из-за завесы ливня выступает хижина Хагрида, а в нескольких метрах от нее темнеют силуэты лесника и его пса. Первым меня замечает Клык. Он издает радостный лай и несется в мою сторону, разбрасывая вокруг себя тучи брызг. Хагрид поднимает голову на шум, отрываясь от завязывания каких-то мешков, и машет мне рукой.

– Привет, Гарри! Повезло нам сегодня с погодкой, ничего не скажешь, а?

Я киваю и жестом останавливаю волкодава, полного решимости с разбегу опереться своими здоровыми лапами мне на плечи. У меня нет никакого желания плюхнуться в ледяную лужу под его весом. Клык смотрит на меня с укором, но ограничивается коротким тычком теплого носа в ладонь.

– Хагрид, что это? – спрашиваю я, подходя ближе к мешкам. Великан уже затянул веревки, поэтому мне не видно, что внутри.

– Скоро сам узнаешь, – загадочно отвечает лесничий. Но прежде, чем я успеваю задать новый вопрос, он забрасывает мешки за плечо и говорит: – Ладно, время не ждет. Чем быстрее мы их найдем, тем лучше. Домой, Клык, сегодня тебе с нами нельзя! – с этими словами Хагрид загоняет обиженно скулящего пса в хижину, и мы вдвоем отправляемся в путь.

В лесу оказывается очень тихо и почти уютно, особенно после урагана, вовсю бушевавшего на открытой местности. Здесь о грозе дают знать только раскачивающиеся с натужным скрипом стволы деревьев, да отдельные крупные капли, срывающиеся с ветвей. Я оглядываю когда-то знакомую тропу, с наслаждением втягиваю запахи хвои, лишайника и сырой земли.

– Здесь места-то спокойные, здесь бояться нечего, – говорит Хагрид, ободряюще похлопывая меня по плечу. – Главное, когда здесь идешь – эээ… в общем, держись поближе ко мне, и все будет отлично.

– Профессор Дамблдор говорил мне, что студентам нельзя ходить в этот лес, – рассеянно отзываюсь я, вспоминая один из своих разговоров с директором. В последнее время он часто приглашал меня к себе для бесед, подолгу смотрел сквозь стекла очков-половинок, словно ждал чего-то, но я так и не выяснил, чего именно. – И мне советовал без надобности сюда не соваться. Это правда, что в прошлом году один из студентов тайком выбрался ночью в лес и наткнулся на бешенную мантикору?

Я с любопытством оглядываюсь на Хагрида. В свое время я встречал в Запретном лесу сотни магических существ, но мантикор видеть не приходилось ни разу. Я где-то читал, что они предпочитают жаркий климат.

– Дык это наверняка был один из братьев Криви, – со смехом говорит великан. – Его мадам Помфри целый час потом того… успокоительными зельями отпаивала… Он со страха-то весь белый был и зубами стучал, точно тебе говорю! Хотя на самом деле малец даже до леса не добрался… увидел ночью в кустах детеныша огнекраба и дал деру.

Отсмеявшись, Хагрид продолжает уже без смеха:

– Это сейчас мне поспокойнее работается. Вот когда папаша твой здесь учился, мне от него и его шайки гриффиндорцев никакого спасу не было. Только одного из них из этого самого леса выловишь, как уж другой туда удерет. Чувствовали себя здесь так, словно это их дом родной, ничего на свете не боялись. Вечно ввязывались в какие-нибудь неприятности. Ты-то, как я посмотрю, того, посмирнее будешь. Или только притворяешься, а?

Я оборачиваюсь на ходу и ловлю шутливое подмигивание великана.

– Ты хорошо знал моих родителей, Хагрид? – неожиданно спрашиваю я, снова отвернувшись и глядя на нечеткую от легкого тумана тропинку, змеящуюся под ногами.

Мне хочется столько всего узнать. Они были здесь другими, Лили и Джеймс? Или все такими же молодыми, глупыми, бесстрашными и беззаветно влюбленными друг в друга и в саму жизнь? Такими, какими я их знал по своему прошлому, по рассказам их друзей и преподавателей, такими, каким я и сам был когда-то?

– Ты… это… скучаешь по ним? – неуклюже спрашивает Хагрид. По тяжелому сопению за своей спиной я понимаю, что великан чувствует себя не в своей тарелке. Я ничего не отвечаю, и несколько минут мы движемся в тишине. Тропинка становится все тоньше и неприметнее, постепенно переходя в нетронутый лесной покров, путь нам теперь то и дело преграждают густые заросли кустарников, продираться сквозь которые приходится с трудом.

– Я знал твоих родителей с тех времен, когда они были еще первокурсниками, – наконец говорит лесничий. – Лили была замечательной студенткой, отличницей, вечно помогала всем с уроками. Едва ли Эрик Бассет вообще закончил бы школу без ее помощи! – Хагрид издает хрипловатый смешок. – Другое дело – твой отец. Он и его друзья были те еще сорвиголовы, ни одного спокойного дня при них не было. Из моих уроков такой цирк устраивали, что и вспомнить страшно. Химеры и те после их визитов боялись нос наружу показать!

Я так резко останавливаюсь, что Хагрид не успевает замедлить шаг и едва не сбивает меня с ног.

– Что такое, Гарри?

– Хагрид, как давно ты работаешь преподавателем? – спрашиваю я вместо ответа.

– Да уж не первый год, – добродушно отзывается лесник. – Как Хогвартс окончил, так это, отправился на стажировку в Восточную Европу, а затем и в Азию. Очень мне хотелось на мир посмотреть, да и зверья там много любопытного. А через три года, как опыта поднабрался, Дамблдор мне работу предложил в Хогвартсе. С тех самых пор и преподаю, да еще за лесом присматриваю.

Я улыбаюсь, склонив голову. Еще один человек, жизнь которого в свое время пошла под откос стараниями Волдеморта – тогда еще шестикурсника Тома Риддла – но теперь изменилась к лучшему.

– Пришли! – внезапно объявляет Хагрид, возвращая меня к реальности.

Я оглядываюсь кругом и обнаруживаю, что мы оказались на небольшой размытой ливнем поляне посреди леса. Хагрид разматывает грубую веревку, стягивающую горловину одного из мешков, и вытаскивает оттуда огромный кусок совсем недавно разделанного мяса – целую освежеванную тушу с оставшимися кое-где полосками кожи – и кидает ее на землю. Она падает в грязь с влажным шлепком, на траве появляются розоватые разводы. На миг мне становится дурно и я поспешно отвожу взгляд в сторону.

– Помоги-ка мне, Гарри, – говорит лесник, доставая из следующего мешка уже не настолько крупные куски мяса. – Надо набросать их здесь почаще, чтобы всем тестралам досталось.

Я неохотно подхожу к мешку, опускаю в него руку и, подцепив один из нескольких отвратительно теплых и клейких кусков, не глядя швыряю его в сторону. Мне приходится повторить это еще несколько раз, и вскоре бурые пятна виднеются уже по всей поляне. Когда в мешках ничего не остается, Хагрид останавливается.

– Теперь следи в оба, они вот-вот появятся! – говорит он.

Мне кажется, что я выжидаю целую вечность, старательно не глядя в сторону приманки для летающей конницы. Но затем из-за завесы дождя появляется первый тестрал – неподвижный взгляд слепых глаз устремлен вперед, а черные ноздри широко раздуваются, втягивая воздух. Сложив широкие перепончатые крылья, он делает несколько шагов вперед, глубоко врываясь в землю когтистыми лапами. Я провожаю его неотрывным взглядом – эти животные всегда меня странно завораживали – и упускаю момент, когда на поляне вдруг появляется не менее пятнадцати тестралов, которые все продолжают прибывать. Неожиданно здесь становится слишком тесно, и я едва успеваю уклоняться от хищников, пробирающихся мимо меня к приманке. Они накидываются на нее с жадным урчанием и отрывают большие куски мяса, придерживая оставшуюся часть сильными лапами.

– Ты их видишь, Гарри, – говорит Хагрид. Это не вопрос, а утверждение, и я замираю спиной к леснику, не в силах обернуться. Вот значит как. Я наблюдал за тестралами, а Хагрид тем временем наблюдал за мной.

– Ты тоже, – ровным голосом произношу я, поворачиваясь к великану лицом.

Хагрид пожимает плечами:

– Но мне уже давным-давно не пятнадцать лет, я многое повидал. На практике в Латвии, Монголии, на Филлипинах, да и не только, – он отмахивается рукой и морщится, словно затронул не слишком приятную для себя тему. – Там всякое бывало, знаешь ли. Ты – совсем другое дело. Тебе ведь известно, почему некоторые люди могут увидеть тестрала, а другие – нет?

Он выжидающе смотрит на меня, а мне вдруг приходит в голову, что Хагрид здорово изменился. Или он раньше был куда более проницательным, чем мне казалось? Я заставляю себя спокойно встретить его взгляд, хотя меня берет легкий озноб при мысли о предстоящей лжи.

– Я видел смерть, Хагрид, – просто говорю я, и что-то во взгляде и во всей фигуре лесника неуловимо меняется. – Мой дядя умер в июле, помнишь? Это произошло на моих глазах.

Теперь Хагрид выглядит виноватым.

– О, – говорит он и неуклюже откашливается. – Ты, это, извини меня, если что. Дамблдор ведь говорил, что ты почти ничего не помнишь о том дне, вот я и подумал… – его голос сходит на нет, я тоже ничего не говорю. На миг между мной и Хагридом – впервые на моей памяти – повисает долгое неуютное молчание. Я рассеянно провожу по холке стоящего совсем рядом тестрала, и крупный зверь льнет к моей руке.

– Ничего, я и в самом деле помню тот день не слишком отчетливо, – наконец произношу я и спешу закрыть эту тему. – Ну, может и к лучшему, что я их вижу, правда? Ведь теперь нам надо каким-то образом привести их к замку?

Великан коротко кивает, и мы принимаемся за дело. Хагрид показывает мне, как застегнуть на тестрале нечто вроде тонкой кожаной узды, как для лошадей. Звери ведут себя сдержанно, позволяя нам выполнять работу без особых трудностей. Когда я набрасываю узду на последнее животное, Хагрид сгоняет крылатых лошадей вместе, похлопывая их по бокам и прикрикивая на тех тестралов, которые, по его мнению, недостаточно расторопны. Вскоре звери растягиваются по поляне двумя относительно ровными шеренгами и терпеливо ждут дальнейших действий Хагрида. Он объединяет их всех огромной – в несколько метров – упряжкой, и взбирается на тестрала, стоящего впереди всех. Зверь чуть пригибается к земле под массой великана, но продолжает стоять смирно.

– Влезай на одного из тех малышей, – командует Хагрид, указывая назад. – Так их будет легче вести.

Стоит мне вскарабкаться на гладкую спину одного из последних тестралов, как Хагрид громко кричит: «Тпру, поехали!», звери почти одновременно расправляют свои широкие кожистые крылья и резко взмывают ввысь.

Давно забытый восторг полета опьяняет. От быстрого подъема желудок ухает куда-то вниз, в лицо бросается порыв дождя и ветра, срывая капюшон мантии прочь. Я ничего не слышу за свистом ветра и стуком собственного сердца, мне хочется взлетать все выше и выше, хочется, чтобы полет не кончался никогда. Неуемное радостное волнение переполняет меня через край. Всего несколько секунд – и под нами раскидывается бесконечный Запретный лес, а за ним сквозь пелену дождя темнеют очертания Хогвартса. Справа и слева от меня плавно поднимаются и опускаются черные крылья. Я поднимаю своего тестрала чуть выше, чтобы лучше видеть длинную вереницу крылатых лошадей впереди. Это выглядит, как какая-то жуткая пародия на упряжку летающих оленей Санта-Клауса, и я не могу удержаться от смеха. Полет как будто бы исцеляет меня, освобождает что-то, давным-давно запертое внутри меня и теперь рвущееся наружу. Сидящий впереди Хагрид оборачивается ко мне и машет рукой.

– Держись крепче! – говорит он, перекрикивая свист ветра. – До Хогсмида осталось совсем немного.

Мы делаем поворот, огибаем замок по широкой дуге и пролетаем над волшебной деревушкой, уютно рассыпавшейся между холмами несколькими десятками домов. Сегодня волшебники, видимо, предпочли переждать непогоду в тепле и уюте своих гостиных, поэтому Хогсмид кажется безлюдным, как пластмассовые городки в стеклянных шарах с блестками.

– Приготовься, сейчас будем снижаться!

Хагрид направляет своего тестрала вниз, я делаю то же самое; веревка, объединяющая летающих коней между собой, натягивается, и они все начинают снижаться. Когда мой тестрал касается земли, меня подбрасывает вверх, но мне удается сохранить равновесие. Легко спрыгнув с гладкой спины, я помогаю спуститься несколько побледневшему Хагриду.

– Брр, не люблю я это дело, – бормочет великан, доставая из внутреннего кармана своего неизменного кротового пальто флягу и делая из нее солидный глоток. Затем Хагрид убирает фляжку обратно, встряхивает головой и, более или менее придя в себя, продолжает: – Тестралы останутся здесь до самого вечера. Сейчас я пригоню оттуда кареты, – он кивает на невысокое хозяйственное строение рядом с крошечной билетной кассой, – и мы с тобой запряжем в них тестралов к приезду учеников.

– Трудно поверить, что уже к вечеру они будут здесь, – негромко говорю я, оглядываясь по сторонам. Без толпы людей и пускающего клубы пара Хогвартс-Экспресса станция выглядит совсем пустой и кажется намного больше, чем я ее запомнил.

– Тю, Гарри, да ты весь замерз, вон как трясешься, – вдруг говорит Хагрид, глядя на меня. Я тоже замечаю, что стучу зубами.

– Небось еще и промок, – ворчливо продолжает лесничий. – Наверное, надо бы применить высушивающее заклинание, но с этой штукой у меня всегда было не слишком хорошо. Вот в последний раз, например… – он морщится и отмахивается, – а, ладно, неинтересно это. Лучше на, выпей для обогреву, самое лучшее средство, точно тебе говорю! А то не дай Мерлин простынешь, Дамблдор с меня потом шкуру спустит.

Он отвинчивает крышку своей фляги, подносит горлышко к моим губам и прежде, чем я успеваю возразить, лихо запрокидывает ее вверх. Чтобы не захлебнуться, мне приходится сделать несколько крупных глотков. На глазах тут же выступают слезы, дыхание перехватывает, и я сгибаюсь в приступе кашля, пытаясь продышаться.

– Хагрид, это что, виски? – сиплю я.

– Лучший Огденский, из моих давних запасов! – с гордостью подтверждает великан. Затем он похлопывает меня по спине и говорит: – Ты это, откашляйся как следует, скоро должно пройти.

Наконец мне удается совладать с дыханием, кое-как выпрямиться и утереть слезы. От желудка по всему телу разливается тепло, даже жар, дрожь проходит, а веки неодолимо тяжелеют.

– Да, пожалуй, это помогло, – слегка заплетающимся языком произношу я. – Так намного лучше.

– Вот видишь, я ж говорил! – обрадовано восклицает великан. – Уж я-то плохого не посоветую, будь уверен.

Дальше работа начинает продвигаться значительно легче и веселее, и я серьезно подозреваю, что отчасти этому способствует принятый в лечебных целях глоток Огденского. Хагрид вывозит из сарая кареты одну за другой и вполголоса напевает детскую песню про двух братьев-троллей, отчего с ближайших деревьев с криками слетают птицы, а я тем временем смазываю маслом скрипящие колеса, и, сосредоточившись на работе, отвлекаюсь от мыслей о грядущем вечере.

Оставшийся день проходит в заботах и суете. Все преподаватели так и светятся радостным предвкушением, домовые эльфы сбиваются с ног, убирая гостиные факультетов к приезду студентов и занимаясь приготовлением восхитительных блюд – настоящих кулинарных шедевров – которые, без сомнения, продержатся на праздничном столе во всем своем великолепии лишь несколько секунд до того, как оголодавшие за время долгой поездки студенты сметут их в свои тарелки. Покончив со всей работой, я обнаруживаю, что до праздника остается еще довольно много времени, а заняться мне уже решительно нечем. Меня постепенно охватывает то тяжелое, томительное ожидание, которое испытываешь перед неотвратимыми и не слишком желанными для себя событиями. Это ожидание заставляет меня без дела слоняться по замку, отсчитывая часы до прибытия Хогвартс-Экспресса и внутренне подготавливаясь к предстоящему вечеру. Однако когда Оберон напоминает мне, что ужин скоро начнется и мне следует поторопиться, я с внутренним разочарованием отмечаю, что день пролетел даже слишком быстро.

Большой зал великолепен, как никогда. Над четырьмя столами факультетов парят тысячи свечей, их огни отражаются от золотой посуды и потому кажутся еще более яркими. Дождь уже прекратился, но по заколдованному потолку продолжают неторопливо ползти низкие темные тучи. В редких просветах между ними виднеются хрустальные россыпи звезд.

Я занимаю свое обычное место – между профессором МакГонагалл, которая сидит по правую руку от Дамблдора, и мадам Хуч. Напряжение внутри меня все нарастает, пока не достигает своего пика. Меня все раздражает. Воротник строгой черной мантии, которую профессор МакГонагалл прикупила для таких вот официальных случаев, кажется слишком тесным, голос мадам Хуч, беседующей с сидящей рядом с ней Спраут о поправках в учебных планах в связи с новыми требованиями к проведению экзаменов – чересчур резким, свет – излишне ярким, а Силенси, которая осторожно перебирается под мантией по моей руке от плеча к запястью, откуда легче следить за происходящим вокруг, и вовсе выводит из себя. Я откидываюсь на спинку стула и глубоко вздыхаю, прикрывая глаза. Так легче отключиться от происходящего. Расслабься, Поттер. Это же не конец света.

– Успокойся, Гарри, – негромко говорит мне профессор МакГонагалл. – Все будет в порядке.

– Я спокоен, – сквозь зубы цежу я, и профессор Трансфигурации оставляет меня в покое.

Вскоре профессор МакГонагалл кивает Дамблдору и поднимается со своего места, чтобы встретить прибывших студентов. Мне кажется, что проходит совсем немного времени, прежде чем Хогвартс начинает вибрировать от едва уловимого гула. Шум продолжает нарастать, становится почти оглушительным – это похоже на нарастающую горную лавину, – и наконец прорывается наружу вместе со стуком открывающихся дверей Большого зала, впускающих внутрь сотни оживленных студентов. Они гомонят не переставая, смеются, шумно отодвигают скамьи, занимая места за своими столами. От обилия черных мантий вокруг у меня рябит в глазах. Однокурсники приветствуют друг друга громкими криками, а представители враждующих факультетов – в первую очередь, разумеется, Гриффиндора и Слизерина – обмениваются ядовитыми насмешками, давно уже вошедшими в традицию. Когда шум начинает казаться едва выносимым, студенты понемногу успокаиваются, рассаживаясь по своим местам и с интересом рассматривая преподавательский стол.

Я жадно высматриваю в толпе студентов в одинаковых черных мантиях Рона, Гермиону, Джинни и остальных своих друзей. Но их нигде не видно, и на миг мне становится страшно, что они… что их здесь просто нет, как мамы и папы. При этой мысли я холодею. Мне удается найти их только тогда, когда почти все студенты уже занимают свои места. Они сидят почти в изголовье гриффиндорского стола, недалеко от меня. Рон о чем-то переговаривается с Гермионой, оживленно показывая на преподавательский стол, Джинни сидит в окружении своих подруг и придирчиво рассматривает себя в крошечное зеркальце, Дин Томас и Симус Финниган заговорщицки шепчутся с близнецами… Точно такие же, какими я их запомнил… На миг у меня перехватывает дыхание, а сердце начинает биться так часто, что мне приходится дышать медленно и глубоко, чтобы избежать удушья. Они так близко, что мне трудно сдерживать эмоции. Мне хочется рвануться к ним, хочется заключить их в объятия, хотя бы для того, чтобы убедиться, что они материальны, что они не исчезнут снова. Я так скучал, хочу сказать я им, я так чертовски скучал, что едва не потерял рассудок. Я вдруг понимаю, что все это время ждал только одного – когда они наконец вернутся. А теперь мне кажется, что не было всех этих долгих лет ожидания, что мои друзья ушли лишь вчера, а сегодня я обрел их вновь. Теперь я раскаиваюсь в том, что воображал когда-то, что смогу жить без них – я так чудовищно ошибался. Не знаю, чего мне хочется больше: рассмеяться от счастья или расплакаться от облегчения, но вместо этого я просто опускаю лицо в ладони, опираясь локтями о стол, и сижу совершенно неподвижно, стараясь не вспоминать, не думать, не дышать.

Проходит несколько долгих минут, прежде чем мне удается совладать с собой и откинуться на спинку стула, продолжая обозревать зал из-под ресниц. Мадам Хуч бросает на меня тревожный взгляд, но ничего не говорит. Гриффиндорский стол притягивает мое внимание, и я вновь и вновь отыскиваю глазами лица друзей, как будто бы стоит мне на миг отвернутся – и они исчезнут. Постепенно утомленные долгим ожиданием студенты начинают ерзать на своих местах, разговоры вновь становятся громче.

– А где профессор Торнтон? – громко спрашивает темноволосая старшекурсница из Равейнкло у своей соседки. – Он ушел из школы? Кто теперь станет нашим преподавателем по ЗоТИ?

Однако прежде, чем я успеваю услышать ответ, двери Большого зала вновь распахиваются, впуская профессора МакГонагалл и длинную вереницу первокурсников. В зале воцаряется абсолютная тишина. Профессор торжественно проводит маленькую процессию будущих студентов к возвышению на другой стороне зала, устанавливает перед ними трехногий табурет и водружает на него Волшебную шляпу. Под неотрывными взглядами студентов и преподавателей шляпа раскрывает свое подобие рта и заводит неизменную песню об Основателях и факультетах. Я тем временем рассматриваю толпу первокурсников, беспокойно переступающих с ноги на ногу и с осторожностью оглядывающих зал. Их кажется значительно больше, чем во времена моей учебы.

– Когда я назову ваше имя, вы должны надеть на голову шляпу и сесть на табурет, – говорит профессор МакГонагалл, когда песня подходит к концу. – Шляпа назовет ваш факультет, после чего вы пройдете к столу. Итак, начнем.

Она разворачивает длинный свиток, откашливается и произносит первое имя:

– Айзек, Рудольф!

Мальчик с соломенными волосами, до этого боязливо укрывавшийся за спинами своих товарищей, выходит вперед и движется к табурету. При этом его лицо выражает такой ужас, словно он ступает на эшафот. Шляпа довольно долго размышляет, прежде чем выкрикнуть:

– Равенкло!

Крайний стол взрывается аплодисментами, и Рудольф с явным облегчением устремляется туда.

– Броудсток, Виктория!

Виктория решительно встряхивает головой и выходит вперед. На этот раз шляпа выносит свой вердикт, едва успев коснуться ее головы:

– Гриффиндор!

– Герхард, Тойнби!

– Хаффлпафф!

В разгар Распределения в Большой зал осторожно заходит Хагрид. Он пытается пробраться к преподавательскому столу как можно незаметнее, но терпит в этом нелегком деле полное фиаско, поскольку не заметить Хагрида может разве что слепой. Великан садится на свое место и приветливо машет мне рукой. Проследив за его взглядом, многие студенты указывают на меня и начинают перешептываться.

Вскоре последний первокурсник занимает место за столом своего факультета, профессор МакГонагалл выносит из зала табурет со шляпой и садится за стол рядом со мной. Наступает очередь традиционного приветствия Дамблдора.

– Я очень рад снова видеть вас всех в Хогвартсе! – говорит он, и зал взрывается аплодисментами. – В этом году вас ждут некоторые перемены, но об этом я расскажу позже. А сейчас, думаю, я выражу общее желание, если скажу только одно – пусть начнется пир!

На миг от аплодисментов и одобрительных воплей у меня закладывает уши. Директор хлопает в ладоши, и большие блюда на столах тут же наполняются всевозможными яствами. Студенты с энтузиазмом набрасываются на еду. Я тоже наполняю свою тарелку, но даже толком не замечаю, что именно ем: все мое внимание приковано к гриффиндорскому столу, и мне никак не удается перестать наблюдать за ним хотя бы краем глаза. Рон как обычно сметает со стола все, что оказывается в пределах его досягаемости, а Гермиона косится на него с явным неодобрением, но ничего не говорит. Однако вскоре друзья, кажется, замечают мое внимание, потому что начинают поглядывать на меня несколько настороженно и обмениваются между собой многозначительными взглядами, и мне приходится отвернуться в сторону. Когда изрядная доля первых блюд оказывается в желудках студентов и интерес к ужину несколько угасает, на столах появляется десерт. Многие первокурсники издают полные разочарования стоны: если бы они знали, что будет еще и десерт, то, несомненно, приберегли бы место и для него.

Вскоре студенты, сытые и довольные, отваливаются от своих тарелок и начинают переговариваться, однако уже с заметно меньшим энтузиазмом, то и дело зевая. Они без особого внимания выслушивают обыкновенные объявления директора о запрещенных предметах и территориях, однако несколько оживляются, когда Дамблдор произносит:

– Кроме того, с сожалением сообщаю вам о том, что в конце прошлого года профессор Торнтон, ваш преподаватель по Защите от Темных Искусств, подал заявление об отставке.

Зал реагирует на это известие взволнованным гулом:

– Как это уволился? Не может быть!

– Почему он ушел? – громко спрашивает кто-то из Слизерина.

– Он уволился по личным причинам, которые я предпочел бы не разглашать, мистер Венгерд, – мягко, но непреклонно произносит директор.

– У бедолаги серьезно заболела дочь, – шепчет мне профессор МакГонагалл. – Он вынужден проводить с ней все время, пока она не поправится.

– Жаль его, – рассеянно отзываюсь я.

– В любом случае, – продолжает Дамблдор, – новый преподаватель приступит к своим обязанностям в срок. Сегодня он отсутствует ввиду некоторых неблагоприятных обстоятельств, но обязательно прибудет в школу к завтрашнему утру. Так что настоятельно прошу никого не пропускать завтрак, чтобы я мог вам всем его представить.

– Эка шишка, – довольно громко бормочет Драко Малфой. – Особое представление ему подавай!

Слизеринцы угодливо хихикают, словно Драко отколол бог весть какую шутку, и я отворачиваюсь.

– Кроме того, в нашем составе, как вы наверняка заметили, есть еще одно изменение, – спокойно продолжает директор. Как и следовало ожидать, все взгляды немедленно обращаются на меня. Профессор МакГонагалл ободряюще прикасается к моей руке под столом, но я отдергиваю ее: я не нуждаюсь ни в чьей поддержке. – Хочу представить вам Гарри Поттера, нашего нового помощника преподавательского состава.

Теперь настроение зала можно охарактеризовать как недоумевающее.

– Помощник преподавателей? – слышится со всех сторон. – Зачем школе понадобился помощник?

– На черта нам помощник? – восклицает Фред Уизли, выражая общее мнение.

– Прошу не перебивать меня, мистер Уизли, – строго произносит Дамблдор, и Фред виновато опускает взгляд.

Директор обводит взглядом притихших студентов, словно ожидая дальнейших возражений, но их, естественно, не поступает, и Дамблдор спокойно продолжает:

– Гарри – не совсем обычный юноша. – Зал затихает в предвкушении, ожидая, что за любопытные подробности моей жизни готов поведать директор. И, разумеется, Дамблдор их не разочаровывает: – Его отцом был Джеймс Поттер – один из лучших авроров последнего столетия, как вам, несомненно, известно. Гарри рано остался сиротой и воспитывался у своих маггловских родственников. Ввиду некоторых трагических обстоятельств он в раннем детстве почти полностью потерял свои магические способности, а в июне лишился родственников, которые его воспитывали. Учитывая все сказанное, я очень надеюсь, что вы отнесетесь к нашему гостю с достойным учеников Хогвартса уважением и пониманием, а также сделаете все возможное, чтобы на ближайшие годы замок смог стать его настоящим домом.

В зале повисает ошеломленная тишина. На меня направлена сотня любопытных, жалостливых, презрительных, испытующих, недоумевающих взглядов, но я отмечаю их как бы между прочим, не уделяя им, по большому счету, никакого внимания. Пожалуй, сказанного Дамблдором с лихвой хватило бы на то, чтобы запылать, как свежесваренная свекла, и возжелать немедленно провалиться сквозь землю. Однако благодаря своей сноровке в общении с самой разнообразной публикой я воспринимаю происходящее с изрядной долей равнодушия. Встречались ситуации и похуже, например, когда особо назойливые репортеры намеренно стремились вывести меня из равновесия своими вопросами и посмотреть, что будет. Некоторым удавалось так исказить историю моей жизни, что она превращалась в цирк. «Мистер Поттер, почему именно сейчас, когда Магический мир уже укрепился в мысли, что вы дали обет безбрачия, вы решились на этот пылкий роман с юной Джиневрой Уизли? Это работа на публику или способ деморализовать Темного Лорда и его Упивающихся?»

Я чувствую на себе чей-то особенно презрительный, почти прожигающий взгляд и, повернув голову, сталкиваюсь глазами с Малфоем. Ну да, кто же еще, как ни ненавистник магглов?

– Совсем с ума посходили, – довольно громко произносит он. – Сначала Хогвартс заполонили грязнокровки, теперь вот сквибов натащат, что в сто раз омерзительнее… Не школа, а богадельня!

Зал наполняется шумом. Я чувствую, как напрягается сидящая рядом МакГонагалл. Ее щеки разгораются от возмущения, а крылья носа трепещут. Она уже открывает рот, несомненно для того, чтобы озвучить наказание для Малфоя, но я останавливаю ее:

– Не надо.

Профессор смотрит на меня с недоумением, и я спокойно повторяю:

– Не надо, он прав.

– Гарри, даже думать об этом не смей, – яростно шипит мне профессор. – Тебе прекрасно известно, что ты попал в замок из-за чего угодно, но только не из жалости. Ты здесь нужен!

– Это вы так говорите, – возражаю я. – Другие имеют право на свою собственную точку зрения. Поверьте, профессор, наказаниями здесь ничего не изменишь. Кроме того, я действительно сквиб. Ну и что? – я пожимаю плечами и от души, до хруста в костях потягиваюсь, затем бросаю взгляд на часы. – Смотрите-ка, уже перевалило за полночь. Не пора ли закругляться?

Дамблдор бросает на меня одобрительный взгляд, а затем обращается к студентам:

– Что ж, на сегодня это все новости, которые я хотел вам сообщить. А теперь отправляйтесь по своим спальням, уверен, завтра вас ждет нелегкий день!

Директор опускается обратно за стол, а ученики начинают с шумом и стуком подниматься со своих мест и расходится по спальням. Старосты собирают первокурсников, чтобы показать им путь до гостиных факультетов.

– Первокурсники, идите сюда! – доносится до меня звонкий голос Гермионы. – Невилл, не стой столбом, помоги мне! А то такое ощущение, как будто я здесь единственная староста.

Я с некоторой долей удивления наблюдаю за тем, как Невилл бросает досадливый взгляд на свой значок и принимается собирать первокурсников. Рон корчит за его спиной идиотскую гримасу, а замечающая это Гермиона с возмущением замахивается на друга рукой, хотя видно, что возмущение это напускное. Вскоре все, за исключением старост и первокурсников, покидают Большой зал. Многие преподаватели тоже уходят, другие остаются за столом, увлекшись разговорами. Рон терпеливо дожидается Гермиону, чтобы пойти в гостиную вместе с ней. Они вдвоем возглавляют длинную вереницу гриффиндорцев-первокурсников, которые выглядят такими сонными, что едва перебирают ногами, а позади всех уныло плетется Невилл. Я провожаю их взглядом до самых дверей и еще долго продолжаю смотреть в опустевший коридор, даже тогда, когда из зала выходит последний студент и здесь становится совершенно пустынно. Вот и все, праздник закончен. Теперь можно расслабиться. Я откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза, наконец отпуская с лица маску спокойного равнодушия, позволяя взять свое изнеможению и подавленности. Этим вечером хладнокровие далось мне далеко не так просто, как хотелось бы, и теперь меня снова терзают мучительные сомнения. Мне нужно с кем-то поделиться всем этим, нужно знать наверняка, правильно ли я поступаю. Вряд ли можно полагаться в этом лишь на собственный рассудок, я только что убедился, что не могу быть беспристрастным.

– Гарри, ты нормально себя чувствуешь? Может, проводить тебя до твоей комнаты?

Это профессор МакГонагналл. Я качаю головой, не открывая глаз:

– Нет, спасибо, идите без меня. Я побуду здесь еще немного.

Она ничего не говорит, но почти наверняка кивает, а затем я слышу удаляющийся стук ее каблуков. Еще некоторое время с шумом отодвигаются скамьи, шуршат мантии, преподаватели желают друг другу спокойной ночи и выходят за дверь. Затем в Большом зале повисает полная тишина, и я некоторое время наслаждаюсь ей, сидя в неподвижности и постепенно отходя от волнений прошедшего вечера. Мне придется привыкнуть видеть Рона, Гермиону, Джинни и других каждый день, привыкнуть общаться с ними, не выделяя их из остальных учеников, потому что это было бы слишком странным, придется научиться не показывая своих эмоций. Мне придется заново узнать их, возможно, снова завоевать их дружбу, а для этого мне надо избавиться от этого жуткого страха, что я могу опять их потерять, потому что иначе я сделаю свою собственную жизнь невыносимой. Я должен отпустить наконец прошлое и жить настоящим, или же весь фарс, который я устроил, чтобы оградить себя от лишних проблем, потеряет всякий смысл.

Я провожу руками по лицу, откидывая волосы, и открываю глаза. Почти все свечи в зале погасли, а те, что еще продолжают тлеть, рассеивают вокруг себя мягкий, чуть дрожащий свет. Тучи на небе совсем разошлись, потолок Большого зала сияет россыпью мигающих звезд, огромная белесая луна идет на убыль, и я невольно вздыхаю с облегчением, потому что это значит, что полнолуние не наступит еще очень долго, а я ведь привык ненавидеть полнолуния еще с третьего курса, когда вдруг выяснилось, что мне есть до них дело…

– Гарри, прости меня.

Я дергаюсь и так резко поворачиваю голову, что явственно слышится хруст позвонков. Дамблдор по-прежнему сидит на своем месте, так тихо, что я совершенно не уловил его присутствия, и смотрит тревожно и участливо.

– Я не заметил вас, профессор, – говорю я, с неудовольствием отмечая, что сердце у меня заколотилось, как о