Вопрос 62. «Женская проза» Последних десятилетий. (Т. Толстая, Л. Улицкая, Л.Петрушевская).

Последние годы в литературе не умолкают дискуссии о современной женской прозе, активно заявившей о себе в конце 1980-х годов. Появление на литературном горизонте столь ярких и разных писательниц, как Людмила Петрушевская, Татьяна Толстая, Валерия Нарбикова, Людмила Улицкая, Виктория Токарева, Галина Щербакова, Марина Полей и т.д., сделало актуальным вопрос о том, что такое женская литература, какое место она занимает в палитре современной словесности.

В литературе мужской цивилизации интересен в первую очередь мужчина, его чувства, его переживания, его суждения о жизни, его интересы. Женщина в мировой литературе до совсем еще недавнего времени была типичный литературный о б ъ е к т.

Но в двадцатом веке заговорили во весь голос сами женщины — и не только о себе, о своих чувствах, мыслях и переживаниях, от своего собственного лица. Они заговорили о мире, женская проза на сегодняшний день несет затекстовые философемы, предлагающие совершенно новые оценки качества бытия и его социо-культурных и моральных аспектов.

Татьяна Толстая – внучка Алексея Николаевича Толстого. Закончив классическое отделение Ленинградского университета, Толстая издает свой первый рассказ «На золотом крыльце сидели…». Долгое время она жила в Америке и преподавала в университетах США русскую литературу и писательское мастерство.

Выход романа «Кысь» в 2000 г. становится литературным собы­тием. Писательница была удостоена книжного Оскара — пре­мии XIV Международной книжной выставки-ярмарки. В 2001 г. она получила премию «Триумф».

Сегодня Т.Толстая — один из самых читаемых и изучаемых авторов. Содержанием своих книг Т.Толстая избирает окружающий ее мир, не всегда обозначая конкретное (историческое) время дей­ствия.

Нат. Иванова – Критика. А Кысь — кто это, что это? Воет в лесах, точит когти, кричит так дико и жалобно: а Бенедикт, главный герой, живет в городе под названием Федор-Кузьмичск, на семи холмах расположенном. Бывшей Москве. Уже как далеко во времени здесь был Взрыв, и после него произошла, говоря по-научному, деградация, и никаких следов от прежней цивилизации: остались и выжили перерожденцы. Перерожденцы служат у голубчиков. Вроде лошадей будут.

Чем жители Федор-Кузьмичска питаются? Да мышами из-под подпола, да еще огнецами. Жизнь вполне удалась: избы чернеются, лучины в запасе, снег хрустит, мороз нипочем.

«Жизнь» в романе-сказке Толстой разворачивается по законам жанра: зайцы живут на деревьях, петушиные гребешки растут на головах голубчиков, случаются чудеса, сердца точат червори…

Под текстом стоит дата написания: 1986–2000. Дата не случайная — Толстая попыталась вместить это время, на которое выпали две эпохи — горбачевская и ельцинская — в свою книгу, — и ей это удалось: путем сгущения гиперболизации, гротеска.

По выходе критика объявила «Кысь» антиутопией.

Она соединила антиутопию «интеллектуальную» с русским фольклором, со сказкой; соединила «научную фантастику» (популярный сюжет: взрыв отбрасывает страну в средневековье). Соединила, да еще и приперчила. Чем? Разочарованием, скепсисом, горечью. Пеплом несбывшихся иллюзий, надежд и мечтаний. Скорбью по потерянному-растерянному. Сначала-то было ого-го, а потом становилось ой-ой-ой.

Сюжет: Бенедикт человек (?) молодой, резвый, пытливый, все допытывается, отчего был Взрыв. Происхождения по матушке (с университетским образованием) достойного, по тятеньке — из простых. Тянется к знаниям, ходит на службу в Рабочую избу, переписывает, перебеливает сказки, или поучения, или указы самого Федора Кузьмича. Типичный, скажете, герой русской прозы. И Акакий Акакиевич переписывал, и Лев Николаевич Мышкин (Мышкин! Кысь!) был прекрасный каллиграф. Женившись на явно номенклатурной Оленьке, Бенедикт становится зятем Кудеярова, который «делает революцию», переломив хребтину «набольшему мурзе», тирану Федору Кузьмичу, на самом деле — «маленькому такому», и сам объявляет себя Генеральным Санитаром. И это — торжество дурно пахнущего Кудеярова — результат длительных диссидентских усилий по свержению режима; борьбы ЭНТЕЛЕГЕНЦЫИ за права человека, и т.д., и т.п. (В результате Взрыва повредился сам язык, пропала грамотность, все слова с абстрактным значением и иноземного происхождения искажены). Птица Паулин давно провернута на каклеты, тюльпаны скошены, а Бенедикт-то, оказывается, Кысь и есть — недаром ему пришлось — стыдно кому сказать — хвост рубить… Но после процедуры с хвостом — ведь женился Бенедикт на номенклатурной Оленьке, и в семью вошел, и сам стал голубчиков преследовать, крюком тащить, книги их уничтожать — одного голубчика даже этим крюком и намертво загубил. И вот уже Бенедикт — с наеденными брылами, наеденной широкой шеей — властью ступает по базару, контролирует… Но ведь Бенедикт хотел — по-настоящему — в жизни только одного: языку — слово вернуть, себе — книгу прочесть. А слово опять отнимают! И пушкина, памятник которому Бенедикт со старомодным Николай Иванычем тайно ваяли! Последний завет Николай Иваныча: азбуку учите, азбуку! Без азбуки ничего не прочтешь!

Интересное, кстати, дело с этим пушкиным; сначала цитату, внутренний монолог Бенедикта: «Ты, пушкин, скажи! Как жить? Я же тебя сам из глухой колоды выдолбал, голову склонил, руку согнул: грудь скрести, сердце слушать: что минуло? что грядет? Был бы ты без меня безглазым обрубком, пустым бревном, безымянным деревом в лесу < …> Это верно, кривоватый ты у меня, и затылок у тебя плоский, и с пальчиками непорядок, и ног нету — сам вижу, столярное дело понимаю.

Но уж какой есть, терпи, дитятко, — какие мы, таков и ты, а не иначе!» - пушкин у нас не может пока еще стать Пушкиным — он только пушкин. Какие мы, таков и он. Мы сами — вместе с Бенедиктом — вытесываем его из бревна. Плохо, топорно. Но ведь вытесываем. Стараемся. Поэтому у Толстой и такой конец книги. Огонь, зажегший пушкина, спалит Федор-Кузьмичск дотла. А душа — выживет, выпорхнет.

— Вы чего не сгорели-то?

— А неохота!

Что с нами случилось — произошла культурная революция или все-таки катастрофа? Остались с Михалковыми, государственной идеологией имени Александра III, советским гимном, парадными кремлевскими лестницами, Путиным вместо Деда Мороза на елке? Или, наоборот, живем наконец в свободной от ограничений и насилия цензуры стране, строим свое настоящее сами, своими руками — у кого жемчуг мелок, а у кого суп жидок; рядом проносятся хозяева жизни, за ближайшим углом их отстреливают; растут дворцы с колоннами рядом с вонючими помойками,; идет война на Кавказе, наши — это мальчики, их — гражданское население; а в лесах так жалобно кричит: кысь… кы-ысь!

Слово, как и деталь в этой прозе, изукрашено какой-то почти подсознательной, детской памятью — оно наговорено, напето, сказано. Слово в романе — это почти устная речь.

Поэтика романа Толстой исключает правдоподобие и психологизм, а не следует им. Чем буйнее фантазия, тем лучше. Правым — левым рукавом махнет: чудеса и посыпались. Несмотря на то, что история очень невеселая, книга получилась искусная, нарядная, артистичная. Вот это напряжение — между скорбью и гневом внутреннего послания и узорочьем исполнения — и делает роман Толстой особенным словом в новой русской прозе.

Кысь – своеобразная пародия на современное общество, современные люди походят на голубчиков(перестали читать), в своем романе Толстая думает о судьбах отечественной культуры, но четкой авторской позиции нет. Тонкой нитью идёт мысль, что совковая культура разлогает.

Мифология в творчестве Т. выражается в сказочности.

Людмила Улицкая. Ритмы вечности в романе «Медея и её дети». В романе У. взяла за основу традиционный жанр семейного романа и избрала сюжетом историю семьи Медеи Синопли, она модифицировала само понятие семьи – единение не только по крови, но и по законам нравственной близости в ситуации экстремальной эпохи. История семьи Сонопли, греческих потомков переселенце в Крыму, длинной в роман жизнь Медеи и тех, и тех кто именуется её детьми, попадает в контекст большого исторического пространства и начинает жить в романе по законам худ творчества, сохраняя верность историческим реалиям: революция, гражданская войн, отечественная война, сталинский террор, выселение народа, делая героев свидетелями и участниками этих событий. У. наделяет их свободным чувственным отношением к самим основам этого мира, вечности. В тексте романа в единой последовательности воссоединяется пестрая мозаика многочисленных героев, здесь соседствует быт и вечность, красота и величие обыденного. Неделимая и непреходящая жизнь представлена в романе как красота и очарование человека.

Выбор высот Крыма как места действия поражает своей поэтической целесообразностью. Крым осколок древней цивилизации и неповторимо красивая реальность. Крым – герой романа, символическая роль. Он описан живописно - пиршество звуков, красота пейзажей достигается таким приемом как «смене точек видений»- крупный план, мелкий масштаб. Ход времени отмеряется природными циклами, временами года, а не политическими катаклизмами.

Вся худ система романа работает на создание обобщенной символики, воссоздание биения ритма вечности, который заглушает все происходящее, сколь бы не был зависим от него современный человек

Роль Медеи- высокофункциональная. Дом Медеи – центр пространства вселенной, мировая гора, сакральное место, где встречается нечто и земля. Дом не просто жилище, но «заглушающее пространство», обеспечивающее выход во вне и общение с внешним миром. Дом Медеи – символ устойчивости, центр в эстетическом пространстве романа, хозяйка дома – женщина мать. Кухня – главное место в доме, объединяющее всех вокруг огня. Дом место, вокруг которого совершается кружение жизни Медеи и всех, с кем была связана её судьба. Медея наделена я в романе теплотой и обаянием женственности помещена в определенное эстетическое пространство. Над Медеей рок бездетности. В романе нарушены нравственные ценности – предательство мужа, сестры, Ника – любимая племянница. Миф о Медее хх в – миф о преодолении Хаоса и Зла гармоний.

Медея больше всего ценила ответственность и окончательность, но никогда не осуждала поступков других. Смерть в романе столь же возвышена, как и антитеза – жизнь. Смерть Самони высокое счастье состоявшейся любви, единение с окружающей природой, освобождение от унижения страхом. Нет смерти лишь самой Медеи, она исчезает, она исчезает, как бы растворяясь во времени, в прошлом, оставаясь в памяти своих детей. Миссия героев – соединить прошлое с настоящим, образовать единое пространство жизни.

Петрушевская. На первый взгляд её произведения не выбивались из потока «Молодой женской прозы. Типичная героиня в молодости лелеяла иллюзии насчет любви, семьи и перспективности вдруг оказывается перед фактом, что жизнь подходит к концу.

П. совершенно бесстрашна и беспощадна (детская смерть, сиротство)Тематически все у П. написана о женщинах, совершенное бабство в литературе. П. всегда говорит прозой, демонстративно называя вещи своими именами. Её произведения полны болезней бедствий, воплощений несправедливости. П. держит дистанцию между собой и о чем повествует- читатель ощущает себя подверженным опыту.

Постоянная тема - онтологиям поколений в биологическом смысле, весь позитив человеческих чувств(любовь, доверие, жалость)- иллюзия. Большинство героев духовные калеки, требования любви для них невыполнимы из-за отсутствия материальной для них возможности, а сентиментальность многими принимаемая за любовь, порождает одни страдания. Естественная нормальная любовь в произведениях П. попросту невозможна. У П. нет ни одной мудрой и даже умной героини. Главный предмет интереса- протез чувственной нормальности, советская нищета доведена до полного, безысходного ужас.

Произведения П. мерцательны: вовсе непонятно кто из персонажей живой, а кто мертвый. У П. трупная тавтологичность, виртуозия: тавтологичны судьбы мертво- живых героинь, «дочки-матери». И все-таки произведения П. с течением лет странным образом учитывают достоверность. Сказки П. выразили распад определённой действительности.