Часть вторая 5 страница

Я бью в набат - в первый раз с тех пор, как стала Царь-матерью. Звук заунывный и страшный. По всему поселку открываются двери. Ревут младенцы, плачут дети. Люди сходятся, сбегаются, смотрят со страхом. Дождь бьет их по лицам, по плечам, по кое-как прикрытым макушкам.

- Он идет, - говорю я хрипло. - Он уже близко.

Слышен только дождь. Даже маленькие дети не плачут. Онемели от ужаса.

- Мы выйдем на него, - говорю я заплетающимся языком. - Все! Все!

Из толпы выскакивает Ярый. Хватает меня за руку. От его прикосновения я будто просыпаюсь: рвется пелена кошмара. Я понимаю, что не все потеряно. Мы выйдем на него... и, может быть, одолеем.

***

На вершине горы мы останавливаемся. Я иду первая, поэтому никто не видит моего лица... И хорошо. Потому что в этот момент я впервые вижу его.

Это колоссальный черный смерч. Его единственная нога ползет по земле, захватывая деревья и камни, вырывая с корнем столетние сосны. Его тело упругое, темное, как свернутая в жгут просмоленная ткань. А голова его упирается в небо. В тучах, венчающих эту голову, бьет и бьет коленчатая молния.

Неторопливо - и все-таки очень быстро - смерч идет на нас. К поселку.

Никто ничего не говорит. Слова не нужны. Я чувствую в правой руке ладонь Ярого. В цепь становятся мужчины и самые сильные женщины всего поселка. В эту минуту я вижу будущее так ясно, как никогда прежде.

Вероятно, кто-то из нас ошибется. Либо смерч окажется сильнее. Тогда - я вижу - нас одного за другим подхватит ветром и втянет в его тугое черное тело. Не имеет значения, разожмем ли мы руки. Нас поднимет на страшную высоту и швырнет вниз, ломая позвоночники, заставляя сломанные ребра ножами протыкать грудную клетку.

А вероятно... Нет. Никто не знает, что случится через несколько минут. Будущее никогда не показывается целиком.

Человеческая цепь растягивается по пригорку, обходя страшного гостя справа и слева. Я веду людей с одной стороны, с другой ведет Головач. Наши руки должны встретиться, прежде чем кого-то зацепит вихрем. Чем кто-то испугается и разожмет руки. Прежде чем цепь рассыплется...

Я вижу Головача в десяти шагах перед собой. Осталось совсем чуть-чуть. Вот Головач в пяти шагах. Топорщится борода, горят голубые глазищи. Он протягивает мне твердую ладонь, тяжелую и жесткую, как волчья лапа...

Я сжимаю его руку. Кольцо замкнулось - огромное человеческое кольцо. И смерч в центре. Он заворачивается противосолонь - против хода Солнца. Против часовой стрелки. Люди, держащиеся за руки, секунду стоят неподвижно, а потом трогаются посолонь. По ходу Солнца. По ходу часовой стрелки.

Не оступиться. Не упасть. Разорвать руки сейчас означает погибнуть и навести погибель на других. Лапа Головача сжимает мою ладонь до хруста. Но я не чувствую боли. Черная нога смерча всасывает в себя камни и воду из ручья, мы ступаем по почти пересохшему руслу. Смерч воет - на одной ноте, низко, от этого звука стынет кровь.

Идти становится с каждым шагом тяжелее. Как будто идешь сквозь воду. Но это добрый знак: значит, мы все делаем правильно. Мы поймали его, зацепили и теперь должны его дикой силе противопоставить свою. Раскрутить. Развернуть жгут в противоположную сторону. Расслабить. Одолеть.

- Оберег! - рявкает Головач.

- Оберег! Оберег! - выкрикивают голоса в цепи.

- Правая твоя щека - день!

- Левая твоя щека - ночь!

- День, свет твой - к нам! Свет твой - к нам!

- Ночь, тьма твоя - прочь, тьма твоя - прочь!

- Оберег! Оберег!

Теперь мы не идем, с каждым шагом преодолевая сопротивление, - мы бежим. Несемся, не боясь упасть. Наша общая сила перетекает в круг - и вступает в борьбу с черным смерчем.

- Оберег!

- День, свет твой - к нам! К нам!

Вой смерча переходит в визг. Тело его напрягается, потом оседает, становится толще, толще...

Валятся за нашими спинами камни с неба. Льется вода. Смерч оседает, роняя все, что успел захватить.

- Оберег! - кричит Головач.

Колоссальная масса земли и воды падает, сбивая нас с ног.

***

Прихожу в себя на куче бурелома. Холодно. Сыро. Кто-то кого-то зовет, кто-то стонет, стиснув зубы. Я с трудом поднимаю голову.

Там, где был смерч, теперь яма в земле и вывернутые камни. Молодые и старые деревья лежат вповалку, корнями вверх. Кого-то из наших придавило, кто-то сломал ногу, но мертвых нет. И смерча нет. Мы одолели.

- Царь-мать! Помоги!

Из бурелома делаем носилки и волокуши - нести раненых в поселок. Пострадавших набирается целый двор.

Я не умею сращивать кости. Я не умею затягивать раны. Мне на помощь приходят старухи-целительницы с их травами и заговорами. Они бормочут и помешивают варево в котлах, а я кладу ладони на мокрые лбы и заговариваю боль, как могу. И раненые улыбаются.

***

Овцы рекой вытекают из поселка и льются по дороге наверх, в горы, на пастбище. Коровы недоверчиво мычат, впервые после зимы покидая хлев.

Горы зеленеют. Зима прошла. Все беды остались позади.

Вместе с овцами уходят мужчины. Устроившись на привычном месте, они добывают огонь трением двух сухих деревяшек. Чистый огонь. Чистая, дикая энергия. Первая искра падает на сухой трут. И, прыгая с ветки на ветку, вырастает огонь.

Девушки плетут венки. Дети поют, водя хороводы. Поют, пуская по ручью кусочки коры с цветными кисточками шерстяных ниток, а иногда с зажженными свечками.

- Потоки-потоки, плывите далеко, несите весну, несите красну!

- Солнышко-солнышко, выгляни в оконышко, на цветочки-веточки, на малые деточки! Тут они играются, тебя дожидаются!

Песня не стихает с раннего утра и до позднего вечера. И даже по ночам кто-то поет.

Соловей?

Молодежь играет в гамбу - бегает по лугу змейкой, ухватив друг друга за талии, ведущий резко изменяет направление, а если кто-то, не удержавшись, вываливается, пытается достать длинным ивовым прутом.

Мальчишки запускают весенних змеев - красных, зеленых, желтых, с непременным нарисованным Солнцем. Змеи стоят в небе, как солнечная стая.

По вечерам горят костры. Через них скачут, повизгивая, смеясь, иногда вдвоем, взявшись за руки, иногда один за другим - веревочкой...

А я целыми днями брожу по лесу, прыгаю с камня на камень. Сижу над рекой, глядя, как кусочки коры с кистями и свечками плывут мимо бесконечным пестрым караваном. Слушаю птиц. И пытаюсь ответить себе: чего, ну чего еще мне не хватает?!

Каждую ночь над горами проплывает вагончик канатной дороги. Теперь он почти не освещен. Я скорее угадываю его, чем вижу.

И где бы я ни была, я чувствую взгляд Завода. Он затаился за горами.

***

Однажды в горах меня застает гроза. Я вымокаю до нитки. Молнии сверкают без перерыва, а от грома лопаются уши. Одна молния бьет совсем рядом - я на секунду слепну. А чуть позже, когда грохот немного отдаляется, подхожу посмотреть поближе.

Молодая сосна разбита молнией надвое. Черная расщелина дымится. Вытягиваю из-за пояса топор (Ярый приучил меня везде ходить с топором) и берусь за дело.

- Громовица, - говорит Головач, когда приношу ему обугленную, остро пахнущую древесину. - Из такой выйдет добрая трембита. Отнеси Ясю, он мастер.

- Гроза родила трембиту. Трембита сможет призвать грозу?

Головач внимательно на меня смотрит.

- Да... Но не вздумай тренироваться. Стихии повинуются человеку только тогда, когда это вопрос жизни и смерти.

- А барабан, - я касаюсь рукой своего барабана, висящего на шее, - тоже? Он призывает гром?

- Чем громче, - Головач улыбается, - тем лучше. Чем больше молодых, сильных, полных энергии людей соберется на земле - тем скорее этот грохот услышит небо... Ведь подозвать грозу и вихрь - это совсем не то, что подозвать, к примеру, собаку. Надо очень этого хотеть, Лана... Ты хорошо подумала?

***

Набат бьет тревожно и надрывно. Люди выбегают из домов - кто в чем.

- Я иду на Завод, - говорю я, когда три рода собираются вокруг. - Все со мной. Все, кто танцует Аркан. Молодые. Сильные. Я иду на Завод, кто со мной?

Тишина. Я смотрю на Ярого - он в толпе прямо передо мной. Но он молчит и отводит глаза.

- Кто со мной?!

Тишина. Я слышу, как стучит мое сердце. Неужели никто? Неужели я ошиблась?

- Я, - тихонько говорят у меня за спиной. Я оборачиваюсь...

Круглолицый Держись, которому я сама дала имя, один из лучших танцоров Аркана. Он вышел наперед и смущенно улыбается. Все три рода смотрят теперь на него.

- Я, - уже громче отзываются из другой группки. Выходит молодой Римус, сутуловатый, длиннорукий, вечно настороженный. - Я иду.

Обвожу толпу глазами...

- Ты не можешь, - резко говорит женский голос, и наперед выходит Безымянная. - Пусть я не имею права упрекать Царь-мать... Но и ты не имеешь права вести молодых на смерть! Если тебе так хочется умереть - иди сама!

Толпа гудит. У меня темнеет перед глазами.

- Мало жизней мы отдали Заводу? - спрашиваю, ни на кого не глядя. - Мало мужчин и женщин, молодых и сильных, погибло просто так, напрасно, без борьбы? Сколько раз в горы приходили слуги Завода...

- А тебе хочется, чтобы они пришли сейчас? - Безымянная смотрит мне в глаза. - Тебе не терпится, чтобы с гор прибежали дурные вести. Тогда ты с полным правом позовешь нас биться в его стены - ради своей гордыни! А совсем не ради нас!

Она попадает в точку. Последние несколько ночей я, к стыду своему, ждала плохих вестей. Мне хотелось, чтобы Завод опять кого-то похитил, тогда я с полным правом позвала бы молодежь на битву.

Безымянная видит, что угадала.

- Посмотрите на нее! - говорит она громко. - Это Царь-мать? Это мать-убийца!

- Замолчи, - гудит голос Головача. - Каждый сам выбирает свою судьбу. Ты выбрала свою, Безымянная, и быть тебе Безымянной навеки! А я, - он становится рядом со мной, - иду с Ланой. И сделаю все, чтобы она победила.

Толпа замолкает. Парни и девушки, мужчины и женщины переглядываются.

- Мы позовем грозу, - говорю я уверенно. - Я знаю, как это сделать. Возьмем самые громкие трембиты и самые сильные барабаны. Я сдвину с места тучи... Мы разрушим Завод навсегда.

В наступившей тишине мое сердце делает пять ударов. Шесть...

- Я пойду с тобой, - говорит Ясь, мастер из рода Медведя.

- И я, - говорит Носатый.

- И я, - говорит Смерека. С ним рядом тут же становятся все трое его сыновей.

- И я, - добавляет Бондарь.

Вокруг меня встают люди, молодые и постарше, мужчины и женщины. Я ищу глазами Ярого. Он наверняка где-то здесь. В общем шуме голосов я пропустила минуту, когда он тоже вызвался идти со мной...

- Выходим завтра на рассвете, - говорю я наконец. И, потянув носом воздух, добавляю: - Будет ветреный день.

***

Моя трембита лежит на пестром шерстяном одеяле. Ясь сделал ее из дерева, меченного молнией - того дерева, которое я сама добыла в лесу. Провожу по трембите рукой. Древесина кажется теплой.

Рядом лежит мой барабан с полустертым изображением волка. Тот самый, что много раз спасал мне жизнь. Подарок Римуса всегда приносил мне удачу - пусть принесет победу.

- Не подведите меня, - говорю я трембите и барабану. - Как крыло служит дикому, так вы послужите мне. Как корни служат дереву, так и вы послужите мне.

Хочу еще что-то сказать, но слова не приходят. Глубоко вздыхаю, ложусь на привычную теперь лежанку. И думаю о Яром. Мне хочется, чтобы он пришел сейчас. Ведь он знает, как важна для меня эта ночь. Мы не успели поговорить на площади. А мне так нужно, чтобы он взял за руку и сказал: все будет хорошо...

Тишина. Я засыпаю. Мне нужно собраться с силами - ведь завтра главный в моей жизни день.

Я просыпаюсь, будто от звука трембиты. За окошком еле-еле сереет небо. В доме пусто. Очаг пустой и темный. Постанывает ветер в трубе. На секунду кажется, что слышу голос Царь-матери - она стонет и жалуется. И от этих звуков делается не по себе.

- Нет, - говорю вслух. - Ты меня не запугаешь и не остановишь. Во мне достаточно силы, чтобы сделать то, о чем ты и подумать боялась - даже ради своих детей!

Ради своих детей, эхом отвечает ветер в трубе. В моих ушах звенит истерический вопль Безымянной: " Ради своей гордыни! А совсем не ради нас! "

Хватит. Я трясу головой, вытряхивая ненужные мысли и звуки. Поднимаюсь и босиком иду через всю комнату - к трембите на столе. К своему барабану. В полутьме протягиваю руку, чтобы погладить теплое дерево - Громовицу...

Трембита распадается под моими пальцами. Рассыпается трухой. Я тянусь к барабану - он оседает, как подтаявший сугроб, и растекается по столу густой вязкой жижей...

Я просыпаюсь. Резко сажусь на кровати. Глубоко дышу - грудь будто сдавило обручем. Колет в боку.

- Куда ночь, туда и сон, - бормочу сквозь зубы.

Ночь уходит. В комнате сереет рассвет. Моя трембита и барабан лежат на столе - там, где я их вчера оставила. Отдышавшись, поднимаюсь. Иду через всю комнату. Останавливаюсь над столом, протягиваю руку, касаюсь теплого дерева...

Трембита распадается надвое - на две длинные половинки. На вспоротой деке барабана темнеет будто разинутый рот. Изображения волка больше нет - оно топорщится бесформенными лохмотьями.

Это снова сон? Это явь. Я стою над обломками музыки, над кладбищем своих надежд...

Знамение? Предупреждение от Царь-матери? Знак?

Не знаю, сколько проходит времени. Мои ноги застывают на холодном полу. Потом за спиной открывается дверь. Я оборачиваюсь. На пороге стоит Ярый.

- Что с тобой? - спрашивает со страхом.

Снаружи светло. Полумрак в комнате поредел настолько, что я могу видеть его глаза. И вот когда я в них заглядываю, вдруг понимаю все-все. В первую секунду мне хочется еще раз проснуться, отбросить от себя это понимание.

- Что случилось? - повторяет Ярый. И улыбается краешками губ, будто подбадривая. Такие мягкие, такие родные губы.

- У тебя ничего не выйдет, - говорю я, перепрыгивая через целую цепь вопросов и ответов. - Ты погубил мою трембиту, мой барабан и нашу любовь. Но я все равно поведу людей на Завод. Сегодня.

Никогда в жизни не видела, чтобы люди так бледнели. У него будто выключили всю краску на лице: погасли красные и желтые прожекторы, остался только синеватый мертвый отсвет.

- И не пытайся мне врать, - говорю я. - Ты скажешь, что сделал это ради меня... А я скажу, что ты трус и предатель.

Он отступает:

- Я сделал... ради тебя! Чтобы сохранить твою жизнь!

Я качаю головой:

- Нет. Ты слишком боишься Завода. Ты даже не решаешься выговорить это слово, говоришь " То Место". Но ты не хотел признаваться в своей трусости.

- Я не трус! Я голыми руками убил вепря!

- Если бы ты не был трусом, ты бы пошел со мной. Или объяснил, почему не идешь. Но и то, и другое показалось тебе одинаково страшным.

Он отступает еще. Спиной упирается в закрытую дверь.

- Ты сошла с ума в своей гордыне! Вот оно, пришла беда, которой ждала от тебя Царь-мать!

- Я Царь-мать, - говорю глухо. - И разговор окончен. Уходи.

***

Обливаюсь ледяной водой из кадки. Считаю до ста. Прогоняю прочь все посторонние мысли. Готовлю себя к большому бою.

Долго стою посреди комнаты, покачиваясь, чувствуя, как сила перетекает вперед, почти касаясь пола невидимым сгустком, как потом перетекает назад, и тяжелым делается затылок. Вперед-назад; все больше амплитуда. Все упруже горячий сгусток. Я сильна сегодня. Может быть, сильнее, чем за всю свою жизнь.

На окраине поселка меня ждет моя армия. Людей меньше, чем я ожидала, - меньше, чем вчера, под набатом, вызывалось идти со мной. Сказалась длинная неспокойная ночь: кого-то уговорили жены, кого-то матери. Я оглядываю собравшихся. Почти все они молоды. Все - смелы. Все любят жизнь. Любой из них умеет танцевать Аркан лучше, чем я.

Так надо, понимаю я. Те, кто дал себя уговорить, оказались бы балластом в походе. Или хуже - тормозом. Мы поступаем правильно, оставляя нерешительных в поселке. Головач, стоящий чуть в стороне от остальных, кивает, будто прочитав мои мысли.

- Где твой барабан? - спрашивает любопытный Держись.

- Он слишком маленький, - отвечаю, стараясь не смотреть на Головача.

- Возьми мой! У меня, кроме барабана, еще змеевик!

И Держись показывает мне длинную деревянную трубку, в которой гулко пересыпается сухой горох. Нет лучше приманки для дождя, чем хороший змеевик.

- Спасибо, Держись, - говорю я и принимаю его большой, новенький, гулкий барабан.

Солнце поднимается - красное, в ошметках облаков. Будет ветреный день, как я и предвидела. С юга приближается масса теплого воздуха, на севере стеной стоит холодный, и вот когда они столкнутся...

- Идем, - говорю я.

И мы выходим - спокойно и буднично, как на охоту. Спускаемся вниз с холма и дальше идем вдоль речки. Не смотрим назад, но знаем, что весь поселок провожает нас взглядами.

***

К полудню собираются тучи. Чувствую, как они ползут со всех сторон. Стараюсь дышать глубоко и размеренно: столкновение грозовых фронтов должно произойти прямо над Заводом. Еще несколько часов пути - и мы увидим склоны, поросшие ржавым лесом, бетонный саркофаг и покрытые копотью громоотводы над стеной желтого дыма.

Хорошо, что все мои спутники уже видели Завод - издали. Каждый молодой охотник рано или поздно приходил сюда, - страшное место тянуло, как магнитом. Каждый наедине с собой переживал этот страх - первый взгляд на чудовище. И потому сейчас, когда мы все вместе оказываемся на пригорке, ничего особенного не происходит. Ну сердце пропустило удар. Ну кто-то резко вдохнул через сомкнутые зубы. А больше ничего: лица остаются безучастными, кто-то даже улыбается.

- Если молний будет не четыре, а три, - бормочет Головач, - или если они ударят не сразу, а с перерывом в долю секунды... Четыре вышки оттянут их на себя. А нам нужна пятая молния - внутрь, в сердцевину. Учти, что защитный контур отключится ненадолго... То есть войти туда и вырубить Сердце надо будет в течение десяти минут... Ну, пятнадцати. Пока смерч и ливень будут хозяйничать снаружи, ты, Лана, должна войти внутрь.

- Войду, - говорю я, преодолевая дрожь.

Держись смотрит на меня широко раскрытыми глазами - как на чудо.

- Держись, - говорю я ему и нервно улыбаюсь. - Порядок будет такой: сейчас мы, все вместе...

Налетает ветер. Развевает мои волосы. Пригибает верхушки леса.

- Мы пойдем к Заводу, одновременно призывая грозу, - заканчиваю я. - Ливень, вихрь, смерч... Сюда. На него.

Моя армия берет наизготовку барабаны, трембиты, бубны и змеевики, а я вдруг вспоминаю Ярого. Он мне нужен - здесь и сейчас. Он мне нужен!

И я невольно оборачиваюсь. Всматриваюсь в склон горы напротив. И почти вижу, как он бежит - сюда, к нам. Быть с нами. В руках у него старая охотничья трещотка... Если только он сейчас придет, клянусь Волком, никогда не вспомню ему... все забуду! Только пусть придет!

Шумит ветер. Раскачиваются верхушки. Моя армия смотрит на меня и не может понять, чего я жду.

Склон, откуда мы явились, пустой.

- Лана, - тихо говорит Головач.

И я понимаю, что Ярый не придет. И что гроза, с помощью которой мы одолеем Завод, подошла уже так близко, что можно услышать ее запах.

Поудобнее пристраиваю большой барабан Держися. Вытаскиваю из-за пояса обутые кожей барабанные палочки. Заношу их над декой, на мгновение замираю...

И они опускаются на барабан, будто по своей воле.

Там-м. Там-м. Бум-м. Бу-бум-м.

Началось.

Мой ритм подхватывает десяток барабанов. Гремят змеевики. Ухают, заливаясь, бубны. И над всем этим ритмичным грохотом взвиваются голоса трембит. Голоса гор, леса, потоков, круч. Голоса живых деревьев, помеченных молнией.

Тучи сползаются со всего неба. Они идут, медленные, грузные, беременные и жизнью, и смертью. Ревет мой барабан: тучи медленно разворачиваются по кругу.

Я заставлю их станцевать Аркан!

Ревут трембиты. Что-то быстро приговаривает Головач. Подтанцовывает молодой Римус. А Держись срывается с места и начинает плясать, играя змеевиком, рассыпая звук дождя. Тучи, будто включив другую скорость, заворачиваются винтом.

Есть.

Не переставая выстукивать ритм, шагаю вниз по склону, и моя армия - мои люди, мои дети - за мной.

- Дождь! Дождь! К нам! К нам! Бей! Бей! Гром! Гром!

Небо ворчит, рокочет и - вдруг разражается ударом. От грохота закладывает уши, но молнии не видно. Далеко.

- Громче! - кричу я. - Громче! Сильнее!

Завод все ближе. Все выше поднимается растрескавшаяся стена бетона. Желтый дым пахнет неприятно и резко. Очертания обгорелых конструкций пугают, не надо бы на них смотреть. Я опускаю взгляд и вижу ворота - ржавые, покосившиеся, заляпанные красной и белой краской. Мне предстоит войти туда, внутрь. Я стараюсь пока об этом не думать.

- Гром! Бей! Гром! Бей!

Тучи нависают над головой, тяжелые, слишком тяжелые. Мне хочется встряхнуть их руками, ударить как следует: мы уже почти под стенами Завода! Давайте молнии! Не спите! Давайте!

До Завода остается несколько сотен шагов, не больше. Мы почти пришли. Небо в напряжении ждет последнего сигнала: сейчас ударят молнии, все хорошо...

В следующую секунду я начинаю глохнуть.

Не понимаю, в чем дело. Трясу головой. Звуки на секунду восстанавливаются, а потом снова слабеют, как будто мне затыкают уши.

И приходит страх.

Рядом с Заводом человека оставляет воля. Я знала об этом. Но я не знала, что Завод, неподвижное чудовище, гасит ритмы. Я бью в барабан - звуки тонут, как в вате, я стремительно глохну.

У меня пересыхает гортань, одна за другой захлебываются трембиты. Немеют руки - я слышу, как стихают барабаны. Завод навалился на нас, будто колоссальным кляпом затыкая нам рты.

- Давай! - кричу я, ору что есть сил. - Гром! Бей! Не сдавайся! Держись! Играй!

Мой голос звучит едва-едва. Как будто из-под земли, из могилы. Вот тогда-то я вспоминаю слова Ярого: проклятые земли... Пропадают и звери, и люди...

- Гром! - тускло прорывается голос Головача. - К нам!

Вспышка. Одинокая молния бьет в громоотвод. Черный, покореженный, он глотает ее жадно и без остатка.

- Еще! Еще! Греми! Давай!

Каждое слово Головача звучит все тише. Под конец я вижу только, как он открывает рот, от напряжения вздулись жилы на лбу...

Ветер беззвучно поднимает пыль и щепки. Вокруг ходят смерчики - слишком маленькие, чтобы напугать даже курицу. Зато выше стен поднимается тишина - глухая, мертвая. Я еще чувствую, как вибрирует воздух, сотрясаемый барабанными деками, но с каждой секундой эта вибрация все слабее. Беззвучно ревут трембиты. Еще борется Держись, но его змеевик молчит. Пляшет Ясь, мастер из рода Медведя, движения у него замедленные и неуверенные, как у пьяного. Головач, вырвавшись вперед, вдруг начинает танцевать плавно и страшно: это танец волка, танец дикого зверя, танец-вызов...

Тучи замедляют движение. Ветер протекает у меня между пальцами. Еще есть шанс! Вот она, гроза! Совсем близко! Я еще могу дотянуться, столкнуть два фронта, выбить из этих туч хотя бы пару молний подряд! Я...

Мое сердце - я чувствую - бьется все медленнее. Темнеет в глазах. Тучи приостановились, будто раздумывают, что им делать дальше.

Бороться! Еще...

Но бесконечная тишина завода гасит не только звуки. Гибнут все ритмы: и ритм крови, и ритм мозга, и все ритмы живого существа. Обездвиженное, оно превращается в камень, в труп.

Я колочу по барабану, не слыша звука, я сама становлюсь барабаном, я у этих страшных стен - единственный источник живого ритма:

- Гром! Гром! К нам! К нам!

И в этот момент ворота, тяжелые ржавые ворота, отъезжают в сторону. Оттуда, изнутри, валит желтый дым. В глубине, полускрытые в его клубах, медленно двигаются не то люди, не то механизмы.

Головач что-то беззвучно кричит и бросается вперед. Желтый дым сразу же глотает его, и я уже не вижу, что там происходит, перед воротами...

Смотрю на небо. Тучи расходятся. Тучи предали меня! Стихии посмеялись надо мной! Никто не пришел на помощь!

Плотный туман рвется из ворот, как струи пара под давлением. Щупальца желтого дыма тянутся в разных направлениях, окружая и обволакивая мою ослабевшую, оглохшую, лишенную воли армию. Я ничего не слышу - будто постарела на сотни лет и оглохла от безнадежной дряхлости. В месиве туманных струй успеваю увидеть, как валится на землю Держись, как падает обессилевший Римус и остается лежать неподвижно, а над ним встает причудливой статуей сгусток желтого дыма...

Больше я ничего не вижу.

Темнота. И сердце остановилось.