Глава 39. Вопрос доверия. 3 страница

– В чем дело? Только не говори, что эта мысль никогда не приходило тебе в голову, потому что… – начинаю я, но Ремус перебивает меня.

– Послушай, Гарри, есть одна вещь… – он будто бы говорит через силу, и на его лице возникает странное, почти болезненное выражение. – Я должен был рассказать тебе уже давно, я… Мы с Дамблдором хотели поговорить с тобой о чем-то важном сегодня вечером, что скажешь?

Сказать, что я сбит с толку, значит не сказать ничего.

– Если у тебя есть, что сказать мне – прекрасно, говори. При чем тут Дамблдор? – Тут у меня возникает неприятное подозрение, и я поспешно уточняю: – Надеюсь, это никак не связано с тем, что произошло в кабинете Снейпа на прошлой неделе?

– Нет, что ты, это тут совершенно ни при чем, – поспешно отвечает Ремус. Слишком поспешно. Я прищуриваю глаза, готовясь задать очередной вопрос, который помог бы мне вывести оборотня на чистую воду, и мы оба вздрагиваем от низкого гонга, разносящегося по замку в знак начала очередного урока.

Дверь классной комнаты со стуком распахивается, впуская студентов, и они один за другим заходят в класс, рассаживаясь по местам, переговариваясь и шумя, приветствуя Ремуса, который кивает им со своей вечной мягкой улыбкой. Они не здороваются со мной, но по какой-то причине уже и не поглядывают настороженно и подозрительно, как раньше. Я успеваю только подумать, что это можно назвать в некотором роде достижением, а в следующую секунду у меня уже не остается почти ни одной связной мысли, потому что среди студентов я вижу Джинни Уизли.

Солнечные лучи пляшут на ее рыжих волосах янтарными всполохами, она садится совсем близко, на первую парту у окна, в окружении подруг, не переставая о чем-то разговаривать с ними ни на минуту, смеясь так беззаботно и легкомысленно, как не смеялась на моей памяти никогда – задорно, чуть откидывая назад голову. Как она могла бы смеяться и в моем прошлом, если бы никогда не видела смерти Билла и Фреда, если бы не находила на своем первом курсе дневник Тома Риддла и не впитывала бы день за днем его мысли, его ядовитые желания, как могла бы смеяться, если бы никогда не отнимала чужую жизнь.

Поэтому я смотрю на Джинни Уизли, здесь и сейчас, и думаю, что мог бы попытаться. На этот раз я мог бы попытаться, даже если она уже не та Джинни, которую я знал, даже если, черт возьми, в этой реальности она изменилась даже сильнее Рона и Гермионы, неважно, в какую сторону, я все равно попытаюсь, потому что слишком многое ей задолжал.

– Боггарты, – говорит тем временем Ремус, – совершенно бессильны против смеха. Нападая, они ищут в вас затаенные страхи, вытаскивают на поверхность ночные кошмары, заставляют увидеть вещи, о которых вам страшно даже подумать, и этом их оружие. Но как только вы обращаете свои страхи в смех, вы становитесь бесстрашными, и боггарт лишается всякой власти над вами. Я хочу, чтобы сейчас вы все подумали о том, чего боитесь и как сделать это смешным, а потом мы с Гарри выпустим боггарта. Будьте осторожны, этого не так просто одолеть! Итак, кто хочет попробовать первым?

Желающих много, хоть пруд пруди. Еще бы, Ремус сам сказал, что это последние из его студентов, еще не видевшие боггарта: должно быть, им уже давным-давно во всех красках рассказали про этих привидений, и теперь всем не терпится попробовать одолеть их. Разгорается ожидаемая перепалка, и Ремус, слегка обескураженный таким поворотом событий, начинает вызывать студентов по списку.

Поначалу все идет как по маслу: Ремус рассказывает, как победить боггарта и называет первое имя, я открываю сундук, и оттуда на четверокурсника Ральфа Беркли выходит, шатаясь и источая зловоние, с лицом, застывшим в предсмертном оскале, живой мертвец. Его лицевые мышцы кое-где прогнили настолько, что сквозь них виднеются желтовато-белые кости и зубы, глаза наполовину вытекли из глазниц, и один только вид чудовища вызывает физическую тошноту. Девчонки визжат, Ральф на секунду в ужасе цепенеет, но почти сразу же направляет на боггарта волшебную палочку и твердо произносит: «Риддикулус!». Ноги зомби подкашиваются, будто бы в них совсем нет костей, он начинает заваливаться на пол, нелепо размахивая руками, и в потоке общего хохота Ремус называет следующее имя. Студенты выходят вперед один за другим, и боггарт успевает принять облик гулля, у которого выпадают зубы и он больше не может никого укусить, затем Грима, который вдруг начинает линять и менять окраску на темно-рыжий, превращаясь во вполне заурядного бродячего пса, даже героя одного из маггловских фильмов ужасов. А потом ему на встречу выходит побледневший от страха Мэттью Рут, и боггарт с хлопком принимает облик оборотня – огромного, с оскаленными белыми клыками и янтарными глазами, горящими яростью и безумием.

На секунду, не больше, всего на секунду, но мне хватает и этого, чтобы заметить, все присутствующие, даже Ремус, переводят взгляд на меня, потому что думают, что привидение запуталось, что оборотень должен был оказаться моим боггартом, а не Рута. И в эту самую секунду оборотень-боггарт бросается прямиком на Мэттью, который стоит на месте, оцепенев, зажав в кулаке волшебную палочку, но, похоже, вовсе не собираясь ею воспользоваться. Студенты отшатываются в стороны, словно забыв, что оборотень – это все лишь боггарт, что над ним положено смеяться, и Ремус, только слегка побледневший, но по-прежнему собранный и решительный, бросается навстречу привидению, готовый взять его на себя.

Вот только черта с два я позволю ему демонстрировать студентам, как боггарт-оборотень трансформируется прямиком в боггарта-луну, думаю я, он должен быть полным безумцем, чтобы сделать подобное, он мог бы разве что еще табличку на себя повесить для полноты картины. А потому вставая между скалящем огромные клыки и издающим низкое рычание привидением и Ремусом, я злюсь, по-настоящему злюсь на Ремуса, потому что так уж вышло, что здесь либо он, либо я.

Этот оборотень, он до ужаса похож на того, что убила Силенси шесть лет назад, отмечаю я, глядя в прищуренные желтые глаза то мгновение, когда мы со зверем оказываемся один на один. Жаль только, что я совершенно не боюсь оборотней.

Раздается хлопок, и боггарт искажается, вытягивается вверх, медленно принимая облик дементора. В классе в мгновение ока становится темно и холодно, так холодно, что у меня мурашки идут по коже. Дыхание с хрипением вырывается из легких дементора, он делает медленный шаг вперед, протягивая ко мне скользкую, покрытую струпьями руку, и в глазах у меня мутнеет от надвигающейся слабости и дурноты, а в ушах нарастают крики многих и многих людей, предсмертные крики, которые я не желаю слышать.

– Нет!

Я падаю на колени, а дементор склоняется надо мной и скидывает капюшон мантии, обнажая черную зияющую воронку, вытягивающую из людей их души.

Это боггарт, всего лишь боггарт, говорю я себе, цепляясь за остатки сознания и отчаянно пытаясь представить его смешным. Вот только одного воображения недостаточно, чтобы справиться с боггартом, тут нужно заклинание, и Ремус словно читает мои мысли, потому что в следующую секунду оказывается прямиком позади меня и негромко произносит: «Риддикулус». Повинуясь моему воображению, страшная непроглядная воронка на лице дементора срастается краями, и он резко выпрямляется, принимаясь беспокойно ощупывать руками собственную голову в поисках рта. Я не знаю, не могу понять в этот момент, смеюсь ли сам, но студенты смеются, и для боггарта это становится уже чересчур – он с хлопком взрывается, растворяясь в воздухе.

Еще секунда – и в помещении восстанавливается нормальная температура, а сквозь окна ровным потоком льется свет солнечного зимнего утра. Руки у меня дрожат и ноги тоже, поэтому поднявшись, я почти сразу же приваливаюсь к учительскому столу, ожидая, пока слабость отступит. Ну же, убеждаю я себя, это был боггарт, всего лишь чертов боггарт, ну что же ты, в самом деле.

Ремус ничего не говоря выходит в подсобку, а студенты обращают на меня полные любопытства взгляды.

– Что это было? – выпаливает Ральф Беркли.

Я не успеваю ответить, потому что Ремус почти сразу же возвращается, и в руках у него плитка шоколада.

– Дементор, мистер Беркли, – коротко говорит он, и по его сухому голосу я не могу понять, что он думает об этом на самом деле. – Это был дементор.

Оборотень молча вкладывает мне в руку кусок шоколада, затем раздает шоколад студентам, оставляя кусочек для себя, и говорит:

– Съешьте, после встречи с дементором советуют есть шоколад, помогает унять слабость.

– Он подействовал и на остальных? – бездумно спрашиваю я, запихивая в рот свой кусок шоколада, в то время как студенты смотрят на неожиданное угощение с заметным недоумением.

– Да, он подействовал на всех, – отвечает оборотень. – Почему это тебя удивляет?

– Не знаю, Ремус, – я пожимаю плечами. – Это же был мой боггарт.

– Тем не менее, в тот момент он физически был дементором. Боггарты, разумеется, не способны полностью повторить магические способности существ, в которых превращаются, именно поэтому они почти никогда не бывают смертоносными, но определенные свойства дементора этот боггарт продемонстрировал вполне отчетливо.

Я киваю в знак того, что понял, и некоторое время мы молча едим шоколад, и Ремус почти не сводит с меня обеспокоенного взгляда.

– Профессор Люпин, а вы расскажете нам про дементоров? – вдруг спрашивает Эмма Пауэлл – красивая девочка с длинными темными косами, которая сидела прямиком рядом с Джинни, когда все только зашли в класс, да и теперь стоящая рядом с ней, из чего я делаю нехитрый вывод, что они подруги.

Ремус оглядывает любопытные лица сгрудившихся вокруг него студентов, готовых ловить каждое слово, вздыхает и говорит:

– Дементоры – одни из самых отвратительных созданий Магического мира. Они процветают там, где царят упадок и отчаяние. Они питаются счастьем, надеждой, верой – словом, самыми светлыми человеческими эмоциями, поэтому в присутствии дементора кажется, что счастье ушло из мира навсегда.

Всех передергивает, потому что воспоминание о встрече с боггартом-дементором еще слишком свежо.

– Никогда раньше не слышал о дементорах, – подает голос Ральф Беркли, – хотя мой отец работает в отделе контроля за магическими существами Министерства магии. Они что, до ужаса редкие? Когда в последний раз дементоры нападали на волшебника?

Ремус отчего-то мнется, и вместо него говорю я:

– Дементоры не нападают на волшебников просто так, они сотрудничают с Министерством магии. – Во взглядах студентов читается недоумение, и я поясняю: – Они охраняют Азкабан, поэтому почти все, кому выпадает участь быть заключенными там, скорее предпочли бы смерть.

Вот теперь они потрясены, даже шокированы, прямо как я когда-то давно, когда узнал, сколь незавидная участь выпадает преступникам в Магическом мире. Бедняга Сириус, он выносил это дольше, чем я хотя бы в силах себе представить.

Переварив поступившую информацию, студенты начинают наперебой спрашивать Ремуса, научит ли он их сражаться с дементорами, но тот отвечает, что заклинания для борьбы с этими существами относятся к высшей магии, которую не проходят в школе, и, кроме того, ему ни за что не удастся доставить в школу дементора, чтобы у них было наглядное пособие.

До конца урока остается совсем немного времени, поэтому Ремус дает студентам домашнее задание, и с ударом колокола все они выходят из класса, взволнованно переговариваясь о том, как прошло занятие.

Мы остаемся одни, и я зябко обхватываю себя руками, пытаясь справиться с ознобом. Тишина вокруг нас с Ремусом растет и сгущается, и я не выдерживаю первым.

– Ну же, валяй, спрашивай.

Я же вижу, как ему не терпится это сделать.

– И что я услышу в ответ, если спрошу тебя, почему твой боггарт – дементор? – спрашивает Ремус. – Что ты читал о них, верно?

В его голосе – горечь, и это злит, потому что Ремус не имеет права вызывать меня на откровенность, ведь он и сам сейчас ничем не лучше меня. А что я услышу, если спрошу вас, профессор, почему ваш боггарт – луна? Что вы скажете мне на это?

– Да, наверное, я читал о них, или от кого-то слышал, какая разница? – говорю я, проглатывая готовый сорваться с языка вопрос. – Как я вообще могу отвечать за то, какую форму принимает боггарт при встрече со мной?

– И ты знаешь про Азкабан, что его охраняют дементоры, – вполголоса замечает Ремус, и я не понимаю, в чем он пытается меня обвинить.

– Да, знаю, и что с того? Никто, в общем-то, не делает из этого большого секрета.

– Но стараются не афишировать, – говорит оборотень. – Как ты и сказал, дементоры, гнусные твари, сотрудничающие с Министерством магии… Гадко, – он морщится, чуть улыбаясь, и я тоже фыркаю.

– Гадким это становится, только когда открывается обозрению широкой общественности, а так все сойдет, пока цель оправдывает средства, верно? Ну и упыри сидят в этом вашем Министерстве магии.

Я качаю головой, думая о том, что некоторые вещи не меняются никогда. Ремус ничего не отвечает, а я вспоминаю о том, что он сказал мне до того, как пришли студенты, что у них с Дамблдором снова есть ко мне какой-то разговор.

– Ремус, я не пойду сегодня к Дамблдору, – говорю я, и улыбка на лице Ремуса, вызванная моими словами про Министерство, сходит на нет.

Я не готов, только не теперь, уж точно не после утренней встречи с Фиренцом и боггартом-дементором, после которых я настолько на взводе, что у меня едва ли хватит концентрации для очередной беседы с директором.

– Почему тебе так не нравится профессор Дамблдор? – напрямик спрашивает оборотень, нахмурив брови. – Он делает для тебя все, что может, уж поверь мне, я знаю его уже давно и могу сказать, когда он по-настоящему о ком-то заботится. Он желает тебе добра.

– Я знаю, Ремус, – говорю я, выжимая из себя насквозь фальшивую улыбку. – Я правда знаю это и я благодарен Дамблдору за то, что он делает. Просто не настроен сегодня на серьезные разговоры. Так что там с твоими бесами? Нам лучше не терять времени и подготовиться к следующему уроку, если ты не против.

Ремус неохотно кивает, оставляя эту тему, и следующие несколько часов мы с ним почти не разговариваем, потому что все наши силы уходят на то, чтобы поспевать следить за бесами, которые, засидевшись в клетках, проявляют невиданное проворство, едва оказавшись на свободе. Студенты после занятия покидают класс порядком взмокшие, тяжело дыша, но довольные и полные энергии. Я знаю, как это бывает, когда победа зависит от твоей реакции и способности быстро выкрикнуть нужное заклинание, когда адреналин бурлит в крови и кажется, что ты способен на все. Так что Ремус, в общем-то, прав, бесы благодаря их прыткости и устойчивости ко многим заклятиям – лучшее, на чем можно отточить навыки в заклятиях, за исключением разве что дуэлей. Однако к тому времени, как заканчиваются уроки, я буквально с ног валюсь от усталости.

Я чувствую себя странно, когда выхожу из кабинета Ремуса. Меня слегка пошатывает, будто бы от слабости, и озноб тоже так до конца и не проходит, и я не могу припомнить, чтобы короткая встреча с одним-единственным дементором сказывалась на мне так сильно. Кроме того, он не был настоящим дементором, напоминаю я самому себе. Это был всего-навсего боггарт.

Тем не менее, я не спешу уединиться в своей комнате, потому что у меня еще остаются кое-какие дела. Мне явно не стоит рассчитывать на помощь кентавров, уж точно не после разговора с Фиренцом. Но последние дни, когда я изо всех сил пытался раскопать хоть что-нибудь про магию духа самостоятельно и раз за разом заходил в тупик слишком ясно дали мне понять, что в одиночку я не справлюсь. А потому я решаю обратиться к единственному человеку в Хогвартсе, который сможет мне хоть чем-то помочь.

Гермиона оказывается предсказуемой: она сидит в библиотеке, с головой погрузившись в книги, в изобилии разбросанные по столу, и вид у нее усталый. Кроме нее в библиотеке нет никого, даже настойчивые равенкловцы уже разошлись, решив дать себе немного отдыха перед сном, а мадам Пиннс и вовсе спит за своим столом, откинув голову назад и чуть похрапывая. Но Гермиона всегда отличалась от других.

Услышав мои шаги, она поднимает на меня взгляд, и в ее лице мелькает удивление.

– Гарри? Привет. Не ожидала тебя здесь увидеть.

Я пожимаю плечами, потому что не могу сказать того же.

– Я искал тебя, – напрямую говорю я, не желая тратить время на приветствия и ходьбу вокруг да около. – Я много думал о том, что ты сказала мне тогда, о том, что тебе нужна моя помощь. Не хочешь прогуляться по коридорам?

Гермиона лишь кивает, тут же становясь деловой и собранной, и с нее в мгновение ока слетает вся сонливость. Несколькими стремительными движениями волшебной палочки она возвращает книги по библиотечным стеллажам, заталкивает пару книг в свою сумку и кивает мне, показывая, что готова идти.

– Почему ты сидишь в библиотеке совсем одна? – спрашиваю я, пока мы один за другим пересекаем освещенные факелами коридоры замка. – На мой взгляд, если вы с Уизли вместе занимаетесь какими-то исследованиями, не совсем честно, что ты выполняешь всю работу сама.

– Рон сейчас на тренировке вместе с остальной командой, – отвечает Гермиона, бросая обеспокоенный взгляд в темное окно, за которым бушует ветер и вьюга. – В субботу матч с Хаффлпаффом, у них совсем немного времени, чтобы как следует подготовиться, они тренируются почти до ночи.

Я киваю и больше ничего не спрашиваю, и Гермиона тоже ничего не говорит, поэтому оставшийся путь мы идем молча.

Мы приходим в западную галерею, соединяющую две хогвартских башни друг с другом. По обеим сторонам от нас окна – высокие, отделенные от пола низкими подоконниками и продолжающиеся до самого потолка. Здесь очень холодно, гораздо холоднее, чем в остальном замке, даже холоднее, чем в подземельях. Дыхание вырывается у меня вместе с облачками пара, и я плотнее запахиваюсь в манию, жалея о том, что у меня нет при себе утепленной уличной мантии или хотя бы шарфа, чтобы согреться. Снаружи уныло завывает ветер, попавший в плен и бьющийся меж замковых стен. Он со стуком бросает в закрытые окна пригоршни снега, молочно-белые на фоне обволакивающей весь замок вязкой и непроглядной декабрьской ночи. Свет факелов неровно колеблется от сквозняка, создавая ощущение чего-то мрачного, гнетущего и почти зловещего. Зато здесь совершенно нет портретов, которые могли бы нас подслушать.

Гермиона не задает никаких вопросов о том, почему я выбрал для разговора такое место, просто останавливается возле одного из подоконников, достает из сумки небольшой стеклянный сосуд, как для зелья, водружает его на подоконник и наколдовывает в нем волшебный огонь. Некоторое время мы молча смотрим на крошечный огонек, запертый в банке, и каким-то образом он делает это гнетущее место почти уютным. Волшебный огонь всегда удавался Гермионе на славу.

– Так ты передумал, Гарри? – спрашивает Гермиона, отрывая взгляд от волшебного огонька и глядя прямо на меня. – Ты будешь помогать нам с Роном в поисках книг?

– Да, я помогу тебе и твоему бойфренду, – отвечаю я, и на лице Гермионы проступает радость, которая впрочем, почти сразу же сменяется разочарованием, когда я добавляю: – Не просто так, разумеется.

– Ну конечно, – кивает Гермиона, – конечно же, ты не стал бы ничего делать просто так. Итак, чего ты хочешь взамен?

Я не знаю, какого ответа ожидает Гермиона, но она смотрит на меня с вызовом, высоко вздернув подбородок, и в ее глазах теперь читается почти презрение, будто бы я начал это первым. Мне оказывается неожиданно трудно выносить этот взгляд, и потому я смотрю вдаль, на сумрачную неприятную галерею, стекла которой тихонько дребезжат от бушующего за окном ветра, по-прежнему чувствуя озноб и слабость, словно где-то поблизости, за самой границей видимости все еще маячит боггарт-дементор. Я болен, вдруг понимаю я. Это не усталость после встречи с дементором и сегодняшних занятий с ремусовыми студентами, это жар – я, наверное, слишком замерз сегодняшней ночью в Запретном лесу, и теперь мысли у меня немного путаются от подступающей горячки.

Я просто хочу закончить это поскорее, а потому говорю:

– Знаешь, я тоже в некотором роде кое-что ищу. А ты, кажется, неплохо продираешься сквозь древние фолианты, и поэтому я решил, что покуда я буду доставать для тебя книги из Запретной секции, будет неплохо, если ты окажешь мне ответную услугу и найдешь кое-какую информацию для меня, что скажешь?

– Так что ты ищешь? – спрашивает Гермиона, и я радуюсь, что она вот так вот сразу перешла к делу, потому что это значит, что этот неприятный разговор не затянется надолго.

– Прежде, чем я скажу тебе, я хочу поставить одно условие, – говорю я. – Никому ни слова. Неважно, согласишься ты сейчас или откажешься, но я не хочу, чтобы об этом знала хоть одна живая душа. Я не хочу, чтобы ты заговаривала об этом с Роном, или с преподавателями, или с Дамблдором – ни с кем, ладно?

– Конечно же, я никому не скажу, – говорит Гермиона, и выглядит при этом задетой, словно само подозрение, что она может не удержать язык за зубами, кажется ей оскорбительным. – Я обещаю. Так что ты ищешь?

– Магию духа, – говорю я, невольно затаив дыхание: мне вдруг приходит в голову, что Гермиона – первый человек, с которым я вообще об этом заговорил. – Хоть что-нибудь о магии духа, неважно, что. Газеты, легенды, сказки – любые упоминания.

– Магия духа? – переспрашивает Гермиона, наморщив лоб, будто бы пытается что-то припомнить. – Зачем тебе это?

– Я не спрашиваю тебя о твоих причинах, верно? Значит, будет по крайней мере честно, если ты не будешь расспрашивать меня о моих. – Гермиона сердито поджимает губы, поэтому я добавляю уже мягче: – Но это важно для меня, правда. Я буду рад, если ты поможешь.

Я выжидающе смотрю на нее, но Гермиона ничего не отвечает. Вместо этого она переводит взгляд куда-то за мое плечо, и ее лицо стремительно бледнеет.

– Он все знает! – шепотом говорит она, и в ее голосе страх мешается с обвинением. – Теперь меня могут исключить из школы за то, что я незаконно пыталась добраться до книг из Запретной Секции! Это ты обо всем рассказал?

Я оглядываюсь назад и едва сдерживаю разочарованный возглас: сквозь длинную галерею по направлению к нам идет Альбус Дамблдор собственной персоной, и его длинная борода и мантия глубокого синего цвета развеваются от сквозняка, а седые волосы в блеклом свете факелов кажутся почти серебряными. Мерлин, как не вовремя!

Я снова поворачиваюсь к Гермионе:

– Не глупи, конечно же, он ни о чем не знает. Просто веди себя естественно, хорошо? Не бойся. Если нам повезет, он ничего и не заподозрит.

Директор приближается к нам вплотную, и я почти неосознанно делаю небольшой шаг вперед, заслоняя от него Гермиону. Дамблдор смотрит прямиком на меня, чуть склонив голову, и в его очках-полумесяцах крошечными чертиками пляшут отблески от волшебного огня, наколдованного Гермионой.

– Добрый вечер, директор, – первым киваю я, неожиданно почувствовав себя слишком напряженным, чтобы дождаться приветствия Дамблдора.

– Добрый вечер, Гарри, мисс Грейнджер, – благодушно кивает Дамблдор в ответ, пронзительно оглядывая нас сквозь свои очки-половинки.

– Здравствуйте, профессор Дамблдор, – тихо произносит Гермиона откуда-то из-за моей спины.

Я молча смотрю на директора, ожидая, когда он прояснит цель своего появления, но Дамблдор не спешит облегчать мне задачу.

– Сегодня крайне приятный день для прогулок, вы так не находите? – издалека начинает он, окидывая нас безмятежным взглядом ясных голубых глаз. – Я только вышел из своего кабинета, и ноги сами собой понесли меня побродить по хогвартским коридорам, чтобы по-стариковски предаться воспоминаниям о временах беззаботной юности, перекинуться парой слов с портретами… Просто удивительно, как многое теряешь, пока сидишь в кабинете, уткнувшись носом в бумаги, – Дамблдор переводит взгляд на темное окно, рассеянно наблюдая за тем, как крупные хлопья снега кружатся в танце и тают, натыкаясь на неприступное стекло, и в его глазах мелькает нечто, похожее на сожаление. Затем он снова поворачивается к нам, и лицо его озаряет привычная лукавая улыбка, когда он добавляет: – Впрочем, мне пришлось отклонить предложение Сэра Кэдогана, вызвавшего меня на дуэль. Поймите меня правильно, но что станут творить студенты, если даже директор устроит дуэль посреди коридора?

Он задорно подмигивает нам, словно предлагая оценить шутку, и Гермиона из-за моей спины даже выдавливает нечто вроде смешка, но мне отчего-то не до веселья. Я задаюсь вопросом, что заставляет директора вести себя на людях столь… чудаковато. Это располагает, конечно. А еще заставляет окружающих считать его куда безобиднее, чем он есть на самом деле. И, наверное, Дамблдор выбирает такую манеру поведения по обеим причинам сразу, а может, находит еще десяток-другой куда менее очевидных поводов. Но кто я такой, чтобы винить других за маски, которые они выбирают?

– Вы что-то хотели, профессор? – без улыбки спрашиваю я, и лукавые искорки пропадают из глаз директора так же быстро, как и возникли.

– Совершенно верно, Гарри, – говорит Дамблдор. – Я надеюсь, мисс Грейнджер нас извинит, но я хотел бы пригласить тебя на вечерний чай в свой кабинет, чтобы обсудить некоторые вопросы. Если ты, конечно же, не против.

Ну да, думаю я, не так-то просто отказать Дамблдору, покуда он нацелился на разговор. Но в этом нет ничего нового, верно? Я сам подписался на это, еще тогда, в больнице, когда принял предложение директора бросить маггловский мир и уехать в Хогвартс, я ведь знал с самого начала, что все здесь вращается вокруг директора и никак иначе. А потому мне придется отодвинуть на задний план собственную усталость, и озноб, и поднимающийся жар, мне придется отложить на потом разговор с Гермионой, который чрезвычайно важен для меня, и пойти с директором, потому что ответ «нет» ему попросту незнаком. Я усилием воли подавляю внутри себя волну гнева, который закипает совершенно некстати, и мысленно даю себе команду держать эмоции под контролем. Нужно увести Дамблдора от Гермионы прежде, чем он почувствует ее нервозность, иначе мне больше не представится шанса заполучить ее помощь.

Поэтому я растягиваю губы в вежливой улыбке и говорю:

– Разумеется, профессор Дамблдор.

Гермиона выглядит порядком растерянной таким поворотом событий и едва кивает, когда я прощаюсь с ней и разворачиваюсь в сторону директорского кабинета. Я с усилием заставляю себя не вздрогнуть, когда Дамблдор кладет руку мне на плечо и говорит что-то про хогвартские теплицы, про то, что хаффлпаффцы пробили заклинанием стенку в одной из них и растения там едва не погибли, но я почти не слышу его.

В директорском кабинете светло, а стол уже сервирован к чаю. К привычному звону вращающихся серебряных приспособлений добавляется ровный гул, с которым пламя в камине пожирает сухие поленья. У меня не было времени на то, чтобы оставить где-нибудь Силенси перед визитом в директорский кабинет, но Фоукс, который выглядит так, словно готов сгореть с минуты на минуту, лишь слегка приподнимает голову, чтобы бросить на меня настороженный взгляд мутных глаз, а затем снова утыкается клювом в собственное крыло.

В самом ближнем к камину кресле, дожидаясь нас с директором, сидит Ремус. Увидев меня, он без улыбки кивает в знак приветствия и приглашающее указывает на другое кресло. Я еще раз оглядываю директорский кабинет, почти ожидая увидеть Снейпа, незаметно скрючившегося в одном из углов в своей обыкновенной манере, как одно из главных действующих лиц последних событий, но его здесь нет.

– Что здесь происходит? О чем вы хотели поговорить, директор? – спрашиваю я у Дамблдора, исподтишка поглядывая на Ремуса.

Что у него на уме? Очевидно же, что дело в Ремусе. Это он пошел к Дамблдору, чтобы вызвать меня на этот официальный разговор, потому что знает, что я не смогу избежать обсуждения всей той ерунды, которую оборотень считает моими проблемами, при директоре. Только вот вряд ли Ремус знает, что при директоре я не могу еще и в открытую лгать, я не настолько силен в легглименции, а это уже может стать моей настоящей проблемой.

– Присаживайся, Гарри. Сегодня ты мой гость, выпей чаю, – участливо говорит Дамблдор, ненавязчиво подталкивая меня к столу и занимая оставшееся кресло.

Я усаживаюсь за стол между директором и Ремусом, чувствуя себя застигнутым врасплох. Чтобы чем-то занять руки, я беру чашку с крепким бергамотовым чаем. Но стоит мне поднести ее к губам, как в нос ударяет смутно знакомый запах, едва различимый, который я без труда мог бы спутать с излишне терпким листом бергамота, если бы не те долгие часы, которые я провел в подземельях Снейпа, нюхая ингредиенты. Успокаивающая настойка? К чему, интересно, Дамблдору меня успокаивать?

Под пристальным взглядом директора я чуть прикасаюсь к чаю губами и отставляю чашку в сторону, выжидающе переводя взгляд с Ремуса на директора и обратно.

– Итак, о чем вы хотели поговорить, профессор Дамблдор, профессор Люпин? – спрашиваю я, стараясь изобразить на лице вежливое любопытство.

Дамблдор бросает короткий взгляд на мой едва тронутый чай, но ничего не отвечает. Я откидываюсь на спинку кресла и складываю руки на груди, чувствуя на себе перекрестие взглядов. Да что же, черт побери, здесь происходит? Ремус очевидно колеблется, словно собирается сделать что-то, что ему совсем не по нутру, а Дамблдор выглядит спокойным и собранным, даже решительным. Я устремляю взгляд на Ремуса, поскольку совершенно уверен, что как бы там ни было, достучаться до него будет проще, чем до директора.

– Профессор Люпин, если это как-то касается уроков по Защите… – начинаю я, но когда оборотень наконец поднимает на меня взгляд, я осекаюсь, потому что вдруг вижу в нем то, чего не видел никогда прежде, только не у того Ремуса, которого я знал. Там отчаяние, даже затравленность, которая делает его куда больше похожим на зверя, на волка в клетке, чем полная луна. За те секунды, что он молча смотрит на меня, я вдруг понимаю одну вещь, которая ускользала от меня все это время. Я понимаю, что для Ремуса – для этого Ремуса – такой взгляд привычен. Этот взгляд делает его похожим на щенка, которого так много били, что он уже не ждет от людей иного. И едва поняв все это, я беспомощно замолкаю, не в силах продолжить, уже в сотый раз неспособный отринуть идиотского чувства, будто бы я разговариваю с чужаком.