Познание и отрицание несправедливого мира 2 страница

I песне «Дон-Жуана» предшествует «Посвящение», в котором автор иронически обращается к двум Робер­там: поэту Саути и министру Каслрею. Адресуя свою поэму столпам политической и литературной реакции, Байрон уже в самом начале поэтического повествова­ния намечает две сквозные темы произведения. Одна из них — непрекращающийся на всем протяжении «Дон-Жуана» поединок с поэтами «озерной школы». Дру­гая — наступление на общественные институты Турции, России и Англии.

Затем поэт, повествуя о континентальных странах, и, казалось бы, целиком отдавшись постижению чужезем­ных нравов, нет-нет да и вставит в свои наблюдения ка­кое-нибудь замечание относительно того, как поступают англичане в тех или иных ситуациях. Иными словами, еще до того как внимание Байрона будет целиком поглощено событиями, происходящими в Англии, родина поэта станет незримо присутствовать во всех песнях «Дон-Жуана».

.Нельзя также упускать из виду и того, что сам Бай­рон в поэме олицетворяет прогрессивную Англию. Уже отмечалось, что всю поэму можно рассматривать как сюжет, состоящий из истории Дон-Жуана, многочислен­ных философских и политических отступлений автора и описаний нравов тех стран, где довелось побывать герою поэмы. В этом органическом слиянии столь раз­нородных элементов вся совокупность размышлений и оценок самого Байрона выступает как комплекс худо­жественных идей первостепенной важности. Но ведь судит о всем происходящем, о том, как жизнь течет, не кто иной, как стопроцентный англичанин. Все характе­ры' и отношения — от «Посвящения» до неоконченной XVII песни — осмысливаются с точки зрения револю­ционно настроенного англичанина. В этом вся суть: представительство автора в поэме выдает наличие иной, Неофициальной Англии. Почти все остальное — много­численные аналогии родины поэта с другими странами и образы, воплощающие светское общество, и публици­стические характеристики сильных мира сего — это Анг­лия, враждебная прогрессу, многоликий носитель миро­вого зла.

О месте автора-повествователя речь пойдет в следу­ющей главе, а здесь, видимо, целесообразнее проследить за тем, как складывается образ чуждой поэту Англии и насколько его представление о ней отличается от по­верхностных наблюдений Дон-Жуана. Внимание художника приковано к политике, быту и нравам аристо­кратических кругов общества, и было бы глубоким за­блуждением относить его многочисленные обличения KO всей Англии, хотя автор нередко использует это обозначение родной страны, чтобы указать на объект своих атак.

На протяжении всей поэмы Байрон ведет борьбу против «озерной школы» поэтов, которая предстает в «Дон-Жуане» и как целое, и расчленение (когда речь идет об отдельных ее представителях: Саути, Колридже и Вордсворте). Напомним, что свое наступление на «озерников» Байрон начал еще в поэме «Английские барды и шотландские обозреватели» и вел его до конца жизни, что нашло свое отражение в последних произведениях — «Дон-Жуане» и «Видении суда».

Байрон винит своих литературных противников а продажности, прислужничестве и по-прежнему, как в «Английских бардах и шотландских обозревателях», — в бездарности. Больше всего достается Роберту Саути, который был наиболее реакционным и наименее талант­ливым среди своих единомышленников. Надо вновь под­черкнуть, что в этой борьбе были известные издержки. Последними исследованиями Н. Я. Дьяконова убеди­тельно установила, что Байрон не во всем был объекти­вен, высмеивая Вордсворта и Колриджа. «Байрон пре­небрег тем, что «Лирические баллады» (сборник стихо­творений В. Вордсворта и С. Колриджа. — И. Д.) за­печатлели страдания английского крестьянства в один из трагических периодов его истории, что они произвели революционный переворот в английской поэзии и спо­собствовали сближению поэтического языка с живой народной речью и фольклором» '.

Спустя полтора века после ожесточенной литератур­ной войны, в ходе которой и «озерники» сами не раз не­справедливо нападали на Байрона, можно и должно спокойно и объективно взвесить, какова эстетическая ценность произведений Вордсворта и Колриджа. Но и сейчас никто не станет отрицать, что политические об­винения Байрона были обоснованы: в 10-х годах «озер­ники» не скрывали своих апологетических взглядов, про­поведовали умеренность и верноподданничество. С того времени, когда были написаны «Английские барды к шотландские обозреватели», критика «озерной школы» в произведениях Байрона углубилась. Мало того, в ос­новном она качественно изменилась. Юный Байрон от­казывал своим литературным противникам в способнос­ти создавать полноценные творения искусства, обвинял их в «детскости» мышления и в культе старины. Автор «Дон-Жуана», по-прежнему ошибочно настаивая на том, что «озерники» бездарны, вскрыл их политическую и нравственную несостоятельность. Как отмечает Н. Я. Дьяконова, уступки, которые Вордсворт и Колридж делали реакции, вызывали у них самих чувство недовольства собой. Поэтому можно понять Байрона, с одинаковой ожесточенностью воевавшего против анг­лийской системы правления и против поэтов, которые ее защищали. С его стороны это была борьба за рево­люционное искусство, за правду в литературе. Саркастические выпады против Саути, Колриджа и Вордсворта содержатся во многих авторских отступлениях, критика поэтов «озерной школы», беря свое нача­ло в «Посвящении», затем пронизывает большую часть «Дон-Жуана». С одной стороны, такая насыщенность поэмы идеями литературной борьбы может быть расце­нена как свидетельство того, что поэт, как и раньше, занимает активную, наступательную позицию. Но в этом, по-видимому, ничего нового нет. С другой сторо­ны, атаки на «озе-рников» служат для «подсоединения» «турецкого» и «русского сюжетов» к английской пробле­матике. Эта идейно-композиционная особенность поэ­мы — свежий и очень существенный момент. Беспощад­ное обличение Саути (а мы помним, что автор обруши­вается на этого поэта особенно резко) с самого начала создает атмосферу непримиримости, ко злу в «Дон-Жу­ане», и это чувствуется даже в шутливо-юмористических зарисовках гаремной жизни. Рассыпанная почти на всем протяжении поэмы характеристика «озерной шко­лы», подготавливает также полное погружение в анг­лийскую действительность, служит своего рода проло­гом к XI—XVI песням.

Супруги Амондевилл, их взгляды, тактика в отноше­ниях с различными кругами общества и внутри семьи — вот что формирует одну из главных линий «английского сюжета». До того как познакомиться с этими предста­вителями светского общества, мы уже заранее определенным образом подготовлены к встрече с ними. К графу Щ: его супруге ведут многочисленные подходы — целая система авторских оценок официальной Англии. То родина поэта каким-либо образом сопоставляется с Тур­цией, Россией и даже с островом Ламбро; то это ана­лиз литературной жизни Великобритании. Поэт внача­ле проводит многостороннее исследование действитель­ности, мысленно находясь вдалеке от своей страны. И он при этом вырабатывает в читателе однозначное — от­рицательное—отношение к английскому правительству, к социальному устройству государства, ко всем, кого вполне устраивает положение дел в королевстве.

Поскольку граф и графиня Амондевилл изо всех сил поддерживают существующий строй, то они неизбежно становятся объектом сатиры. Поэт с едкой иронией вос­производит социальный гибрид со стершимися генети­ческими признаками родовитых аристократов. Может быть, Амондевилл — особь из породы обуржуазившего­ся дворянства. А возможно, это тип, встречающийся в среде одворянившейся буржуазии. Сам граф настаи­вает на том, что он потомственный представитель эли­ты: ведь недаром же залы старинного замка украшены портретами знаменитых предков Амондевилл, а Байрон считается с этими доводами, но больше всего доверяет другим данным: интересам лорда, его взглядам и делам. Первостепенная роль отводится тому, насколько поведе­ние сэра Генри соответствует неписаным, но общепри­нятым законом среды, обычаям светского общества. А в анализе поведения Амондевилла, в свою очередь, акцент делается на том, насколько он соответствует политическому курсу правительства.

На этот счет не должно возникать сомнений. Граф со всей прямотой и последовательностью демонстрирует свою активную лояльность: в суждениях, в отношениях с высшими кругами общества, в третировании низов. Английская сдержанность и корректность должны при­дать особую значительность тому, как поступает граф в том или ином случае, и тому, как и что он говорит по поводу и без повода.

И тем не менее он примитивен и смешон. Изыскан­ные манеры слабо маскируют отвратительную чопор­ность и невероятно раздутое самомнение. А поддержка, которую он оказывает правительству, вовсе не бескоры­стна, а рассчитана на солидную мзду. Да и прямота Амондевилла обманчива:

Горячий друг свободы и не менее

Горячий друг правительства, умел

Он среднего придерживаться мнения:

И патриота качества имел.

И скромно получал вознаграждения,

Поскольку он противиться не смел

Монаршей воле (XVI, 72).

В сатирическом портрете объединены несовместимые свойства этой своеобразной особи-гибрида: единодушие с власть имущими и свободолюбие, патриотизм и извлечение выгоды из демонстративного верноподданничества. На самом деле все прекрасно гармонирует в облике аристократа, поскольку его пышные слова о де­мократических институтах Англии не имеют никакого отношения к их истинным функциям. Ведь не случайно он считает, что его страна — «идеал свободы слова, ве­ры и собраний...» (XIII, 20). Патриотизм, по его мне­нию, равнозначен служению королю и правительству. Байрон взрывает определение «горячий друг свобо­ды», посредством иронии давая понять, какова истин­ная социально-политическая позиция сатирического героя.

Очень четко разработана система критериев и оце­нок, позволяющая читателю осмыслить многомерность образа Амондевилла. Еще до того, как граф выявил свое отношение к собственности, государственному строю, привилегиям, вырисовывается его внешнеполитическая доктрина. В самых общих чертах определена и внутрианглийская стратегия аристократа, генеральная линия поведения по отношению к себе подобным и тем, кто находится на нижних ступенях социальной лест­ницы.

(…)

Абсурдность высокомерных суждений и представлений графа выявляется просто: достаточно их сопоставить с I правдивыми характеристиками английских обществен­ных нравов, развернутыми в авторских отступлениях и 1 вытекающими из поведения самого Амондевилла.

Отвратительный снобизм сэра Генри сатирически раскрыт в сценах, изображающих быт графа, и то, как он владеет своими угодьями. Внешне все выглядит очень импозантно. Готические формы дворца (аббатства), богатейшая художественная галерея, фонтан, парк — все свидетельствует о безупречном вкусе владельца. Согласно принятым нормам графу надлежит быть гостеприимным. Нет, это вовсе не естественное радушие и щедрость. Множество приглашенных: само количество приехавших в гости, независимо от того, на­сколько они близки Амондевиллу»— показатель прести­жа, а также особого рода власти в своей среде.

Амондевилл и его супруга делают все возможное, чтобы гостей занять чем-нибудь, а что касается стола, то и тут все продумано и рассчитано на то, чтобы вызватъ восхищение тонкого гурмана и показать, что Амондевиллы возвышаются над большинством. Между тем граф только лишь играет свою роль:

Я в обществе держался величаво

И благосклонно жаловал друзей

Презрением я милостью своей (XIII, 16).

Вновь и вновь он подчеркивает, что дистанция между ним и приглашенными погостить всегда сохранялась. Это чувство превосходства обнаруживается даже в том, что на столе такие блюда, каких у других нет.

В тон своему супругу ведет себя и Аделина Амон­девилл. Но, разумеется, в манерах ее есть что-то особен­ное. Байрон считает, что своеобразие поведения миледи объясняется только тем, что она принадлежит к сла­бому полу. Впрочем, он же не раз показывает, как сла­бость обращается в силу.

В главном Амондевиллы единодушны: как и ее муж, Аделина считает, что их место наверху. Она вырабо­тала свой кодекс поведения и оценок, которые удобно дополняют критерии графа. Все выглядит настолько си­стемно и логично в отношениях и поведении Амондевиллов, что людям их среды и придраться не к чему, и по­сплетничать тоже не о чем. И только автор ехидно по­смеивается над тем, как эти аристократы разыгрывают свои роли даже тогда, когда они находятся наедине друг с другом. Генри дает понять о своем превосходстве, бу­дучи сверхсдержанным, а Аделина делает вид, что всег­да готова выполнить волю супруга, но оставляет при этом за собой право на маленькую самостоятельность, на микронезависимость.

Один из примеров хорошо разыгранного перед гос­тями единодушия — покровительство «русскому» дип­ломату Дон-Жуану, который, конечно, принял гостепри­имство Амондевиллов за чистую монету и не подумал о том, что ими руководят только престижные сообра­жения.

А вот сфера деятельности Аделины: граф целиком доверил ей дирижирование гостями. Все они определенным образом сгруппированы ею: по интересам, по вза­имному притяжению, по возрасту, по положению. На приеме создается видимость самостоятельности и разно­образия маленьких человеческих формирований, круж­ков. В том и проявляется искусство хозяйки, что у гос­тей создается иллюзия свободы, между тем как все они находятся под бдительным оком графини.

Иной раз маска спадает с супругов, и тогда выяс­няется, что по существу они вполне заурядные представители среды. Лорду Генри, например, свойственна чисто буржуазная деловитость — там и тогда, где и когда вопрос касается наживы, выгоды. Вот как описано утро лендлорда:

Явились два юриста — обсудить

Залог усадьбы и покупку леса.

Любил лорд Генри тяжбы заводить

И вскоре ждал судебного процесса,

Потом пришлось свинарник посетить,

Хозяйства соблюдая интересы;

Там были свиньи самый первый сорт —

Готовил их на выставку милорд (XVI, 60).

Куда девалось прежнее величие, куда исчезло презрение ко всему обыденному! Перед нами предстал предприимчивый, ничего не упускающий Скотинин английского образца. «Высокое» и «низкое» мирно соединились в одном лице.

По своей силе смех Байрона, пожалуй, наиболее близок к тому, который раздастся в «Ярмарке тщеславия» Теккерея, где английская аристократия запечатлена в стадии агонии, б процессе еще более глубокого распада. Леди Аделина тоже порой бывает такой, какая она весть на самом деле, и обходится без подыгрывания. Это случается редко. Обычно же «патрицианским лаком •благородным была покрыта внешность Аделины» (XIII, 34). Но вот выясняется, что под толстым слоем, грима величия скрывается натура мелочная, завистливая: «Графине нравилось самой считаться интриганкой» (XIV, 63). Вот как: не только устраивать, плодить инт­риги, но слыть также их опасной зачинщицей. Такова диалектика испорченной души: принадлежать к из­бранному обществу, пользоваться особым почетом у дру­зей, в великосветских кругах и в то же время слыть человеком опасным, способным нанести удар испод­тишка.

Английская аристократка явно превзошла жестокую, своенравную Гюльбею, четвертую жену турецкого сул­тана. Женщиной Востока руководили дикие страсти и мстительность, которые можно объяснить тем, что она одновременно находилась на положении госпожи и ра­бы. В отношении Аделины Байрон не допускает ника­кой снисходительности. И чтобы придать сатирическому портрету Аделины еще большую резкость, поэт вводит контрастный образ Авроры Рэби. Внешне Аделина хо­лодна к Авроре, и мы уже знаем, что она не может скрыть внутреннего беспокойства по поводу того, что эта девушка пользуется успехом у Дон-Жуана. Но за всем этим кроется глубокое моральное неприятие, вызванное тем, что Аврора — белая ворона в среде Амондевиллов и ведет себя совсем не так, как другие гости. По по­воду множества приезжих друзей графа Байрон огра­ничивается скупыми оценками, содержащимися в зна­чащих именах: мисс Унылла, мисс Блеск, миссис Мак-Ханжес, сэр Болл-Тун, гвардеец бравый Джек Жаргон. Эти и другие обозначения типов, и характеров дают из­вестное представление о среде, в которой Амондевиллы чувствуют себя как рыбы в воде. Для автора, рассмат­ривающего этот «аквариум», его обитателя выступают как воплощение социального и морального уродства. По замыслу Байрона, сюжет поэмы строился так, чтобы дать крупным планом только самых опасных хищников. Остальные же только названы. Но и этого достаточно, чтоб представить себе светское общество в миниатюре и то явное несоответствие его вкусам и нормам, кото­рым отличается поведение независимой Авроры.

Вопреки своей неотразимости первым должен был Дон-Жуан испытать на себе силу достоинства Авроры, которая не ответила ему быстрым согласием пойти на все, как это делали ее предшественницы. И «к фейер­верку светской болтовни Аврора оставалась безучастна» {XVI, 105). Автор с любовью описывает ее необычность, непохожесть на других девиц. То, что является конт­растом светскому обществу, не может не обладать при­влекательной силой, даже внутренней красотой: «Сияя простотой, она была, как светлое теченье» (XI, 35). Да, в мутных водах среды Амондевиллов простота, естест­венность, достоинство — неуместны. И это несоответст­вие требованиям среды, это нарушение «гармонии» больше всего злит Аделину. Контраст между Аделиной, ее друзьями и Авророй имеет главным образом чисто нравственные основания. Пороки светской дамы проти­вопоставлены добродетелям девушки, не желающей считаться с принятыми условностями.

Вместе с тем эти антиподы обрисованы в соприка­сающихся системах отношений. Но состояния конфликт­ности автор не обнаруживает. В поэме есть отдельные - намеки на возможное столкновение: во-первых, явное противодействие Аделины тому, чтобы Дон-Жуан влюбился в Аврору; во-вторых, замкнутость Авроры, ее не­желание общаться с теми, кто так близок графу и графине. Байрон не считает нужным развивать эту линию сюжета, и многое остается недоговоренным. Но при этом одно несомненно: Аврора, подобно Гайдэ, образ романтический, и ее нежелание срастись со средой, в которой она воспитана, ставит ее в один ряд с Чайльд-Гарольдом и некоторыми другими романтическими героями Байрона.

(…)

Авторские отступления — это, главным образом, чет­кие формулы, объясняющие закономерность жизнеустройства. Обобщения, сделанные Байроном, в какой-то I. мере вытекают из анализа психологии и поведения Амондевиллов и их среды. Но содержание лирических £ монологов заключает в себе многоплановую характеристику всего английского общества. Очень часто это рас­суждения на темы философии, морали, политики, ли­тературы. Лирические отступления и сцены из жизни Амонде­виллов соединяются в одно целое, формируя обобщен­ный поэтический образ — портрет Англии. Огромность и многообразие действительности автор осмысливает, ограничиваясь анализом нескольких ас­пектов человеческих отношений. Среди них выделяется линия политики правящего сословия. Сплошного пото­ка идей не образуется — цепляясь друг за друга, сле­дуют оценки правительственного курса, сатирические выпады против Георга IV, обобщения, в которых опре­делено место Англии среди других держав. В это же прерывистое течение, прокладывающее себе непрямой путь к сюжетному финишу, вливаются колкие замеча­ния об увеличивающемся воинстве продажных писак, воспевающих английскую социальную систему. Сцены из жизни Амондевиллов внешне как бы задерживают движение общественных характеристик социального строя, но изнутри связаны с ними.

Суть в том, что Байрон ненавидит всех, кто стоит на страже существующих порядков, потому что эти поряд­ки несправедливы. Отправная точка недовольства поэта и идея всех сатирических образов — та же, что и в бо­лее ранних произведениях, например, в «Паломничестве Чайльд-Гарольда»: «Но где триумф свободы?» Осозна­ние того, что свободы нет нигде — «куда бы я глаза ни обратил, везде я вижу цепи», — заставляет художника искать причины трагического состояния человечества. В Турции Байрон обнаружил открытое господство грубой силы, в России — утонченную форму того же фе­одального деспотизма. И в Англии правительство не отказывается от насилия, но странным образом: на ро­дине Байрона власть любит выдавать себя за храни­тельницу свободы и справедливой законности. Лицеме­рие власть имущих вызывает особенно сильное негодо­вание поэта. Этим, вероятно, можно объяснить, почему султан и русская царица не столь остро обличаются, как Герцог IV и его верноподданные.

Двуличие официальной Англии последовательно рас­крывается в поэме «Дон-Жуан» и познается не только социальным анатомированием Амондевиллов, но и изу­чением второстепенных и эпизодических объектов сати­ры. Так, например, в «Посвящении» говорится о ми­нистре Каслрее: он «холеные руки обагрил в крови Ир­ландии».

Образ «холеных рук», разумеется, метафоричен и имеет лишь весьма отдаленное отношение к внешнему облику душителя свободы. По существу, автор говорит о подчеркнутом аристократизме Каслрея, презрении ко всему тому, что не соответствует строжайшему этике­ту чести и благородства. Однако «холеные руки» уча­ствуют в жестоком массовом убийстве борцов за свободу Ирландии, они красны от пролитой ими крови. Так в детали выражается ненависть поэта. Контраст свет­ской изысканности и самого грубого насилия оказы­вается снятым: одно соответствует другому. Это лишь один пример того, как писатель срывает маску с пра­вящего сословия. Как мы помним, по-другому обнару­жилась суть в действиях и помыслах Амондевиллов.

От метко найденной и ярко высвеченной детали ав­тор поэмы резко переходит к обобщению и оценке це­лого. Он просто и намеренно грубовато, средствами просторечия определяет социальный смысл деятельности королевского министра:

Гяусна твоя бездарная работа:

Одно статье латать, клепать, чинить (Посвящение, 14).

Отождествление общественного строя Англии с ветошью, I место которой — на свалке, полно глубокого смысла. Сделанное автором обобщение тем более ценно, что ржавый механизм нуждается в упомянутых «холеных руках». Здесьустанавливается новое соответствие: ранее анализировалась связь аристократии с крайней по­литической реакцией, подавляющей освободительное движение, а в последнем соотношении деятельность Каслрея сопряжена со всей социальной структурой Англии, с ее ролью душительницы свободы других народов:

Она тюремщик наций. Я ничуть

Ее свободе призрачной не верю (X, 68).

Ирландская тема, постоянно волновавшая Байрона и Шелли, вновь и вновь развивается в «Дон-Жуане». Наряду с общим наступлением на английское владычество в угнетенной стране, Байрон, следуя за Свифтом, подчеркивает, " что подавление суверенитета Ирландии сопровождалось разорением этой колонии. Экономическая подоплека агрессивного курса Англии выявлена столь точно, что система доказательств поэта до сих пор не потеряла актуальности. Пагубные результаты английского господства неожиданно сопоставляются в «Дон-Жуане» с фигурой и аппетитом короля Георга IV.

В Ирландии напала на поля

Новейшая чума — пауперизация;

Но это зло корону не смутит:

Георг Четвертый толст и очень сыт (VIII, 126).

«Толст и очень сыт» как деталь портрета правителя — столь же метафорическое обозначение характера, как «холеные руки» Каслрея. Противоестественное наращи­вание веса Георга достигается за счет столь же проти­воестественного обнищания народа. Прямолинейная за­щита масс и наступление против власть имущих на­ходят свое выражение и во внезапных переключениях автора, который на время оставляет в покое своих не­посредственных противников и начинает рассуждать о понятиях и предметах весьма отвлеченных. На Деле оказывается, что ничего алогичного нет в подобных зигзагах мысли: все вполне взаимосвязано и в целом составляет стройную систему обвинений.

Несколько неожиданным, например, кажется острый выпад Байрона против социолога и экономиста Мальту­са. Согласно его реакционной теории выход из нищеты заключается в том, чтобы снизить рождаемость в среде народа. Автор «Дон-Жуана» прекрасно осознает, кто повинен в безудержной пауперизации масс, поэтому его сатирический меч обрушивается на теоретика, пы­тающего доказать, что народ сам повинен в своей бед­ности:

Философ размноженье осуждает:

Оно-де бедняку не по плечу;

Он, помня о проблеме пропитанья,

Обуздывать обязан все желанья (XII, 2> 1).

Таким образом, смех над Мальтусом вполне соответст­вует общему идейно-эмоциональному строю авторских отступлений, в которых сатира на правящий класс под­разумевает и анализ бедственного положения трудя­щихся масс. В этой художественной системе Мальтус, а до него философ-идеалист Беркли, а до Беркли — по­эты «озерной школы» — все они выступают в роли иде­ологов и апологетов существующей в Англии системы правления. Но все же есть определенная дифференциа­ция даже в негативных оценках: Каслрея и Георга IV Байрон ненавидит яростно, и поэтому смех его мрачен и уничтожающ, когда речь идет об их деятельности.

Касаясь философии Беркли и экономических прогно­зов Мальтуса, автор ограничивается остроумным опро­вержением несостоятельных теорий, спокойным выявле­нием социальной природы апологетики. Правда, снисхо­дительности никакой нет, оценки — жесткие, однознач­ные. Высмеивая субъективный идеализм епископа Берк­ли, поэт не преминул резко указать, какова его общественная функция: «Подобная система —благодать для произвола и для эгоизма» (XI, 2).

И все же нетрудно уловить какую-то шутливость в тоне самых строгих суждений об этих идеологах. Автор «Дон-Жуана» находит необходимым по-разному сигнализировать о социальной опасности сатирических типов — в зависимости от того, какую роль каждый из них выполняет в государстве, в механизме угнетения. Те, кто определяет политический курс страны, удостоены беспощадного осуждения. Тех, кто косвенно причастен к управлению страной, автор упрекает в моральной несостоятельности и скудоумии, что, по мысли Байрона, не г столь угрожающе, как прямое насилие, как подавление силой оружия.

Особый объект сатирического исследования — тирания золота. Часто речь о желтом металле ведется так, будто это живой человек, узурпировавший власть над всем миром. И речевые средства поэт использует те же, что понадобились ему для характеристики султана, Екатерины II и Георга IV. Однако властительный металл скорее выступает как символ универсального господства, и сила его не воплощена в характерах и действиях «персонажей поэмы, как это сделано, скажем, в «Скупом рыцаре» Пушкина или «Гобсеке» Бальзака. Ход художественной мысли Байрона можно себе представить «примерно так: совсем не существенно, каковы особенности личности накопителя богатств, какова его индивидуальность. Собственность сообщает ему силу, которая подавляет в нем все остальное и уравнивает его с другими обладателями этой силы. Золото выступает как общий критерий человеческой ценности и указатель места собственника в обществе, его господствующей позиции:

...Кто назовет несчастным

Скупого? Он несказанно богат;

Все силы мира золоту подвластны (XII, 3).

В подобного рода обобщениях автор демонстрирует г свою связь с литературной традицией. Достаточно т. вспомнить моральное осуждение власти золота в «Ве­нецианском купце» Шекспира и «Басне о Мидасе» I Свифта. Отсюда обращение Байрона к понятию скупости и образу скупого, который рассматривается как I нравственно неполноценная личность, как человек, которому не хватает одного — человечности.

Наряду с моральной критикой власти золота здесь намечается и социальный анализ власти и функций это­го металла. Байрон называет имена финансовых тузов XIX века. Они и есть «владыки настоящие вселенной» (XII, 6). Это убеждение формируется после большой серии риторических вопросов, которые поставлены так, что в них содержится и ответ:

Кто возбуждает прессу?

Кто властвует на бирже? Кто царит

На всех великих сеймах и конгрессах?

Кто в Англии политику вершит?

-Кто создает надежды, интересы?

Кто радости и горести дарит?

Вы думаете — дух Наполеона?

Нет! Ротшильда и Беринга мильоны! (XII, 5).

Далее к названным миллионерам присоединен еще один — владелец крупного капитала и директор Фран­цузского банка Лафитт. Это все реальные лица. Такая документальность тоже играет свою роль. Указание на всем известных современников, сообщая поэме публи­цистичность, вместе с тем должно убедить нас, что поэт в данном случае не прибегает к вымыслу и предельно точен в воспроизведении фактов. В данном случае, по замыслу Байрона, фантастика неуместна: исследуются реальные отношения в формах самой жизни. Финансо­вые магнаты действительно сосредоточили в своих ру­ках сверхвласть.

В «Дон-Жуане» только даны обозначения этих вер­шителей человеческих судеб, только названы их име­на, только указано на их место в жизни — они превыше всех вознеслись на лестнице могущества. Мы ничего не узнаем об их характере, о ходе их личной жизни, о свя­зях с другими людьми, о борьбе, которую они ведут. Как отмечалось, скорее всего детализация не соответ­ствовала замыслу поэта. Точно так же не дано никаких подробностей о личности Георга IV, о характере Каслрея.

В этом смысле указанная форма публицистического обобщения отличается от многосторонней типизации, по­надобившейся для создания группового портрета Амон-девиллов и их среды. В одном случае дается нерасчле­ненная социальная и моральная характеристика, в дру­гом — возникает объемный образ аристократа, раскры­того в семейных отношениях, в связях со средой, вы­явившего свои политические интересы, вкусы, пристрас­тия.

О банкирах не приходится судить как об одном су­ществе. Мы осознаем, что это разные люди, а не много­головая гидра, только на том основании, что названы фамилии Ротшильда и Лафитта. Индивидуальность не раскрыта или, возможно, по мнению поэта, стерта, не существенна. Миром правят не люди, а миллионы, ко­торые находятся в руках финансовых магнатов. Байрон не идет дальше простого указания, кому принадлежат /материальные ценности — источник могущества. На более лее высокой стадии развития реализма, в романах I Бальзака и Диккенса изучена сверхвласть золота и ее воздействие на различные социально - психологические и национальные типы личностей, ее влияние на структуру человеческих отношений. Байрону принадлежит приоритет в обнаружении вселенских масштабов могущества собственности.