![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Познание и отрицание несправедливого мира 3 страница
Георг, Каслрей, даже султан и Екатерина, далекие от финансовых центров Западной Европы, в общей иерархии правителей расположены ниже, чем владельцы несметных капиталов. Недаром Ротшильд и Беринг названы владыками вселенной. Байрона интересовало не место правителей собственнического мира как таковое, не то, на какой ступени лестницы они расположились, а мера их ответственности за беды человечества. Поэт стремился познать, в чем причина трагедии угнетенных народов. От ответа на эти вопросы зависело многое: и то, как будет выглядеть мир в «Дон-Жуане», и то, на какие перспективы г укажет автор, размышляющий, возможен ли вообще социальный прогресс. Все суждения художника в конечном счете сводятся к тому, что чем мощнее власть, тем более повинна она в страданиях тех, кто подвластен ей. И поскольку над всеми государствами возвышается самая могущественная держава мира — Англия, то в ней, в ее политике, в ее алчных интересах — причина того, что во всех странах есть бесправные рабы и есть незаслуженно, пользующиеся привилегиями правители различных рангов. К этой мысли стянуто все: прямые обличения, сатирические образы и даже наивность Дон-Жуана. Попав на английский берёг, он начал восторженно провозглашать, что счастлив находиться в стране свободы и законности, но тут же подвергся нападению грабителей. Как всегда в поэме, эпизод служит точкой отталкивания и стремительного «прыжка» поэтической мысли к обобщениям, к типизации социальных процессов широкого значения. Байрон исследовал многообразие и многосилие зла, в то же время желая узнать, возможно ли торжество справедливости, достижим ли «триумф свободы», которого не добились массы, штурмовавшие Бастилию. Поэт, основываясь на опыте Франции, пришел к заключению, что некоторые основополагающие идеи просветителей оказались несостоятельными, например, их убеждение, что наука и искусство, а также нравственный пример добродетельных членов общества способны перевоспитать порочных людей и все общество. Так, правители вообще не способны прислушаться к голосу разума и справедливости. Да и само положение обязывает их всемерно укреплять систему принуждения — иначе их деспотической власти придет конец. И уж, конечно, никакая педагогика не в силах справиться с господством капитала, побудить РОТШИЛЬДОВ, берингов и лафиттов отказаться от богатства, от принуждения. Но если правящие классы не хотят и не могут изменить политическое устройство — кто возьмется сокрушить их власть? B «Дон-Жуане» всесторонне обосновывается необходимость революционного искусства, способного на самое категорическое отрицание существующих порядков. В этом произведении, более чем в других, проявились сильные стороны Байрона-сатирика. Ф. Энгельс отметал, что своей горькой сатирой на общество Байрон снискал себе популярность в среде английского рабочего класса. Вместе с тем автор «Дон-Жуана», с полным основанием надеявшийся на то, что его поэма будет революционизировать сознание читателя, более полагался на активные политические действия масс, на слом государственной структуры. В «Дон-Жуане» народ нигде не изображается как действующая историческая сила, кроме одной сцены, в которой солдатская масса ведет битву за Измаил, Одни движимы фанатической верой в аллаха, другие идут за Суворовым и его офицерами. В результате этого — тысячи убитых — во имя удовлетворения амбиции тирана. Другие размышления и упоминания о народе служат, чтобы указать на тех, кому выгодно его бесправие. Трагедия народа воспринималась поэтом как свое личное горе. В «Дон-Жуане», как и в других произведениях Байрона, нет места бесстрастной фиксации противоречий. Поэт нес «в груди своей страдания миллионов». I Кроме того, Байрон возвещает, что народ XIX века все же способен изменить ход истории. В «Дон-Жуане», если и не раскрыты глубоко, то отмечены те таящиеся в народе силы, которые должны преобразовать общество на началах свободы, равенства и братства. В картинах русско-турецкои войны речь шла о конкретно - исторических формах деятельности низов, по-и нуждаемых верхами. В авторских отступлениях, в философских размышлениях народ рассматривается как великая человеческая общность, которая существует всегда и везде. Вот почему обнаружение преобразовательной энергии масс должно стать равнозначно установлению закона, действующего повсеместно, во все эпохи. Надо полагать, что метафорическая характеристика силы народа появилась в результате осмысления деятельности масс во французской революции XVII века. Да, пора настала; Народ почуял силу, посему Быть Иовом не захочется ему. Он хмурится, бранятся, проклинает И камешки швыряет, как Давид, В лицо врага—потом топор хватает И все кругом безжалостно крушит (VIII, 50, 51). Народ предстает здесь в образе одного великого существа. Перед этой силой не устоит никакая тирания. Сейчас народ в неволе, но важно, что он уже «почуял силу». В бегло набросанном обобщенном портрете выразился исторический оптимизм Байрона — очень существенное качество его мировоззрения. Сразу скажем, что вера в будущее непоследовательна в «Дон-Жуане», она пробивается через многие наслоения пессимизма. Но приведенный фрагмент свидетельствует о том, что идеи жизнеутверждения, веры в будущее появились, и особенно важно, что их возникновение связано с осмыслением революционных сил народа. В сюжетном плане образы и суждения о возможностях бесправного человечества служат противовесом тем сценам, где показана стабильность деспотических режимов. Тем самым понятие о состоянии мира, которое вытекает из всего содержания «Дон-Жуана», решительно обогащено. Не надо думать, что историзм Байрона не имел границ и позволял ему исчерпывающим образом раскрыть будущее народа. Поэту отчетливо видны были те силы социальных низов, которые способны разрушить антидемократическую структуру правления. Но автору «Дон-Жуана» еще трудно было осознать, что народ сам способен созидать новую жизнь. В этом смысле революционный романтик- Шелли в своих прогнозах оказался, может быть, проницательнее Байрона. Автор «Королевы Маб» и «Освобожденного Прометея» нисколько не сомневался, что народ в будущем займется своим жизнеустройством, повсеместно утвердит на земле свободу, равенство, справедливость. В то же время речь должна идти не только об известной ограниченности Байрона, но и о тех пределах исторического мышления, которые определялись противоречиями эпохи. Шелли далеко обогнал свое время, а Байрон исходил целиком из тех данных, которые ему давала современность. Но оба они полагались только на изменение политической структуры общества. О том, что форма государства зависит от экономического базиса, в эпоху Байрона и Шелли никто еще не знал. В своем взгляде на будущее они оба оставались поэтому романтиками. Чем объясняется то, что народ в панораме «Дон-Жуана» занимает в общем скромное место? Видно, автор запечатлел соотношение сил, сложившееся в послереволюционную эпоху, в период разгула политической реакции, когда на авансцене находились «владыки вселенной» и надо было создавать «горькую сатиру». Познание несправедливого мира в «Дон-Жуане» отличается большой сложностью. Широкая панорама европейской действительности убеждала в том, что повсеместно и неограниченно господствуют деспотические силы, враждебные народам. И обобщенные социально-философские характеристики и индивидуализированные портреты власть имущих, вымышленные образы и образы реальных общественных и государственных деятелей подтверждали самые мрачные выводы Байрона: миром правят зло и порок. • Глава 4 «...ВЕСЬ ОСТАТОК ДНЕЙ МОИХ И СИЛ Я БИТВЕ С ДЕСПОТИЗМОМ ПОСВЯТИЛ» Социально-политическая панорама «Дон-Жуана» поражает наше воображение своими размерами и точностью художественного видения. В сюжете осмыслены исторические события и процессы огромных масштабов, однако показательно, что и фигура автора нарисована соразмерно изображенной действительности. На совершенно иной основе здесь сохранены пропорции романтических поэм, в которых герой противостоял всему враждебному миру. В отличие от такой в общем безысходной конфликтности, в «Дон-Жуане» раскрываются борьба автора против косных сил общества и сложное, противоречивое взаимодействие с бесправным большинством. Но все же автор дан предельно крупным планом, и не будет ошибкой считать, что он сопряжен опять-таки со всем миром, со всем расчлененным и расколотым человечеством, В. Г. Белинский первым определил размеры художественных обобщений, достигнутых Байроном, и правомочность сделанных им соотнесений личности художника с планетарными процессами. По словам русского критика, английский поэт «стремился не столько к изображению современного человечества, сколько к суду над его прошлым и настоящим». Достаточно обратить внимание на суровый приговор всем несправедливым социальным системам в «Дон-Жуане» чтобы убедиться: в точности определения, сделанного Белинским. Характерно также, что автор «Дон-Жуана» не мог удовлетвориться выяснением и обличением одной разновидности порока, присущей определенному типу отношений или людей. Байрону понадобилось вскрыть несостоятельность, устарелость, необходимость ломки всего жизнеустройства на земле. Поэт распространяет свои обобщения на всю историю, поэтому Белинский и отмечает, что Байрон судит прошлое и настоящее. В «Дон-Жуане» оба пласта развивающейся действительности даны во взаимосвязи и переплетении. Раньше уже приходилось останавливаться на том, что фабульные эпизоды поэмы приурочены к событиям 1790 года (прошлое), а нападки автора на Георга IV, суждения об «озерной школе», неоднократные упоминания о Наполеоне, наконец, некоторые автобиографические детали относятся к другому времени (10-е годы XIX века, настоящее). Но, кроме того, в поэме есть декларации, в которых поэт не считает нужным заниматься датировкой, так как выражает свое •отношение к «родовым» особенностям человеческих отношений в любую эпоху. Прошлое и настоящее в некоторых частях авторского монолога сосуществуют и расцениваются нераздельно еще и потому, что укоренившееся зло, по мысли поэта, не повержено, и в этом плане заметна очень опасная преемственность. Охватив своим вездесущим взглядом действительность ряда стран, Байрон окончательно утвердился в мысли, что только революция способна изменить мир к лучшему. Идеи свободы оказались неистребимыми. Уже шла речь о том, что пересоздание жизни способны, по Байрону, осуществить народные массы. Суд над «прошлым» и «настоящим» должен был завершиться этим прогнозом. Но какова будет позиция поэта в грядущих сражениях за справедливое общество? Она сформулирована четко и однозначно: «...весь остаток дней моих и сил я битве с деспотизмом посвятил» (IX, 24). Цель определена. Поэт достигает ее и творчеством и участием в деятельности итальянских карбонариев, а затем — греческих повстанцев. В то же время на душе у Байрона неспокойно. Он уверен в своей правоте, он устремлен в будущее, но полностью не оторвался от прошлого. Преодоление индивидуализма, «лордства» — сложный идейно - психологический процесс, до конца не завершившийся в сознании автора «Дон-Жуана». С одной стороны, художник видит свое предназначение в защите тех, кто нищ и бесправен: О доле низших классов я порою Толкую Джону Булю очень здраво, И, словно Гекла, кровь кипит моя, Коль произвол тиранов вижу я (XV, 92). Щ другой стороны, поэт испытывает известное недоверие к тем самым народным массам, которым он от \всей души сочувствует. Автор «Дон-Жуана» допускает, |что революционные действия «низших классов» могут привести и к отрицательным результатам, к новому торжеству несправедливости. Тогда незаслуженно пострадают те, кто ранее находился у власти, и Байрону не останется ничего другого, как стать на сторону последних: И если час настанет, Когда толпы победный рев и смех Над бывшими избранниками грянет, — Я нападать на них сочту за грех. И, может быть, — меня на это станет — Примкну я к роялистам; мне претит И демократ, когда он властью сыт (XV, 23). Здесь, пожалуй, сильнее, чем где бы то ни было, в Дон-Жуане», проявляется ограниченность и противоречивость программы поэта. Поскольку народовластие не совсем устраивало Байрона, он кинулся в другую случайность, по-видимому, ища идеал в безвластии. Так, реалистическую «материю» «Дон-Жуана» вплетаются пантико-утопические сцены и идеи. Одна из них уже упоминалась: имеется в виду непродолжительное правление Гайдэ островом, который принадлежал ее отцу, ругая — неожиданное описание образа жизни колониста Дэниэла Буна (1735—1820), поселившегося среди девственных лесов Америки. Никому не подвластный, кроме собственной совести, он находился среди сынов природы», которые противопоставлены «изощренным обезьянам», рабам стяжательства, населяющим цивилизованные страны. От «карликовых жалких горожан» Буна и его общину отличали «мужество и сила». Руссоистский контраст между целомудренной жизнью на лоне природы и суетой и мелочными интересами буржуазного города типичен для романтического мышления. Байрон обогащает I свою мечту, не довольствуясь, наподобие Шатобриана, изображением пассивных добродетелей «естественного» человека, который в «Рене» к тому же и раб религии. Он провозглашает, что Бун и его единомышленники «трудились днем и сладко спали, когда спокойный вечер наступал» (VIII, 67). Характерно, что так же, как и в описании торжества Гайдэ, Байрон счел нужным распрощаться со своей идиллией, как бы отстраняя завораживающую мысль и возвращаясь к реальности: Но полно о природе! Нужно мне Напомнить о тебе, Цивилизация! (VIII, 68). И далее разворачивалась не утопическая, а вполне реальная картина кровавого сражения за Измаил. Противоречие не преодолевается, а как бы снимается. Как после этого ответить на вопрос: в чем же смысл введения образа Буна в панораму европейской действительности, коль скоро руссоистский идеал неосуществим в жестоком мире расколотой Европы? Может быть, чтобы еще резче выделилось несовершенство общества, населяющего страны Старого Света? Может быть, чтобы указать на обетованную страну, куда можно убежать от произвола тирании государственной и финансовой? Сколько бы вопросов мы ни ставили, сколько бы ответов не подыскивали, «колониалистский» фрагмент «Дон-Жуана» не может быть объяснен однозначно. Лишь в виде гипотезы напрашивается ответ, допускающий множество толкований одного эпизода. В истории и поведении идеализированного Буна обнаруживаются элементы руссоистской утопии, мечты о свободном труде нравственно чистых, духовно цельных, физически совершенных людей. Не исключено и то, что рассказ о Буне и его сподвижниках понадобился затем, чтобы бросить новое обвинение «Цивилизации». Вызывает только сомнение, согласился ли бы сам Байрон вести жизнь в девственных лесах, оторвав себя от культуры и среды образованных людей. Но если сам поэт был далек от этого, тогда и Бун не мог олицетворять в полной мере идеал Байрона. Так что предложенная гипотеза не совсем верна. Определенная двойственность может быть обнаружена и в тех суждениях автора, которые имеют отношение к философии, к познанию и изменению несправедливого мира. Уже после того как Байрон с замечательной полнотой и силой проанализировал действующие системы власти и нравов, он признается в своем будто бы полнейшем неведении, даже в абсолютном нежелании что-либо устанавливать, принимать, отрицать: Что до меня — я ничего не знаю И ничего не буду утверждать И отвергать: мы все живем, считая, Что рождены мы с тем, чтоб умирать (XIV, 3). Принадлежит ли этот мрачный афоризм поэту, который видел смысл своей жизни в познании многомерной действительности и борьбе за свободу? И чтобы убедить нас, что приведенные слова не зря прозвучали, не просто брошены на ветер, Байрон затем концентрированно выражает мысль о бессмысленности человеческого существования: Прилив столетий темный и бескрайний Омывает граня, толпы и года, Лишь мертвых царств угрюмые могилы- В пространствах мира высятся уныло (XV, 99). Если все фатально обречено на бесследное исчезновение, зачем борьба, зачем революция, зачем художественное творчество? Не перечеркивают ли пессимистические идеи «Дон-Жуана» призывы к сражениям с тиранией, к установлению свободы и справедливости? В том-то и дело, что поэт слишком высоко ценил человека, чтобы провозгласить примирение с вечным насилием и неразумием. Для Байрона революция необходима была прежде всего, чтобы освободить рабов, и она же была средством преодолеть мучившие его сомнения, колебания и противоречия. Участие в освободительном движении он рассматривал и в социальном плане, и в психологическом: обрести великую цель, преодолеть одиночество. Было бы ошибкой умалчивать о непоследовательности Байрона, доходящей в отдельных случаях до отрицания того, что ему наиболее дорого. Надо считаться с реальностью: философское и художественное сознание первой половины XIX века не могло не быть внутренне контрастным. Возникали и развивались сложные коллизии у людей, придерживающихся противоположных общественных взглядов. В этом не было ничего необычного. Особенность эпохи состояла в том, что борьба проходила также и внутри сознания отдельных мыслителей и художников. И без этих драматических событий, очевидно, невозможна была бы выработка последовательной теории социального прогресса. Однако и появившись на свет, новое учение далеко не сразу было взято на вооружение исследовательской мыслью. Опыт Л. Н. Толстого, гениально осмысленный В. И. Лениным, показал, что великие писатели противоречиями своего творчества были «обязаны» противоречиям эпохи не в меньшей мере, чем незнанию законов развития общества. В. И. Ленин, имея в виду весь комплекс проблем, связанных с нарастанием социального протеста, отмечал, что «историко-экономические условия объясняют и необходимость возникновения революционной борьбы масс и неподготовленность их к борьбе...»'. Эта закономерность развития освободительных сил, эта диалектика, аргументированная опытом России и опытом Л. Н. Толстого, применима и к противоречиям в мировоззрении и творчестве Байрона. Колебания Байрона, о которых шла уже речь в обзоре его ранних произведений, проявились и в «Дон-Жуане». На всем творческом пути поэта они несут на себе отпечаток незрелости освободительных движений и противоречий эпохи. Вот почему противоречия поэта исторически содержательны и по-своему «уместны». У современного читателя кое-что в «Дон-Жуане» вызывает недоумение, а порой и острое несогласие. Но в данном случае субъективное восприятие или — даже резче — неприятие чего-то не должно помещать трезвому анализу и историческому подходу к «Дон-Жуану». Суждения поэта о социальных проблемах эпохи, о его месте в грядущих битвах за демократическое переустройство мира формируют его духовный облик как одного из «героев» произведения. Образ автора в поэме «Дон-Жуан» заключает в себе нечто большее, чем обычный комментарий к поступкам и мыслям действующих лиц. Лирические монологи Байрона существенно расширяют социально-философский горизонт поэмы. Высокая публицистика проникает в прошлое, настоящее и будущее человечества. Авторское «я» сопрягает различные этапы и стороны исторического процесса. Одновременно сознание повествователя включает в свою орбиту и анализ общественной морали, пытается установить ее место в сложной системе человеческих связей. Нравственные проблемы в «Дон-Жуане» имеют различные корни. То они вытекают из поведения сатирических персонажей (Екатерины II, Амондевиллов), то возникают как бы случайно. Автору иногда очень хочется рассказать о том, что он вынес из общения с людьми. В особенности охотно рассуждает Байрон о славе, о любви, о женщинах. Часто свои наблюдения над нравами поэт выражает столь обобщенно, что не знаешь, что думать: взятые вне времени и пространства, нравственные характеристики и нормы должны либо обозначать какие-то всеобщие закономерности поведения, либо, наоборот, относиться только к субъективному опыту поэта. Можно допустить и наличие своего рода синтеза или гибридности личного со всеобщим. К тому же нравственную проблематику трудно осмыслить как единый комплекс, поскольку рассуждения на темы морали размещены в поэме как бы слоями, перемежаясь с политическими выпадами и философскими декларациями. Байрон в «Дон-Жуане» повсеместно рассыпал свои замечания о природе прекрасного пола. Некоторые суждения поэта, прямо надо сказать, кажутся слишком полемичными — даже если и не забывать, что они вплетены в ткань поэмы. Наряду с гимном любящему человеку («Любовь всегда жива, любовью все живущее согрето»), в поэме есть обобщения, по видимости своей сатирические, но на самом деле содержащие слишком малую долю истины. Байрон насмешливо обращается к тем поэтам, которые безосновательно восхваляют женщину и любовь, и открывает им глаза: Но помните, влюбленные поэты, Что поцелуи, взгляды и слова Для женщин — только части туалета, Как бантики, чепцы и кружева; Их можно, как и прочие предметы, Снимать и надевать... (VI, 14). Далее, поэт, впрочем, готов признать, что истинные чувства не перевелись, но, по его усмотрению, их обнаруживают только тогда, когда налицо Несмелый взор, румянец на щеках, Прелестного волненья трепетанье, Смущенная улыбка на губах, В которой только чудится признанье (VI, 15). Излишний холод, считает поэт, и излишний жар уничтожают силу женской привлекательности. Байрон уверен, что сформулировал общезначимый идеал красоты и поведения женщины. Вместе с тем его характеристики не свободны от романтической односторонности, которая кажется пережитком представлений, возникших в раннем творчестве поэта. А они в общем сводились к тому, что любовь только и есть наслаждение красотой. Функция женщины состоит в том, чтобы своим внешним видом и поведением соответствовать такой любви и тем самым противостоять бесчеловечному миру. Шелли в романтической поэме «Восстание Ислама» (1818) воссоздал иной тип отношений. Героиня этого произведения Цитна — сподвижница поэта Лаона в освободительной борьбе, делит с ним опасности и невзгоды жизни. Она равноправна в любви и соединена с любимым не только влечением, но и общностью взглядов, высокими идейно-политическими интересами. Это придает любви молодых людей истинную содержательность и духовное богатство. Будучи близок с Шелли и живя одно время неподалеку от него в Женеве, а затем в Пизе, Байрон мог убедиться, что в поэме «Восстание Ислама» нашли косвенное отражение отношения автора с Мэри Шелли. Они отличались весьма существенно и принципиально от связи Байрона с Терезой Гвиччиоли. В «Дон-Жуане» сделаны попытки и преодолеть односторонне-романтическое понимание любви как чувства всепоглощающего и отчуждающего любящих от всего мира: «Кто делом занимался, тому же может стать любовь единой целью» (XIV, 76). Больше того, и отношения с женщиной могут и должны строиться не по отжившей романтической схеме. Байрон сделал для себя открытие: Но я на личном опыте узнал, Что женщины способны быть друзьями. Когда всеобщий суд меня терзал Допросами и злобными словами, Я цену женской дружбы испытал... (XIV, 96). В приведенном признании поэт отказывается от аристократического эпикурейства. Этот сложный процесс нравственного очищения нашел отражение в разных, иной раз исключающих друг друга суждениях автора «Дон-Жуана» о женщинах и о любви. Пусть автор не всегда последователен, но его концепция вступает в спор с тем облегченно-бездумным подходом к женщине, который по-разному демонстрируют султан, Дон-Жуан, Генри Амондевилл. Так создается не прямо выраженная коллизия между монологами автора и поведением его героев в одной сфере жизни — в личностных отношениях. Это ведет и к тому, что поэт также косвенным образом утверждает свой нравственный идеал. Отрицая бесчеловечность, лицемерие, ложь, Байрон тем самым провозглашал необходимость гуманизма, честности, искренности. Мысленно соединим сатирические характеристики и нравоучительные декларации, прослаивающие сюжет. Становится понятно, почему моральная проблематика развивается в поэме не последовательно, а как бы разбросанно. То, что находится в промежутке — анализы социальных систем, размышления философско-политического характера, существует не изолированно, а в органической взаимосвязи с картинами нравов, с формулами морального отрицания и утверждения. Близкое и постоянное соседство самостоятельно развивающихся идейных комплексов содержательно еще и потому, что дает возможность установить, насколько далеко ушел Байрон вперед от просветителей XVIII века. Он у них учился всю жизнь. Вольтер и особенно Руссо были его кумирами, но он уже не мог согласиться с их мнением, что начинать преобразование общества надо с морального совершенствования, что высокая нравственность приведет и к социальному прогрессу. Весь ход суждений поэта в «Дон-Жуане» убеждает нас, что торжество справедливости наступит только после того, как по отношению к власть имущим будет применено революционное насилие. Этим же объясняется направление главного удара в поэме: уничтожающее действие сатиры испытали на себе тиранические режимы господства. Обличены были и нравы привилегированных классов, но они — нравы — повсюду выступают как производное, а не как определяющая черта социально-политической структуры. В этом также можно усмотреть шаг вперед по сравнению с программой Просветителей, главным пунктом которой было нравственное усовершенствование общества. В то же время поэт далек от недооценки моральных норм и установлений. В тех сценах, где автор анализирует отношения личности и среды или раскрывает интимные связи персонажей, на нравственных критериях делается совершенно определенный акцент. О том, насколько продуктивно такого типа художественное познание жизни, можно судить и по нравственной самохарактеристике автора-повествователя в «Дон-Жуане». Уже отмечалось, что поэт двояко развивает свое понятие об идеале: косвенным путем, когда создает негативные образы проводников антиморали, и прямолинейно в многочисленных философских и публицистических отступлениях, где отстаивает гуманизм, революционность, правду в жизни и в искусстве. В многочисленных монологах автор, кроме того, делает разбор своего поведения, своих отношений со средой, анализирует собственный опыт. Байрон чужд каких-либо сомнений в оценках и выборе пути. Он отстаивает свою программу жизни и считает, что его нравственные критерии наиболее целесообразны. Если они и не полностью воплощают его нравственный идеал, то, по крайней мере, приближаются к нему. Нас не должны смущать острые иглы критики, направленные художником в самого себя: жестокая самооценка тоже, по Байрону, показатель нравственности, так же, как раздутое самомнение Екатерины II, Амондевилла и его супруги — свидетельство их духовной и моральной несостоятельности. . Самораскрытие и самоосознание некоторых реальных и мнимых слабостей — важный психологический процесс в «Дон-Жуане», дающий представление о противоречивости и сложности мышления и чувствования поэта. Речь идет в данном случае не о тех признаниях, в которых автор, сам того не ведая, обнаружил ограниченность своей философско-политической платформы. Имеется в виду иное. В «Дон-Жуане» есть много сетований поэта на то, что лучшая пора жизни прошла. Например: «Теперь моя весна уже увяла, давно остыл огонь воображенья» (IV, 3). Далее автор считает нужным отметить, что в его темпераменте и характере наблюдаются странные изменения, вызванные и возрастом, и школой жизни: «Я был драчлив — мальчишки любят драки! — Но ныне становлюсь миролюбив» (IV, 99). Такие заявления нельзя принимать за чистую монету. Немножко в них — позы, а больше всего — желания подзадорить читателя, которому должны быть известны бойцовские качества, непримиримость и творческая неиссякаемость Байрона. Сюжет «Дон-Жуана» подтверждает, что позиция художника была и оставалась наступательной, «драчливость» не сменилась миролюбием. Осознавая все это i вполне отчетливо, надо сказать, что жалобы Байрона имели какое-то психологическое основание и не совсем были лишены искренности. Поэт, при всей своей творческой активности, испытывал известное недовольство потому, что силы искусства слова не были использованы в полной мере. Не он в этом был повинен, а официальные круги, тормозившие распространение прогрессивных идей, но повод для безрадостных размышлений был. А отсюда и сомнения относительно посмертной судьбы его произведений: «Пройдет ли мой успех, пока я жив, иль сохранится как маяк во мраке» (IV, 99). Это не суетное тщеславие, а понятная тревога о будущем искусства. Самоанализ Байрона надо воспринимать как диалектический ход мысли. Всеохватывающая насмешка сочетается с революционным призывом, утверждение принципов передового искусства — с сомнениями относительно его воздействия. Осознавая, что поэтическая мысль Байрона отличается множеством оттенков, что создатель «Дон-Жуана» часто прибегает к автоиронии, мы всегда разберемся в том, что поэт утверждает и что он отрицает. Например, он во всеуслышание заявляет: «А я пишу рассказ весьма холодный, от всяческой патетики свободный» (V, 4). Но ведь всякий, кто знаком с творчеством Байрона, отлично знает, что поэту чуждо было бесстрастное сочинительство. Бурный темперамент, противостоящий тому, что за пределами Великобритании принято именовать английской сдержанностью, взрывчатость духа и стиля — вот что на самом деле свойственно и романтическим произведениям, и «Дон-Жуану». Наверно, именно эту особенность поэзии Байрона имел в виду Ф. Энгельс, когда в своей книге «Положение рабочего класса в Англии» отметил, что «Байрон со своей страстностью и
|