Глава 34. Незнакомцы

Спустя где-то пару дней после инцидента с феей я сижу в библиотеке над письмом, но то и дело возвращаюсь мыслями к состоявшейся наконец встрече с друзьями. Она оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Не то, чтобы я ожидал чего-то особенного. Я ведь не настолько глуп, чтобы воображать, что они с первой же встречи проникнутся ко мне необъяснимой симпатией и все станет, как прежде. Не думаю, что я похож на тех людей, с которыми с первых же минут знакомства чувствуешь себя так, словно знал их всегда. У меня нелегкий характер. «Эй, Гарри, ну улыбнись, прошу. Ты пугаешь людей, когда так смотришь», – часто говорила Хейли, умоляюще поднимая брови. Это вызывало у меня смех, но, кроме шуток, в чем-то она была права. Когда я учился в школе Литтл Уингинга, то редко у кого при моем виде возникало желание пообщаться.

Я мысленно чертыхаюсь, глядя на то, как по пергаментному листу стремительно расплывается чернильное пятно. Так, надо выбросить из головы всю эту чушь, иначе она сведет меня с ума. Довольно, вечер воспоминаний окончен. Я беру промокашку, заколдованную так, чтобы стирать любые пятна, и наскоро убираю кляксу. В последний раз пробегаюсь по строчкам глазами и складываю пергаментный лист вчетверо, подписав сверху: «Профессору Дж. Венгерду, графство Беркшир, Итон».

Это уже не первое мое письмо маггловскому профессору, но в любом случае, за нашу недолгую переписку я успел понять, почему директор называет его своим другом. Потому что друзьями Дамблдора по обыкновению становятся лишь дьявольски интересные и неординарные люди, а профессор Венгерд именно такой. Он маггл, при этом интересуется магией, живо, но без фанатизма, и с первого же его письма мне стало очевидно, что ум его открыт для любых, даже самых невообразимых чудес этого мира. Я не удивился бы, окажись, что ученики чуть ли не боготворят его, легко прощая своему профессору небольшие странности, вроде любви к совам, старым перьям для письма и книгам на мертвых языках.

Так или иначе, но прочитав его первое послание, которое он приложил к маггловским учебникам, я незаметно для самого себя втянулся в переписку. На этот раз в своем письме я поделился с профессором мыслями о том, что хочу поступать в медицинский университет, когда придет время, и попросил подобрать что-нибудь соответствующее из маггловской литературы. Возможно, это как раз то, что мне нужно, чтобы почувствовать себя необходимым. Правда в том, что я действительно хочу помогать людям. Как там говорила Гермиона – «комплекс героя»? Пожалуй, спустя столько лет я могу наконец признать, что доля правды в ее словах все-таки была.

Я ловлю себя на этой мысли и недовольно хмурюсь. После встречи с Роном и Гермионой воспоминания о друзьях становятся почти навязчивыми, и я не могу избавиться от них, как ни стараюсь. Я прикрываю глаза, и мне даже начинает казаться, что я слышу звонкий голос Гермионы.

– Рон, прекрати строить такие гримасы! Нам никто не даст разрешения в Запретную секцию, поэтому придется довольствоваться этим. Ну же, я уверена, что хотя бы в одной из этих книг найдутся какие-то зацепки.

Я резко открываю глаза, понимая, что мое воображение тут ни при чем. Просто друзья тоже пришли в библиотеку и расположились за одним из стеллажей книг, посвященных гоблинским наречиям, в секции Магического Языкознания. И мне совершенно очевидно, что они здесь вовсе не потому, что вдруг почувствовали интерес к изучению языков разных магических тварей. Они здесь по той же причине, что и я. Никому не интересно Магическое Языкознание, и если ищешь в библиотеке место, надежно скрытое от посторонних глаз, то лучшего и не сыскать. Однако до сих пор это место было чем-то вроде моего личного убежища, в котором я мог спрятаться от любопытных и спокойно почитать. А вот с чего вдруг понадобилось прятаться друзьям – это уже совсем другой вопрос.

– Гермиона, да здесь не меньше десятка книг! – отчаянно восклицает Рон.

– И это далеко не все. Когда расправимся с этой стопкой, я принесу еще.

Рон издает мученический стон, но больше не возражает.

Судя по звукам, друзья сваливают на библиотечный стол какие-то книги и устраиваются за ним. Нас разделяет один-единственный стеллаж, и мне хорошо слышен шорох переворачиваемых страниц и бормотание Гермионы:

– Так, кажется, что-то нашла… Ах, нет, здесь только какие-то смутные упоминания, все это уже было… Но я на всякий случай скопирую эту страницу себе, надо сравнить с тем, что мы находили раньше…

Рон лишь без энтузиазма соглашается, но очень скоро не выдерживает и восклицает:

– Послушай, Гермиона, да ну все это к чертям, а? Давай лучше я ночью незаметно сбегу из башни в библиотеку, залезу в Запретную секцию и принесу тебе эту идиотскую книгу. У меня получится, обещаю. Я могу попросить Фреда и Джорджа помочь, они сотни раз выбирались ночью из спальни и их еще ни разу не застукали.

– Нет, Рон, это плохая идея, – говорит Гермиона непререкаемым тоном. – Тебя могут поймать, и тогда с Гриффиндора снимут кучу баллов, а у тебя будут серьезные проблемы дома. И, кроме того, мы никому ни о чем не говорим, помнишь? Ты знаешь Фреда и Джорджа. Они же не отстанут, пока не выяснят, зачем нам все это понадобилось, или, чего доброго, разболтают всем вокруг.

У меня вдруг возникает чувство, будто я специально подслушиваю, и от этого становится неловко. Я решительно встряхиваю головой. Я ведь хотел попытаться снова, верно? Это – превосходный шанс.

– Я могу помочь.

Я говорю это очень спокойно и выжидающе смотрю на них, облокотившись плечом о стеллаж с книгами. Однако мое появление оказывает эффект разорвавшейся бомбы. Они оба смотрят на меня, разинув рты, а когда Рону удается взять себя в руки, он спрашивает резко и зло:

– Зачем ты подслушивал?

– Я всегда здесь сижу, – говорю я, равнодушно пожимая плечами. – А вы, наверное, не заметили меня, когда пришли, и не слишком-то заботились о секретности. Я не специально подслушал.

Это звучит как оправдание, и я почти ненавижу себя за это. Рон по-деловому обходит стеллаж, окидывает взглядом мой стол, берет одну из книг, скользит глазами по названию и кладет ее обратно, осматривает другие вещи, а потом снова поворачивается ко мне.

– Ты не мог здесь сидеть, – говорит он таким категоричным тоном, словно нашел неопровержимые доказательства моей лжи. – Здесь лежат книги по магии, а ты сквиб, так?

Он складывает руки на груди и смотрит чуть исподлобья, так, что у меня живо возникает ассоциация с упершимся бараном, и это почти смешно.

– О, и ты, наверное, полагаешь, что из-за этого я не могу интересоваться книгами по магии? – вызывающе спрашиваю я.

Гриффиндорец напрягается и явно собирается сказать что-то резкое в ответ, когда в разговор вмешивается Гермиона.

– Рон, оставь его, – говорит она. – Не думаю, что он лжет. И, кроме того, он сказал, что может помочь нам. Это правда?

Теперь она смотрит на меня, и я с облегчением киваю.

– Да, думаю, что могу. Только не здесь. Выйдем из замка, хорошо?

Рон уже открывает рот, чтобы возразить, но Гермиона оказывается быстрее.

– Ладно, – легко соглашается она. – Куда ты хочешь пойти?

Я веду их прочь из замка, и всю дорогу Рон выглядит мрачным и молчит, а Гермиона так беспокойно оглядывается по сторонам, словно мы задумали преступление. Сейчас время обеда, поэтому коридоры пусты, и я в который раз гадаю, что такого могли задумать Рон с Гермионой, что вынюхивают сведения тайком. Мне приходит в голову, что это чертовски похоже на наши с ними давние школьные приключения, и эта мысль отдает безумием, как и то, что мне снова хочется в них участвовать.

Мы приходим к озеру, и я останавливаюсь, глядя на Запретный лес, начинающийся на противоположенном берегу. Над высокими кронами деревьев парит одинокий тестрал, издавая пронзительные, пробирающие до костей крики. Холодный ветер и шуршащие под ногами листья напоминает о том, что уже начался октябрь, и совсем скоро солнце и небо пропадут за седой пеленой затяжных шотландских дождей. Я плотнее кутаюсь в мантию, содрогаясь от внезапного озноба, и мне вдруг становится очень тяжело обернуться назад, чтобы взглянуть на пару незнакомцев с лицами Рона и Гермионы. На миг мне кажется, что я зря пришел сюда с ними, что я тщетно ищу в них людей, которыми они когда-то были. Я думаю о том, что они оба близко, так близко, что дотянись – и коснешься рукой, и в то же время чудовищно, невообразимо далеко, и внутри у меня возникает такая удушливая, сосущая пустота, что хочется кричать.

– Эй, так почему мы здесь?

Гермиона легонько трогает меня за плечо, и я встряхиваюсь, заставляя себя обернуться.

– Я думаю, что могу помочь вам. Ну, с тем делом, о котором вы просили профессора Люпина, – напрямик говорю я.

– Ты о книге из Запретной секции? – удивленно спрашивает Рон, и когда я киваю, продолжает: – Тогда почему мы не остались в библиотеке?

– Нельзя было говорить об этом в замке. – Лица Рона и Гермионы выражают недоумение, и я поясняю: – Эй, там же везде глаза и уши, помните? Портреты, рыцарские доспехи, привидения. Дамблдор узнал бы каждое слово из нашего разговора.

– Парень, ну ты совсем псих! – полу-насмешливо, полу-восхищенно произносит Рон. – Это уже попахивает паранойей.

– Можешь считать меня параноиком, но я знаю, о чем говорю. Ну что, вам все-таки нужна эта книга? «Тайны и мифы магической Англии», так?

– Да, но Г-Гарри, – Гермиона слегка запинается, впервые называя меня по имени, – как ты намереваешься ее достать? В Запретную секцию нелегко попасть!

– У меня есть разрешение. Я могу приходить в Запретную секцию в любое время, – просто говорю я, и у гриффиндорцев отвисают челюсти.

– Разрешение на любые книги? – недоверчиво переспрашивает Рон. – Мерлин, как тебе удалось заполучить его?

Я вздыхаю. Неужели Рон и правда хочет услышать, как я выбивал у директора эту возможность? На самом деле, это оказалось не так сложно, как могло бы. Дамблдор испытывал необъяснимое чувство вины передо мной, а я бессовестнейшим образом сыграл на нем, заявив, что хочу иметь доступ ко всем книгам в библиотеке Хогвартса. Я говорил, что мне просто любопытно, вот и все. Что в этом может быть плохого? Ведь я сквиб, а значит, не смогу воспользоваться полученной информацией. И Дамблдор в конце концов согласился, поставив передо мной одно-единственное, очень простое условие: не делиться полученными там сведениями ни с кем из студентов. Обещай мне, Гарри, просил директор, и я дал обещание. А теперь собираюсь нарушить его, и от этого на душе скребут кошки, но я заталкиваю это ощущение как можно глубже и говорю себе, что ничего плохого не случится. Если книга, которую просит Гермиона, опасна, то я просто не стану давать ее им, вот и все. Я прослежу за этим, все будет нормально.

– Это неважно, – говорю я наконец. – В любом случае, я могу достать то, что вы просите. Единственное условие – никому ни слова, ладно? Иначе у меня могут быть неприятности.

Друзья с готовностью кивают, и я позволяю себе улыбнуться.

– Хорошо, тогда я постараюсь найти то, что вам нужно. Встретимся здесь же после ужина.

Гермиона тоже улыбается и смотрит на Рона. «Видишь, я же говорила, что все будет хорошо», – словно говорит ее взгляд, и рыжий закатывает глаза в притворном раздражении.

*****

Мне приходится постараться, чтобы найти среди книг Запретной секции ту, о которой говорила Гермиона, но попросить помощи у мадам Пиннс я так и не решаюсь: ведь мне еще предстоит незаметно вынести книгу из библиотеки, поэтому я стараюсь не привлекать к себе особого внимания. В ходе поисков я отмечаю, что сейчас здесь гораздо больше книг, чем я помню по своему прошлому. Теперь к запрещенным относятся все пособия, содержащие информацию о Темных Искусствах в любых их проявлениях, и я думаю о том, что, наверное, защита от них и вовсе превратилась в нечто формальное, сводящееся к изучению темных существ и усвоению навыков по установке простых щитов. Зато здесь мне попадается несколько весьма любопытных пособий по Высшей магии, и я пару раз даже забываю про конечную цель своего предприятия, увлекшись чтением.

Так или иначе, но я успеваю почти отчаяться, когда мне наконец попадается то, ради чего я пришел сюда. «Тайны и мифы магической Англии» – витиеватые золотые буквы, образующие эти слова, кажутся буквально вплавленными в коричневую, чуть потрескавшуюся от времени кожаную обложку. Я пролистываю книгу, гадая, зачем она нужна Гермионе и Рону и почему ее определили в Запретную секцию. Я даже испытываю легкое разочарование, когда выясняется, что в ней нет ровным счетом ничего интересного или опасного. Ну, разумеется, если не принимать в расчет описаний нескольких весьма кровавых полу-языческих ритуалов сомнительного действия, но я справедливо полагаю, что вряд ли друзья решили их совершить, поэтому почти без зазрений совести прячу книгу под мантией, киваю на прощание мадам Пиннс и выхожу из библиотеки.

Я понимаю, что опаздываю, когда двигаюсь к выходу из школы по заполненным людьми коридорам. Ужин уже успел закончиться, и сейчас студенты выходят из Большого зала и разбредаются по гостиным своих факультетов. Большинство из них движется мне навстречу, и сквозь особенно тесные компании учеников мне приходится проталкиваться с трудом. В спешке я нечаянно сбиваю кого-то с ног, и бедолага опрокидывается на пол.

– Прости, я не хотел, – искренне говорю я, протягивая парню руку, чтобы помочь встать. Но когда он поднимает голову, мы отшатываемся друг от друга почти одновременно: прямо перед собой я вижу сузившиеся от ярости серые глаза Драко Малфоя. Того самого, который за несколько случайных встреч уже порядком успел надоесть мне своими презрительными взглядами и не слишком-то остроумными издевками.

– Отвали от меня, грязный сквиб! – вскрикивает он, торопливо поднимаясь, и в его голосе слышна почти паника.

Из толпы учеников выныривают верные «телохранители» слизеринца, Крэбб и Гойл, которые обступают Малфоя с двух сторон. Почувствовав себя увереннее в их присутствии, блондин горделиво выпрямляет спину и продолжает нагло и уверенно, растягивая слова на свой обычный манер:

– Знаешь, что говорит мой отец? Что хуже грязнокровок могут быть только сквибы. Эти неудачники не достойны даже того, чтобы жить в Магическом мире. Так что вали к своим магглам, с которыми ты провел столько лет, понял, урод? Иначе никто здесь не сможет поручиться за твою никчемную жизнь.

– Это все, безусловно, интересно, – скучным голосом говорю я, – но давай ты расскажешь о любопытных измышлениях своего папаши как-нибудь потом. Сейчас мне немного не до тебя.

От гнева по лицу Малфоя растекается неприятный кирпичный румянец.

– Ты заплатишь за свою наглость, – разъяренно шипит он.

Я неверящим взглядом слежу за тем, как он тянется за своей волшебной палочкой, здесь, прямо посреди людного коридора, в котором в любую секунду может появиться кто-то из преподавателей, и не предпринимаю ровно ничего, чтобы защититься. Он не посмеет. Однако я явно недооцениваю силу ярости аристократа, который всего минуту назад довольно унизительным образом повалился на пол по вине какого-то, как он считает, сквиба, потому что Малфой вытаскивает таки свою палочку из кармана мантии и на полном серьезе выкрикивает:

– Ступе…

– Экспеллиармус! – раздается откуда-то сбоку.

Малфой совершает в воздухе какой-то беспомощный жест, пытаясь удержать рвущуюся из пальцев палочку, но в следующую секунду она оказывается в руке у профессора МакГонагалл. Я перевожу взгляд на лицо гриффиндорского декана и вижу, что оно потемнело от гнева. Тонкие ноздри МакГонагалл трепещут, и вся она кажется какой-то взъерошенной и очень сердитой, так что на миг у меня даже возникает очень странное чувство, будто вот-вот профессор Трансфигурации зашипит, как разъяренная кошка. Наверное, Малфой тоже испытывает нечто подобное, поскольку при взгляде на профессора он бледнеет и тяжело сглатывает.

– Мистер Малфой, – звенящим голосом произносит МакГонагалл, – я снимаю со Слизерина пятьдесят баллов за ваш гнусный, отвратительный, недостойный ученика Хогвартса проступок.

– Но я только… – начинает Драко, но она не желает его слушать.

– Кроме того, я назначаю вам неделю отработок после уроков под руководством профессора Хагрида, нашего преподавателя по УЗМС. Приступите с завтрашнего дня.

Профессор наверняка знает, куда бить, поскольку при этих словах в глазах блондина появляется ужас.

– И чтобы к завтрашнему утру вы предоставили мне объяснительную записку с подробным описанием вашего проступка и любыми оправданиями, которые только сможете для себя найти. Это ясно?

Малфой кивает, его лицо по-прежнему бледное, но на щеках проступает два красных пятна.

– Ты еще пожалеешь, – он поворачивается и шипит мне это прямо в лицо. – Клянусь, ты пожалеешь. Ты еще узнаешь, что значит иметь во врагах Малфоя!

– Мистер Малфой! – возмущенно восклицает МакГонагалл, прожигая его гневным взглядом.

– Я уже ухожу, профессор. Вы вернете мне палочку? – почти кротко интересуется блондин. Получив требуемое, он разворачивается и уходит, держа спину так прямо, словно проглотил кол.

– Все в порядке, Гарри? – обеспокоено спрашивает МакГонагалл, когда слизеринская троица заворачивает за угол.

Я вдруг замечаю, что коридор совсем опустел. Вероятно, студенты уже успели разбрестись по гостиным, а Рон и Гермиона заждались меня возле озера.

– Да, конечно, все отлично, профессор, – поспешно говорю я. – Извините, но я сейчас тороплюсь. Всего хорошего!

МакГонагалл провожает меня немного растерянным взглядом, но не останавливает.

– Ну сколько можно? Мы уж думали, ты не придешь, – говорит Рон, когда я приближаюсь к тому же месту, где мы были днем. – Принес?

– Ага. – Я достаю книгу из-под мантии и передаю ее Гермионе. Она некоторое время листает пожелтевшие от времени страницы, а затем широко улыбается.

– Отлично. Как раз то, что нужно! Спасибо тебе.

Девушка убирает книгу в сумку, и некоторое время мы просто стоим, глядя друг на друга, и гриффиндорцам явно не терпится поскорее избавиться от меня и покопаться в своей книге.

– Ну, мы, наверное, пойдем, – наконец говорит Гермиона, когда пауза затягивается.

– Неужели? – я поднимаю брови. – Так вы не собираетесь рассказать, зачем вам нужна эта книга? Мне хотелось бы знать, ради чего я рисковал.

– Рисковал? – недоверчиво переспрашивает рыжий. – У тебя же есть пропуск в Запретную секцию! Тебе ничего не грозило.

– Мерлин, Рон, включи мозги! – не выдерживаю я, и от такого обращения Уизли на мгновение задыхается, что дает мне возможность продолжить: – Как думаешь, почему я не хотел даже обсуждать это в замке? Да если Дамблдор узнает, что я нарушил обещание и теперь по моей вине книга из Запретной секции попала к студентам, он вряд ли сможет это понять.

– О, – только и говорит Рон, и на его лице медленно проступает понимание. – Так ты у директора вроде как… любимчик? В самом деле, с чего он делает тебе такие поблажки?

– Нет, конечно, не мели ерунды, – с раздражением отвечаю я. – Просто я – не один из студентов, забыл? Так что не все школьные правила действуют для меня так же, как и для остальных. И прежде, чем ты спросишь – нет, это не потому, что Дамблдор меня слишком опекает. Просто это было одним из условий, на которых я согласился остаться здесь.

Я прикусываю язык, понимая, что последнее было явно лишним. Рон округляет глаза, а Гермиона хмурится, словно пытается сложить между собой что-то, что никак не сходится.

– Вы так и не ответили, что с книгой, – я поспешно увожу разговор в сторону. – Зачем она вам?

– Ты уже прекрасно знаешь, зачем, – говорит Гермиона, поспешно заправляя за ухо выбившуюся прядь волос, и этот жест выдает ее нервозность. – Ты стоял рядом, когда я объясняла это профессору Люпину. Книга необходима для нашего задания по Чарам.

Почему-то это причиняет боль. Разве прежние Рон и Гермиона когда-нибудь лгали мне, хотя бы раз? Но прежние Рон и Гермиона также никогда не выкладывали все, что у них на уме, чужакам, говорю я себе, но от этого ничуть не легче. Что-то внутри меня кричит, что я не могу быть для них чужаком, что это неправильно, просто немыслимо, и этому чему-то совершенно неведомы доводы рассудка. Наверное, поэтому мои губы чуть дрожат, когда я криво улыбаюсь и говорю:

– Не надо лгать мне, Гермиона. Вы можете попытаться провести чем-то подобным преподавателей, но скажи, если это всего лишь обычное школьное задание, почему вы ищите информацию тайком? Не сходится, верно? Просто скажи правду. Я никому ничего не разболтаю, обещаю. Я хочу помочь.

Я устремляю на Гермиону испытующий взгляд, и в ее глазах возникает неловкость напополам с досадой. Она явно колеблется, и на помощь приходит Рон.

– Эй, ты помог – мы сказали спасибо, – грубовато произносит он, оттесняя меня от девушки. – Что ты еще вынюхиваешь?

Рон угрожающе нависает надо мной, его крупные руки сжимаются в кулаки, и я иду на попятный.

– Ладно, не хотите говорить – не надо. Ничего я не вынюхиваю. Я хотел помочь, только и всего, ведь мне не трудно.

Я разворачиваюсь спиной, чтобы Рон не догадался, не прочитал по моим глазам, насколько я задет. Все должно было быть совсем по-другому, но я никак не могу понять, где, в чем, ради Мерлина, я опять напортачил. Я иду по грязным, пахнущим гнилью листьям и так ни разу и не оглядываюсь назад, на Рона и Гермиону. Они – не мои друзья, больше нет. Эта мысль, ясная и отчетливая, как день, наваливается на меня всей своей тяжестью. Я ни при чем, я не виноват, что ничего не вышло. Просто они двое – не те люди, которых я знал. Это всего лишь пара незнакомцев, напомнивших мне моих старых друзей, заставивших меня считать, что они не умирали. Но это тоже ложь, такая же чудовищная, как и моя глупая уверенность в том, что я могу все исправить.

Не знаю, каким образом, но я вдруг ловлю себя на том, что стучусь в дверь хижины Хагрида, хотя совершенно точно не собирался к нему идти. Я несколько растерянно оглядываю гигантские тыквы рядом с домом, обещающие к Хэллоуину раздуться еще больше, но тут дверь хижины отворяется, и на пороге возникает лесничий. Увидев меня, Хагрид расплывается в улыбке.

– Гарри, не ждал тебя сегодня! Ну заходи, не стой на пороге. Садись за стол, мы с Клыком как раз решили выпить чаю, – великан улыбается, но затем внимательно смотрит на меня и спрашивает: – Чегой-то на тебе лица совсем нет, а? Случилось что?

Я привычно мотаю головой, пытаясь улыбнуться, но когда открываю рот, то неожиданно для самого себя говорю совсем не то, что собирался.

– Не знаю, Хагрид. Мне больше не с кем было поговорить.

Не имею понятия, что такого Хагрид видит в моем лице, но он молча подталкивает меня к столу, сует мне в руки дымящуюся чашку размером с небольшое ведро и придвигает ближе тарелку со своей фирменной зубодробильной выпечкой. Затем, секунду подумав, великан достает из кухонного шкафа бутылку с огневиски и плескает немного мне в чай. Клык залезает под стол и кладет свою тяжелую голову мне на колени, заливая слюнями мантию, а Хагрид садится напротив и обеспокоено смотрит в глаза.

– Ну, рассказывай, чегой-то там у тебя стряслось, – наконец предлагает он.

Мгновение я думаю обо всем, что начало копиться уже давно и теперь вконец измучило меня, о чем я так не разу и не рассказал никому, даже Ремусу, потому что оборотню достаточно и собственных забот. Я думаю о бывших друзьях, которым я совсем не нужен, которые кажутся счастливее без меня, о студентах Хогвартса, наивных, никогда не знавших потерь и страха, не в этой реальности, но в то же время таких жестоких в собственной правде, каким никогда не был я сам.

– Я не знаю, Хагрид, – беспомощно повторяю я, сжимая кружку в ладонях с такой силой, будто от этого зависит моя жизнь. – Просто… по-моему, я ужасно запутался… Я больше не знаю, что мне делать. Я… я не думаю, что мне действительно есть место здесь, в Хогвартсе.

Я не знаю, о Господи, не знаю, должен ли я оставаться здесь, не станет ли от этого все только хуже, не запутается ли еще больше… Потому что однажды я уже навлек беду на дом, который почти начал считать своим, и я не хочу, больше всего на свете не хочу, чтобы это повторилось снова. И это грызет, сжирает меня изнутри, висит над головой, словно проклятие, от которого не спрячешься, как не пытайся.

– Я чужой в этом замке, понимаешь? – глухо продолжаю я, не отрывая глаз от чашки. – Мне тяжело здесь находиться, это место, оно буквально душит меня… А еще все эти идиотские разговоры вокруг меня, эти любопытные на каждом углу… Дело даже не в них, но они тоже достали уже до чертиков, мне ведь и раньше всего этого хватало. Ты даже не представляешь, каково это – настолько отличаться от других.

На некоторое время в комнате повисает тишина, которая кажется мне такой же вязкой и безнадежной, как и невысказанные слова.

– Да неужели? – вдруг иронично переспрашивает великан. Я поднимаю на него взгляд, и меня ожигает стыдом при мысли о том, какую глупость я только что сморозил.

– Ох, прости, – бормочу я. – Я вовсе не имел в виду…

– Послушай, Гарри, – мягко перебивает меня Хагрид. – Я лучше кого бы то ни было знаю, каково быть непохожим на других, уж поверь на слово. И знаешь, у нас с тобой не так мало общего, как тебе кажется. Я ведь тоже не слишком-то в ладах с магией. Свои ТРИТОНы сдал хуже всех на курсе, да и чего еще можно было ожидать, с моей-то мамашей? Я и сейчас не особенно колдую, по правде сказать. И мне тоже было непросто найти друзей, когда я поступил в Хогвартс. Я был выше своих сверстников раза в полтора, а вширь и того больше, так что первокурсником мне пришлось пересекать озеро на лодке одному, чтобы не потопить ее, – Хагрид хрипловато смеется, когда вспоминает об этом. – Но ко мне в конце концов привыкли, и к тебе скоро тоже все привыкнут, иначе и быть не может. Со временем все увидят, какой ты на самом деле хороший человек, а все остальное и неважно, так ведь?

Хагрид тепло улыбается в бороду, его черные, похожие на пару жуков глаза поблескивают, и я ловлю себя на том, что очень хочу ему поверить. Им нужно просто привыкнуть ко мне, вот и все. Нам всем нужно привыкнуть.

– Да, наверное, – наконец говорю я. – Может быть, ты прав, Хагрид. Спасибо, – я не уточняю, за что благодарю его, но великан и так все понимает без слов.

*****

Я еще некоторое время провожу у Хагрида, а затем прощаюсь и направляюсь в сторону замка, чувствуя, как карманы мантии оттягиваются под тяжестью ирисок, которые лесничий всучил мне напоследок. С гор дует совсем по-осеннему холодный ветер, на лицо ложится едва заметная морось – еще не дождь, но уже и нельзя сказать, что ясно. Я плотнее кутаюсь в мантию, ежась от холода, и ускоряю шаги. Но попасть в замок мне так и не удается, потому что стоит мне поравняться с теплицами профессора Спраут, как посреди тропинки словно из ниоткуда вырастает чей-то одинокий силуэт в школьной форменной мантии. Я подхожу ближе и с удивлением узнаю в нем Рона.

– Эй, привет! – я машу ему рукой и растерянно улыбаюсь. – Что ты здесь делаешь?

Но Рон вовсе не кажется расположенным пообщаться. Он протягивает руку и самым что ни на есть наглым образом сгребает меня за воротник, после чего буквально пришпиливает спиной к стене теплицы.

– Ну, что, уже обо всем рассказал, да? – гневно спрашивает он.

– Ты о чем, Рон? – я ошеломленно моргаю, не в силах понять, что происходит. Лицо Рона багровеет и он усиливает хватку так, что стискивающий шею ворот мантии мешает мне глубоко вдохнуть.

– Не смей называть меня по имени, – хрипло произносит он. – И не надо делать вид, что не понимаешь, о чем идет речь. Мы с Гермионой прекрасно видели, как ты помчался к Хагриду прямо от озера. Не слишком-то благоразумно с твоей стороны, да? Ну, и что ты ему наплел? Придумал историю о том, как мерзкие студенты силой заставили тебя достать запрещенную книгу?

Я смотрю в налитые бешенством глаза друга, и где-то секунду или больше мне по-настоящему хочется его ударить. Ударить Рона.

– Что, не можешь решить своих чертовых проблем сам, да? Тут же в слезах бежишь к старшим? – продолжает гриффиндорец, и моя последняя мысль уже не кажется столь абсурдной.

Я одним быстрым, четко выверенным движением вырываюсь из крепкого, но неуклюжего захвата, а в следующую секунду уже сам Рон впечатывается лицом в запотевшую от холода стенку теплицы. Его левая щека оказывается прижата к стеклу, и от этого грязные ругательства с обещаниями моей скорой и мучительной смерти, льющиеся из него потоками, звучат глухо. Он выше и крупнее меня и дергается изо всех сил, пытаясь вырваться, но я лишь зло, лихорадочно улыбаюсь и продолжаю держать крепко. Даже не пытайся, Рон, захваты всегда выходили у меня отлично.

– Отпусти, – стонет он и обессилено обмякает, когда понимает, что сдаваться я не собираюсь. – Отпусти же, мать твою, или, клянусь Мерлином, я прокляну тебя так, что даже Дамблдор не отскребет от пола твои останки!

– Нет, не проклянешь, – просто говорю я, и Рон удивленно косит на меня глазом, потому что, верно, считает мой голос слишком спокойным для данных обстоятельств.

– И почему же ты в этом так уверен, а, Поттер? – гневно спрашивает он и еще раз на пробу дергается, пытаясь освободиться.

Я делаю вид, что не заметил этой слабой попытки рыжего возвратить себе контроль над ситуацией, и по-прежнему спокойно поясняю:

– Потому что ты, Рон, – рыжий морщится, и я поспешно исправляюсь: – Ладно-ладно, Уизли – чертов благородный гриффиндорец. Ты не станешь бросаться в меня проклятиями, даже если возненавидишь сильнее всех на свете. Потому что ты думаешь, что это будет не по правилам. Ты же чистокровный волшебник и привык чуть что хвататься за волшебную палочку, так? Но сейчас ты не стал размахивать ею у меня перед носом, а выбрал физическую силу. Ты ведь знаешь, я не могу дать тебе отпора с помощью магии, и именно поэтому решил не использовать мою слабость в своих целях, а провести поединок на равных. Очень благородно, поверь, я оценил твой порыв. Хотя ты, конечно, думал, что с легкостью одолеешь меня и голыми руками, верно? Даже жаль, что ты так глупо прокололся.

Рон глухо рычит от бессильной ярости. Он уже понял, что мой захват достаточно надежен, и прекратил попытки высвободиться. Поэтому когда я просто отпускаю его и делаю два небольших шага назад, он покачивается и едва не теряет равновесия от неожиданности.

– Но знаешь, ты ведь ошибся не только в этом, – холодно продолжаю я. Рон поворачивается ко мне лицом и смотрит угрюмо, исподлобья, все глубже заталкивая руки в карманы мантии. – Я ничего не говорил Хагриду о книге и не собираюсь. Ни ему, ни кому бы то ни было еще из преподавателей. Я знаю, что… ну, в смысле, думаю, вы двое достаточно ясно дали мне понять, что это не мое дело, так что я не лезу в это, как вы и просили. Я пришел к Хагриду не как к преподавателю, а как к другу. Мне надо было поговорить с ним о чем-то, что, уверяю, никак не касается тебя или Гермионы.

Ну ладно, Рон, касается. В конце концов, именно из-за вас обоих я чувствовал себя настолько несчастным, что ноги сами понесли меня к человеку, который всегда ассоциировался у меня с защитой, неважно, от чего. Но черта с два я расскажу тебе об этом, с тебя довольно и того, что твоя дурацкая книга здесь ни при чем.

– Поэтому иди ты к черту, Рон, – говорю я, а затем разворачиваюсь и, сглатывая горечь, устремляюсь к замку.

*****

Оглядываясь назад, я понимаю, что не слишком-то хорошо соображал в тот вечер. Нелепая ссора с Роном задевает меня намного сильнее, чем я признаюсь даже самому себе. Поэтому возвращаясь в свою комнату, я чувствую себя больным. Я грублю Оберону и Силенси, чтобы сорвать раздражение, зажигаю огонь в камине и закутываюсь в одеяло по самые уши, но все равно чувствую озноб.

А позже, уже ночью, мне начинает казаться, словно голова вот-вот развалится на куски. Боль буквально пришпиливает меня к кровати, алым пятном растекаясь под веками, и мне приходится закусить угол подушки, чтобы не застонать. Всего три месяца – слишком малый перерыв для возвращения этого кошмара, думаю я, и так начинается мой первый с приезда в Хогвартс приступ адской головной боли.

У меня уходит два дня на то, чтобы более или менее прийти в себя. Первый из них я могу лишь корчиться от боли, лежа в кровати, и время от времени впадаю в тяжелый и душный, не приносящий ни малейшего облегчения, сон. На это время мне приходится скрыть Оберона с помощью занавески, потому что волшебное зеркало съезжает с катушек от беспокойства и дребезжит не переставая, что ничуть не облегчает моего плачевного состояния. Я также отсылаю Силенси, как и всегда в таких случаях, поскольку мысль о том, что кто-то видит меня таким жалким и слабым, пусть даже это всего лишь рептилия, просто непереносима. На этот раз змея даже не думает возражать, потому что все еще обижена на меня за мою недавнюю вспышку.

Я нахожу в себе силы подняться лишь к вечеру следующего дня, чувствуя себя при этом так, словно меня переехал Хогвартс-Экспресс. Но оставаться в комнате больше нельзя: наверняка хотя бы некоторые из преподавателей успели обеспокоиться моим долгим отсутствием. Разумеется, я не имею в виду Снейпа: он, наверняка, даже ничего не заметил. Но вот Дамблдор и Ремус точно потребуют объяснений.

– Мерлин мой, во что ты превратился? – в ужасе восклицает Оберон, когда я отодвигаю в сторону занавеску.

– Мог бы сделать вид, что ничего не заметил, – кисло отзываюсь я, оглядывая собственную помятую физиономию. К моей досаде, приукрашивать здесь действительно нечего: глаза покраснели и ввалились, лицо осунулось до такой степени, что выступают скулы. Блеск! Теперь меня завалят вопросами о самочувствии. Я с некоторой ностальгией вспоминаю Дурслей, никогда не проявлявших к моей скромной персоне особо пристального внимания, а затем уныло плетусь в ванную, чтобы хоть немного привести себя в порядок.

В Большой зал я вхожу в самый разгар ужина и незаметно проскальзываю на свое обычное место. Все вокруг воспринимается непривычно, болезненно остро: яркий свет ослепляет, непрерывный гул разговоров бьет по ушам, от запаха еды начинает мутить. Стул рядом со мной пустует, и я вздыхаю с облегчением: сейчас у меня едва ли хватило бы сил на объяснения с Ремусом. Я вяло копаюсь в тарелке, не ощущая ни малейшего желания есть, и чувствую себя совершенно больным. Испытующий взгляд Дамблдора грозит просверлить во мне дыру, но я предпочитаю делать вид, что ничего не замечаю.

В конце концов, вопрос, висящий в воздухе с того момента, как я занял место за столом, озвучивает МакГонагалл.

– Гарри, ты не заболел? – обеспокоено спрашивает она. – Неважно выглядишь. Ты хотя бы ел в последние дни?

– Да, я бывал на кухне. Со мной все в порядке, профессор, – говорю я, чувствуя, что за месяцы в Хогвартсе произносил эту фразу намного чаще, чем за всю свою предыдущую жизнь. – А где профессор Люпин? Он что, уже поужинал?

МакГонагалл отчего-то мнется, и вместо нее мне отвечает Дамблдор.

– Профессор Люпин плохо себя чувствует, Гарри, – говорит директор. – Он взял себе небольшой перерыв.

Я утыкаюсь глазами в тарелку, больше ничего не спрашивая. Мне становится стыдно за то минутное облегчение, которое я испытал, не увидев Ремуса за столом. Сегодня полнолуние, и он страдает от превращения, а я даже не смог навестить его в эти дни. Наверное, ему сейчас чертовски одиноко. Бедняга Ремус.

– Уверяю тебя, с ним все будет хорошо, – продолжает директор, видно, неверно истолковав причину моей подавленности. – Через пару дней он совершенно поправится.

Ну да, как же, совершенно поправится. Дамблдор просто мастер преувеличений. Я принимаюсь терзать лежащую на тарелке куриную ногу с таким чувством, словно это – мой личный враг. Погрузившись в свои мысли, я как-то незаметно упускаю момент, когда остаюсь в Большом зале совсем один.

*****

Всю последующую неделю после приступа меня преследует вязкая, тяжелая апатия. Я с трудом заставляю себя выбираться из своей комнаты в Большой зал или библиотеку, но все равно не могу отделаться от навязчивых вопросов преподавателей о моем самочувствии. Дамблдор совершает попытку вновь зазвать меня в свой кабинет, надо думать, для того, чтобы сделать очередное внушение на тему «если тебе нужна помощь, обратись за ней ко мне», но я трусливо отговариваюсь от этой перспективы большой загруженностью в учебе.

Впрочем, по сравнению с тем, как выглядит после полнолуния Ремус, мой вид можно назвать цветущим. Я прихожу к нему на следующее же утро после полнолуния, слишком обеспокоенный за него, чтобы ждать. На мой стук никто не отвечает, но дверь чуть приоткрывается, словно приглашая войти, и я нерешительно толкаю ее внутрь.

Ремус сидит за письменным столом, перед ним высится большая стопка пергаментов. Белый дневной свет, падающий из окна косыми лучами, освещает его худое изнуренное лицо, оттенком весьма напоминающее пергаментные листы, безжалостно очерчивает ранние морщины и выхватывает седину в волосах. Оборотень поднимает на меня взгляд, улыбается приветливо и устало одновременно, как умеет он один, и мне вдруг совершенно не к месту приходит в голову, что, наверное, одна из таких улыбок Ремуса и заставила в свое время мародеров стать анимагами. «Мои друзья придумали нечто такое, отчего мои трансформации стали самыми счастливыми днями моей жизни», – звучит у меня в голове его мягкий голос. Они сумели превратить для Ремуса луну из проклятия в дар, и я многое отдал бы за то, чтобы суметь сделать для него что-то подобное.

– Не стой на пороге, Гарри, проходи, – говорит он. – Прости, но, видно, сегодня из меня не слишком-то радушный хозяин.

Ремус виновато пожимает плечами, словно извиняясь за свое самочувствие, и я торопливо прикрываю за собой дверь и подхожу к столу. Вблизи оборотень кажется еще более усталым и бледным, и вместе с беспокойством я испытываю легкую злость на него за то, что он не может просто как следует отдохнуть. Можно подумать, что у него есть силы на то, чтобы проверять эти дурацкие сочинения.

– Знаешь, думаю, это может и подождать, – говорю я, кивая на кипу пергаментных листов. – Пойми меня правильно, Рем… – тут я осекаюсь, – эээ, в смысле, профессор Люпин…

– Все в порядке, Гарри, – говорит оборотень, и я без труда могу заметить его тщательно скрываемую улыбку. – Ты можешь звать меня по имени, если хочешь.

– Хорошо, – легко соглашаюсь я. – Так вот, Ремус, мне кажется, что тебе надо отдохнуть. Профессор Дамблдор сказал мне, что ты болен, и что-то не похоже, чтобы тебе стало лучше. Так что оставь пока свои сочинения и отдохни, ладно?

Я чувствую себя по меньшей мере Молли Уизли, пока говорю все это, а Ремус смотрит на меня ласково и чуть улыбаясь, как родитель на пытающегося заботиться о нем десятилетнего ребенка.

– Гарри, я ценю твое беспокойство за меня, но я справлюсь, поверь. Я не хочу слишком отставать от программы, поэтому уже завтра планирую приступить к урокам. А эти сочинения сами по себе не проверятся, так что...

– Проверятся, – упрямо заявляю я, отодвигая пухлую пачку сочинений на дальний конец стола. – А ты пока приляг на диван. Я заварю тебе чаю, если хочешь.

Оборотень выглядит сбитым с толку моей настойчивостью.

– Хмм… Видишь ли, у волшебства тоже есть свои ограничения, я не могу просто взмахнуть палочкой, чтобы все ошибки исправились сами собой, – терпеливо начинает он, но я его перебиваю.

– Ремус, не говори ерунды, я и сам знаю, что не существует заклинаний для проверки сочинений. Я сам могу проверить их за тебя. Что у тебя здесь?

Я принимаюсь деловито копаться в работах студентов, а Ремус выглядит слишком ошеломленным самой идеей, чтобы ответить.

– Феи? Вот и отлично! Ты сам мне все про них рассказывал, так что никаких проблем, – я сияющее улыбаюсь и как бы между прочим подталкиваю оборотня к дивану, а сам по-хозяйски сгребаю сочинения студентов в охапку и заваливаюсь с ними в кресло.

Поначалу оборотень пытается протестовать, но я непреклонен, поэтому вскоре он сдается. Я чуть слышно скриплю пером, отмечая ошибки, на диване тихонько посапывает задремавший под теплым пледом Ремус, размеренно тикают часы на стене, и я чувствую себя уютно и спокойно ровно до того момента, как от двери доносится резкий, требовательный стук. В следующую секунду она распахивается, словно посетитель не считает нужным получить разрешение войти, и на пороге возникает Северус Снейп собственной персоной. Слизеринский декан медленно обводит взглядом сонно моргающего Ремуса, меня, так и застывшего с занесенным над чьей-то работой пером. Его лицо при этом ничего не выражает, но я чувствую, как температура в помещении стремительно понижается на несколько градусов.

– Северус, доброе утро, – говорит Ремус, и вид у него при этом несколько удивленный. – Не ожидал, что ты сегодня зайдешь.

– Директор выразил опасения, что тебе может понадобиться Укрепляющее зелье, – сухо сообщает Снейп и ставит стакан с зельем на журнальный столик рядом с диваном. При этом он умудряется сунуть свой любопытный нос в мои пергаменты, и губы его кривятся от неприязни. – Люпин, я бы не советовал тебе доверять Поттеру даже проверку работ первокурсников: едва ли у него хватит на это квалификации. Смотри, как бы кто не подумал, что ты пренебрегаешь своими обязанностями преподавателя.

– Благодарю за беспокойство, Северус, но уверен, что Гарри справится, – мягко говорит Ремус, поднимая со стола стакан. – Он прекрасно изучил эту тему.

– Да неужели? – ноздри Снейпа чуть раздуваются и он бесцеремонно вырывает у меня из рук пергаментный свиток, на проверке которого я остановился. Бегло просматривает, и, зацепившись глазами за одну из строчек, издает презрительное хмыканье. – Полагаю, если бы это и в самом деле было так, то мистер Поттер знал бы, что ментальный сигнал фей непосредственно воздействует лишь на височную долю мозга, и не пропустил бы столь вопиющую ошибку.

– Только при прямой леггилиметивной атаке, – холодно возражаю я, вырывая пергамент у него из рук. – В остальных случаях фея воздействует на все нервные центры и на рефлексы, так что не вижу поводов снижать оценку за такую интерпретацию. Занимались бы вы лучше своими зельями, профессор.

Последняя фраза звучит откровенно по-хамски, но я слишком взбешен его идиотскими придирками к Ремусу, чтобы смолчать. Оборотень, впрочем, явно не поощряет мою тактику поведения.

– Гарри, не думаю, что мистер МакДугал имел в виду именно это, когда писал в своем сочинении про рефлексы, – примиряющее говорит он. – Так что нет нужды защищать его перед профессором Снейпом.

Снейп выглядит взбешенным до крайности, даже неизвестно, от чего сильнее – от моей дерзости или невразумительной попытки оборотня его защитить. Но в теплых глазах Ремуса читается укор, и этого вполне хватает для меня, чтобы пойти на попятный.

– Простите меня, профессор, – коротко говорю я. – Я погорячился.

Но Снейп не кажется удовлетворенным этим извинением. Он скользит по мне таким брезгливым взглядом, словно при нем осмелился заговорить флоббер-червь, затем с почти нескрываемым сарказмом желает Ремусу скорейшего выздоровления, после чего вылетает из комнаты, и полы его мантии при этом развеваются наподобие крыльев летучей мыши.

– И все-таки он неправ. Ну, насчет височной доли, – зачем-то говорю я, разрывая повисшую в комнате тягостную тишину. Но ощущение, что я наговорил сегодня лишнего, так и не пропадает, поэтому я спешу перевести разговор на что-нибудь еще. – Снейп сам варит тебе Укрепляющее зелье? Почему его нельзя получить в больничном крыле?

– У этого зелья специальный состав, обычное Укрепляющее мне не слишком-то поможет, – говорит Ремус со слабой улыбкой. Он делает несколько глотков из принесенного Снейпом стакана и чуть кривится.

– Мерзкое? – сочувственно спрашиваю я.

Ремус кивает и устало откидывается на мягкую диванную подушку. Я осторожно забираю у него из рук пустой стакан из-под зелья, и оборотень снова погружается в сон, все еще слишком утомленный. И даже снейпово Укрепляющее зелье ни черта не помогает, со злостью думаю я. Только поит людей всякой гадостью без толку.

Я провожу в кабинете Ремуса еще где-то час – именно столько требуется для того, чтобы покончить с проверкой сочинений, затем водружаю стопку пергаментных листов на письменный стол и подхожу к двери. Уже на пороге что-то заставляет меня обернуться, но Ремус по-прежнему спит, даже во сне беспокойно нахмурив брови.

– Спи, Ремус, – негромко говорю я, хотя оборотень, конечно, меня не слышит. – Хотел бы я, чтобы ты поправился.

Затем я выхожу из кабинета и тихонько прикрываю за собой дверь.