Глава 23. — Тобиас! — раздается откуда-то пронзительный крик

— Тобиас! — раздается откуда-то пронзительный крик. — Тобиас! — снова раздается крик. Что-то в умоляющем тембре этого голоса напоминает мне то, как вода скользит по скалам и как вороны скользят на безоблачном небе. Аромат лаванды щекочет мне нос. Этот запах вызывает во мне некое воспоминание из далёкого прошлого, но я не могу его удержать, как бы я не пытался. Это точно так же, как и цеплять руками воздух – безрезультатно и невозможно.

— Он не узнаёт тебя, — моя голова поворачивается в сторону звучащего голоса.

Я заостряю своё внимание на худой фигуре, стоящей посреди комнаты. Её серые глаза и лицо мне знакомы, но я не могу понять, где я её видел раньше. Жгучая теплота заполняет моё тело, но тут же заменяется жутким, пронзительным холодом, словно кто-то внутри меня воспользовался переключателем, говоря при этом, что эта девчонка не должна ничего вызвать внутри меня. Она, должно быть, Бесстрашный солдат, раз при одном взгляде на неё во мне поднимается жгучая ненависть. Судя по её чёрной одежде и обезумевшим глазам, я понимаю, что моя догадка верна.

Воспоминания прокручиваются в моей голове; ремень хлещет мне по коже, человек выглядел разъярённым, с яростным взглядом, которым он замораживал меня в углу. Слишком много красного. Прежде, чем я попытаюсь узнать его, я кидаюсь на девушку с руками, как будто пытаюсь ухватиться за скалы, находящиеся передо мной, перед тем, как уйти в небытие. Мои пальцы сомкнулись на её горле, и на долю секунды я чувствую, что это не совсем правильно, но я не понимаю, почему. Словно в моей голове образовалась зияющая дыра, которая всосала в себе все мои мысли и воспоминания. Как бы я не пытался найти корень этой проблемы, я постоянно утыкаюсь в стену. Как будто ты ищешь что-то в коробке, хоть ты знаешь, что она полна, но проводя пальцами по дну, понимаешь, что она опустела. Может быть, и моя голова всегда была пустой. Но это не имеет значения, потому что я делаю всё, что говорит мне мой мозг. Я продолжаю сжимать её горло.

Вот и снова оно – ощущение неправильности, последний кусочек в витраже, который ты не знаешь, как верно подставить, хоть и испробовал все варианты. Оно вгрызается в стенки моей головы, вызывая зуд, потому что я не могу добраться до истины: я знаю, что оно есть, но я не понимаю, как с ним обращаться.

Чьи-то пальцы хватают меня за руку и оттаскивают от девушки. Я пытаюсь схватить её, хотя она уже вне моей досягаемости. Она – наркотик, а я – наркоман, лишённый эйфории, потому что использовал препарат слишком долго. Меня обвивают сильными руками, останавливая меня, чтобы я не смог добраться до девушки. Я ничего не понимаю. Она – Бесстрашный солдат, который убивал невинных Отречённых. Я не понимаю, почему они останавливают меня. Она должна быть убита.

Я не понимаю.

XXX

Они выводят меня из комнаты и ведут меня вниз по винтовой лестнице, пока мы не оказываемся под звёздным небом и фонарём, который освещает дорогу.
В последний раз, когда я вышел из этого здания с моим отцом, небо приняло самый прекрасный лазурный оттенок, который бесконечно простирался во всех направлениях, без единого пятнышка, так замечательно и ярко, что если бы вы перевернулись вверх ногами, то ошибочно приняли бы его за океан. Стоит середина осени, порыв холодного ветра заставляет шелестеть деревья; а кленовые листья окрасили небо в золотисто-рыжий цвет.

В глаза бросается не яркое небо, и не золотые листья, а малина, которая ярко выделяется на фоне тусклого тротуара. Вдалеке я слышу звуки шагов. Наверняка, это Бесстрашные солдаты, которые преследуют свою жертву, либо Отречённые, спасающиеся бегством, я не знаю, но надеюсь, что это вторые.

XXX

Твёрдая рука упирается мне в спину, постоянно подталкивая вперед.

— Куда мы идем? — спрашиваю я, когда мы приближаемся к железнодорожным путям. — В состав Бесстрашных?

— Да, — сухо отвечает охранник. — Нам нужен кто-то в Диспетчерской.

Я смотрю на свои часы — поезд должен прибыть с минуты на минуту, и в подтверждение моим словам издалека издаётся свист поезда, который заполняет мои уши и грудь. Как только мимо проезжает первый вагон, я набираю привычный ритм и бегу к поезду. Без труда я втаскиваю себя в вагон. Я поворачиваюсь, чтобы найти охранников из Отречения, которые борются с Бесстрашными, катающимися зайцем на поездах, но они довольно легко запрыгнули в вагон, я нахожу это довольно странным, так как первый раз, когда я запрыгнул в поезд, был не самым удачным. Но всё же я не думаю об этом.

Поскольку поезд начинает набирать скорость, проезжая мимо заброшенных зданий, находящихся на окраинах Чикаго, ветер начинает заполнять мои уши, а огни города становятся расплывчатыми пятнами, словно кто-то окунул руки в фосфор и провел своими пальцами по улицам ночного Чикаго.

Спустя некоторое время, поезд начинает приближаться к Бесстрашному составу. Как только я вижу стеклянное здание, возвышающиеся над Ямой, я выпрыгиваю из поезда на землю. Рука снова прижимается к моей спине, подталкивая меня вперед, маленькое напоминание о том, что рядом со мной идут Отречённые охранники. Мы входим через хорошо охраняемые двери, пустые прихожие этого здания сильно резонируют со звенящей тишиной, которая проникает в меня и посылает по всему телу мурашки. Мы останавливаемся возле Диспетчерской, где я раньше работал. Я начинаю колебаться, но охранники открывают двери и проводят меня внутрь комнаты.

Огромное количество экранов мерцают перед моими глазами, каждый из них показывает фракцию, где я рос. На некоторых экранах мелькают знакомые виды, а на других показываются отдельные части города, где я никогда не был. Я испугался, когда пара рук с силой толкнули меня на кресло; я забыл, что не один.

— Посмотри сюда, — говорит охранник, показывая на экран, где быстро пробегает какая-то строка, — выполняй все инструкции, которые поступают, и не позволяй никому касаться пульта.

Дверь позади меня закрывается, и я слышу шаги уходящих людей. Я оборачиваюсь и понимаю, что охранники ушли; теперь я абсолютно один, наблюдаю за людьми, которые не больше моего пальца, на экранах. Отсюда они похожи на обычные тени. Я пытаюсь сосредоточиться на строке, пробегающей по экрану, но у меня не выходит, потому что я постоянно смотрю на экраны, на которых виден весь хаос, происходящий в Отречении. Они текут по улицам Чикаго как реки. Даже в темноте я могу различить Отречённых и Бесстрашных; различия начинаются в движениях их тел, беспомощное поведение Отречённых, которые бегают туда-сюда, как испуганные животные, жилища которых были разорены хищником, и безжалостное поведения Бесстрашных, которые бесчувственно убивают людей.

Я отворачиваюсь и больше не смотрю на камеры.

Прошло несколько часов, а может быть, несколько минут; я не могу точно сказать. Время ползет медленно, как мед, стекающий по стенкам чашки. Длительные периоды бездействующих занятий, заполняются моментами, когда мои пальцы с горячим пылом стучат по клавиатуре. Меня беспокоит одна вещь: прекращение моделирования.

XXX

Первый раз, когда я испытал ощущение утопления, был в 3 года. Это был конец весны и начало лета. День выдался необыкновенно жарким, вся земля была похожа на шелковую ткань; спутанные нити изумрудно-зелёного и жёлтого оттенков, а также и красного с фиолетовым. Небольшой ветерок взъерошил мои волосы. Я даже не помню, реально ли это, потому что всегда, когда я вспоминаю эту сцену, всё кажется ярким и весёлым.

Бусинки пота скатывалась по моему лбу, потому что мои крошечные ноги уносили меня вниз по улице, дальше от матери, и когда я бежал к ней снова, моя серая рубашка становилась всё зеленее и зеленее с каждым разом, так как я катался по траве в поисках кузнечиков и хохоча при этом, ибо они убегали за долю секунду перед тем, как я смог бы заключить их в свои руки.

— Посмотри на себя, — ворковала моя мама, — ты — сплошной беспорядок.

Она сажала меня в ванну, а когда пена взбивалась, она образовывала множество пузырей. Тогда ванная, полная воды и пузырей, казалась мне безграничным океаном. Когда моя мама оттирала мою кожу от грязи, я так сильно хлопнул пухлой ручкой по поверхности воды, что серая рубашка матери мгновенно стала мокрой. Было удивительным то, что соседи не пожаловались на шум из нашего дома, я клянусь, наш смех был слышен даже на улице.

Мой отец был на работе, и мы не ждали его до позднего вечера. Представьте наше изумление, когда дверь в ванную распахнулась. Я только встал, чтобы размазать пену по стене. Моя мама, поражённая раздавшимся позади неё шумом, свалила меня в ванную так, что я ударился о её поверхность. Поскольку я находился под водой, я прекрасно слышал строгий голос отца, исходящий от дверного проёма. Странно, что первая вещь, которая пришла в мою голову, была не то, что я тонул, а то, что я услышал его голос здесь, в ванной. Я не ожидал этого.

Это воспоминание приходит мне на ум, когда я вновь слышу, как открывается дверь.

— Тобиас, — произносит странно знакомый голос.

Я поворачиваюсь, я снова тону.