Часть четвертая. Мы прибываем в город утром следующего дня

Мы прибываем в город утром следующего дня. Над городом туман - не желтый, как на Заводе, а обыкновенный серо-бурый смог, какой часто бывает в городе. Я не очень люблю его, но сегодня он мне на руку. Выбрав момент, спрыгиваю на крышу какого-то здания (вагончик опустился так низко, что лететь приходится метра три, от силы пять).

Приземляюсь относительно мягко. Сижу, жду, пока пройдет боль в отбитых ступнях. И ошалело думаю: вот и все.

Я так и не узнала, как зовут этого погонщика и кто он такой. Всю дорогу я лежала на крыше, а он сидел в кабине, не говоря ни слова. И только когда вплотную приблизились к городу, еле слышно стукнул в потолок, давая знать, что пора эвакуироваться...

Я никогда не узнаю, кто он и что за судьба привела его на службу Заводу. Я не узнаю даже, сколько он проживет после нашей встречи. Но я буду помнить его всегда.

Я поднимаюсь. Глубоко вдыхаю промозглый туман. Я в городе. Я дома.

***

Первое, на что обращаю внимание, - на улицах очень много патрулей. Энергополицейские, в полном боевом обмундировании, ходят по двое-четверо, время от времени останавливая кого-то из прохожих и требуя предъявить гражданский код. А мой код давно аннулирован, поэтому ни в коем случае нельзя им попадаться. Я иду, независимо поглядывая по сторонам, но при виде патруля сразу же ныряю в подворотню. Мой путь до района небоскребов, и без того неблизкий, занимает, таким образом, почти весь день.

Башни возвышаются над городом, верхушки утопают в тумане. При виде их я начинаю волноваться. Все, случившееся в последние сутки, не укладывается в голове. Вчера в это время я висела на стене, ожидая отправления вагона, а сегодня - уже скоро - увижу своих. Диких. Алекса, Мавра, Перепелку. Лешку. Всех.

Только сейчас понимаю, до чего устала. Присаживаюсь на край тротуара. Тут же подкатывает автоматический уличный разносчик, сгружает в протянутую ладонь упаковку энерджи-дринка. Делаю большой глоток; разносчик катит дальше: низкая тележка на трех пластиковых гусеницах, один подслеповатый сенсор и разъем для маршрутной карты. Пирамида картонных банок с питьем опасно кренится вправо.

Вокруг снуют прохожие. Обыкновенные люди. То и дело одергиваю себя - хочется жадно всматриваться в лица, о чем-то спрашивать, привлекать внимание. Я соскучилась по ним. Меня прямо-таки распирает от знания, которое я им принесла. Которое, может быть, изменит их жизнь. Но вряд ли сделает счастливыми...

Бросаю упаковку от дринка в круглую пасть мусороприемника. Налетает ветер, подхватывает мятый кусок картона, подбрасывает вверх и тащит по тротуару.

- Нарушение общественного порядка!

Едва удерживаюсь, чтобы не вздрогнуть. Полицейских четверо - в шлемах, со щитами, в полной амуниции. Один - со множеством нашивок на рукаве, вероятно, старший.

- Ты почему бросаешь мусор мимо урны?

- Это ветер, - говорю я. - Я сейчас подберу.

И наклоняюсь, чтобы поднять картонку, но он наступает на упаковку ногой.

- Почему не на работе?

- Я работаю пикселем, - говорю я первое, что приходит в голову. - Еще не время.

- Пикселем? - Он поднимает брови. - Предъяви гражданский код.

- Сейчас, - говорю я. Делаю вид, что лезу за пазуху. Ныряю под его локоть и сломя голову кидаюсь бежать.

- Стой!

Спиной почуяв опасность, резко кидаюсь влево. Мимо правого плеча проносится... я не успеваю понять, что это. Сгусток ветра? Выстрел из разрядника? Да как они смеют стрелять по мирным горожанам?!

Дорогу перегораживает велорикша. Я перескакиваю через коляску и кидаюсь за угол направо. Налево. Снова налево. Справа заманчиво темнеет подворотня.

Поднимаю голову. Гладкая стена без окон, в щелях кое-где мох и бледно-серая трава...

Полицейские появляются через двадцать секунд. Разумеется, кидаются в подворотню. Грохот шагов стихает.

Тогда я потихоньку слезаю со стены и что есть силы бегу в противоположную сторону.

***

По ступеням башни гуляет ветер. Заносит следы мелким песком. После тридцать пятого я специально разыскиваю сторожки на старых местах и срываю их все до единой. Пусть они выйдут ко мне навстречу. Пусть они удивятся!

Но никто не выходит.

Я поднимаюсь все быстрее. Начинаю задыхаться. Все-таки проклятая болезнь здорово меня подкосила... Выбираюсь на сто первый. Отсюда легко можно подняться в гнездо с помощью Лифтера...

Заглядываю в пролом лифтовой шахты. Оттуда несет холодом, пахнет нечистотами.

Мне становится страшно.

- Мавр!

Эхо подхватывает крик, и он начинает прыгать от этажа к этажу.

- Алекс! Перепелка!

- Кого ты ищешь? - мягко спрашивает чужой голос.

Я резко оборачиваюсь.

На лестнице, перекрывая путь вниз, стоит человек в щегольском черном костюме. Нижняя часть лица завязана платком. В руках - маленький плоский чемоданчик.

- Зачем ты забралась так высоко? - Его глаза улыбаются. - Тебе надоело жить, девочка? Решила полетать с башни?

Молча смотрю на него. Это жизнеед. По легенде - тот, кто питается непрожитыми жизнями самоубийц. В реальности - пособник дилеров, выжимающий остатки энергии из синтетиков, решивших покончить с собой.

Он глядит на меня очень внимательно. Глаза его делаются серьезными. Очевидно, прежние жертвы вели себя иначе. И уж во всяком случае - иначе смотрели.

- Я знаю одного человека, - говорю я. - Он таких, как ты, размазывает по стенке. Как клопов.

- Познакомишь? - В его голосе звучит злая насмешка.

- Нет, - говорю с сожалением. - Он далеко отсюда. Но я могу передать тебе от него привет.

- Попробуй, - говорит он. - Маленькая храбрая пичужка залетела так высоко, и...

Я стою несколькими ступеньками выше. Он статичен и не ожидает нападения. Те несколько уроков, которые в свое время преподал мне Головач, приходятся как нельзя кстати.

Подпрыгиваю и бью его ногами в лицо. Он, не ожидавший удара, валится на спину. Я приземляюсь ему на грудь. Срываю платок с лица.

У него обыкновенный рот. Никакой дыры, в которую, по легенде, видно череп изнутри. Губы в крови. Он сбрасывает меня. Я отлетаю - и сразу же поднимаюсь на ноги.

Мы кружим по лестничной площадке. У него рваный, непредсказуемый, очень неприятный ритм. Он разворачивается так, что за моей спиной оказывается оконный проем.

- Потерял из-за тебя порцию, - бормочет жизнеед. - Придется выкинуть целенькой, как есть...

И бросается на меня, собираясь столкнуть в окно. Я ловлю его движение и, продлевая начатую врагом траекторию, перебрасываю черное тело через низкий подоконник. Он орет, пытаясь уцепиться за воздух. И через долю секунды скрывается в тумане.

***

После сотого этажа начинает попадаться мусор из разоренного гнезда: битая посуда, комки одежды. Обломки мебели.

Внутренний вход в гнездо Перепелки - люк - распахнут настежь.

Я вхожу.

Все окна разбиты. Следы погрома занесены пылью. Ржавые катушки, сгнившие тросы, сломанные крылья. Продавленный диван опрокинут. Жестяной бак лежит на боку. Тут сражались.

Я стою посреди этого погрома, опустив руки. И думаю только об одном: ведь я не сказала ему ни слова! Ни слова о диких, ни слова о башнях!

И все равно твердо знаю, что это - из-за меня. Из-за той вспышки прожекторов в " Сорванной крыше". Или из-за моего прыжка с канатки - в снег. Или из-за нашей атаки на Завод...

Неужели их всех отправили на Завод?!

Долгую минуту стою в проеме балконной двери без балкона. Той самой, с надписью " Добро пожаловать". Внизу - едва различимый в тумане серый город. Напротив - другой небоскреб, на его вершине соседнее гнездо. Даже сквозь туман видны пятна черной копоти вокруг каждого окна: там, внутри, наверное, все сгорело дотла...

В эту минуту я близка к смерти, как никогда. Я не хочу жить. Я решила прыгнуть.

Меня спасает, как ни странно, воспоминание о Хозяине. " Человек дикой энергии никогда не покончит с собой от отчаяния..."

Я не брошу свою жизнь вот так, на ветер. Я отлично знаю, для чего она мне нужна.

***

Энергетический час пережидаю за вывеской большого кафе.

Сначала улицы пустеют. Луч фары последнего велосипедиста скользит по вывеске, заставляя ее светиться белым. Слышу, как человек дышит - он спешит, он опаздывает, он почти в отчаянии...

И становится темно и тихо на долгих пять минут. А потом начинают бить городские часы. Их удары вязнут в тумане: бом-м... бом-м... Унылый, цепенящий ритм.

Потом несколько секунд ничего не слышно...

И над вывеской, прямо надо мной, распахивается окно, и сильный мужской голос, бас, запевает песню. Поет замечательно. Страстно. В голосе звучит радость жизни - этой радости хватит ему на несколько часов. А жизни - худо-бедно - до следующей полуночи. Но сейчас он живет и дышит полной грудью.

Улицы наполняются народом. Всем хорошо. Все друг друга любят. Катятся роллеры на коньках. У многих - светящиеся волосы, почти у всех девушек - светящаяся косметика, у парней горят татуировки на голых руках. Вспыхивают отражатели на одежде. Парни и девушки целуются. У них горят глаза, но не от счастья, а от фосфоресцирующих капель под названием " ночной взгляд"...

Я сижу за вывеской и думаю: может, это частичка глухонемого Лешки досталась только что этим людям? Или маленького сына Перепелки? У мальчишки-то дикой энергии было хоть отбавляй... желания жить... мужества... на всю жизнь. На всю жизнь, которую он не прожил...

Вытираю слезы тыльной стороной ладони. На самом деле, кто мне сказал, что их отправили на Завод? Может, я сумею их отбить?

Я храбрюсь. Бужу в себе надежду. Хотя умом понимаю: гнездо Перепелки было разорено несколько месяцев тому назад. Может быть, еще тогда, когда я была Царь-матерью трех родов и любила Ярого.

***

Витрина магазина Римуса уставлена манекенами в разноцветной одежде. Я сбиваюсь с шага. Может, это другая улица?

Нет, адрес тот же. И двери те же. Я узнаю даже дверные ручки.

В магазине душно, пахнет пылью и косметикой. Из-за строя манекенов выбирается женщина лет тридцати: при виде меня профессиональная улыбка слетает с ее губ.

- Девушка, вы ошиблись магазином. Вы здесь ничего не купите.

- Мне и не надо. - Я слишком устала, чтобы обижаться. - Я ищу прежнего владельца магазина. Его звали Римус. Он торговал барабанами.

- Барабанами? - Она играет удивление, хотя отлично знает, о чем речь. - Секундочку...

Она снова ныряет за спины манекенов. Я оглядываюсь. Здесь все как при Римусе, даже полки остались. Только теперь на них сложены стопками цветные тряпки. А там, где стояла барабанная установка, толпятся манекены... вернее, стоят плечом к плечу. В их пластмассовых улыбках чудится что-то зловещее.

- Как вас зовут? - спрашивает продавщица, невидимая за спинами искусственных людей.

- Меня? Лана, - отвечаю рассеянно. - Я ищу Римуса...

И только сейчас, услышав и собственное имя, и имя моего друга, понимаю, откуда чувство опасности. Женщина выныривает из-за манекенов, снова улыбается, но я не смотрю на нее - кидаюсь к двери.

Поздно.

Все повторяется, как в страшном сне. Как тогда в аптеке, когда покупала лекарство для сына Перепелки. В дверях стоят двое. Смотрят на меня в упор. Еще один неторопливо выходит из подсобки, цепляя манекены.

Прикрываю глаза. Смерть не дышит в затылок - им приказано брать меня живой. Ну что же...

Двое у двери только начинают движение, их ритмы замедленны. Тот, что вышел из подсобки, идет не как боец - как охотник. Его примитивный ритм немного скрашивают гулкие пластмассовые манекены, полые изнутри: в падении они толкают друг друга, получается дружный нарастающий грохот.

Я припадаю к полу и проворачиваюсь вокруг своей оси, как жернов, - подсекаю того, что был за спиной. Один из тех, что у двери, вскидывает руку с разрядником - слишком медленно. Разрядник улетает в угол. Орет продавщица - именно орет: для нее происходящее выглядит дико, кошмарно, будто я превратилась в смерч посреди магазина.

Обезоруженный полицейский поскальзывается на какой-то тряпке и падает. Валится манекен. Отлетает кудрявая, улыбающаяся голова, красиво катится, подпрыгивая, - в этом движении есть стиль, есть ритм.

Третий по-прежнему стоит в дверях. Жду, когда он кинется, но он остается на месте. Проходит секунда. У меня еще есть время, но очень-очень мало... Он вытягивает губы, будто дразнится, что хочет меня поцеловать. Изо рта у него - из трубки - вылетает тоненькая иголка и вонзается мне в щеку.

Это парализатор.

Подкашиваются колени, но я еще стою; круша стекло, кидаюсь в витрину. Ноги еще держат... с каждой секундой слабеют... в дожде стеклянных брызг вылетаю на улицу, заворачиваю за угол...

И падаю.

***

Он подбирает меня и, нимало не заботясь о раненых товарищах, грузит в полицейскую машину. Сам садится на педали. Нажимает что есть силы, дергает шнурок сирены, дикий вой раздается над улицами, по которым мы едем. Люди шарахаются с дороги. Едет полиция, везет важную добычу!

Я в полном сознании. Только почти не чувствую своего тела. Могу сгибать и разгибать пальцы, но это, пожалуй, все. Щека, в которую вонзилась иголка, кажется ледяной. Отмороженной. Лежу на спине и вижу только верхние этажи домов. Туман сгущается. И поэтому я не могу понять, по каким улицам меня везут.

Сирена стихает.

Энергетический час на исходе, людей на улицах все меньше. Я больше не слышу ни смеха, ни голосов, ни шороха подошв об асфальт. Скоро утро. Слышу короткий тоненький скрип: полицейский жмет на тормоз. Приехали?

Он встает с седла и склоняется надо мной. Его лицо закрыто щитком. Я вижу, как глаза поблескивают в смотровых щелях.

- Значит, ты - Лана?

Могу лишь утвердительно опустить веки.

- Что было на барабане, который Римус тебе подарил?

Я молчу. Хлопаю веками.

- Ты уже можешь говорить, - цедит он сквозь зубы. - Ну давай, вспоминай, что было нарисовано на барабане! Или ты не знаешь?

Я чуть сжимаю губы. Двигаю языком. Говорить вряд ли, скорее мычать...

-...олк.

- Что?

- В...олк, - выдавливаю я.

Вижу, как расширяются глаза полицейского. Он медленно поднимает забрало. Этому человеку лет двадцать пять. Ко лбу прилипли пряди черных волос.

- Как звали... того, кто тебя... отгрузил? - говорит шепотом.

Я не сразу понимаю, о чем речь.

- Те... Стефан. Ло...ец.

- Не может быть, - говорит он с суеверным ужасом. - Не может быть... Значит, это правда!

В глазах у него блестят слезы. А может быть, мне показалось.

***

Теперь мы едем еще быстрее, но уже без сирены. Небо светлеет. Я все так же лежу в кузове, ко мне постепенно возвращается способность двигаться, но я все еще слабая, как тряпка. Полицейский налегает на педали, вкатывает в низкий пассаж (когда-то здесь была торговая зона, теперь витрины заколочены) и, завернув в узкий переулок, останавливается.

- Вылезай.

Я с трудом поднимаюсь. Шея не двигается: чтобы оглянуться, приходится поворачиваться всем телом. Серые стены, вдоль тротуара полоски отражателей, забрызганные грязью, решетка водостока на асфальте.

- Ну и куда? - спрашиваю я, едва ворочая огромным, как губка, языком.

Он не отвечает. Берется за решетку канализационного стока (руки у него в перчатках), рывком поднимает. Открывается путь вниз, я вижу железные скобы на вертикальной бетонной стенке.

- Туда, - говорит полицейский, переводя дыхание. - И очень быстро. Я уже должен вернуться.

Заглядываю в колодец. Оттуда несет сыростью. Неприветливое место.

- Почему я должна тебе доверять?

- Потому что ради тебя я рискую шкурой.

Странное дело, но эти его слова убеждают меня больше, чем полчаса подробных объяснений. Я спускаюсь в люк. Полицейский - или кто он такой? - устанавливает решетку на место. Я вижу его - снизу вверх, сквозь решетку.

- Иди вниз, пока не попадешь в коллектор. Там стой и жди. Не сходи с места, ясно? Просто стой и жди. Там опасно.

Я вздыхаю.

- Стой и жди, - повторяет он в третий раз. - Ну, я пошел.

Я слышу, как отъезжает полицейский веломобиль. Потом потихонечку приподнимаю решетку. Это не так уж трудно. Даже сейчас я могу выбраться наружу, на улицу...

И дальше что? Римуса нет. Гнезда опустели. К кому в этом городе я могу обратиться - уж не к Игнату ли, бывшему соседу по комнате?!

А полицейские вокруг так и шастают...

Раздумываю еще немного. Потом, шаг за шагом, начинаю спускаться вниз.

Я все еще слаба, но и усилий здесь много не требуется. После железной лестницы, ведущей на вершину громоотвода, этот спуск под землю - сущая ерунда.

Мои ноги и руки выполняют привычную работу. Тусклый свет, пробивающийся сквозь решетку, не может ничего осветить - здесь почти полная тьма. Но и смотреть-то не на что. Волглые стенки. Звук моих подошв и тяжелое дыхание отражаются эхом и возвращаются снова. Получается затейливый, кружевной ритм.

Вспоминаю Хозяина Завода, как он поднимался вслед за мной по железной лестнице: " Когда устанешь, отдохни, я подожду". Что-то в последнее время я слишком часто его вспоминаю...

Оказываюсь на дне колодца, дальше ступенек нет. Оглядываюсь. Нос и уши говорят куда больше, чем глаза: слышу пустое пространство. Слева несет холодом и гнилью. Справа - теплом и плесенью. Где я? Чего мне ждать?

Еву нашли в коллекторе. Как она там оказалась?

Хочется немедленно подняться наверх и выбраться на поверхность, но я медлю. Если здесь жизнееды, тем лучше. Я расквитаюсь с ними и за Еву тоже. Пусть приходят.

Потом в коридоре справа мелькает свет. Ближе. Ближе. Человек старается ступать бесшумно, но я все равно его слышу. Шагах в десяти он останавливается. Луч фонаря заливает меня сверху донизу. Фонарик слабенький, не то что у погонщика. Обыкновенный суперэспандер.

- Ну? - раздраженно спрашиваю я. Если это жизнеед, его ждет большое удивление. И разочарование, пожалуй, тоже.

Человек с фонарем молчит. Я не могу разглядеть его лица.

- Ну? - повторяю я, делая шаг навстречу. В левой руке у него фонарь, в правой - оружие, я не могу разобрать, какое, и это плохо...

- Ты? - спрашивает он еле слышно, но эхо подхватывает его голос и начинает играть - от стенки к стенке.

- Ну, я.

- А это я, - говорит он и светит себе в лицо.

***

Они выжили.

Пока усиленный отряд полиции поднимался с тридцатого этажа на сто пятидесятый, все обитатели гнезда Перепелки успели переправиться на соседний небоскреб. Район башен был оцеплен, спасения не предвиделось и здесь, но хитроумный Мавр отыскал ход в подвал, а оттуда - в канализационную систему.

- А соседей накрыли, - рассказывала бледная, исхудавшая Перепелка. - Они похвалялись скинуть полицейских вниз со своего гнезда. Нескольких скинули, а потом их подожгли... Мы видели, как они разлетались: крылья горели, тросы лопались... Кто остался жив, полицейские забрали.

Я облизываю сухие губы.

Ребра у меня трещат от объятий. Рядом с Перепелкой сидят ее дети, они здорово выросли. Мальчик здоров, но немного прихрамывает. Здесь же Алекс (он сидит на педалях динамо-лампы), Лифтер, Лешка-барабанщик, еще кое-кто из давних знакомых. Все смотрят на меня, как на чудо.

- Вы так и живете - под землей?

Все молчат.

- Видишь ли, - с неохотой говорит Мавр, - после той истории... Во время энергошоу... Когда на экране появилась надпись неизвестно откуда...

- Завод существует, - прикрыв глаза, декламирует Перепелка. - Пожирает энергию людей. Не верьте энергоконтролерам, ловцам. Ищите СИНТ. Это я, Лана...

- Это я, - повторяю эхом. - Это... не неизвестно откуда. Это из рубки Хозяина Завода. Это он управляет энергетическим шоу. Это он решает, что будут смотреть синтетики.

В тесной подземной комнатке - тишина. Слышно, как бежит вода по стокам. Алекс перестает вертеть педали, и лампа медленно гаснет.

- Шизофрения, - говорит Алекс в полной темноте.

И тогда я начинаю рассказывать. Все подробно - с того самого момента, как я спустилась с башни, чтобы добыть лекарства для Перепелкиного сына.

По мере того, как я рассказываю, Алекс налегает на педали - сперва понемногу, потом все сильнее и сильнее. Динамо-лампа разгорается так ярко, что я вижу складку на лбу Перепелки. Вижу потрясенные глаза мальчика и девочки. Вижу седину на висках Алекса и черные ногти Лифтера. Вижу известковые потеки на потолке, вижу рисунки углем на стенке напротив...

Я рассказываю о людях-волках, о поселке трех родов, о Царь-матери, о Головаче. Только о Яром не говорю ничего. Рассказываю о поединке с Царь-матерью, о том, как, умирая, она дала мне имя...

- Лана?! - произносят одновременно несколько голосов.

- Что? - спрашиваю я.

- Рассказывай, - хрипло говорит Мавр.

Я рассказываю о плесе Молний, о приходе весны, об обряде имяположения, о развилке в будущем и о своем решении. Все слушают. Алекс налегает на педали. Когда я дохожу до атаки на Завод, лампочка, накалившаяся до белого блеска, вдруг лопается и разлетается стеклянными осколками.

Никто не говорит ни слова.

- Погоди, - мрачно бормочет Алекс в полной темноте. - Новую лампу поставлю. А то Лешке не слышно.

И он в полной тишине меняет лампочку. На педали садится теперь уже Лифтер. Он светит экономно: только затем, чтобы глухонемой Лешка видел мои губы.

Я рассказываю, как погибли мои товарищи. Как попала на Завод, но не смогла остановить его Сердце. И как Хозяин рассказал мне правду: Завод питается энергией людей, чтобы аккумулировать ее и передавать в город, на СИНТ...

Все молчат.

- Что такое СИНТ? - спрашивает Мавр после длинной паузы.

Я объясняю. Они переглядываются.

- Знаешь, - говорит Мавр, - если бы это была не ты... я бы не поверил ни слову.

- Он тебя отпустил? - звонко спрашивает мальчик.

Я вздыхаю и рассказываю дальше. О первой попытке побега. И о том, как мне удалось убежать во второй раз: просто потому, что погонщик не выдал меня. Наверное, пожалел.

- Пожалел? - нехорошим голосом спрашивает Алекс.

- Не все они негодяи, - говорю я. - Они... очень зависят от энергии. Получают несколько доз за ночь, им требуется все больше...

- Я видел таких, - говорит Лифтер.

И снова становится тихо.

- Я искала вас, - говорю шепотом. - Я уже думала, вас всех скормили Заводу. Я зашла к Римусу, а у него...

Они переглядываются.

Алекс, переступая через сидящих, подходит ко мне. Светит в лицо фонариком. Заглядывает в глаза. Оттягивает веко. Я удивленно смотрю на него.

- Ты думаешь, я сумасшедшая?

- Нельзя отрицать. Твой бред логичен, но... как ты докажешь, что была в горах? Что была на Заводе? Что Лана - это ты? А ты - Лана?

Мне почему-то становится весело.

- Хочешь, я научу тебя танцевать Аркан?

- А ты можешь? - быстро спрашивает Мавр.

***

Этот подвал чем-то похож на " Сорванную крышу": стойка барменов, ударная установка, круглые туши барабанов в центре. Только танцевать на них нельзя: упрешься головой в потолок, довольно низкий, недавно выкрашенный белой краской, но уже покрывшийся ржавыми потеками.

В подвал можно войти с улицы. Вывеска небольшая, но задиристая: " Бан-Кротство: У Крутого Крота". Здесь веселятся синтетики после энергочаса. Совершенно легальное, законопослушное заведение.

Есть и другой вход. Из канализационного люка. В него-то мы и вошли.

Хозяина зовут Бан. Прозвище, разумеется, Крутой Крот. Я поражаюсь, увидев его: он очень тощий, бледный и почти слепой. Щурится, то и дело снимает темные очки, чтобы протереть слезящиеся глаза.

- Что это с ним? - спрашиваю Алекса, когда Бан отходит проверить, заперта ли дверь.

- Он крот, - говорит Алекс еле слышно.

- Чего?

- Понимаешь... мы живем в подземелье потому только, что нам позволили кроты. Это их территория. Хотя сами они живут гораздо глубже.

- Кроты?!

- Ты - Лана, и ты не знаешь, кто такие кроты? - спрашивает Бан, незаметно оказавшийся рядом. У него странная походка - неуклюжая и немножко смешная, зато он передвигается с молниеносной быстротой.

- Я Лана, - говорю я, - потому что меня так зовут. Что именно тебя удивляет? Алекс и Бан переглядываются.

- Потом, - решает Бан. - Значит... ты хочешь сегодня хорошенько потанцевать?

- Да, - говорю я. - Повеселимся как следует.

***

Внешняя дверь клуба по-прежнему закрыта. Бан впускает только тех, кто стучит особым стуком. Этот стук - коротенький ритмический фрагмент - Лешка-барабанщик перевел бы как " свой, безопасно, очень нужно". Приходят разные люди - такие разные, что мне вообще непонятно, как Бан решается всех впустить.

Приходят синтетики - всегда парами. Один приводит другого: парень девушку или девушка парня, или друг друга. Ведущий в такой паре старается казаться спокойным, уверенным. Другой - ведомый - сильно нервничает и не может этого скрыть.

Приходят дикие, замаскированные под синтетиков. Я сразу узнаю их - по повадкам, по взгляду.

Приходят и вовсе странные личности с бегающими глазками. Я бы на порог их не пускала - с первого же взгляда ясно, что это мультипакетники, одной дозой такого не прошибешь!

Другой поток посетителей поднимается из люка. Приходят все наши дикие, даже Перепелка с детьми. И являются несколько человек, внешне похожих на Бана - тощие, бледные, в непроницаемых темных очках, несмотря на полумрак.

Это и есть Кроты?

Подземный зал понемногу наполняется. В полумраке бармены позвякивают посудой, тихонько переговариваются с посетителями. Проскакивает молния - искусственная, бледная.

- Что тебе сегодня смешать? - спрашивает кто-то.

- Циклон.

- Алекс, - говорю я шепотом. - Мне кажется, что это все уже было. Это повторение... понимаешь...

- Дежа вю, - он кивает. - Обычное дело. Не обращай внима...

В этот момент внешняя дверь снова открывается, и в проеме появляются двое. Я присматриваюсь...

Один - мой полицейский. Я с трудом узнаю его, потому что он одет, как обыкновенный синтетик. Он обводит глазами зал; я хочу сказать о нем Алексу, но в этот момент спутник полицейского поворачивается ко мне лицом...

Это Римус!

Я бегу через весь зал, люди удивленно на меня косятся. Не обращая ни на кого внимания, я кидаюсь на шею Римусу. А он обнимает меня.

Он ужасно рад. Но, кажется, совсем не удивлен.

***

До полуночи остается совсем немного времени. В клетке с барабанами сидит Лешка, потихоньку пробует ударную установку. Бармены работают вовсю - в бокалах вертятся, пенятся, искрятся пузырьками дикие коктейли. Я сижу на полу у стенки - рядом с Римусом и его спутником, Максимом.

Я быстро, шепотом пересказываю им все, что уже слышали дикие. Римус чуть улыбается. Максим слушает, плотно сжав губы.

- Значит, это была ты, - говорит Римус мечтательно. - Знаешь, я ведь никогда не смотрю шоу. А в тот день меня будто что-то толкнуло. И я посмотрел.

- Римус, она ведь ничего не понимает, - вмешивается Максим. - Она не знает, что тут случилось, пока ее... ну, в общем, из-за нее.

- А что из-за меня случилось?!

Оба смотрят на меня. Мне становится очень не по себе.

- Ну, говорите!

- Все полицейские подразделения подняты по тревоге, - говорит Максим. - После того, как ты объявилась в магазине. После того, как я тебя якобы взял, а потом упустил. Операция " Лана" полным ходом идет с тех пор, как появилось твое сообщение на экране.

Я молчу.

- В бывшем магазине Римуса сидела засада - изо дня в день, - продолжает Максим. - Я дежурил через сутки. Знаешь, у меня повторяющийся кошмарный сон: я прихожу утром на службу, а мне говорят, что тебя уже взяли - именно в магазине Римуса.

- Почему? - Я понимаю, что вопрос глупый, но и молчать не могу.

Макс и Римус переглядываются.

- Максим мой друг, - медленно говорит Римус. - Это я его убедил, что Лана, о которой все говорят, когда рядом нету патруля, - это не легенда и не сказка. Это реальный человек. И ему надо помочь.

- Как это - " все говорят"?!

Они переглядываются. Максим сжимает губы так, что их почти не видно.

- Слушайте, - я волнуюсь, - я должна всем рассказать... Здесь никто не знает о СИНТ!

- Кое-кто знает, - скучным голосом говорит Максим.

- Ну да: контролеры, высшие чины энергополиции...

- Скоро полночь, - говорит Римус. - Макс, тебе пора.

Максим поднимается.

- Ты что, синтетик?! - Я не верю своим глазам.

- Я должен использовать свой служебный пакет, - говорит он сухо. - Ведется строгая отчетность. Я ведь энергополицейский.

- А... - Я запинаюсь. - А как тебе удалось выкрутиться... после того, как ты... меня упустил?

- Меня понизили в звании, - говорит он все так же сухо.

Больше я ни о чем не решаюсь спросить. Максим уходит, пожав руку Бану.

Мы с Римусом долго молчим.

- Он рискует очень многим, - тихо говорит Римус. - Его отец работает на СИНТ.

***

Бьют городские часы. Сюда, под землю, их звон едва доносится, но в клубе такая тишина, что слышно каждый удар.

Бом-м, бьют часы. Энергетический час. Весь город сейчас вздохнул с облегчением, чувствуя теплое покалывание манжеты.

Синтетики стоят плотной группкой, прижавшись друг к другу. Им страшно. Кто-то из них переживет эту ночь и справится. А кто-то обречен. Они знали это, когда шли сюда; они знали, что рискуют жизнью, но все-таки попытались - жить своим ритмом. Жить без манжеты.

Я очень уважаю этих людей. Мне хочется помочь им.

Бом-м, часы все бьют. Бом-м.

Лешкина палочка начинает свой ритм: вопреки часам. Отрицая извечный порядок. Отрицая манжеты, отрицая Завод с мембраной распадателя, отрицая весь этот людоедский режим пакетов и штрафов. И все, кто есть в клубе - почти все - начинают отбивать этот ритм. Ладонями. Подошвами. Лешка играет, отдаваясь ритму. Я знаю, он не слышит его - чувствует всем телом. Негромко, жестко, по нарастающей вступают остальные барабаны: " Мы - энергия. Мы - энергия. Мы..."

Но я вижу, что это не энергия. Это всего лишь ритм, пробуждающий в человеке скрытые резервы. У кого они есть.

Синтетики по-прежнему стоят в углу, взявшись за руки. Я отлично вижу, кто из них доживет до рассвета, а кто - нет. Вот эта бледная девочка с двумя светлыми косичками не доживет. Этот красивый парень с тенью усов над верхней губой - не доживет, и напрасно его подруга привела, напрасная надежда, завтра она будет чувствовать себя убийцей...

Лешка мечется в клетке. Он делает, что может. Те из синтетиков, кто посильнее, начинают помогать ему, отбивать ритм, заставляя собственное сердце работать самостоятельно, пробуждая волю жить и любовь к жизни - только свою, только в себе...

- Мы энергия! Иди со мной!

Они пойдут. Но дойдут - не все. Это правильно. Это естественный отбор. Паразитам, поглощающим чужую волю к жизни, не место на земле - все равно они не живут, а существуют... Остановить Завод! Пусть выживают сильные! - так грохочут барабаны. Или так мне слышится?

Я трясу головой, вытряхивая чужой ритм. Выхожу вперед - передо мной расступаются. Кладу руки на плечи девочке с косичками и красивому парню, который уже едва держится на ногах. Взглядом велю - приказываю! - Римусу, Мавру, Алексу сделать то же самое. И вот в низком подвале, под белым с потеками потолком выстраивается круг: мы стоим, положив руки друг другу на плечи.

- Играй, Лешка! - приказываю я, и глухонемой музыкант читает слова с моих губ. На мгновение воцаряется тишина...

Я начинаю движение. Завожу круг. Задаю ритм. Лешка подхватывает его почти сразу. Ударяет по барабанам, на мгновение кажется, что у него не две руки, а по меньшей мере восемь.

Я вижу лица танцующих напротив: они расплываются, размазываются, и уже не понять, кто дикий, а кто синтетик. Ритм все ускоряется и ускоряется, я веду его, не щадя тех, кто встал со мной в круг, кто доверился мне. Кто-то спотыкается... Держаться! Если один упадет - всем конец!

Ты не синтетик. Ты - Дикий!

Душа моя, кажется, покидает тело - центробежной силой ее сносит назад, прочь, но замкнутый круг не дает уйти, не пускает. Болят мышцы, связки на коленях готовы разорваться. Я закрываю глаза - но все равно вижу...

Частички материи, несущие энергию. Крупицы. Пылинки. Слипаясь в одно целое, сжимаясь под страшным давлением, рождают новую сущность.

Если ты с нами - ты Дикий!

В черной пустоте без верха и низа возникает пульсирующий комок - он сжимается, сжимается, разогреваясь все сильнее, он - дикая энергия, точка отсчета, центр Вселенной за миг до большого взрыва...

Очень длинный миг.

Я проваливаюсь внутрь себя - в темноту. Я вижу высокие горы и темные провалы. На самой недосягаемой вершине - Солнце запуталось в ветках, горит и не может подняться. Надо помочь ему... освободить...

Освободи! Освободись! Будь свободным и добрым, как Солнце!

Я тянусь изо всех сил. Солнце у меня на ладонях, золотая тарелка, сияющий диск...

Я поймала Солнце?!

Круг распадается. Я отлетаю назад и врезаюсь спиной в большой барабан. На затылке тут же наливается шишка. На секунду наступает тишина, только хрипло дышит Лешка, уронивший палочки на бетонный пол. Хватает ртом воздух и смотрит на меня. У него ясные, счастливые, очень добрые глаза.

Кто-то шарит руками по полу, пытаясь подняться. Кто-то кому-то протягивает руку...

- Мама, - тихонько говорит девочка с косичками. - Я живу! Я...

И начинает плакать и танцевать.

Тишина взрывается. Все смеются, плачут, вопят, поют, бьют в барабаны, танцуют, как бешеные, их ритмы сливаются в один и распадаются снова, перекликаются, сплетаются и сталкиваются, чтобы снова разойтись. Сквозь этот грохот прорывается, тоненько и отрешенно, чей-то голос совсем рядом, девочка не то поет, не то молится:

Но однажды

Смогу я спрыгнуть,

Быть может, в пропасть,

А может, в небо

Смогу...

Из-под каблуков, бьющих в пол, летят искры. В подвале делается жарко; кто-то берет меня за руку трясущейся горячей рукой. Я поворачиваю голову. Это Бан, крот.

- Ты Лана, - говорит он с суеверным ужасом.

Его приятели, такие же кроты, останавливаются рядом, справа и слева.

- Что ты хочешь? - говорит один. - Чем мы можем тебе помочь?

А другой прибавляет:

- Мы можем спрятать тебя в самом глубоком канале. Там тебя не найдут.

- Я не собираюсь прятаться, - отвечаю я и добавляю, спохватившись: - Спасибо. Но мне пока не надо.

Бан молча открывает внешнюю дверь. Через несколько минут веселой толпой входят молодые синтетики, только что получившие свои пакеты, и останавливаются, пораженные невиданной пляской.

- Входите! - кричит от стойки один из барменов. - Хватит на всех! - И бросает кому-то запечатанную колбу с коктейлем.

Римус берет меня за руку и выводит на центр зала.

- Это Лана, - говорит он почти шепотом. Удивительное дело: среди смеха и криков, среди топота многих ног его слова звучат как удар грома.

Все - и те, что танцевали со мной, и те, что только что пришли, - застывают с открытыми ртами и смотрят на меня.

Потом среди вновь прибывших начинаются перешептывания: " Это правда? Не может быть! А я говорила... Не может быть! "

- Я Лана, - говорю я немного сварливо. - Что дальше?

***

Проходит два дня. Мы с Алексом сидим, свесив ноги, на подоконнике пятьдесят шестого этажа. Туман, стоявший с утра, разошелся, нам отлично видно небо над холмом. Мы ждем начала энергетического шоу.

Алекс бледен, как все обитатели подвалов. Его мускулы по-прежнему бугрятся, вызывающе выступают шрамы на коже, но лицо постаревшее и глаза тоскливые.

- Почему бы вам не вернуться в гнездо? - спрашиваю я. - Ведь полиция...

- Мы и так чудом спаслись, - говорит он глухо. - Полиция хорошо научилась ставить ловушки. Вот, у соседей видишь что...

Смотрим на обгорелый дом по соседству.

- Ты обещал рассказать про кротов.

- Они тоже дикие, - говорит он нехотя. - Но только не летающие. Еще их родители нашли какие-то брошенные подземелья и перебрались туда. У них там подземные реки, турбины работают, худо-бедно есть свет, тепло... А солнца нет. И разогнуться негде. Видишь, какие они все сутулые.

- Тебе не нравится такая жизнь, - говорю я.

- Лана... - Алекс вздыхает. - Я... помнишь, как мы с тобой летали на показуху? - В голосе его горечь.

- Мы еще будем летать, - говорю я твердо. - Мы будем жить под солнцем и так, как сами захотим. Надо собирать синтетиков, тех, что оштрафованы, тех, кто едва дотягивает до энергочаса. Надо собирать их... и они будут жить.

- Скажи, - Алекс колеблется, - они... ты их навсегда... они становятся дикими, да? Ты их переделываешь?

Я качаю головой:

- Я только помогаю им выжить. А потом - они могут, если постараются, найти Дикую Энергию - в себе. Если не побоятся. Если очень захотят... Это трудно, но это возможно. Мы соберем много-много людей... соберем их, вооружим и поведем на Завод. И остановим его.

- Скажи, - Алекс смотрит на низкие тучи, - а если просто перекрыть подачу сырья? Захватить СИНТ... Это тоже тяжело, но возможно. Остановить погрузки. Завод без сырья станет, разве нет?

- Понимаешь, - мой голос внезапно хрипнет, - если он не получит сырья из города, он отправит свои автоматы в поселок трех родов. И будет работать еще долго, убивая горных жителей - всех, до кого сможет дотянуться. И присылать нам... нашим синтетикам... эту энергию.

Я сглатываю. Алекс молчит.

- И потом, - я говорю все тише, - понимаешь... Захватить СИНТ куда труднее, чем Завод. Просто потому, что СИНТ подкупает. Вот он пообещает человеку... или его жене, или детям... хороший гарантированный пакет каждый день. И человек не будет рассуждать, откуда взялся этот пакет. Он возьмет его, потому что подумает: " Не я возьму, так возьмет кто-то другой". И будет на нем жить. И еще... понимаешь... захватить СИНТ - это все равно, что принять участие в дележке. Делить энергию... которую произвели из живых людей. Из горцев, из... - Я чуть было не говорю " из Ярого", но вовремя прикусываю язык. - Пусть ты или я не станем ее делить, но обязательно найдутся такие, которые станут! Ради денег или ради своих любимых людей... Понимаешь? Нам надо остановить Завод! Если не будет Завода, СИНТ развалится сам по себе. Но сначала...

Алекс хочет что-то сказать, но тут начинается энергошоу. Вспыхивает экран - красным, белым, потом ярко-зеленым. По нему ползут буквы: братья и сестры мои, пиксели, работают, стараются.

Мы с Алексом смотрим, как на экране сменяют друг друга яркие рисованные картинки. Забавные люди с длинными, как сосиска, головами гоняются друг за другом по нарисованным улицам города... Я невольно улыбаюсь. Это действительно весело. Это смешно. Кто это придумал, нарисовал - неужели сам Хозяин?! Трудно поверить...

Появляется заставка. Потом реклама водяного насоса. Я поворачиваю голову, чтобы что-то сказать Алексу, но у него вдруг меняется лицо, он смотрит на экран...

Я оборачиваюсь - и успеваю увидеть огромную надпись, черным по красному: " ЛАНА, ПОМНИ СЛОВА ЦАРЬ-МАТЕРИ. ПОЩАДИ ИХ".

***

Дни проходят за днями, а я почти не сплю. Клубы, комнаты, какие-то мастерские: люди собираются тайно, накануне энергочаса. Каждая встреча начинается со страха и неверия.

- Ты - Лана? - спрашивают они презрительно и недоуменно. - Докажи!

Мне меньше всего хочется что-нибудь им доказывать. Я просто с ними танцую - танцую для них.

Некоторые подхватывают ритм сразу же. Некоторые - после долгих попыток. Мне попадается несколько человек, вообще лишенных чувства ритма, они не могут повторить - прохлопать - простейшего ритмического узора. Они разбалансированы, не слышат собственного сердца, тела их, как студень, но я должна спасти и их тоже.

Удивительное дело: день ото дня я не становлюсь слабее. Наоборот - чем больше изматываюсь, тем больше сил во мне накапливается. Люди за моей спиной переглядываются многозначительно.

Зато когда я засыпаю, вижу один и тот же страшный сон. Будто выхожу из клуба, сворачиваю за угол, а там стоит, поджидая меня. Хозяин Завода. Пытаюсь убежать и не могу. Ноги прилипли к асфальту. Такое жуткое ощущение - ноги прилипли...

" Помни слова Царь-Матери. Пощади их".

А себя я разве щажу?!

***

- Римус... где все твои барабаны?

- Раздал, - говорит он беспечно. - Синтетикам.

- Не жалко?

- Что делать, если у меня отобрали магазин? К тому же, может быть, они нам еще пригодятся...

Мы сидим в дальнем углу подземного клуба. Уже утро, синтетики расходятся. Мы с Римусом забились в уголок, где никто не мешает. И еще - это важно - здесь есть второй выход, в глубину, к кротам. На всякий случай.

В последнее время это стало моей повадкой - всегда проверять, есть ли второй выход. А лучше третий. Вся полиция города мобилизована на поимку " этой Ланы". Нам все труднее найти клуб для встречи с синтетиками, все больше риск, что кто-то, польстившись на обещанный властями призовой пакет, меня выдаст. И все больше не по себе - могу привести хвост к той норе, где живут сейчас прежние обитатели гнезда Перепелки.

- Тебе нелегко, - говорит Римус.

- Такое чувство, будто я пытаюсь выкопать подземный тоннель чайной ложечкой.

- Твой ритм - это не чайная ложечка. Твое имя сейчас делает больше, чем все мои барабаны, заговори они одновременно.

Я усмехаюсь. Римус кладет передо мной на жестяную тарелку кусочек витаминного торта - две тонких высохших полосочки со вкусом клубники. Торт хрустит на зубах.

- Римус, - говорю я, - ты помнишь, когда-то была такая забава... гонки в пневмотоннелях?

- Да, - он улыбается. - Хорошее было время. Я и сам там гонялся пацаном, ногу сломал... А что?

- Это правда, что пневмонавты пели песни, когда гонялись? Про себя? Задавали ритм?

Он присматривается ко мне и вдруг настораживается.

- Лана... это важно?

- Ты должен был знать его, - говорю я.

- Кого?

- Там был, - я подбираю слова, - такой человек... среди гонщиков. Он, когда летал, всегда пел про себя вот так: " Жил-был парень, звали его Ветер, он девчонкам головы кружил..."

- А как его звали?

- Я не знаю.

Римус смотрит мне в глаза. Откидывается на спинку стула.

- Это правда, мы все пели про себя. Те, кто не пел, или пел неправильно, вскоре разбивались. Я и ногу-то сломал оттого, что перешел на другую песню... слишком медленную... настроение у меня было... такое. Лана, песня - это талисман. Мы никогда не говорили друг другу, кто что поет.

- Там была еще женщина, - говорю я. - Похожая на меня.

- Откуда ты знаешь? - спрашивает он почти резко.

- Он сказал.

- Да кто же он такой?

- Лучше скажи, ты эту женщину знаешь?

Он качает головой:

- Мы все расстались. Она потом родила ребенка. А еще потом, я слышал, она умерла...

- Ребята, - за перегородку заглядывает хозяин клуба, - я закрываюсь. Уходите. Если можно, разными путями.

Я тут же встаю. Римус не двигается с места: смотрит на меня вопросительно.

- Я тебе потом все объясню, - обещаю я честно. - Мне надо подумать.

***

" Жил-был парень, звали его Ветер..."

Я выхожу из клуба. Оглядываюсь: улица пуста. На бетонной стене мерцает тусклая рекламная надпись: " Горожане! Для Вас! Завтра! Праздник Энергии! Незабываемый Энергочас! Приди и Отметь Двадцать Пятую Годовщину..." Годовщину чего, не разобрать: в этом месте на стену кого-то вырвало.

Сегодня ночью в городе будет особенно шумно. К каждому пакету добавят по два-три энерго. И синтетики выйдут на улицу, где будут ждать их дешевые развлечения, и радоваться без памяти - без мысли о завтрашнем дне...

Задумавшись, сворачиваю за угол. Прямо передо мной стоит, расставив ноги, высокая фигура в черном плаще. Я отшатываюсь; замечаю сперва полицейские нашивки и только потом, почти секунду спустя, узнаю Максима.

- Ты обалдел? Я могла тебя...

- Скорее.

У него такое лицо, что я слушаюсь без вопросов. Он хватает меня за локоть и куда-то тащит; не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь в багажнике полицейской машины, рядом с двумя толстыми, жирными от масла велоцепями. Вдалеке слышен свист, топот, отрывистые приказы " Всем стоять на месте"... Я тихо радуюсь, что Римус ушел через подземелье.

Лежу, стараясь не дышать. Минут через пятнадцать слышу над головой стук подошв, скрип днища, кашель и брань. Машина наполняется полицейскими.

- Опять упустили, - говорит простуженный голос. - Сучка.

- Кто-то ей помогает...

- Если она вообще существует в природе, - добавляет третий голос.

- Существует, - глухо говорит Макс. - Можешь мне поверить.

- А, - насмехается первый, - ты же из-за нее лычки потерял...

- Тебя бы туда! - огрызается Макс.

Кто-то садится на педали. Цепи напрягаются возле самого моего лица, колеса вертятся, машина несется неизвестно куда...

Проходит почти час, прежде чем полицейские расходятся и все затихает. Еще через полчаса является Макс и вынимает меня из багажника. Руки-ноги затекли, разумеется. Я представляю, как волнуются Алекс, Мавр, Перепелка, и мне делается не по себе.

Мы в гараже. В полутьме рядами стоят полицейские веломобили.

- Слушай, - шепотом говорит Макс. - У меня к тебе... странная просьба.

- Какая?

Он долго не решается заговорить. Впервые вижу его таким нерешительным.

- Я тебе жизнь спас. Два раза.

Мне не нравится это вступление.

- Чего тебе, Максим?

- Ты не могла бы помочь моему отцу и матери? И еще там... нескольким людям? Они тоже синтетики.

- Помочь?

- Лана, весь город знает, что ты производишь дикую энергию. И передаешь ее людям. Которые после этого... перестают быть синтетиками. Если, конечно, сами постараются.

- Ты хочешь, чтобы я подбодрила дикой энергией работников СИНТа? Тех, кто каждый день отгружает Заводу людей, как топливо?

- Да ведь не все! Главная задача СИНТа - распределение энергии, понимаешь? Чтобы каждый получил свой пакет вовремя!

- Распределение пакетов, - говорю я медленно. - Никогда не поверю, чтобы твой отец... кем он работает?

- Он главный инженер.

- Не поверю, чтобы главный инженер страдал оттого, что пакет маленький.

- У них там постоянная грызня, - говорит Макс очень тихо. - Знаешь, от чего умер прежний начальник СИНТа? От недостатка энергии! Его сместили... и сразу же оштрафовали якобы за недоработки. И он умер.

- Твоего отца собираются сместить?

Длинная пауза.

- Пока нет... но очень скоро, может быть. Место главного инженера всегда было таким... лакомым...

- Как ты себе это представляешь, Макс? - спрашиваю резко. - Явиться на СИНТ и сказать: здравствуйте, я Лана?

- Слушай, - он сжимает мою руку. - Я ведь могу быть тебе полезным! Я покажу тебе СИНТ. Трансформаторы, станцию отгрузки... Честное слово, я проведу тебя. Покажу все, что сумею.

Я внимательно смотрю на него, пытаясь понять, ловушка это или нет.

- Я не предам тебя, клянусь отцом, - говорит Макс, и мне вдруг становится завидно. У него хоть отец есть... - Лана? - Макс почти заискивающе заглядывает мне в лицо.

- А как? - Я все еще раздумываю. Он выдыхает:

- Я знаю как. Сегодня на СИНТе... Видишь ли, они тоже отмечают Праздник Энергии. Только на свой лад.

***

Никогда в жизни не видела так много света. Разве что в разгар лета, в ясный день, на верхушке громоотвода.

Опираясь на руку Макса, вхожу в огромный зал. На Максе - парадная форма энергополицейского, черная с серебром. На мне - платье, которое он принес полчаса назад. Платье сидит неплохо. Волосы уложены под круглую шляпку. Лицо наполовину закрыто огромными темными очками - последняя мода, как объяснил Максим. Дамам, живущим среди такого блеска, необходимо беречь глаза.

Я вижу, как мимо проходит женщина лет двадцати, высокая и тонкая, с ног до головы увешанная лампочками. Мигают огни на цветном ожерелье, гроздьями вспыхивают броши и заколки в волосах, цепь огней тянется по подолу платья, фонари на туфлях подсвечивают снизу стройные ноги, натертые, для полноты картины, отражающей пудрой. За всей этой роскошью тянется шлейф проводов, и четверо слуг несут аккумулятор.

- Это жена нынешнего начальника, - бормочет Максим.

Зал освещен миллионом огней. Пол и потолок почти зеркальные, у меня скоро начинает рябить в глазах, несмотря на очки. С Максом здороваются разные люди, и сам он здоровается, представляя меня как подругу. В толпе снуют официанты с подносами. Макс берет два бокала, один протягивает мне. Я делаю глоток - это обыкновенный энерджи-дринк, хотя, может быть, слегка подслащенный.

- Сейчас будет концерт, - говорит Макс.

Я допиваю свой бокал до дна, и все равно у меня сухо в горле.

- Все эти люди - они кто?

- По-разному. Есть инженеры. Есть администраторы. Есть ловцы.

- Ловцы?!

Я вглядываюсь. В парадных костюмах мужчины неотличимы друг от друга, только полицейские в черных с серебром формах хоть как-то выделяются. У многих на рукавах, на лацканах пиджаков ярко горят фонари, но аккумуляторы, как видно, спрятаны под одеждой. А вот женщинам сложнее: две дамы, мило поболтав, расходятся, но так неудачно, что провода, ведущие от украшений к аккумуляторам, путаются. Неловкость, взаимные упреки, две бригады носильщиков суетятся вокруг, пытаясь высвободить красавиц...

Я вспоминаю темные улицы города, отражатели, фонарики-эспандеры и динамо-фары велорикш.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - говорит Макс.

- Не знаешь, - отвечаю резко. - Я помогу тебе - но только ради тебя, Макс. А не ради твоего отца!

На возвышение в углу зала поднимается десяток мужчин и женщин, у кого-то гитары в руках, у кого-то скрипки, у кого-то бубны, у одного парня - барабан. Я смотрю с интересом; барабанщик трижды стучит палочкой, и начинается музыка, такая же аморфная и мертвая, как бесплатная вермишель.

- Погоди, - говорит Макс. - Мне надо переговорить с отцом. Я сейчас вас познакомлю!

И скрывается в разукрашенной лампочками толпе. Я остаюсь одна - с пустым бокалом в руках и мертвым ритмом, вязнущим на барабанных перепонках.

Мне очень хочется выскочить на возвышение и отобрать у парня инструмент. Я сдерживаюсь из последних сил, верчу бокал, выстукиваю ногтями по стеклу. Те из гостей, что стоят поближе, поглядывают на меня с возрастающим интересом.

Дура! Я же не должна привлекать внимания, Максим мне сто раз об этом напоминал!

- Вы позволите? - Мужчина с ярким созвездием лампочек на лацкане отбирает у меня бокал, ставит на поднос пробегающего официанта, вместо него берет новый и протягивает мне. - Я впервые вас вижу, милая барышня, вы подруга Максима?

Я бормочу что-то невнятное. Жадно пью. Мужчина не сводит с меня маленьких блестящих глаз.

- Вам нравится?

Он имеет в виду музыку. Я мотаю головой, не в силах притворяться.

- Мы можем пригласить другой коллектив, - говорит мой собеседник. У него мягкий вкрадчивый голос - и очень властная манера держаться. Заметив кого-то в толпе, он резко машет рукой:

- Стефан! Поди сюда.

Я поворачиваю голову...

Стефана-Ловца я никогда не забуду и не спутаю ни с кем, какой бы наряд он ни нацепил на себя. Сейчас он вышагивает в темно-бордовом костюме, на лацканах которого справа и слева целым морем огней горят знаки отличия. Я сглатываю: может, Ловцу дают по ордену-огню за каждый десяток жертв? Или за каждую сотню?

Я хочу убежать. Но ноги будто приклеились к блестящему полу. Так бывает во сне. Я опрокидываю бокал в рот - и кашляю, поперхнувшись.

Мужчина, первый заговоривший со мной, мягко похлопывает меня по спине:

- Ну, ну... Познакомьтесь, это Стефан, мой заместитель. А это подруга маленького Макса, милая... Как вас зовут?

Стефан смотрит на меня. Я знаю, черные очки маскируют меня. Знаю и другое: у людей с таким взглядом обычно профессиональная память на лица.

Я кашляю.

- Мы виделись раньше? - спрашивает Стефан.

Я резко киваю. Продолжаю кашлять, теперь уже нарочно. Через силу.

Все еще глядя на меня, Стефан склоняется к моему собеседнику и что-то шепчет. У мужчины с лампочками на рукаве на секунду вытягивается лицо - и тут же удивление сменяется довольной улыбкой.

- Молодец, - говорит он вкрадчиво. - Браво, Ловец. - И переводит взгляд на меня.

Из оружия у меня только опустевший бокал. И то неплохо. Стою, ожидая, что он скажет.

Он не замечает моего напряжения.

- Хорошие новости. Очень хорошие, милая барышня.

Я сбита с толку. Что сказал ему Ловец? Мое имя - или...

И в этот момент из толпы появляется Максим. Он внешне спокоен. Только бледен, и на скулах горят пятна. У меня сам собой подтягивается живот: что-то случилось. Еще что-то.

Макс находит в себе силы почтительно поздороваться и с моим собеседником, и со Стефаном. Потом берет меня за руку и ведет сквозь толпу - мимо дам с аккумуляторами. Мимо сцены с музыкантами. Прочь, к выходу в коридор. Я все жду окрика в спину: стой! Это Лана! Но окрика нет. У двери я не выдерживаю и оборачиваюсь: мой бывший собеседник и Ловец о чем-то беседуют, не глядя в нашу сторону...

Значит, все-таки обошлось?

Мы с Максом останавливаемся возле окна, плотно задернутого тяжелой портьерой. Здесь не так светло. Хочется снять темные очки, но я вовремя удерживаюсь.

- Взяли твоих диких, - еле слышно говорит Макс. - Только что... минут сорок назад. Проследили... от клуба... всех, и Перепелку с детьми...

Я цепляюсь за портьеру.

- Мавр? Лешка? Алекс? Лифтер? И...

- Всех... - Максим судорожно сглатывает. - Больше того, копают уже и под меня... Ты знаешь, с кем ты разговаривала? Это главный координатор отгрузок...

В глубине меня - в голове? в груди? - зарождается тоненький звук. Как будто писк комара ночью в лесу. Он нарастает, становится похож на вой ветра в трубе... на вой волка в лесу... и в нем прорезывается ритм. Неторопливый, сдержанный, даже холодный. Мои пальцы сами собой начинают барабанить по подоконнику. Так вот о чем сообщил Ловец своему начальнику...

- Их отправят на Завод сегодня, - шепчет Макс. - Уже отдан приказ отгрузить их...

- Макс, - говорю я очень низким, непривычно низким и уверенным голосом, - Завод не получит их. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда!

***

С этого момента все, что происходит со мной и вокруг меня, подчинено строгому, даже суровому ритму.

Праздник продолжается. Тоненько, пошлыми масляными голосами поют скрипки. Гул голосов становится громче. Минута или две - и Ловец вспомнит меня, а за Максом явятся вооруженные коллеги, и на этот раз его не спасет даже отец, главный инженер.

Дурацкое вечернее платье начинает мешать. Высоко подняв голову, ни на кого не глядя, иду к выходу. Чувствую, как напряжена рука Макса под рукавом парадного мундира.

- Уже уходите? - приветливо спрашивает привратник у большой, плотно закрытой двери. Он улыбается, но в его словах мне мерещится скрытый смысл.

- Да, - говорю холодно. - Откройте нам, пожалуйста.

- Ваши пропуска?

В это здание проще войти, чем выйти из него. Максим протягивает две лиловые бумажки с печатями. Привратник всматривается в них, за его спиной сидят на диванчике двое полицейских в полном обмундировании, с разрядниками в расстегнутых кобурах. Мой внутренний ритм подстегивает: быстрее, быстрее!

Привратник очень медленно поднимает голову. Медленно-медленно протягивает руку, возвращая пропуска Максиму:

- Жаль, что вы так рано...

На столе пищит сигнал переговорного устройства. Привратник подносит к уху наушник, к губам микрофон:

- Вахта слушает.

У Макса не выдерживают нервы.

- Мы спешим! - говорит он резко. Полицейские на диване удивленно поворачивают головы.

- Понял, - говорит привратник. Кладет наушник и микрофон на место. Ни слова не говоря, начинает открывать кодовые замки - один, другой...

Когда дверь наконец приоткрывается, переговорное устройство звонит снова.

- Вахта, - говорит привратник.

Мы выходим на высокое крыльцо. Справа и слева горят мощные фонари. Ни в коем случае нельзя бежать.

- Одну минуту! - кричит привратник нам в спину. - Одну минуту!

Мы одновременно срываемся с места. Бежим по ступенькам вниз: только бы завернуть за угол, а там темнота...

На крыше здания СИНТ вспыхивает мощный прожектор. Щелкают разрядники полицейских - сзади, всего в нескольких десятках шагов.

- Держите ее! Это Лана!

Макс оборачивается на бегу. В руке у него - полицейский разрядник.

- Уходи. Я их задержу.

Влетая в узкий переулок, залитый контрастным светом прожектора, слышу за спиной перестрелку.

***

Я опять одна. И действую на свой страх и риск. Праздник Энергии закончился. Город опустел. На углу велорикша - вертит головой, пытаясь понять, откуда свет и что это за странные звуки. Медленно думает. Наконец решает уехать от греха подальше. Сбиваю его на тротуар, прежде чем он успевает поставить ноги на педали.

Мой внутренний ритм наконец-то прорывается наружу. Машина хорошая: большие колеса, и шестеренки вертятся без единого скрипа. На дикой скорости проезжаю три квартала, потом торможу - дым из-под покрышек - и трачу несколько драгоценных минут, чтобы как следует спрятать машину в тени подворотни.

Сама, ухватившись за край низко нависающего балкона, подтягиваюсь - и поднимаюсь вверх по стене, от балкона к окну, от окна к выступающей балке, от балки к другому балкону, и так до самого верха. Спрыгнув на залитую битумом крышу, низко пригибаюсь и бегу что есть сил.

Бежать легко. Внутренний ритм приходит в гармонию с внешним. А значит, я могу думать.

Ничего не готово. Синтетики разобщены, я ни о чем не успела договориться. Я не спросила их, готовы ли они рискнуть жизнью, готовы ли они умереть, если понадобится, ради того, чтобы был остановлен Завод... Да и что бы они ответили?

Мрачно улыбаюсь на бегу. Одно дело - легенда о всесильной Лане, которая дает энергию, дает жизнь. Другое дело - вот эта ночная гонка по крышам, и осознание, что я ни капельки не всесильна, и его послание: " Лана, помни слова Царь-Матери. Пощади их".

Спотыкаюсь и растягиваюсь на крыше во весь рост. Проклятое вечернее платье, будь я в штанах - не ссадила бы колени...

Поднимаюсь. Оглядываюсь. Позади и внизу, на перекрестке, мерцают фонари. Растекаются направо и налево. Берут меня в кольцо. У полиции есть новый опыт: им ведь удалось захватить диких на верхушках башен...

Снова бегу. Все дома на этой стороне улицы стоят вплотную друг к другу, так что я запросто перебираюсь с крыши на крышу. Пока передо мной не открывается улица - широченная щель, которую ни перепрыгнуть, ни перелететь. Оглядываюсь. Полицейские будут здесь через пять минут, и отсидеться на крыше на этот раз не удастся.

К торцевой стене приколочена пожарная лестница. Я спускаюсь за несколько секунд. Вагон на Завод будет отправлен утром, завтра - уже сегодня - через несколько часов. А меня, кажется, затравили. Как зверя.

Спрыгиваю на землю. Озираюсь. Вижу в нескольких шагах, прямо посреди дороги, канализационный люк.

Тяжеленная крышка. Нечем поддеть. Цепляюсь за край люка пальцами, ногтями, наконец сдвигаю на несколько миллиметров. Еще.

Вдоль улицы ложится свет фонарей. Полицейские гонят на веломобиле - прямо ко мне. Прямо по осевой. Рыча от напряжения, отодвигаю люк (вход в колодец становится похож на месяц накануне полнолуния) и ныряю вниз. Успеваю заметить фары полицейской машины - в нескольких шагах перед собой...

Через несколько секунд колесо попадает в открытый люк и машина - я слышу - терпит крушение.

***

Я пробираюсь вдоль бетонной шахты. Где-то льется вода. За спиной мечутся лучи фонариков - меня преследуют по пятам. А время уходит, секунда за секундой. Уходит драгоценное время!

Железные трубы. Гирлянды старых проводов, давно никому не нужных. Я пробираюсь, где на четвереньках, где в полный рост, обхожу завалы, перелезаю через оборванные провода. Мне не хватает очков ночного видения. Продвигаюсь почти вслепую, вытягиваю руку вперед, пытаясь нащупать проход...

Меня хватают за запястье.

Я не удерживаюсь и кричу. Эхо прыгает от стены к стене, полицейские слышат мой крик и поворачивают в мою сторону лучи фонариков...

- Тихо, - говорит у меня над ухом скрипучий голос. - За мной.

***

Я видела этого человека раньше. Это один из кротов, что предлагал мне помощь в клубе у Бана. Теперь он молча протягивает ночные очки.

Он двигается, как вода, непринужденно просачиваясь в любые щели. Я - за ним, чуть медленнее, но все-таки пробираясь в узкой щели между двумя бетонными блоками. Вспоминается та труба, в которой я застряла на Заводе. Алекс сказал бы клаустрофобия...

Воспоминание об Алексе подстегивает.

Полиция остается далеко позади. Крот доползает до пролома в бетонном покрытии и спрыгивает вниз. И я за ним.

Здесь можно выпрямиться в полный рост. Это огромный, давно заброшенный, темный и сырой коридор. Может быть, это один из пневмотоннелей, в котором гонялся еще Хозяин Завода?

- Что тебе нужно, Лана? - спрашивает крот. Здесь, в темноте, его глаза широко открыты. И на нем нет очков.

Я тяжело дышу. Из расцарапанной щеки капельками скатывается кровь. Вечернее платье разодрано в клочья.

- Что тебе нужно? - спрашивает он еще раз. - Помнишь, мы говорили тебе: все, что ни попросишь, сделаем для тебя?

- Пожалуйста, - говорю я умоляюще. - Дайте мне во что-нибудь переодеться.

***

Весь город под землей пронизан тоннелями. Вдоль тоннелей тянутся трубы, большей частью мертвые, пустые. Я сижу у одной из таких труб, в руках два старинных гаечных ключа. Я играю на трубе.

Труба дрожит, вибрирует. Вибрация передается моим рукам. Никогда в жизни, ни у кого на свете не было такого инструмента. Выбиваю ритм, он растекается по тоннелям от трубы к трубе. Проникает в отверстия, куда не пробраться человеку. В глубину и вширь. Где-то осыпаются с труб чешуйки ржавчины. Где-то сыпется песок, капает вода. Я игра