Глава 16. Трис спит в моей комнате сегодня ночью.

Трис спит в моей комнате сегодня ночью.

После некоторых неубедительных аргументов с ней, я наконец смог убедить её, что спать в комнате с людьми, которые напали на неё, не лучшая идея.

Я устраиваюсь на самодельной постели на полу, которая находится всего в двух футах от моей кровати, где Трис лежит спиной ко мне. В конце концов, я засыпаю под звуки ровного дыхания Трис.

Где-то посреди ночи, я просыпаюсь, и мое сердце начинает биться сильнее, поскольку я слышал, как Трис громко кричала моё имя. Я мотаю головой из стороны в сторону, ища того человека, который должен был быть тут неуместен, того, кто может представлять опасность, но мой страх — это всего лишь продолжение моего бурного воображения.

Грудь Трис вздымается вверх вниз, поддерживая устойчивый ритм её дыхания. Без света её синяки почти скрыты под маской тусклой ночи. Легко забыть, что я привел её в свою комнату ради безопасности, проще думать, что она сама пришла сюда, по своей воле и это самая сумасшедшая удача, потому что осмелюсь сказать, что она любит меня также, как люблю её я.

Возможно, однажды это будет единственной причиной, по которой она находится здесь. Возможно.. Я молю того, кто находится свыше, чтобы удача мне сопутствовала хоть на этот раз.

Мои глаза начинают закрываться под тяжестью сна, но прежде, чем я засну, я чувствую, как уголки моих губ растягиваются в легкой улыбке.

Свет сочится в мою комнату и я наконец могу увидеть человека, лежащего на моей постели. Рассвет должно быть не за горами, либо солнце уже завершило свое восхождение по розовому горизонту. Без единого окна в комнате это трудно предположить. Когда я сажусь, у меня начинает кружиться голова. Воздух чувствуется влажным и удушающим под свитером, который я накинул на себя, мои ладони липкие, поскольку я сжимаю и разжимаю кулаки. Я хватаюсь руками за голову и начинаю считать в обратном порядке, пока не чувствую себя более менее лучше.

Электрический гул холодильника — родной звук заполняющий фон, и будильник, который только что оповестил звуковым сигналом, что сейчас 8 часов утра. Солнце, должно быть, появилось 100 веков назад, освещая путь тем, кто должен был рано вставать и им не приходилось бы ходить по окрестностям в кромешной темноте. Трис всё еще крепко спит, поэтому я иду к своей ванной так тихо, как только могу и включаю душ. Теплая вода распутывает каждый «узел» на моем теле. Когда я выхожу из душа, пар все ещё лениво витает в воздухе, оставляя причудливые мокрые следы на зеркале. Я протираю зеркало рукой и смотрю на свое отражение, пока зеркало снова не запотевает.

В моих глазах пылает жар, который я не видел прежде, то ли это реакция на горячий душ, либо на Трис, которая находится по ту сторону двери.

Я надеваю джинсы и выхожу из двери ванной, в ту же минуту на меня обрушивается прохладный воздух и я очень благодарен этому.

— Привет, — слегка небрежно произносит Трис, поскольку отводит глаза с зеркала, которое висит на стене в моей комнате.

Я мягко вожу кончиками пальцев по ушибу на её щеке, который стал фиолетовым с небольшими проблесками темно-синего цвета. — Не плохо, — говорю я, — как голова?

— Отлично, — говорит она, хотя я почти уверен, что она лжет.

Я дотрагиваюсь рукой до её бока. — Что с боком?

— Болит, только когда дышу.

Я мягко улыбаюсь. — Ну, с этим особо ничего не поделаешь.

— Питер, скорее всего, устроил бы вечеринку, если бы я перестала дышать.

— Отлично, но я бы пошел, только если бы был торт, — шучу я.

Она смеется над моей шуткой, но затем она прекращает улыбаться и вздрагивает, прижимаясь рукой к грудной клетке. Я осторожно убираю руку, не желая причинить ей боль.

Вместе мы спускаемся к столовой. Шум гремящего серебра можно услышать даже находясь далеко.

— Я войду первым, — говорю я, когда мы стоим в дверях столовой. — Скоро увидимся, Трис.

Шона и Зик уже уплетают свой завтрак, когда я подсаживаюсь к ним.

— Доброе утро, — говорит Шона, не поднимая на меня глаз и все также смотря на свой тост. Видимо, намазывание масла на тост занимает больше внимания в настоящее время.

— Тяжелая ночь? — спрашивает Зик, указывая на порез на моей губе.

Я досадно вздыхаю. — Ты не представляешь.

— Эй, — говорит Лорен, в её глазах горит тревога. С темными кругами под глазами, порезом на губе и со взъерошенными волосами, я должно быть, выгляжу ужасно. — Что случилось прошлой ночью? Ты подрался с кем-то? Это был не Эрик, верно? Скажи мне, что это был не он. Ты же знаешь, что он превратит твою жизнь в сущий ад, если ты его хоть пальцем тронешь.

— Перестань, успокойся, — произношу я. — Да, была драка, но не моя. Ал, Дрю и Питер напали на Трис.

— Что? О Боже мой, — говорит она. — С ней всё хорошо?

— Да, с ней все отлично.

— Три парня против одного Стиффа? — говорит Зик.— Это едва справедливо.

— Справедливо? Ты считаешь, что они хоть немного знают о справедливой борьбе? — говорю я. — Эрик заставлял их бороться до потери сознания. Он заставил меня кидать ножи в живую цель, чтобы напугать их. Справедливая борьба, наверное, последнее что им пришло на ум.

— Ты должен был принять предложение Макса, как только у тебя появился шанс. Инициирование было бы вдвое меньше зверским, если бы ты был при власти, а не Эрик.

— Я знаю. Но теперь слишком поздно.

Что-то бросается в глаза Шоне и она подталкивает меня в бок, заставляя отвлечься от тоста. В двери вваливается Дрю, чья кожа приобрела более фиолетовый оттенок, чем его розоватый цвет кожи. Искра гордости загорается внутри меня. Возможно, Ал и Питер убежали вчера вечером, зато теперь у них есть Дрю как пример будущего наказания, которое они заслуживают за совершенное действие.

— Вообще-то, если задуматься, — Зик давится от смеха. — Я не думаю, что инициируемым было бы гораздо лучше с тобой.

Я закатываю глаза. — И тебе не удастся, если ты не будешь держать язык за зубами.

Я засовываю остальную часть тоста в рот и невнятно бормочу. — Мне надо идти. Сегодня пейзаж страха.

— Увидимся позже, — одновременно говорят они, пока я иду ко столу инициируемых.

— Инициируемые, сегодня мы будем делать нечто иное, — объявляю я. — Следуйте за мной.

Я вывожу группу из столовой и направляюсь по одной из разветвляющихся дорожек окружающих пропасть и поднимаюсь все выше и выше к полосе света, сияющей сквозь стеклянный потолок надо мной. Одного взгляда вниз достаточно, чтобы послать меня в море страха без спасительной лодки, поэтому, во время обучения я всегда смотрю на то, что впереди или выше меня.

Два года назад, когда пейзаж страха был первой стадией инициирования, мы шли тем же самым путем с Амаром, нашим инструктором. Мой взгляд постоянно спускался вниз, и этого было достаточно, чтобы убить всё мужество, которое было во мне. Именно Амар заметил то, как участилось мое дыхание и мою кожу начали покрывать бусинки пота по мере того, как дальше мы продвигались. Страх будет усиливаться, если ты позволишь ему завладеть тобой, говорил он мне. Я принял его слова близко к сердцу и перестал позволять страху высоты завладевать мной, стараясь не замечать пространства ниже и обращать внимание только на то, что выше меня. Он был тем, кто дал мне новую жизнь, кто стер существование Тобиаса и вдохнул жизнь в Четыре. Он был самым великим наставником, которого я когда-либо знал, и я сожалею каждый день о том, что его жизнь закончилась так рано и резко.

Два года назад я не думал, что мне хватит смелости и уверенности, чтобы пройтись по этим Бесстрашным тропам с некой непринужденностью, но теперь, когда я проходил здесь миллионы раз, я знаю это место, как свои пять пальцев. Я обернулся, дабы удостовериться, что все идут за мной. Дрю, опухший от побоев, плелся намного медленно, отставая на пару шагов ото всех остальных. — Держись в темпе, Дрю, — говорю я.

Я перевожу взгляд на Трис, желая увидеть на её лице улыбку, потому что она единственная, кто понял бы эту шутку. Конечно же, я сразу замечаю благодарную улыбку, но я заметил ещё кое-что, её рука находилась в руке Уилла. Улыбка резко сползает с моего лица, поскольку я погружён в раздражающее разочарование. Я думал, что знаю, что такое ревность, когда я стоял на углу своей улицы и наблюдал за детьми, которые были окружены такой заботой родителей, которую я никогда не испытывал, но эти чувства, они отличаются. Это именно то чувство, когда я должен испытывать ревность, я думаю об этом, пробуя новую эмоцию на вкус. Она полна горечи и гнева, мне это не очень нравится.

Я отворачиваюсь и продолжаю вести группу инициированных вперед, мимо разукрашенных граффити стен, в комнату освещенную люминесцентными лампами.

— Это еще один вид моделирования, называемый пейзажем страха. Сейчас он отключен, поэтому в следующий раз, когда вы его увидите, он будет выглядеть иначе, — говорю я. — Благодаря моделированию, мы храним у себя данные о ваших худших страхах. Пейзаж страха обрабатывает их и выдает нам личную серию виртуальных препятствий. Некоторыми из них будут страхи, с которыми вы уже сталкивались в своем моделировании. Но также там будут и новые. Разница в том, что в пейзаже страха вы будете осознавать, что это моделирование, так что, вы сможете воспользоваться всем имеющимся у вас внутри арсеналом, пока будете проходить его.

Но это не делает его легче, думаю я, но не говорю об этом вслух. Страх при определенных обстоятельствах, способен сломить даже самых сильных людей. Страх - это источник неудач, а неудача всегда будет беспощадна при инициации.

— Количество страхов в пейзаже зависит от того, сколько их у вас, — говорю я. — Я говорил вам раньше, что третий этап сфокусирован на психологической подготовке, это потому, что он требует от вас контроля, как над чувствами, так и над телом. Совмещения физических навыков, полученных вами на первом этапе, и эмоционального мастерства, которое вы приобрели во втором. Все это для улучшения вашего рейтинга.

Если быть честным, я никогда не понимал, почему пейзаж страха был первым этапом нашего инициирования. Последовательность этапов в настоящее время имеет намного больше смысла.

Лампочка мерцает над моей головой, погружая комнату в разные степени полумрака. Мои глаза прекращают осматривать посвященных и я смотрю на Трис.

— На следующей неделе каждый из вас будет проходить свой пейзаж так быстро, как только сможет, на глазах у Бесстрашных лидеров. Это станет вашим финальным тестом, который определит ваш итоговый рейтинг после третьего этапа. Так же, второй этап сложнее первого, третий — тяжелее всех. Поняли?

— Вы можете преодолеть каждое препятствие одним из двух способов. Или у вас получится успокоиться, и моделирование зарегистрирует нормальное, стабильное сердцебиение, или вы найдете путь встретиться лицом к лицу со страхом, и моделирование пройдет дальше. Например, встретиться лицом к лицу со страхом утонуть, значит плыть глубже, — я пожимаю плечами. — Поэтому я предлагаю вам потратить следующую неделю на анализ ваших страхов и разработку стратегий по их преодолению.

— Это несправедливо, — жалуется Питер. — Что, если у одного человека семь страхов, а у другого — двадцать? Они же не виноваты.

Я смотрю на него — на парня, который ударил ножом в глаз другого новичка, пока тот спал, тот же человек, который в компании двух других парней напал на девушку, которая в два раза меньше его — я не доверяю мысли о том, что он знает что-то о справедливости. — Ты действительно хочешь поговорить со мной о справедливости, Питер?

Когда я иду к нему, толпа инициированных расступается передо мной, словно две разные стороны магнитов, отталкивающиеся друг от друга. Я скрещиваю руки, не прекращая зрительный контакт и наслаждаюсь моментом, когда я наконец смогу поставить Питера на место. — Я понимаю, почему ты беспокоишься, Питер. События прошлой ночи, безусловно, доказывают, что ты трус, — он стоит совершенно неподвижно, не показывая усилий опровергнуть это и никаких усилий, что бы начать спорить со мной. — Ну, теперь мы все знаем, что ты боишься маленьких, худеньких девочек из Отречения.

Краем глаза я замечаю, как Дрю вздрагивает от моих слов. На другой стороне стоят Трис, Уилл и Кристина, на губах которой виднеется маленькая, но лучезарная улыбка.

Питер, в некотором роде, проявляет черты идеального Бесстрашного. Это доводит до тошноты, но это правда. Его трусость является актом проявления его гордости. *Факт, что кто-то, о ком он думал меньше всего, с легкостью победил его, это, для него, ужасная реальность, и единственный выход принять собственное поражение - показать свое превосходство над теми, кто считает, что он должен быть слабым.

В конце концов, что как не гордость важнее для Бесстрашного?

Верно, ничего.

Гордость — наша самая большая слабость.

***

Что-то ужасное происходит сегодня.

Моя голова поворачивается на звук двух быстрых стуков в дверь. Я не ожидал никакой компании, поэтому впопыхах одеваю мятую рубашку и пытаюсь убрать след моей щеки на подушке.

Это Лорен, она стоит по ту сторону двери, её губы нервно подергиваются, у неё спутанные волосы, она кричит в истерике. — Это Ал, Четыре! Ал! Он бросился в пропасть!

Кровь во мне кипит, но мое сердце холодное, словно оно заледенело.

— О, — отвечаю я полушепотом. Я заключаю Лорен в объятиях, — всё будет хорошо, — говорю я, хотя понимаю, что обнадеживаю себя намного больше, чем кого-либо еще.

Это происходит каждый год; новичок ломается под давлением и из-за этого они прыгают в пропасть. Почему именно у нас, у фракции, где никогда не было никаких смертей, вдруг резко началось всё это, может они хотели показать нам, что наши методы не совершенны?

Лорен потерла влажные глаза тыльной стороной руки. Медленно её судорожные рыдания становятся лишь спокойными подергиваниями плеч, она шепчет что-то снова и снова. — Они должны сделать что-то с этим. Мы должны сделать что-то.

Я знаю, что она права. Мы должны сделать что-то.

Но в конце концов она уходит, молча обхватив себя руками, и я смотрел за ней в пустой, сырой коридор, надавливающий на мои мысли, затопляя мою голову так, что голос в моей голове все интенсивнее кричал, что это моя вина.

Мои ноги несут меня вниз по каменным путям. Я хожу по случайным коридорам, брожу совершено бесцельно, пока не понимаю, что каждый поворот приводит меня к пропасти. Эрик, без сомнения, говорил фальшивые речи о смелости Ала с такой энергией, с которой жил каждый день! Я не знаю, что хуже — факт, что уважение от Эрика ты получишь после того, как будешь мертв или то, что Бесстрашные захватывают его слова так охотно, ведь они уверены, что самоубийство — это смелый и благородный шаг.

Это смешно.

Впереди меня смутная фигура раскачивается в темноте. Как только я подхожу ближе, я сразу узнаю её светлые, струящиеся волосы и стройную фигуру.

— Трис.

— Что ты здесь делаешь? — говорит она, её тон грубый и острый. — Почему не отдаешь почтение с остальными?

— А ты?

— Не могу отдавать почтение, не имея внутри такового, — как только она говорит эти слова, её словно окутывает вина и на лице появляется страдальческое выражение. — Я не это имела ввиду, — они были друзья в конце концов, несмотря на то, что он напал на неё. Одна несправедливость не может разрушить всё, поэтому и есть такое понятие, как прощение.

— Вот как, — есть ли шанс, что она простит ему это, я не знаю. Но я действительно знаю, что он потерял уважение Трис не тогда, когда напал на неё, а когда наложил на себя руки. Отреченные считают самоубийство актом эгоизма. Где-то внутри Трис находится девушка одетая в одежду Отречения, которая живет по своим обычаям и правилам. Именно это девочка отказалась от Ала.

— Это нелепо, — почти кричит она. — Он прыгает с обрыва, и Эрик называет его храбрым? Тот самый Эрик, который недавно хотел метать ножи в его голову? Он не был храбрым! Он был депрессивным трусом и почти убил меня! Вот за какие вещи здесь надо уважать, да?

— Чего ты от них хочешь? — говорю я. — Чтобы они осудили его? Ал мертв. Он не сможет этого услышать, уже слишком поздно.

— Речь сейчас идет не об Але, — огрызается она. — А обо всех, кто наблюдает! О каждом, кто теперь считает прыжок в пропасть нормой. Я имею ввиду, почему бы сейчас не пойти и не спрыгнуть, ведь все равно после смерти тебя будут считать героем? Почему бы не сделать этого, все ведь будут помнить имя? Это... Я не могу... — интересно, сколько она подавляла свой еле сдерживаемый гнев. Я хочу успокоить её, я должен успокоить её, я хочу сказать ей, что все хорошо, но она — бомба замедленного действия.

— В Отречении этого никогда не случилось бы! — говорит она яростно. — Ничего из этого! Никогда. Это место развращает и разрушает, и плевать мне, если, говоря это, я кажусь Стиффом, то мне плевать, плевать!

Мои глаза перемещаются на пятно над питьевым фонтанчиком, где насколько я знаю, находится камера наблюдения.

— Осторожнее, Трис, — предупреждаю её я, всё еще глядя на камеру. Я молюсь, чтобы тот, кто сидит сейчас в диспетчерской наблюдал за волнениями у пропасти.

— Это всё, что ты можешь сказать? — хмуро отвечает она. — Что я должна быть осторожнее? Это всё? Искренним тебе никогда не стать, ты знаешь об этом? — Я вздыхаю с негодованием. Почему с ней настолько сложно?

Я хватаю её за руку и тащу её как можно дальше от фонтанчика и прижимаю её к стене, мне всё равно не комфортно, несмотря на то, что мы не находимся в диапазоне камеры. Я не думаю, что мы будем в безопасности, пока нотки расхождения находятся в нас. — Слушай меня внимательно, потому что повторять я не собираюсь, — Я схватил ее за плечи, крепко сжав руками, мои пальцы вцепились в её кожу, как будто они пытались похоронить мои слова под ее кожей так, чтобы у нее не было выбора, кроме как признать неправоту своей позиции. —Они наблюдают за тобой. За тобой, в частности.

— Отпусти меня, — шепчет она и моя хватка мгновенно ослабевает. Я не понимал, как сильно я схватил её. Иногда мне кажется, что существуют такие вещи, которые давят мне на ум, что я не могу время от времени контролировать своё тело. Я не позволю потерять себе контроль рядом с Трис.

— За тобой они тоже следят? — тихо говорит она.

Да, хочу я признаться. Вероятно, даже с того момента, как только я пришел в это место. Вас трудно забыть, если вы один из немногих Отреченных, кто оставил свою фракцию. Я перешел ради своей безопасности, но теперь, я подвергаю свой выбор сомнению сильнее, чем когда-либо, потому что в стенах Бесстрашного состава есть призраки, которые шпионят и предают безопасность всех, кого не считают достойным по меркам искривленных стандартов.

— Я пытаюсь тебе помочь, — говорю я. — А ты эту помощь отвергаешь.

— А, ну да, помочь, — она закатывает глаза. — Порезать мне ухо ножом, подразнить меня, покричать больше, чем на остальных, — действительно полезные вещи.

— Подразнить тебя? Ты имеешь в виду, когда я метал ножи? Это не было поддразниванием, — огрызаюсь я. — Я просто напоминал тебе, что если ты струсишь, кто-то другой должен будет встать на твое место.

Она молчит в течении нескольких секунд, а затем говорит. — Почему?

— Потому что ты из Отречения и, действуя самоотверженно, ты находишься на пике своей храбрости, — говорю я, но как только слова вылетают из моего рта, я не могу не думать, что все, что я сделал, в конечном счете превратило меня в ходячий парадокс. Да, я действительно полагаю, что когда Отреченные действуют самоотверженно, они находятся на пике своей храбрости. Оставить свою фракцию для собственного блага — эгоистичный поступок, доказывающий что ты не только слабый, но и трус. Но всё же, мой эгоистичный поступок наградил меня фракцией, в которой ценят храбрость и презирают трусость.

Забавно наблюдать, как разворачиваются события.

Я возвращаю внимание к Трис. —На твоем месте, я бы сделал вид, что эти самоотверженные порывы проходят, — говорю я, — иначе, если об этом узнают определенные люди… у тебя могут быть неприятности.

— Почему? Почему их заботят мои намерения?

— О, намерения — последняя вещь, которая их заботит. Они уверяют тебя, что их волнуют твои действия, но это не так. Им не важно, каким образом ты действуешь. Им важно, каким образом ты мыслишь. Так тебя легко понять. Так ты не будешь представлять для них угрозу.

Я помещаю свою руку на стену и облокачиваюсь, осознавая тот факт, что этим движением я сократил расстояние между Трис и мной.

— Я не понимаю, — говорит она и хмурит брови в замешательстве, — почему их беспокоит то, как я думаю, до тех пор, пока я веду себя так, как они хотят?

— Ты ведешь себя угодным для них образом сейчас. Но что произойдет, когда устои Отречения в твоей голове побудят тебя сделать что-то, чего они не хотят?

Индивидуальное мышление — шаг к диктатуре, ещё один способ, который приводит общество к восстаниям и хаосу. А хаос и восстания — абсолютно неприемлемы.

— Может, я не нуждаюсь в твоей помощи. Об этом ты никогда не думал? — говорит она. — Я не слабая, ты знаешь. Я могу позаботиться о себе сама.

— Ты думаешь, что мой первый инстинкт, — защищать тебя. Потому что ты маленькая, или девушка, или Стифф. Но ты не права, — я беру пальцами её за подбородок и наклоняю её лицо, чтобы она могла смотреть мне в глаза. Я нуждаюсь в ней и я хочу дать ей понять, что она не слабое звено в нашей системе. — Моим первым инстинктом должно быть желание давить на тебя до тех пор, пока ты не сломаешься, чтобы понять, как сильно мне нужно поднажать... Но я сопротивляюсь ему.

— Почему… Почему? Ведь это твой первый инстинкт.

— Страх не делает тебя слабее, он будит тебя. Я видел это. Это потрясающе, — я провожу пальцами по её подбородку двигаясь вниз по шее, её кожа была теплой под моими прикосновениями, — Иногда мне просто хочется увидеть это снова. Хочется увидеть, как ты пробуждаешься.

Она кладет руки мне на талию, обнимает меня и прижимается головой к моей груди. Мой живот скручивает узлами от такого внезапного, интимного жеста. Я чувствую, что сделал что-то не то, ведь я тот человек, который призывал её отбросить корни Отречения, хотя они до сих пор находятся со мной. Ты — Бесстрашный, напоминаю я себе. Показывать любовь — не является здесь пригрешением. Так что, я как змея обнимаю её, мои ладони прижимаются к её пояснице и я притягиваю её ближе к себе. Разница в нашем росте позволяет её голове находиться прямо на моей груди, рядом с сердцем. Я пытаюсь сказать моему сердцу, чтобы оно билось в спокойном темпе, чтобы оно не стучало так сильно, но это очень похоже на то, когда вы очень высокого роста, а кто-то говорит вам не смотреть вниз, но в любом случае, вам постоянно приходится делать это.

— Я ведь должна заплакать? — бормочет она. — Со мной что-то не так?

— Думаешь, я знаю что-то о слезах? — тихо говорю я.

— Если бы я простила его, думаешь, он был бы жив? — спрашивает она.

— Я не знаю, — отвечаю я и это единственный честный ответ, который я могу ей предложить.

— Мне кажется, это моя вина, — тихо вздыхает она.

Я наклоняюсь и прикасаюсь своим лбом к её. — Это не твоя вина, — говорю я твердо. Честно говоря, это все наши коллективные притирания привели Ала к самоубийству. Никто не был настолько абсурден, чтобы умереть от деятельности одного человека.

— Но я должна была. Должна была простить его.

— Может быть. Может быть, мы все могли сделать все иначе, но мы должны позволить чувству вины напоминать нам, что можно поступить лучше в следующий раз, — говорю я, но понимаю слишком поздно, что слова, которые я только что произнес были взяты из моих воспоминаний, из лекций, которые читал нам мистер Приор.

Трис хмурится и отступает, сморщив кожу меж бровей. — Из какой ты фракции, Четыре?

— Неважно, — поспешно отвечаю я. — Главное — то, где я сейчас. Это и тебе стоит запомнить.

Трис не повторяет свой вопрос, но в её глазах до сих пор присутствует оттенок недоумения. Я больше не должен скрывать свое прошлое. Она заслуживает того, чтобы знать.

В моей жизни было плавание. Были солнечные дни, бурные перерывы, спокойные воды и ревущие волны, каждый день был непредсказуем, как и следующий. Но одна вещь всегда была точной: всегда будет светить маяк стоящий на горизонте, чтобы помочь мне пройти через то, что брошено на моем пути. В течении длительного времени, множество имен заполонили то пятно; моя мать, которая была для меня опорой; Амар, который сделал меня тем, кем я хотел стать; Зик и Шона, который прошли со мной сквозь огонь и воду; и теперь Трис, которую я учусь ценить и доверять. Я её инструктор, но я чувствую, что во время посвящения она учила меня больше, чем я её.

Она просто чертовский учитель.

Я прикасаюсь губами к её лбу, в надежде, что она примет этот жест как извинения за то, что я так долго скрывал себя от неё. Мы не двигаемся ещё долгое время, и впервые в своей жизни, я не стесняюсь.

***

Когда я поднялся по ступенькам к себе в комнату, я все еще чувствовал призрак пальцев Трис, слегка прикасавшихся к моей спине, меня бросало в дрожь от воспоминаний ее мягких прикосновений. Я остановился возле своей комнаты, моя рука парила над дверной ручкой. Моё тело устало, но разум бодрствовал. Сон без здравого ума не принес мне ничего, кроме отпечатавшихся кошмаров из прошлого. Я знаю, что буду сожалеть об этом решении завтра, но я отверг идею бездельничать еще одну ночь. Но прежде, чем я засомневался, я позволил своим ногам отвести меня вверх по лестнице в комнату страха.

Когда я прошел половину ступенек, я понял, что за мной следят. Мягкий и плавный звук шагов помогает мне понять, что это Трис, которая идет за мной сзади. Когда я подхожу к двери, я беру два шприца, которые находятся на столешнице рядом. — Раз уж ты здесь, — говорю я, не смотря на неё, — можешь пойти со мной.

— В твой пейзаж? — спрашивает она нерешительно.

— Да.

— А что, я смогу это сделать?

— Сыворотка подключает тебя к программе, — говорю я, — но программа решает, чей пейзаж ты проходишь. И сейчас она настроена на мой.

— Ты позволишь мне это увидеть?

— Зачем еще, ты думаешь, я собираюсь пройти его? — спокойно говорю я, зная, что хоть это и трудное решение, но оно сможет помочь мне избавиться от тех цепей, которые сковывали и разрушали меня изнутри. — Есть несколько вещей, которые я хочу тебе показать.

В моих руках находится шприц и я повторяю те же самые действия, который проделывал, кажется, тысячи раз во время второго этапа инициирования, но всё-таки шприц до сих пор кажется чем-то странным в моих руках, особенно тогда, когда я ввожу иглу в шею и впрыскиваю сыворотку моделирования. Может быть это потому, что я подвергаюсь этому все время. Я держу коробку и, вытащив оттуда другой шприц, предлагаю его Трис.

— Я никогда раньше этого не делала, — нервно говорит она и берет шприц в руку.

— Вот сюда, — говорю я и дотрагиваюсь до шеи. Она вводит иголку и её рука дрожит, несмотря на то, что в её глазах пылает уверенность. За что я несу ответственность? За ее нервозность или самообладание? И за то, и за другое, надеюсь.

Когда Трис заканчивает, я забираю у неё шприц, кладу в коробку и ставлю её на пол. Мы идем взявшись за руки в мой пейзаж страха, моё сердце словно молоток отбивает удары в моей груди. Я проходил пейзаж страха так много раз, что знаю, чего надо ожидать входя в эту комнату, но изменится ли хоть что-то, если Трис сейчас рядом со мной. Будет легче или труднее? Каждый раз, когда я проходил через это, я был спокоен и собран умом чтобы провести себя через каждый страх, но Трис делает меня взволнованным, и мне будет намного тяжелее успокоить мое сердце, когда она так близко ко мне. — Смотри внимательно, и ты сможешь узнать, почему они зовут меня Четыре, — говорю я.

— Как твое настоящее имя? — спрашивает она.

— Смотри, и ты сможешь узнать и это тоже.

Моделирование стирает прочный цементный пол под ногами; вместо этого появляется шаткий и хрупкий металлический пол. Город простирается перед нами вплоть до горизонта, где оно сливается в поцелуе с небом, которое окрашено в оттенки серого и синего. Это потрясающее зрелище и я мог бы им любоваться еще долго, если бы не тот факт, что мы в тысячи футах от земли.

Ветер начинает безумно выть и мне приходится положить руки на плечи Трис в поисках опоры. Это абсурдно и глупо, потому я знаю, что это моделирование, но мне кажется, что ветер словно чувствует мой страх и старается сбить меня с ног и унести далеко, настолько далеко, чтобы я никогда не смог найти путь обратно. Это ужасающе.

— Мы должны спрыгнуть, верно? — кричит Трис сквозь ветер.

Я смотрю вниз здания и мгновенно чувствую, как мои внутренности сжимаются. Я не могу говорить; всё мое внимания сосредоточено на том, чтобы успокоить дыхание. Я киваю.

— Насчет три, хорошо?

Я снова киваю.

— Один... Два... Три! — кричит она и заставляет меня бежать, каждый шаг приближает нас к краю крыши. Мои ноги отрываются от твердой почвы и в течении секунды я балансирую на краю металлической крыши и невесомости. Воздух бьет мне прямо в лицо. Долю секунды я чувствую, что я словно подвешен в воздухе, как марионетка, безвольно висящая на нитях, но мы всё же летим и несемся к земле с ужасающей скоростью. Невесомое ощущение заставляет мой живот скрутиться, и я зажмуриваюсь, чтобы меня не вырвало, но я до сих пор чувствую вкус желчи в горле. И тогда я ударяюсь сильнее, чем когда-либо: моё тело с ужасающим хлопком упало на бетонный пол, я думал, что это выпустит жизнь из моего тела, но ничего не произошло.

Мои ноги снова стоят на твердой почве, но я до сих пор не отошел от падения. Я хватаюсь за грудь и жду, пока волна страха пройдет сквозь меня. Около меня стоит Трис с равнодушным видом, словно мы не прыгали со сто этажного здания.

— Что теперь?

— Это...— стены врезаются в меня, прежде чем я успею договорить. Стены словно капканы сжимают меня со всех сторон, приближая Трис всё ближе ко мне.

— Закрытые пространства, — говорит она мне прямо в рубашку.

Это не реально, напоминаю я себе, но тепло исходящее от Трис быстро сменяется холодными стенами, которые все ближе и ближе приближаются ко мне, и вместо запаха шампуня Трис, я чувствую несвежий мускусный запах, который витает в воздухе. Это было так, так реально. Стены моих воспоминаний рушатся, проникая в тот накрепко запертый ящик внутри меня. Воздух. Несвежий, удушающий воздух, который всегда пахнет как пыль и чем-то старинным. Я тяжело выдыхаю.

— Все хорошо. Здесь…— говорит Трис и обертывает мои руки вокруг её тела. Я плотно прижимаю её к себе, зная, что не причиню ей боли, но даже тепло её тела, которое прижато ко мне, наводит меня на навязчивые воспоминания.

Крошечный луч света проникает сквозь тонкую щель между дверью, но этого достаточно, чтобы осветить пыльные углы. Массивный стул стоит около двери, чтобы затруднить мой побег. Сухие рыдания которые всегда возрастали в истошные крики. У стен словно вырастали руки, которыми они хватали меня за одежды и перекрывали мне дыхание. — В следующий раз тебе стоит помнить о последствиях, если ты решишь снова ослушаться меня, — говорил мой отец серьезно. И сокрушительно спокойно. Я всегда думал, что безумный стук моего сердца убьет меня, а мой отец, когда найдет мое бездыханное тело, безразлично спрячет его в этот чертов чулан.

— Впервые я рада, что я такая маленькая, — смеется она.

— Ммм, — единственное, что удается выдавить. Я сосредотачиваюсь на её дыхании. Это помогает мне выйти из своих воспоминаний и вернуться в свой пейзаж страха.

— Мы можем вырваться отсюда, — говорит она — Легче встречать страх лицом к лицу, так ведь? Значит, все, что тебе нужно — сделать пространство еще меньше. Сделать хуже, чтобы стало лучше. Правильно?

— Да, — говорю я. Сделать хуже.

— Хорошо. Тогда нам придется присесть. Готов? — она тянет меня вниз и мы садимся на корточки. Мы как клубок из конечностей в этом небольшом пространстве. Стены становятся еще ближе. Я глубоко вдыхаю и выдыхаю. Холодный пот покрывает мое лицо и шею. — Ох, это хуже. Это определенно...— напряженно говорю я.

— Ш-ш-ш, — успокаивает она меня. — Обними меня.

Я покорно обнимаю её, но она ничего не делает, чтобы успокоить меня. Если бы это произошло в другом месте, а не здесь, я был бы вне себя от радости.

— Моделирование измеряет ответную реакцию на твой страх, — шепчет она на ухо. — Так что, если ты сможешь успокоить сердцебиение, оно перейдет к следующему страху. Помнишь? Так что, постарайся забыть, что мы здесь.

— Да неужели? Это ведь так просто, да?

— Знаешь, большинству парней понравилось бы быть зажатыми в коробке рядом с девушкой, — говорит она с негодованием.

— Но не клаустрофобам, Трис!

— Ладно-ладно. — она кладет мою руку ей на грудь, рядом с сердцем. — Почувствуй, как бьется мое сердце. Чувствуешь?

— Да.

— Чувствуешь, как ровно оно стучит?

Я чувствую, как уголки моих губ поползли вверх. Её сердце совсем не спокойно. — Оно бьется очень быстро, — говорю я.

— Да, но это не имеет отношения к четырем стенам. — Что? — Каждый раз, когда чувствуешь мой вдох, вдыхай сам. Сосредоточься на этом.

— Хорошо.

Несколько секунд мы сидим в тишине, поскольку я пытаюсь дышать синхронно с Трис.

— Почему бы тебе не рассказать, откуда этот страх появился? Может, это как-то… поможет нам, — предлагает она.

— Эмм, хорошо, — одну вещь за раз, говорю я себе. Разорвать себя на кусочки и отдавать ей по-одному. В конечном итоге, она соберет сама эту головоломку. — Это из-за моего фантастического детства. Наказания. Маленький чулан наверху.

— А моя мама держала зимние пальто в чулане, — небрежно говорит она.
— Я не… — с трудом отвечаю я, — Я правда больше не хочу говорить об этом.

— Хорошо. Тогда говорить буду я. Спроси меня о чем-нибудь.

— Ладно. — судорожный смех срывается с моих губ. — Почему у тебя такое быстрое сердцебиение, Трис? — спрашиваю я и вспоминаю, как она говорила, чтобы я послушал, насколько оно бьется.

— Ну, я… — борется она в ответ. — Я почти не знаю тебя... Я почти не знаю тебя, и сейчас я c тобой в коробке, Четыре. О чем ты думаешь?

Я знаю, что ты врешь, Трис.

— Если бы мы были в твоем пейзаже страха, — говорю я, — я бы в нем был?

— Я не боюсь тебя.

— Конечно нет. Это не то, что я имел в виду.

И потом, неожиданно для себя, я начинаю смеяться. Я смеюсь из-за таких неловких признаний и с облегчением, потому что теперь я точно уверен, что она любит меня. Стены мгновенно рушатся и мы оказываемся в белой комнате, ослепленные внезапным и ярким светом. Я встаю и разминаю конечности, благодаря за свободное пространство, но мгновенно расстраиваюсь из-за того, что тело Трис больше не прижимается к моему.

— Похоже, ты не подошла Искренности, — говорю я. — потому что ты ужасная лгунья.

— Думаю, мой тест на способности полностью исключил этот вариант, — фыркает она.

Я качаю головой. — Результаты тестов не доказательство, — результат действительно ничего не значит, ведь последующий выбор зависит от ваших желаний, а не от виртуального моделирования.

— Что ты пытаешься сказать мне? Твой тест не причина того, что ты оказался в Бесстрашии?

— Не совсем. Нет. Я… — мой голос замолкает когда я слышу знакомый звук спускового механизма пистолета. Я смотрю через плечо и вижу её, незнакомую женщину, которую я должен убивать каждый раз.

— Ты должен убить ее, — говорит Трис и смотрит вправо, где только что появился стол. Там лежит пистолет, который я использую каждый раз для выстрела в эту женщину.

— Каждый раз, — говорю я, я стреляю в неё каждый раз, когда прохожу пейзаж страха, но от этого не становится легче.

— Она ненастоящая.

— Но выглядит такой... И ощущается настоящей, — из всех мои страхов, этот был самым легким, потому что это совсем другой вид страха. Вместо того, чтобы задыхаться от ужаса, моё тело наполняется свинцовой тяжестью и я чувствую, что оно становится намного тяжелее, чем раньше.

— Если бы она была реальной, она бы давно уже убила тебя. Все в порядке.

— Я просто… сделаю это, — я медленно выдыхаю. Мне нужно покончить с этим. — Это не… не так плохо. И не так панически пугает.

Я беру пистолет в руки и стреляю в женщину, я попадаю ей прямо в лоб. Её голова откидываемся и когда она падает на пол, я выпускаю оружие из руки и оно с глухим ударом падает на цементный пол. Меня охватывает паника. Я могу быть кем угодно, но я не убийца. Это не сломает тебя, напоминаю я себе. Но когда я смотрю на лужу крови образовавшуюся около её головы, мое дыхание перехватывает и теперь я уверен, что этот тип страха приносит больше вреда, потому что он играет с совестью. Оно посадило семя вины в вас, и оно будет цвести до тех пор, пока вы не сможете смотреть на людей и не видеть в них лица того человека, чью жизнь вы забрали совсем недавно.

Неудивительно, что были сформированы фракции, думаю я.

Мозги солдат кажется, были выпотрошены из-за воюющих стран. Я не могу даже думать о том, как живут люди, которые погубили хоть одну человеческую жизнь, не говоря уже о десятках и тысячах жизней.

Я чувствую, как меня тянут за руку. — Давай, — говорит она и тянет меня прочь от тела, — Пойдем. Нужно продолжать двигаться.

Я отхожу от тела даже не оглянувшись. Я оставляю один ужас позади, чтобы пройти в другой; мой последний и самый ужасный страх.

Темное пятно бродит по краю между темнотой и светом, поэтому его не было видно, но мне не надо вглядываться, чтобы понять, что это — мой отец. Мои мышцы напряжены, словно я готов к бегу. Но я знаю, что не смогу убежать так быстро, насколько мне хотелось бы.

— Началось, — шепчу я, когда он выходит из тени в желтый свет. Он выглядит таким же, каким я его запомнил два года назад; его поза показывает его целеустремленность и уверенность в себе, на его лицо пылает самодовольная улыбка, его глаза холодные и отдаленные — они стали такими, когда ушла мама, и его неудовольствие висит над ним как дождевое облачко.

— Маркус, — выдыхает Трис.

А вот и та часть, — мой голос дрожит, это происходят постоянно, когда я встречаюсь с отцом, — где ты узнаешь, как меня зовут.

— Разве он...— говорит она и переводит взгляд с Маркуса на меня. Я раскрыл все карты, Трис. Мое уродливое прошлое, кошмары и все страхи, скрытые в темных уголках моего сознания — теперь всё раскрыто.

— Тобиас, — наконец говорит она. Теперь все на месте. Независимо от того, какое имя я беру себе, я всегда буду сбежавшим сыном Маркуса.

Я не спускаю глаз со своего отца. С каждый его новым шагом я отступаю назад. Он убирает руки из-за спины и распутывает кожаный пояс, намотанный на его кулак.

Стоя перед своим отцом, я чувствую, как начинаю тонуть. Он стоит там с твердым неудовольствием, грубой пародией его чести и гордости. Ощущение потопления такое странное; это же только симуляция и я — Тобиас Итон, знаю как плавать.

Но когда из его уст вылетают 5 страшных слов это для твоего же блага и к моему ужасу, эти же слова повторяют десятки таких же Маркусов, испепеляя меня ненавистными взглядами, я сразу же начинаю задыхаться.

Я холодный, как статуя, я даже не в состоянии сдвинуться с места. Когда он начинает замахиваться ремнем я отхожу назад и закрываю лицо руками, как я и делал в прошлом и жду, пока грубая, металическая бляшка соприкоснется с моей кожей.

Но этого не происходит.

Я выглядываю между рук и недоверчиво смотрю на сцену перед собой.

Пояс обернут вокруг запястья Трис, цепляясь на её коже как плющ. Она сделала сильный рывок и пояс слетает с кулака Маркуса, Трис ударяет его же этим поясом. Пояс ударяет Маркуса в плечо, коричневое пятно пронеслось в воздухе с такой скоростью, будто это был язык змеи.

Он сердит. Нет, сердит неправильно описывает его состояние.

В Маркусе есть две стороны и они отличаются также, как день и ночь. В глазах общественности он — очаровательный человек, говорящий только правду и совершающий скромные действия. Именно эту сторону я считаю самой опасной. Его скромная личность привлекает людей в ловушку. В неё попалась и моя мать, это было её самой большой ошибкой в жизни. Другая сторона, темная сторона — знает только насилие и гнев. Это словно как переключатель, с милейшего человека на тирана, который всегда находится в гневе — даже сейчас.

В прошлом, когда такое происходило, я всегда сидел тихо в углу и молился, чтобы он прошел мимо и не заметил меня. Но я больше не буду скрываться от него.

Он набрасывается на Трис, в его глазах горит ярость. Ни секунды не колеблясь, я встаю между Трис и ним, чтобы он не смог причинить ей боль. Он не причинит ей боль. Никто не причинит, пока я буду рядом с ней.

А потом он исчезает. Исчезает все, и я вновь нахожусь в комнате пейзажа страха.

Трис была готова защитить меня

— Все? — спрашивает она. — Это твои худшие страхи? Почему у тебя только четыре…

Она пыталась защитить меня от человека, которому я сам не могу дать отпор.

— Оу. Вот, почему они зовут тебя... Четыре

Я уставился на неё удивительно. Я запоминаю каждую складку, каждую морщинку на её лице, будто в её чертах лица есть тайные воды. Я пытаюсь понять её, девушку, которая подвергла себя опасности, чтобы защитить меня, этого бы не сделала даже моя родная мать. Я впервые понимаю, как хорошо, что мне встретился кто-то сильный и особенный как Трис. Конечно, я ее не заслуживаю, я не должен замарать чувства девушки, которая заботится обо мне так же, как и я о ней.

Я тяну её за запястье и прижимаю к себе. Я хочу быть ближе к ней — я должен быть рядом с ней.

— Эй, — тихо говорит она. — Мы прошли через это.

Мои пальцы находят выбившиеся пряди волос и я заправляю ей их за ухо. Она действительно не понимает, что сделала

— Ты провела меня через это, — говорю я ей.

— Легко быть смелым, когда это не твои страхи, — говорит она, небрежно вытирая руки о джинсы.

Я беру её за руку и переплетаю наши пальцы. — У меня есть еще кое-что, что я хочу тебе показать.