Собери все якоря богов и вознеси сми­ренные хвалы. Иначе ты навлечешь на на­род несчастье. — сказали Дедушки у него в голове.

Как они залезают к нему в голову? И откуда они все знают? И почему они не понимают?

Народ был силен. Существовали острова и поболь­ше, но они были далеко, и им не так повезло. На од­них было слишком сухо, на других — ветра неблаго­приятные, или недостаточно почвы, или они находи­лись в местах неправильных течений и там не ловилась рыба, или располагались слишком близко к охотни­кам за черепами, которые, впрочем, в последнее вре­мя не забирались так далеко в гущу островов.

Но у Народа были гора и постоянный запас пить­евой воды. На острове росли овощи — большинству островов с этим не повезло. В джунглях в изобилии водились дикие свиньи и птицы. На острове росли бе­зумные корни, и островитяне знали секрет пива. На­роду было что предложить для мены. Поэтому у него были нефритовые бусы, и два стальных ножа, и трех­ногие горшки, и привезенные из далеких краев ткани. Народ был силен и богат. Некоторые говорили, что это все из-за белых каменных якорей богов. Нигде боль­ше на островах не было такого камня. Люди говори­ли, что Народ благословен.

А теперь по острову бродит маленький мальчик, ста­рается как может и все время делает все неправильно.

Он выкатил каменный куб, называвшийся Рукой, на песок возле костра. Люди оставляли что-нибудь на этом якоре, если им нужна была удача на войне или на охоте. И если удача приходила, то по возвращении имело смысл возложить на камень еще что-нибудь.

Пока что Мау водрузил на камень собственный зад. «Я выудил тебя из моря, — подумал он.— Рыбы уж точно не стали бы приносить тебе жертв! Так что из­вини, но я отдам тебе свою усталость». Дедушки разъ­ярились, но Мау постарался их не слышать.

«Возблагодари богов, а не то навлечешь несча­стье», — подумал он. Но что может считаться несча­стьем теперь? Что сделают ему боги — хуже того, что уже совершили? Волна гнева поднялась в нем, горь­кая, как желчь, и он почувствовал, как внутри его разверзается тьма. Взывали ли люди к богам, когда обрушилась волна? Цеплялась ли его семья за эти кам­ни? Смотрели ли боги, как люди пытаются добежать до безопасного места? Смеялись ли?

У него застучали зубы. Под жарким солнцем его пробил озноб. Но голову заполнял огонь, испепеляя мысли.

— Вы слышали их крики? — заорал он в пустое небо.— Вы любовались? Вы отдали их Локахе! Я не буду вас благодарить за то, что остался жив! Вы и их могли бы спасти!

Он сел на Руку, дрожа от гнева и ожидания кары.

Никто не ответил.

Он посмотрел в небо. Там не собирались грозовые тучи, и не похоже было, что сейчас польется дождь из змей. Мау посмотрел на синюю бусину на запястье. Они действуют только один день. Может быть, пока он спал, в него залез демон? Конечно, только демоны способны на такие мысли!

Но эти мысли были... правильные.

А может, у меня вообще нет души? Может быть, эта тьма внутри — моя душа, и она умерла... Он сел, обхватив себя руками, и стал ждать, пока дрожь прой­дет. Нужно забить голову мыслями о повседневных вещах. Правильно. Так безопаснее.

Он сидел, глядя на пустынный пляж, и думал: «На­до посадить кокосы — их много выкинуло на берег. И еще панданусов посадить, для тени». Это звучало не очень по-демонски. Он представил себе картину бу­дущего. Она наложилась на жуткий хаос теперешне­го пляжа. В самой середине нарисовалась белая точка. Он моргнул. Это шла призрачная девчонка. Она бы­ла вся покрыта белым и над головой тоже несла ка­кую-то круглую белую штуку, наверное, чтобы спря­таться от солнца — или от богов.

Лицо у девочки было очень решительное, и Мау за­метил, что у нее под мышкой свободной руки зажата какая-то другая штука, похожая на кусок дерева.

— Доброе утро, — произнесла она.

— Дафна, — отозвался Мау.

Это было единственное слово, в котором он не со­мневался.

Она со значением посмотрела на камень, на кото­ром сидел Мау, и едва заметно кашлянула. Потом ее лицо стало ярко-розовым.

— Извините, пожалуйста, — сказала она.— Это у меня плохие манеры, правда? Послушайте, нам надо научиться разговаривать между собой, и у меня по­явилась идея, потому что вы все время смотрите на птиц...

Кусок дерева оказался вовсе не куском и совсем не деревянным. Дафна потянула за края, и он распал­ся. Внутри было что-то вроде листов бумажной лиа­ны, но не скрученных жгутом, а плоских, расправлен­ных. На листах были значки. Мау не мог их прочитать, но Дафна провела по листу пальцем и громко произ­несла:

Птицы Великого Южного Пелагического океана

Полковник Х.-Дж. Хукворм, Ч. К. А., Ч. К. С.

С шестнадцатью цветными, раскрашенными

от руки иллюстрациями работы автора.

И перевернула страницу...

Мау ахнул. Ее слова звучали для него тарабарщи­ной, но говорить картинками он умел. Это птица-де-душка! Прямо вот тут, на бумаге! Совсем как насто­ящая! Замечательные яркие краски! Никто на острове не умел делать таких красок, и на обмен таких не при­возили. Казалось, птица-дедушка вдруг возникла из ниоткуда!

— Как это делается? — спросил он.

Дафна постучала по птице пальцем.

— Птица-панталоны! — произнесла она. Выжида­тельно взглянула на Мау, показала себе на рот и сделала движение большим и указательным пальцами, как будто кого-то кусала.

— «Что бы это значило? — подумал Мау.— " Я соби­раюсь съесть крокодила"?»

— Пти-и-ца-а-а-па-ан-та-а-а-ло-о-ны-ы, — про­изнесла Дафна очень медленно.

«Она думает, что я маленький ребенок, — решил Мау.— Так разговаривают с младенцами, когда хотят, чтобы они по-ня-ли. Она хочет, чтобы я это сказал!»

— П-п-пти-и-и-и-ца-а-а-па-а-а-ан-та-а-а-ло-о-о-н, — произнес он.

Она улыбнулась, словно он выполнил какой-то сложный фокус, и показала на ноги птицы, усажен­ные густыми перышками.

— Панталоны, — сказала она, а затем показала на свои брюки в оборочках, которые виднелись из-под рваной юбки.— Панталоны!

«Ясно, — подумал Мау.— " Птица-панталоны" озна­чает " птица-дедушка". Эти ноги в оборочках очень похожи на ноги птиц-дедушек. Но она ошиблась с на­званием птицы!»

Он снова показал на картинку и сказал так, как раз­говаривают с младенцами:

— Пти-и-и-ца-а-а-де-е-ду-у-у-шка-а!

— «Дедушка»?

Мау кивнул.

— Дедушка? — Она явно не понимала.

Ага. Надо ей показать. Ну что ж, каменную дверь он, конечно, не собирается открывать, ради нее или кого бы то ни было, но...

Он устроил целое представление. Поглаживал не­существующую длинную бороду, ковылял, опираясь на невидимую палку, гневно бормотал, грозя пальцем в пространство, и наконец — этой частью представле­ния он гордился больше всего — сделал вид, что жует кусок жесткой свинины невидимыми отсутствующи­ми зубами. Он видел, как едят старики, и постарался, чтобы его рот был похож на двух крыс, пытающихся сбежать из мешка.

— Старик? — завопила Дафна.— Да-да! Замеча­тельно! Птица-старик! Да, я поняла! Они всегда чем-то недовольны!

После этого с помощью песка, прутиков и камуш­ков, а также актерского таланта дело очень быстро пошло на лад. Кое-что далось легко (каноэ, солнце, вода). С числами тоже все оказалось просто, после некоторой заминки (один камушек — не только «ка­мушек», но еще и «один»). Они трудились изо всех сил. Птица, большая птица, маленькая птица, птица летит... Гнездо! Яйцо!

Огонь, готовить, есть, хорошо, плохо (чтобы по­казать «хорошо», Мау сделал вид, что ест, а потом до­вольно заухмылялся; в качестве «плохо» Дафна изоб­разила, что ее тошнит, — возможно, неподобающе для юной леди, но вполне реалистично). Они как-то разо­брались со «здесь» и «там» и, кажется, с чем-то вроде «здесь камень» или «это птица». Мау был не очень уве­рен, но, по крайней мере, это было начало... неизвест­но чего.

Они опять вернулись к песку. Мау нарисовал чело­веческую фигуру с ручками и ножками как палочки и произнес:

— Мужчина.

— Мужчина, — повторила Дафна и забрала у не­го прутик. Нарисовала другую фигуру, с ногами по­толще.

Мау задумался.

— Брючник? — спросил он.

— Человек, — твердо сказала Дафна.

«Что бы это значило? — задумался Мау.— Может, она хочет сказать, что только брючники — настоящие люди? Я вот не ношу брюк. С какой стати? Представ­ляю, каково в них плавать!»

Он взял прутик и аккуратно нарисовал женщину из палочек. Она была такая же, как мужчина из пало­чек, но на ней была плетеная юбка из волокон бумаж­ной лианы, а над юбкой он добавил два круга с двумя точками.

Дафна мгновенно выхватила у него прутик и на­рисовала новую фигуру. Это, видимо, была женщина, но кроме юбки на ней была другая юбка, закрываю­щая верхнюю часть тела. Наружу торчали только ру­ки и голова.

Сильно покраснев, Дафна воткнула прут в песок и вызывающе скрестила руки на груди.

Ага, понятно. Перед тем как уйти жить в хижину для незамужних девушек, его сестра вела себя точно так же. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал — все было не так, и он никогда не знал почему. Он расска­зал отцу — отец только рассмеялся и сказал, что ко­гда-нибудь Мау поймет, а до тех пор лучше просто держаться подальше.

Но сейчас у него не было возможности держаться подальше, так что он схватил палку и как мог подри­совал женщине из палочек вторую юбку на верхней половине туловища. Получилось не очень хорошо, но, судя по лицу Дафны, он поступил правильно, хотя ни­чего не понял.

Но все равно в небе возникло облачко. Играть со словами и картинками было весело — игра заполни­ла его мир и отогнала прочь видения темной воды. И вдруг он столкнулся с правилом, которого не пони­мал, — и мир вернулся в прежнее состояние.

Мау сел на корточки и стал смотреть на море. По­том перевел взгляд вниз, на голубые бусы у себя на запястье. А, да... ведь у него и души-то нет. Душа маль­чика исчезла вместе с островом, а душу мужчины он теперь никогда не получит. Он был как синий краб-отшельник, торопливо перебегающий от одной рако­вины к другой. Он уже как будто завидел новую рако­вину, побольше, но она вдруг исчезла. Кальмар может перекусить краба пополам за полсекунды, только в случае Мау это будет не кальмар, а какой-нибудь де­мон или призрак. Войдет ему в голову и захватит его.

Мау снова принялся рисовать на песке. На этот раз фигурки поменьше — мужчин и... да, женщин... тех, которых он помнил, а не закутанных женщин-брюч-ников... и еще поменьше, фигурки разных размеров. Песок заполнялся жизнью. Мау рисовал собак, каноэ, хижины, а потом...

...нарисовал волну. Казалось, палочка сама выпи­сывает изгибы. Линия была очень красивая... если не знать, что она натворила.

Он перешел на новое место и нарисовал одинокую фигуру с копьем, вглядывающуюся в пустой горизонт.

— Я думаю, это означает печаль, — сказала девоч­ка у него за спиной.

Она осторожно забрала у него палку и нарисовала рядом вторую фигурку. Фигурка была одета в панта­лоны и держала в руках переносную крышу. Теперь фи­гурки вдвоем смотрели на бесконечный океан.

— Печаль, — повторил Мау.— Печаааааль.

Он повертел это слово на языке.

— Печаааль.

Оно звучало словно волна, разбивающаяся о берег. Оно значило, что твоя душа слышит движение темных вод. И тут...

— Каноэ! — сказала Дафна.

Мау поглядел на песок. Голова все еще была заня­та печалью. Что там насчет каноэ? Каноэ они выучи­ли уже несколько часов назад, разве нет? Они уже ра­зобрались с каноэ!

И тут он увидел каноэ, четырехместное. Оно вхо­дило через риф. Кто-то пытался им править, и у него неплохо получалось, но вода бурлила и кипела в но­вом проеме, а таким каноэ должны править по мень­шей мере два человека.

Мау нырнул в лагуну. Вынырнув, он понял, что оди­нокий гребец уже теряет управление лодкой: действи­тельно, брешь в рифе была достаточно большой, что­бы четырехместное каноэ прошло в нее боком, но если гребец задумает выкинуть такую глупость во время прилива, каноэ тут же перевернется. Мау прорвался через кипение прибоя, каждую секунду ожидая, что вот сейчас это случится.

Над ним прошла большая волна, он вынырнул опять. Гребец теперь пытался удержать каноэ подальше от острых краев пролома. Греб старик. Но он был не один. Где-то на дне каноэ раздавался детский плач.

Еще одна большая волна — и каноэ завертелось. Мау схватился за него. Каноэ опять со всей силы вре­залось в коралл, а затем снова повернуло прочь, но ко­гда оно попыталось раздавить Мау во второй раз, он был наготове. Он подтянулся на руках и ввалился в каноэ за миг до того, как оно опять врезалось в риф.

Каноэ раскачивалось на волнах, и на дне его лежал кто-то еще, накрытый одеялом. Мау, не приглядыва­ясь к лежащему, схватил весло и заработал им изо всех сил. Старик хоть что-то соображал: он старался, чтобы каноэ не налетело на камни, а Мау в это время выгребал по направлению к пляжу. Паниковать в та­ких случаях бесполезно: нужно тащить каноэ из бур­лящей воды, продвигаясь по нескольку дюймов за раз, длинными терпеливыми гребками, и грести стано­вится легче по мере того, как каноэ уходит из бурля­щей воды на спокойную, а там дело идет уже намного быстрее. Тут Мау расслабился, но не слишком — не был уверен, что хватит сил снова сдвинуть каноэ с ме­ста, если оно вдруг остановится.

Каноэ вот-вот ударится о песчаное дно — Мау вы­скочил и вытянул его подальше на песок.

Человек почти вывалился из каноэ — и тут же по­пытался вытащить кого-то из-под одеяла. Женщи­ну. Старик выглядел как мешок костей, причем костей было куда больше, чем мешка. Мау помог подтащить женщину и младенца к огню и уложить на расстелен­ное одеяло. Сначала он решил, что женщина мертва, но что-то в линии губ говорило, что в ней еще теплит­ся искорка жизни.

— Ей нужна вода, — прохрипел старик, — а ребен­ку молоко! Где ваши женщины? Они знают, что делать!

Прибежала Дафна, размахивая зонтиком.

— Ах, бедненький! — сказала она.

Мау забрал младенца у женщины, которая слабым, жалким жестом попыталась за него уцепиться, и от­дал девочке.

— Ой, какая прелестная крошка... ой, фу! — услы­шал он за спиной, пока бежал к реке.

Он вернулся с парой кокосовых скорлуп, полных воды, которая все еще отдавала пеплом.

— Где другие женщины? — спросил старик.

Дафна держала младенца на вытянутых руках и ли­хорадочно оглядывалась, ища, куда бы его положить. С младенца капало.

— Других нет, только эта, — ответил Мау.

— Но это женщина брючников! Они же не насто­ящие люди! — возразил старик.

Это было что-то новенькое.

— Нас тут только двое, — сказал Мау.

Старика словно громом поразило.

— Но это же остров Народа! — запричитал он.— Остров камня, возлюбленный богами! Я здесь учился на жреца. Пока я греб, я думал не переставая: Народ наверняка уцелел! А тут только мальчишка и прокля­тая девчонка из непропеченных людей?

— Непропеченных?

— Чему тебя вообще учили? Имо сделал их в са­мом начале. Он еще не умел делать людей и недоста­точно долго выдержал их на солнце. Ты еще узнаешь: они настолько гордые, что прикрываются от солнца. И еще они очень глупые.

«Зато у них больше красок, чем у нас», — подумал Мау, но вслух этого не сказал.

— Меня зовут Мау, — сказал он, потому что это, во всяком случае, не могло стать причиной для спора.

— И мне надо поговорить с вашим вождем. Сбе­гай, позови его. Скажи ему, как меня зовут. Он навер­няка слышал про жреца Атабу.

В последней фразе прозвучала какая-то жалкая на­дежда, словно старик был сам в этом не очень уверен.

— Нет никакого вождя с тех пор, как волна при­шла. Она принесла сюда девчонку брючников, а всех остальных... забрала. Я ведь сказал вам, почтенный.

— Но это же такой большой остров!

— Я думаю, волне было все равно.

Завопил младенец. Дафна попыталась его укачать, держа подальше от себя и неловко сюсюкая.

— Тогда мужчину постарше...— начал Атаба.

— Никого нет, — терпеливо повторил Мау.— Только я и девчонка брючников.

Интересно, сколько раз придется повторять, по­ка эта мысль найдет в лысой голове свободное место подходящей формы.

— Только ты? — растерянно переспросил Атаба.

— Поверьте, почтенный, иногда я и сам в это не верю, — ответил Мау.— Мне кажется, что я вот-вот проснусь и все это окажется сном.

— У вас были прекрасные белокаменные якоря богов, — сказал старик.— Меня сюда привозили по­глядеть на них, когда я был еще совсем маленький, и как раз тогда я решил, что стану жре...

— Наверное, лучше вернуть малютку мамочке, — быстро произнесла Дафна.

Мау не понял слов, но решительная интонация бы­ла ясна и без них. Младенец орал во всю глотку.

— Мать не может его кормить, — сказал Атаба.— Я нашел ее с ребенком на большом плоту только вче­ра, На плоту была еда, но эта женщина не ела и не мо­жет кормить ребенка. Он скоро умрет.

Мау посмотрел на искривленное в плаче личико и подумал: «Нет. Да не будет».

Он поймал взгляд призрачной девчонки, показал на младенца и задвигал ртом, как будто ест.

— Вы едите детей?! — спросила Дафна, отступая на шаг.

Мау уловил нотку ужаса в ее голосе и старательно изобразил пантомиму, чтобы стало ясно, что поесть должен ребенок.

— Что? — спросила Дафна.— Покормить ребен­ка? Чем?

«Была не была, — подумал Мау.— Ребенок плачет, а я и так уже попал в переплет. Но... да не будет». Он неопределенно помахал рукой на уровне плоской гру­ди, прикрытой слегка запачканными белыми обороч­ками.

Дафна порозовела.

— Что?! Да как ты смеешь! Для этого нужно...

Она заколебалась. Она была не очень уверена в том, что говорит, поскольку о роли этих выступов на гру­ди знала только из подслушанного разговора хихика­ющих горничных, которым не поверила, и из странной лекции, которую ей когда-то прочитала одна из ее те­ток. В лекции очень часто повторялись слова «вот ко­гда ты вырастешь...», а все остальное совершенно не укладывалось в голове.

— Для этого нужно быть замужем, — твердо ска­зала она.

Неважно, что он не понял. От одного того, что она это сказала, ей стало легче.

— Она что-нибудь знает? Она рожала детей? — спросил Атаба.

— Не думаю!

— Значит, молока не будет. Приведи другую жен­щину, такую, которая недавно... ох.

Старик снова вспомнил и как будто обмяк.

— У нас есть еда, — сказал Мау.

— Ему нужно молоко, — отрезал старик.— Ребе­нок слишком маленький, он ничего другого есть не мо­жет.

— Ну что ж, по крайней мере, мы можем отнести ее в хижину, наверх, в Женскую деревню. Это недале­ко. Я могу развести там костер, — сказал Мау.

— Ты осмеливаешься входить в Женскую дерев­ню? — Жрец пришел в ужас, а потом улыбнулся.— А, я понял. Ты всего лишь мальчик.

— Нет, я оставил душу мальчика на острове. Ду­маю, волна ее смыла.

— Она слишком много всего смыла, — ответил Атаба.— Но у тебя нет татуировок, даже закатной волны нет. Ты выучил песнопения? Нет? И пира в честь то­го, что ты стал мужчиной, тоже не было? Тебе не дали душу мужчины?

— Нет, ничего из этого не было.

— А обряд с ножом, когда...

— И этого тоже, — быстро сказал Мау.— У меня только вот.

Он показал на запястье.

— Голубой камень? Но он действует не больше од­ного дня!

— Я знаю.

— Тогда может быть, что у тебя в голове живет демон или мстительный дух!

Мау подумал. И согласился.

— Я не знаю, что живет у меня в голове, — сказал он.— Я только знаю, что оно очень злое.

— С другой стороны, ты нас спас, — сказал старик, нерешительно улыбаясь.— Это не похоже на демонов, судя по тому, что я о них знаю. Я надеюсь, ты вознес хвалы богам за спасение?

— Вознес... хвалы? — повторил Мау.

— Возможно, у богов на тебя есть какие-то пла­ны, — бодро произнес жрец.

— Планы, — повторил Мау голосом холодным, как темное течение.— Планы? Ну да, конечно. Кто-то должен был остаться в живых, чтобы похоронить всех прочих.

Мау сжал кулаки и шагнул вперед.

Атаба попятился:

— Мы не можем знать причин всего, что происхо...

— Я видел их лица! Я послал их в темную воду! К телам поменьше я привязывал камни поменьше. Вол­на забрала все, что я любил. И все, что есть во мне, те­перь спрашивает: почему?

— Почему волна тебя пощадила? — закричал ста­рик.— Почему она пощадила меня? Или того ребенка, который все равно скоро умрет? Почему идет дождь?

— Сколько в небе звезд? Нам не дано этого знать! Про­сто скажи спасибо, что боги сохранили тебе жизнь!

— Не буду! Спасибо за мою жизнь означает спа­сибо за все смерти. Я хочу знать причину. Я хочу по­нять причину! Но не могу, потому что никаких при­чин нет. События случаются или не случаются, и, кро­ме этого, больше ничего нету!

Дедушки гневно взревели у него в голове. Они орали так, что Мау удивился — как же Атаба их не слышит.

— МАЛЬЧИШКА. ТЫ ВОЗВЫШАЕШЬ ГОЛОС ПРОТИВ БОГОВ. ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ. ТЫ НА­ВЛЕЧЕШЬ ГИБЕЛЬ МИРА. ТЫ УНИЧТОЖИШЬ НА­РОД. ПРОСИ У ИМО ПРОЩЕНИЯ.

— Не буду! Он отдал этот мир Локахе! — крикнул Мау.— Пускай он просит прощения у мертвых. И у меня. Но я не собираюсь благодарить богов за то, что я остался в живых, чтобы помнить, что все остальные умерли!

Кто-то тряс Мау, но это как будто происходило с другим человеком, где-то очень далеко.

— Перестань! Ты пугаешь ребенка, он плачет!

У Мау перед глазами возникло сердитое лицо Дафны.

— Ребенок, еда, — настойчиво сказала она.

Было совершенно ясно, что она имеет в виду, хотя собственно слов Мау не понял.

Она что думает — он волшебник? Детей кормят жен­щины! Это всем известно! На острове нет молока. Раз­ве она не понимает? Нет мо... Тут он замер, потому что в кипящем гневом мозгу вдруг открылась какая-то дверца, а за ней оказалась картинка. Он уставился на эту картинку и подумал: «Сработает ли?» Да, сереб­ряная нить протянулась к маленькому кусочку буду­щего. Может быть, это действительно сработает. Долж­но сработать.

— Ребенок, еда! — настойчиво повторила Дафна и еще раз тряхнула Мау.

Он осторожно отвел ее руки. Надо было все обду­мать и хорошенько спланировать. Старик смотрел на Мау так, словно тот был охвачен языками пламени, и торопливо отступил, когда Мау взял рыболовное ко­пье и широкими мужскими шагами вошел в воду ла­гуны. Во всяком случае, он старался, чтобы это было похоже на широкие мужественные шаги, хотя внутри у него все кипело от ярости.

Может быть, Дедушки сумасшедшие? Может, Ата­ба сумасшедший? Как они могут думать, что он должен благодарить богов за спасение? Если бы не призрачная девчонка, он бросился бы в темную воду!

Младенцы и молоко были меньшей заботой. Пусть гораздо более шумной, но справиться с ней было про­ще. Он, кажется, знал решение. У него в голове была картинка, показывающая, как это можно сделать. Успех зависел от многого. Но путь к нему существо­вал. Если Мау пойдет по этому пути, то молоко будет. А достать молока для младенца куда проще, чем по­стичь природу богов.

Он уставился в воду, не видя на самом деле ничего, кроме своих мыслей. Понадобятся еще клубни и, мо­жет быть, немного пива, но не слишком много. Но сна­чала надо поймать рыбу...

А вот и она, совсем рядом с его ногами, белая на фоне белого песка — только тень ее выдавала. Она плавала рядом, как дар богов... Нет! Она плавала ря­дом, потому что Мау стоял неподвижно, как и пола­гается охотнику. Она совершенно не подозревала о его присутствии.

Он пронзил рыбу копьем, очистил и отнес жрецу, который сидел между двумя большими якорями богов.

— Вы умеете готовить рыбу, почтенный?

— Ты явился сюда, чтобы богохульствовать, о де­монский мальчишка? — спросил Атаба.

— Нет. Говорить, что их не существует, было бы богохульством, только если бы они на самом деле су­ществовали, — сказал Мау, изо всех сил стараясь не со­рваться на крик.— Так что, вы умеете готовить рыбу?

Судя по всему, Атаба не собирался устраивать спора о религии, когда еда была под боком.

— Умел, когда тебя еще и на свете не было, — от­ветил он, пожирая рыбу взглядом.

— Тогда покормите призрачную девчонку и, по­жалуйста, сделайте размазню для женщины.

— Она не будет есть, — отрезал Атаба.— У нее на плоту была еда. У нее что-то с головой.

Мау поглядел на безымянную женщину, которая никуда не делась от костра. Призрачная девочка при­тащила с «Милой Джуди» еще охапку одеял. Теперь женщина сидела — уже хоть что-то. Дафна сидела ря­дом с ней, держала за руку и что-то говорила. «Они строят Женскую деревню, — подумал он.— То, что у них нет общего языка, им не мешает».

— Скоро прибудут другие, — сказал Атаба у него за спиной.— Много народу.

— Откуда вы знаете?

— По дыму, мальчик! Я видел его за несколько миль! Они явятся. Мы не единственные. Возможно, и охотники за черепами тоже явятся со своей боль­шой земли. Вот тогда ты воззовешь к богам, никуда не денешься! Когда придут охотники за черепами, ты будешь валяться на земле и умолять Имо о милости.

— После всего, что случилось? Что тут надо охот­никам за черепами? У нас не осталось ничего, что они могли бы забрать!

— Черепа. Наше мясо. Удовольствие от наших смертей. То же, что и всегда. Моли богов, если осме­лишься, чтобы людоеды не забрались так далеко.

— А поможет? — спросил Мау.

Атаба пожал плечами.

— А что нам еще осталось?

— Тогда моли богов, чтобы они послали молока для ребенка, — сказал Мау.— Уж такая малость им ни­чего не будет стоить.

— А ты что будешь делать, мальчишка-демон?

— Кое-что другое!

Мау помолчал и подумал: «Он старик. Он проплыл много миль и отклонился от своего пути, чтобы спасти женщину с ребенком. Это важно». Мау опять подавил свой гнев.

— Прости меня, Атаба, я не хотел тебя обидеть, — сказал он.

— О, я тебя понимаю, — ответил старик.— Мы все иногда гневаемся на богов.

— Даже ты?

— Да. С этого начинается каждое утро, когда у ме­ня скрипят колени и болит спина. Тогда я проклинаю богов, можешь быть уверен. Но молча. Понимаешь? И спрашиваю их: «Зачем вы послали мне старость?»

— А что они отвечают?

— Они не то чтобы отвечают. Но проходит день, порой на мою долю выпадает немножко пива, и мне кажется, что ответ богов звучит у меня в голове. Я ду­маю, что они говорят мне: «Потому что эта возмож­ность гораздо приятнее другой».

Он посмотрел на растерянное лицо Мау.

— Потому что быть живым приятнее, чем мерт­вым, понимаешь?

— Не верю, — сказал Мау.— То есть я хочу ска­зать, ты просто слышишь собственные мысли.

— А ты никогда не задумывался, откуда берутся мысли?

— Не думаю, что их нашептывает демон!

Атаба улыбнулся.

— Посмотрим.

Мау воззрился на старика. Надо держаться гордо. Остров принадлежит ему, Мау. Он должен вести себя как вождь.

— Я собираюсь кое-что предпринять, — важно ска­зал он.— Это для моего Народа. Если я не вернусь, оставайся здесь. Если останешься, в Женской дерев­не есть хижины. А если я вернусь, я принесу тебе пива, старик.

— Есть пиво, которое бывает, и пиво, которое не бывает, — заметил жрец.— Я предпочитаю первое.

— Сначала должно появиться молоко, которое бывает, — улыбнулся Мау.

— Принеси его, демонский мальчишка, — сказал Атаба, — и я поверю во что угодно!

Глава 5

Молоко, которое бывает

Мау поспешил наверх, к Женской деревне, и во­шел туда смелее, чем в первый раз. Нельзя было терять время. Солнце клонилось к закату, и в небо уже подни­мался призрак луны.

Сперва нужно добыть пива. Это несложно. Жен­щины делали «мать пива» каждый день, и Мау нашел чан, тихо пузырящийся на полке. В нем плавали дох­лые мухи, но это было не страшно. Он проделал пив­ную церемонию, спел песенку о четырех братьях, как того требовало пиво, а потом набрал охапку бананов и свистящего ямса. Бананы и ямс были старые и под-вядшие, в самый раз для свиней.

Народ был богат — у него было четыре трехногих котла, и два из них находились здесь, в Женской де­ревне. Мау развел огонь под одним котлом, вывалил туда бананы и ямс. Добавил немного пива, прокипя­тил, пока корневища не стали мягкими и мучнисты­ми, а потом уже ничего не стоило размять все это в ка­шу древком копья.

Но все равно тени уже начали удлиняться, когда Мау продолжил свой путь в лес — с лыковой плете­ной сумкой, из которой сочилась пивная каша, в од­ной руке и небольшим калебасом — в другой. Это был лучший калебас, который ему удалось найти. Кто-то очень тщательно выскреб всю оранжевую мякоть и бе­режно высушил корку, так что калебас получился лег­ким и прочным, безо всяких трещин.

Копье он прислонил у входа в Женскую деревню и оставил там. Одиночке копье все равно не поможет против разозленной свиньи: кабан перекусит древко пополам или насадит себя на копье и попрет дальше напролом — шар живой ярости, который кусается и пронзает врага клыками, не зная, что уже мертв. А сви­ньи с поросятами еще хуже. Так что если пиво не сра­ботает, Мау ждет верная смерть.

Хоть в чем-то Мау повезло. На тропе валялась ста­рая жирная свиноматка в окружении поросят. Мау увидел свинью самую чуточку раньше, чем она его. Он остановился как вкопанный. Свинья хрюкнула и слег­ка колыхнула жирным телом. Она словно раздумыва­ла, стоит ли бросаться на пришельца, но готова была атаковать, стоит ему сделать неверный шаг.

Он слепил кашу из сумки в большой ком и бросил в сторону свиньи. Каша еще не успела удариться о зем­лю, а он уже бежал, ломясь через лес, как испуганный зверь. Через минуту он остановился и прислушался. За спиной раздавалось очень довольное чавканье.

Пришла пора грязной работы. Мау двигался теперь гораздо тише. Он сделал изрядный круг, чтобы зайти обратно на тропу, где лежала свинья. Она пришла ту­да из большой грязной промоины, вытоптанной свинь­ями в том месте, где ручей пересекал тропу. Свиньи обожали там валяться. Там было очень грязно. Грязь воняла свиньями, и Мау хорошенько в ней вывалялся, чтобы и от него запахло так же.

Он на цыпочках крался обратно по тропе. С него падали комья склизкой вонючей грязи. Ну что ж, зато от него точно не пахнет человеком. Да уж, наверное, он теперь уже никогда не будет пахнуть по-человечески.

Старая свиноматка вытоптала себе гнездо в под­леске и, довольно храпя, забылась счастливым пьяным сном. Поросята лазили по ней и шумно ссорились.

Мау бросился на землю и пополз. Свинья лежала с закрытыми глазами. Ведь она же не унюхает его за всей этой грязью? Ладно, придется рискнуть. Порося­та толкались, отпихивая друг друга от сосков. А вдруг они догадаются, что он такое? Они так и так визжат не переставая, но вдруг у них есть специальный визг, чтобы натравить на него свинью-мать? Ну что ж, за­одно и проверим. Да и удастся ли вообще добыть мо­локо? Мау в жизни не слыхал, чтобы свиней доили. И это выясним. Очень многое придется выяснить за такое короткое время. Но он бросит вызов Локахе везде, где тот расправит свои темные крылья.

«Да не будет», — пробормотал Мау и скользнул в массу дерущейся, визжащей, шевелящейся свинины.

Дафна подтащила к огню еще бревно, выпрямилась и уставилась на старика. «Мог бы и он что-нибудь сде­лать», — подумала она. И одежда кое-какая ему не по­мешала бы. Но он только сидел у огня и время от вре­мени кивал ей. Он съел больше своей доли запеченной рыбы (Дафна померила рыбу палочкой), а ей, Дафне, пришлось своими руками измельчить часть рыбы в ка­шу и скормить ее неизвестной женщине, которая за­то стала выглядеть чуть лучше и хоть немного поела. Она все так же прижимала к себе ребенка, а он уже не плакал, и это пугало больше, чем любой плач...

Что-то заорало в холмах и орало не прекращая, все громче и громче.

Старик со скрипом поднялся на ноги и взял в руки дубинку Мау, которую едва мог поднять. Он попытал­ся замахнуться ею и упал навзничь.

Вопль приближался, а за ним — вопящая фигура. Она походила на человеческую, но воняла, как боло­то в жаркий день, и с нее капала зеленая грязь. Фигу­ра сунула Дафне теплую, тяжелую тыкву. Дафна, не успев ничего сообразить, взяла тыкву. «Молоко!!!» — проорало неизвестное существо и скрылось в темно­те. Послышался плеск — оно нырнуло в лагуну.

Запах висел в воздухе довольно долго. Когда слу­чайный ветерок отнес его к костру, пламя на мгно­вение вспыхнуло синим светом.

Мау провел ночь на берегу, в отдалении от костра, а как только рассвело, опять пошел поплавать. Запах был очень стойким. Мау мог сколько угодно сидеть на дне лагуны, отскребая себя песком и водорослями, по­том плавать под водой туда-сюда, и все же, стоило ему вынырнуть, запах был тут как тут — поджидал его.

Мау поймал несколько рыб и оставил там, где лю­ди должны были их увидеть. Люди пока что спали. Мать и младенец закутались в одеяло. Они спали та­ким мирным сном, что Мау им позавидовал. Старик спал с открытым ртом. Он выглядел как мертвый, хо­тя, судя по звукам, был вполне живой. Девочка опять ушла на «Милую Джуди» по какой-то загадочной, по­нятной только брючникам причине.

В течение дня Мау старался держаться от людей подальше, но призрачная девочка словно следила за ним, и у него кончились приемы, которые помогали ему как бы случайно избегать встреч с ней. В конце концов она его нашла — вечером, когда он чинил из­городи вокруг поля: новые колючие ветки должны бы­ли оградить посевы от свиней. Она ничего не сказала — просто села и стала на него смотреть. Когда люди так делают долго, это очень раздражает: молчание соби­рается в большое облако, похожее на грозовую тучу. Но Мау хорошо умел молчать, а девочка — нет. Рано или поздно она заговорит первая, или ее просто разо­рвет. Неважно, что он почти ничего из ее слов не по­нимает. Ей просто нужно было говорить, наполнять мир словами.

И вот она заговорила:

— У моей семьи больше земли, чем на всем этом острове. У нас есть фермы, и один раз пастух подарил мне ягненка, который остался без матери. Это ребе­нок овцы, кстати говоря. Я здесь овец не видела, так что ты, скорее всего, не знаешь, что это такое. Они го­ворят «мэ-э-э-э». Люди утверждают, что овцы гово­рят «бэ-э-э-э», но это неправда. Овцы не умеют произ­носить звук «б». Но люди все равно это повторяют, потому что не умеют слушать как следует. Мама сши­ла мне костюм маленькой пастушки, и я в нем выгля­дела очень мило... до тошноты. А это несчастное со­здание не упускало ни одного случая боднуть меня в... боднуть меня. Впрочем, тебе все это ни о чем не гово­рит.

Мау сосредоточился, пропуская длинные колючие ветви меж шестов. Придется пойти на северный склон и нарезать еще колючих веток, подумал он. Может, лучше это сделать прямо сейчас. Если я туда побегу, может быть, она за мной не погонится.

— В общем, пастух показал мне, как поить ягнен­ка молоком с пальцев, — без устали продолжала дев­чонка.— Нужно, чтобы молоко стекало по ладони, по капельке. Смешно, правда? Я знаю три языка, умею играть на флейте и на пианино, а оказывается, самое важное, что я умею, — поить маленькое, голодное су­щество молоком с пальцев!

Похоже, она говорит о чем-то важном, решил Мау. Он кивнул и улыбнулся.

А еще у нас куча свиней. Я их видела с порося­тами, и все такое, — продолжала она.— Понимаешь? Свиньи. Хрю-хрю.

Ага, подумал Мау, она говорит про свиней и моло­ко. Замечательно. Именно этого мне и не хватало.

— Хрю? — переспросил он.

— Да, и, понимаешь, я хотела кое-что прояснить. Я знаю, что свиней нельзя доить, как доят овец или коров, потому что у них нету...— Она мимоходом кос­нулась собственной груди и тут же убрала руки за спи­ну, — вымени. У них только такие... маленькие... тру­бочки.

Она кашлянула.

— Их никак нельзя подоить, понимаешь?

Она задвигала руками вверх-вниз, словно дергая за веревки, и в то же время почему-то начала издавать свистящие звуки. Она еще раз кашлянула.

— Э... и вот я поняла, что единственный способ, которым ты мог добыть молоко для ребенка... изви­ни, пожалуйста... это подстеречь какую-нибудь сви­номатку с маленькими поросятами, а это жутко опас­но, и подползти, когда она будет их кормить... они ведь так шумят, правда? И... это...

Она сложила губы в трубочку и зачмокала.

Мау застонал. Она догадалась!

— И вот, ну, я хочу сказать, фу! — сказала она.— Но потом я подумала, ну пускай фу, но ребенок поел и перестал плакать, слава богу, и даже его мать теперь выглядит получше... так что, я подумала, готова спо­рить, что даже великие исторические деятели, ну, зна­ешь, в шлемах и с мечами, и с плюмажем и прочее, я готова побиться об заклад, что никто из них не стал бы ползать в грязи ради умирающего от голода мла­денца, не подполз бы к свинье и не... То есть, я хочу сказать, это все-таки фу, но... в хорошем смысле. Все-таки фу, но важно, ради чего ты это сделал... и пото­му это... в каком-то смысле... подвиг...

Она наконец-то замолчала.

Мау разобрал слово «ребенок». Он также был по­чти уверен, что значит «фу», потому что девочка про­износила это слово очень выразительно. Но не более того. Она просто посылает слова в небо, подумал он. Чего она от меня хочет? Сердится? Говорит, что я по­ступил плохо? Как бы то ни было, ночью мне придет­ся проделать это еще раз, потому что младенцев надо кормить все время.

А на этот раз будет хуже. Мне придется найти дру­гую свиноматку! Ха, девчонка-призрак, тебя там не было, когда свинья сообразила, что происходит! Кля­нусь, у нее глаза загорелись красным светом! А как она бежала! Кто бы подумал, что такая туша способна так быстро бегать! Она меня не догнала только потому, что поросята все время отставали! А скоро мне при­дется все это проделать еще раз и еще раз, пока жен­щина не сможет сама кормить ребенка. Я должен это сделать, даже если у меня нет души, даже если я де­мон, который только думает, что он мальчик. Даже если я лишь пустая оболочка в мире теней. Потому что...

На этом его мысли остановились, словно увязли в песке. Мау широко распахнул глаза.

Потому что... что? Потому что «да не будет»? По­тому что я должен вести себя как мужчина, иначе обо мне плохо подумают?

Да, и это тоже да, но это не всё. Мне нужны этот старик, и этот младенец, и больная женщина, и при­зрачная девчонка. Потому что, если бы их не было, я вошел бы в темную воду прямо сейчас. Я требовал, чтобы мне объяснили причины. Вот они, причины. Они орут, воняют и чего-то требуют. Последние люди на свете. И они мне нужны. Без них я стану лишь фигу­рой на сером песке — потерянным мальчишкой, не знающим, кто он такой. Но они все знают, кто я та­кой, и я для них важен, и потому я тоже знаю, кто я.

Лицо Дафны блестело в свете огня. Она плакала. «Мы умеем говорить только как младенцы, — поду­мал Мау.— Чего же она все время болтает?»

— Я положила молоко охлаждаться в реку, — ска­зала Дафна, бездумно чертя пальцем по песку.— Но вечером нам понадобится еще. Еще молоко. Хрю!

— Да, — ответил Мау.

Воцарилось очередное неловкое молчание, кото­рое девочка прервала словами:

— Мой папа за мной приедет. Обязательно при­едет, вот увидишь.

Мау понял. Он посмотрел на то, что она рассеян­но чертила в грязи. Девочка из палочек и мужчина из палочек стояли рядом на большом каноэ, которое, как Мау теперь знал, называется кораблем. Глядя на девочку, он подумал: «Она делает то же, что и я. Ви­дит серебряную нить, которая ведет в будущее, и ста­рается притянуть его к себе».

В отдалении трещал костер, посылая искры в крас­ное ночное небо. Ветра сегодня почти не было, и дым поднимался прямо к облакам.

— Он приедет! Хочешь — верь, хочешь — нет. Острова Шестого Воскресенья После Пасхи довольно далеко отсюда. Волна не могла до них дойти. А если и дошла, губернаторская резиденция построена из кам­ня и очень крепкая. Он губернатор! Он может послать дюжину кораблей меня искать, если захочет! Уже по­слал! Один корабль будет здесь через неделю!

Она опять заплакала. Мау не понимал ее слов, но понял слезы. Она тоже не уверена в будущем. Ду­маешь, что уверенность у тебя есть — будущее так близко, что уже стоит перед глазами, и вдруг его слов­но смывает волна, и ты пытаешься словами вернуть его обратно.

Он почувствовал, что девочка коснулась его руки. Он не знал, что с этим делать, но осторожно сжал ее пальцы пару раз и показал на столб дыма. Должно быть, на островах сейчас совсем немного костров. Этот знак наверняка виден на мили кругом.

— Он приедет, — сказал Мау.

Девочка на мгновение, кажется, страшно удиви­лась.

— Ты думаешь, он приедет? — спросила она.

Мау порылся в скудном запасе фраз. Лучше всего еще раз повторить то же самое.

— Он приедет.

— Видишь, я же тебе говорила, что он приедет, — просияла девочка.— Он увидит дым и повернет ко­рабль прямо сюда! Столб огня ночью и столб дыма днем, совсем как у Моисея.

Она вскочила.

— Но пока я тут, я, пожалуй, пойду присмотрю за ребеночком!

Она убежала, счастливая, как никогда. А всего-то понадобилось два слова.

Явится ли за ней отец на большой лодке? Вполне возможно. Дым костра улетал в небо.

Кто-нибудь обязательно явится.

Охотники за черепами, подумал он...

Он знал о них только с чужих слов. Но все маль­чики видели огромную дубинку в хижине вождя. Она была усажена акульими зубами, и Мау, когда попро­бовал впервые, даже не смог ее поднять. Дубинка оста­лась как воспоминание о последнем налете охотников за черепами на остров Народа. С тех пор людоеды уже не смели забираться так далеко на восток!

Все мальчики пытались поднять трофейную дубин­ку. Потом с круглыми глазами слушали рассказ про большие темные каноэ. Носы каноэ были увешаны окровавленными черепами. Гребцами служили плен­ники, которые сами почти превратились в скелеты. Мальчикам рассказывали о судьбе этих пленников — тому, кто ослабевал и не мог больше грести, страшно везло: его обезглавливали ради черепа. С теми плен­никами, которых забирали на Землю Огней, обходи­лись гораздо хуже, даже до того, как пускали их на мясо. Обо всем этом рассказывалось в мельчайших подробностях.

В этот момент, сидя с открытым от ужаса ртом или затыкая уши руками, ты думал только об одном — как бы не обмочиться.

Но тут начинался рассказ про Агану, вождя пле­мени, который бросил вызов главарю охотников за черепами, сошелся с ним в поединке, согласно обы­чаю, и забрал из мертвых рук усаженную акульими зу­бами дубину, а охотники за черепами бежали обрат­но к своим каноэ. Они поклонялись самому Локахе, и раз уж он не собирался даровать им победу, оставать­ся не имело смысла, верно ведь?

После этого мальчикам предоставляли еще одну возможность поднять дубинку. Мау никогда не слы­хал, чтобы кто-нибудь не смог поднять ее после этого рассказа. И только теперь он задумался: это на са­мом деле из-за рассказа или старики придумали, как сделать, чтобы дубинка в первый раз была тяжелее?

— ТЫ ОСКОРБЛЯЕШЬ ПАМЯТЬ СВОИХ ПРЕД­КОВ!

У-у-у, опять. Они весь день молчали. Даже не сказа­ли ничего о том, что он доил свинью.

— Это не оскорбление, — сказал он вслух.— Я бы на их месте именно так и поступил. Если это трюк, то он дарит надежду. Сильным мальчикам он не нужен, а тем, кто послабее, поможет ощутить себя сильны­ми. Каждый из нас мечтал, что именно он победит вра­жеского бойца в схватке один на один. Кто не верит в себя, тот никогда не победит! Разве вы сами никогда не были мальчиками?

В голове не раздалось ни ворчания, ни рева...

«Я не думаю, что они думают, — подумал Мау.— Может быть, они раньше и думали по-настоящему, но мысли стерлись от частого использования?»

— Этот ребенок у меня выживет, даже если мне придется подоить всех свиней на острове, — сказал Мау, хотя сама эта возможность вселяла в него дикий ужас.

Ответа не было.

— Я думал, что вам это интересно будет узнать, — сказал он, — потому что ребенку будут рассказывать о вас. Наверное. Он станет новым поколением. Он бу­дет звать это место своим домом. Как я.

Ответ пришел не сразу и прозвучал как-то скрипу­че, надтреснуто:

— ТЫ ПОЗОРИШЬ НАРОД! ЭТОТ РЕБЕНОК НЕ НАШЕЙ КРОВИ...

— А она у вас есть? — резко ответил Мау.

— А она у вас есть? — отозвался голос.

Мау посмотрел вверх, в рваную крону кокосовой пальмы. Сверху вниз на него смотрел серый попугай.

— Покажи нам панталончики! А она у вас есть? А она у вас есть? — крикнул он.

Вот что они такое, подумал Мау. Обыкновенные попугаи.

Он встал, взял копье, повернулся лицом к морю и принялся охранять Народ.

Мау, конечно, не спал. Но в какой-то момент он моргнул и обнаружил, что звезды светят ярко, а до рассвета осталось совсем немного. Ничего страшно­го. Найти храпящую свиноматку будет несложно. Об­наружив перед собой вкусную пивную кашу, она не будет задаваться вопросами, и, может быть, бежать придется уже засветло, так что хотя бы видно будет, куда бежишь.

Он велел себе не вешать нос. Правда, деваться не­куда: доить свинью во второй раз будет куда труднее, потому что все время будешь вспоминать, как трудно было в первый раз.

Прибой в темноте светился там, где волны разби­вались о риф, а Мау нужно было отправляться в путь. Мау предпочел бы сразиться с врагом.

Дедушки придерживались того же мнения. Види­мо, они на досуге обдумали тему свиней.

— РАЗВЕ ЭТО ПУТЬ ВОИНА? — гневались они.— РАЗВЕ ВОИН ВАЛЯЕТСЯ В ГРЯЗИ СО СВИНЬЯМИ? ТЫ НАС ПОЗОРИШЬ!

«Этот воин сражается со смертью», — с нажимом произнес про себя Мау.

Ребенок уже попискивал. Когда Мау забрал у мо­лодой женщины калебас, чтобы помыть его в ручье, она едва заметно грустно улыбнулась. За все время? она так и не произнесла ни слова.

Мау опять не взял копье. Оно только помешает бежать.

Старик сидел на склоне над пляжем, глядя в уходя­щую ночь. Он кивнул Мау.

— Опять идешь доить, демонский мальчишка? — спросил он и ухмыльнулся. У него было два зуба.

— Хотите сами попробовать, почтенный? У вас рот как раз подходящий!

— Ха! Зато ноги подкачали! Правда, я свое сделал. Прошлой ночью я молился богам, чтобы они помогли тебе!

— Ну что ж, сегодня можешь отдохнуть, — сказал Мау, — а я пойду поваляюсь в грязи безо всякой мо­литвы. А завтра я посплю, а ты помолись богам — авось они сделают так, что с неба пойдет молочный дождь. Думаю, окажется, что валяться в грязи надежнее.

— Ты что, мальчик, считаешь себя умником?

— Стараюсь не быть дураком, почтенный.

— Играешь словами, парень, играешь словами. Бо­ги — во всем, что мы делаем. Кто знает, может, они сделают так, что и от твоего жалкого кощунства бу­дет какая-то польза. Ты вчера упоминал про пиво...— с надеждой добавил он.

— А ты умеешь делать пиво? — улыбнулся Мау.

— Нет, — ответил Атаба.— Я всегда видел свой долг в том, чтобы его пить. Варить пиво — занятие для женщин. Девчонка-брючник не умеет делать пиво. Сколько я на нее ни кричал, все без толку.

— Мне нужно все пиво, которое у нас осталось, — твердо ответил Мау.

— Ох. Ты уверен? — У Атабы вытянулось лицо.

— Я не собираюсь сосать молоко из трезвой сви­ньи, почтенный.

— Ах да, — грустно сказал Атаба.— Ну что ж, я по­молюсь... и насчет молока тоже.

Пора было идти. Мау поймал себя на том, что тя­нет время. Надо было слушать самого себя: если не веришь в молитву, приходится верить в собственное трудолюбие. Времени оставалось ровно на то, чтобы найти пока что спящих свиней. Но старик по-преж­нему смотрел на небо.

— Что ты там ищешь? — спросил Мау.

— Знаки, приметы, божественные предвестия, де­монский мальчишка.

Мау поднял голову. Рассвет уже был так близок, что виднелась только звезда Огня.

— И как, нашел? — спросил он у жреца.

— Нет, но будет просто ужасно, если знамение там есть, а я его пропущу, — ответил Атаба.

— А перед волной было знамение? Послание бо­гов, написанное на небе?

— Возможно, но мы его не поняли.

— Мы бы поняли, если бы они закричали. Поня­ли бы! Что им стоило крикнуть?

— Э-ге-гей! — раздался крик, такой громкий, что, казалось, эхо отдалось в горах.

Мау задрожал всем телом и только потом сообра­зил: крик донесся с моря! Там, на воде, горит огонь! И это не охотники за черепами, потому что тем не пришло бы в голову кричать «э-ге-гей!».

Но старик уже стоял на ногах. Рот его приоткрыл­ся в жуткой усмешке.

— Ага, поверил! — каркнул он, грозя Мау тощим пальцем.— Поверил, хоть и на миг! И испугался, и пра­вильно сделал!

— Там каноэ с парусом «клешня»! — сказал Мау, пытаясь не обращать внимания на старика.— Они оги­бают мыс! Смотри, у них даже есть горящий факел!

Но Атаба еще не закончил злорадствовать.

— Хоть на миг, но ты...

— Наплевать! Смотри! Там люди!

Каноэ входило через новый пролом в рифе. Мау различил двух человек — две фигуры, призрачные в слабом утреннем свете, опускали парус. Прилив был удачный, и люди знали, что делают, так что суденыш­ко легко, словно само собой, скользнуло в лагуну.

Оно мягко ткнулось в песок. Из него выпрыгнул молодой человек и побежал к Мау.

— Здесь есть женщины? — спросил он.— Пожа­луйста, скорее! Жена моего брата вот-вот родит.

— У нас только одна женщина, и она больна.

— Она может спеть призывающую песню?

Мау посмотрел на безымянную женщину. Она так и не сказала ни слова, и он подозревал, что у нее с го­ловой не все в порядке.

— Сомневаюсь, — сказал он.

Мужчина обмяк. Он был молод, всего нескольки­ми годами старше Мау.

— Мы везли Кале в Женскую деревню на Отмельных островах, когда ударила волна, — сказал он.— Их больше нет. Стольких островов не стало. А потом мы увидели ваш дым. Скажи, где ваш вождь?

— Это я, — твердо сказал Мау.— Отведите ее в Женскую деревню. Вот Атаба, он покажет вам путь.

Старый жрец презрительно фыркнул и скривился, но спорить не стал.

Юноша уставился на Мау.

— Ты — вождь? Но ты всего лишь мальчишка!

— Не всего лишь. Не только. Может быть, даже и не мальчишка. Кто знает? — ответил Мау.— Пришла волна. Настали новые дни. Кто знает, что мы такое? Мы выжили, и это главное.

Он замолчал и подумал: и станем теми, кем долж­ны стать...

— У нас есть девочка, она вам поможет. Я пошлю ее в Женскую деревню, — сказал он.

— Спасибо. Только это будет очень скоро! Меня зовут Пилу, а моего брата — Мило.

— Ты про призрачную девчонку? — прошипел Ата­ба на ухо Мау, когда юноша убежал обратно к лодке.— Это неправильно! Она не знает наших родильных обы­чаев!

— А ты знаешь? — спросил Мау.— Можешь ей по­мочь?

Атаба отпрянул, словно ошпаренный.

— Я?! Нет!

— Тогда отойди и не мешай. Увидишь, она сообра­зит, что делать. Женщины это умеют, — сказал Мау, стараясь говорить уверенно.

Кроме того, это же правда, разве нет? Мальчикам, чтобы официально стать мужчинами, нужно было по­жить на острове и построить каноэ; а с девочками это получалось как-то само собой. Они волшебным обра­зом постигали разные вещи — например, как держать младенца правильной стороной кверху и при этом из­давать нужные звуки вроде «ути-сюси-пуси», чтобы он не орал до посинения.

— Кроме того, она не мужчина, она умеет разго­варивать, и она живая, — закончил он.

— Ну что ж, я полагаю, при сложившихся обсто­ятельствах...— сдался Атаба.

Мау посмотрел на двух братьев, которые помога­ли беременной с большим животом выбраться из ка­ноэ на песок.

— Покажи им дорогу. Я быстро! — сказал он и умчался.

«Интересно, женщины брючников такие же, как и обычные женщины? — думал он на бегу.— Она так рассердилась, когда я нарисовал ту картинку! Они ко­гда-нибудь раздеваются? О, пожалуйста, пожалуйста, только бы она согласилась!»

Он вбежал в нижний лес, звенящий птичьими пес­нями, и следующая его мысль была: «Кому я только что сказал " пожалуйста"?»

Дафна лежала в темноте, обмотав голову полотен­цем. В трюме разбитого корабля было душно и сыро и воняло. Но ей приходилось соблюдать приличия. Ба­бушка всегда настаивала на соблюдении приличий. Она специально искала приличия, чтобы их соблюсти, а если не находила, то придумывала новые и соблюда­ла их.

Вероятно, сон в капитанском гамаке нельзя было назвать соблюдением приличий, но тюфяк Дафны со­вершенно отсырел и был липким от соленой влаги. Все было мокрое. Здесь ничего не высыхало как следует, а ведь Дафна не могла развесить свою стирку на бе­регу: тогда мужчины увидели бы ее нижнее белье, и это, решительно, было бы вопиющим нарушением при­личий.

Гамак чуть покачивался взад-вперед. В нем было очень неудобно, но у него было большое преимуще­ство — туда не могли залезть мелкие красные крабы. Дафна знала, что они будут сновать по полу, забира­ясь во что попало, но, по крайней мере, если обмотать голову полотенцем, не слышно будет легкого скреже­та, который они издают на бегу.

К несчастью, полотенце не помогало против того, что на родине Дафны называли рассветным хором. Впрочем, это слово не очень подходило для чудовищ­ного взрыва звуков, раздавшегося снаружи. Это по­ходило на войну, в которой сражающиеся вооруже­ны свистками: все существа, покрытые перьями, одно­временно сходили с ума. И ужин, съеденный этими проклятыми птицами в панталонах, начинал просить­ся наружу с восходом солнца: Дафна слышала, как птицы трещат на палубе у нее над головой. Кроме то­го, судя по доносившимся до нее звукам, у попугая, некогда принадлежавшего капитану Робертсу, еще не кончился запас ругательств. Некоторые ругательст­ва были на иностранных языках, что ухудшало дело. Дафна все равно могла определить, что это ругательст­ва. Просто знала, и все тут.

Она спала урывками, но в каждом туманном полу­сне, на грани бодрствования, видела мальчика.

В детстве Дафне подарили книгу про империю, с патриотическими картинками, и одна из них ей запом­нилась. Картинка называлась «Благоуродный дикарь».

Дафна тогда не поняла, почему мальчика с копьем в руке, с золотистой и гладкой кожей, похожего на толь­ко что отлитую бронзовую статую, обозвали уродным. По ее мнению, он был очень красив. Только много лет спустя Дафна поняла, что дикарь на самом деле был «благородный».

Мау был похож на того мальчика, только мальчик на картинке улыбался, а Мау — нет. И двигался он как зверь, запертый в клетке. Дафне было очень стыдно, что она тогда выстрелила в него из пистолета.

В водоворотах полусонного мозга завертелись воспоминания. Дафна вспомнила, каким был Мау в тот первый день. Он ходил по острову, словно авто­мат, и не слышал ее, даже не видел. Он таскал тела по­гибших, и глаза его смотрели на тот свет. Порой Даф­не казалось, что Мау до сих пор туда смотрит. Каза­лось, он все время сердится, как сердилась бабушка, когда обнаруживала нарушение приличий.

Наверху раздался птичий треск. Дафна застонала. Очередная птица-панталоны отрыгивала остатки вче­рашнего ужина, усеивая палубу мелкими косточками. Пора вставать.

Она размотала полотенце, стянула его с головы и села.

У кровати стоял Мау и глядел на нее. Как он попал на корабль? Как прошел по палубе, не наступив ни на одного краба? Дафна услышала бы! Что он так смот­рит? Почему, о, почему она не надела свою единствен­ную чистую ночную рубашку?

— Как ты смеешь врываться...— начала она.

— Женщина, ребенок, — настойчиво сказал Мау.

Он только что пришел и думал, как бы разбудить Дафну.

— Что?!

— Ребенок приходить!

— Что с ним такое? Ты достал молока?

Мау попытался думать. Какое это слово она исполь­зовала, чтобы обозначить одну вещь, а потом другую? А, да...

— Женщина и ребенок! — сказал он.

— Что с ними случилось?

Похоже, и это не работает. Тут его осенило. Он вы­тянул руки перед собой, словно у него спереди была гигантская тыква.

— Женщина, ребенок.— Он сложил руки вместе и покачал ими.

Призрачная девчонка уставилась на него. «Если Имо сотворил мир, — подумал Мау, — почему мы друг дру­га не понимаем?»

«Это невозможно, — подумала Дафна.— Он про ту бедную женщину? Но не может же быть, что у нее по­явился еще один ребенок! Или...»

— Люди приходить остров?

— Да! — радостно завопил Мау.

— Женщина?

Мау снова изобразил тыкву.

— Да!

— И она... в положении?

Это означало «беременная», но бабушка говорила, что настоящая леди никогда не употребляет таких слов в приличном обществе. Мау бабушка точно не отнес­ла бы к приличному обществу. Он непонимающе по­смотрел на Дафну.

Она, яростно краснея, изобразила свой вариант тыквы.

— Э... вот такая?

— Да!

— Ну что же, это замечательно, — отозвалась Даф­на, и стальной ужас стиснул ей душу.— Я желаю ей всяческого счастья. Но мне срочно нужно кое-что по­стирать...

— Женская деревня, ты приходить, — сказал Мау.

Дафна покачала головой.

— Нет! Я тут ни при чем! Я ничего не знаю... про то, как родятся дети!

Это было вранье, но Дафне хотелось — страстно хотелось, — чтобы это было правдой. Стоило закрыть глаза, и ей до сих пор слышались... нет!

— Я не пойду. Ты не можешь меня заставить, — сказала она, отступая.

Мау схватил ее за руку — осторожно, но твердо.

— Ребенок. Ты приходить, — сказал он, и голос его был так же тверд, как и рука.

— Ты не видел маленький гробик рядом с боль­шим! — закричала Дафна.— Ты не знаешь, каково это!

И вдруг до нее дошло, как ударило. Он знает. Я же видела, как он хоронил людей в море. Он знает. Как я могу ему отказать?

Она расслабилась. Она уже не та девятилетняя де­вочка, которая сидела на верху лестницы, дрожа, при­слушиваясь, не попадаясь под ноги, когда доктор с большим черным саквояжем, топоча, взбегал по лест­нице. А хуже всего (если, конечно, в море зол можно найти самую высокую волну) было то, что она не мог­ла ничего сделать.

—-У бедного капитана Робертса в сундуке был ме­дицинский справочник, — сказала она, — и ящик с ле­карствами и разными другими вещами. Я, пожалуй, схожу за ними.

Когда Мау явился в сопровождении Дафны, братья ждали возле узкого входа в Женскую деревню. И тут мир опять изменился. Он изменился, когда старший брат произнес:

— Девчонка же из брючников!

— Да, ее принесла волна, — ответил Мау.

И тут младший брат произнес что-то похожее на слова брючников, и Дафна чуть не уронила ящик, ко­торый был у нее в руках, и быстро ответила ему на том же языке.

— Что ты ей сказал? — спросил Мау.— И что она тебе сказала?

— Я сказал: «Привет, красавица!»...— начал моло­дой человек.

— Кого волнует, кто кому что сказал? Она женщи­на! Ведите меня туда, быстро!

Кале, будущая мать, тяжело опиралась на руки му­жа и деверя. Она была очень большая и очень серди­тая.

Братья взглянули на обрамленный камнями вход.

— Э...— начал муж.

— А, боится за свою набабуку, догадался Мау.

— Я ей помогу, — быстро сказал он.— Я не мужчи­на. Мне туда можно.

— А у тебя правда нет души? — спросил младший брат.— А то жрец сказал, что у тебя нет души...

Мау огляделся в поисках Атабы, но у старика ока­залось какое-то срочное дело в другом месте.

— Не знаю, — ответил Мау.— А как она выглядит?

Он обхватил женщину с одной стороны, Дафна с обеспокоенным видом поддержала ее с другой, и они направились в Женскую деревню.

— Красавица, спой ребенку хорошую песню, что­бы позвать его в мир, — крикнул Пилу им вслед. По­том спросил брата: — Ты ему доверяешь?

— Он молод, и у него нет татуировок, — ответил Мило.

— Но он кажется... старше. И может быть, у не­го нет души!

— Я и свою-то душу никогда не видел. А ты свою? А что до девчонки-брючника в белом... Помнишь, мы помогали тащить боцмана Хиггса в тот большой дом, где делают людям лучше? Там были дамы, которые оде­ты в белое и все время молятся. Они отлично зашили боцману ногу. Вот увидишь, она такая же, как они. Она точно умеет лечить людей.

Глава 6

Рождение звезды

Дафна в отчаянии листала медицинский справоч­ник. Он был издан в 1770 году, когда люди еще не очень точно знали, как пишутся слова. Справочник был весь в пятнах и распадался на куски, как засаленная колода карт. Он был снабжен грубыми гравированными ил­люстрациями: «Как отпиливать ногу»... а-а-а-а!.. «Как вправлять кости»... фу!., и диаграммы в разрезе, изоб­ражающие... только не это... а-а-а! а-а-а! А-А-А-А!!!

Книга называлась «Медицинский спутник моряка». Она предназначалась для людей, у которых из всех лекарств — только бутыль касторки, операционный стол — скачущая вверх-вниз скамья на палубе, а из инструментов — молоток, пила, ведро кипящей смо­лы и бечевка. Насчет родов в книге было очень мало, а то, что было... Дафна перевернула страницу... А-А-А-А!!! Она тут же пожалела, что увидела эту иллюст­рацию. На ней изображался момент, когда все так пло­хо, что даже хирург уже не сделает хуже.

Будущая мать лежала на постели из циновок в од­ной из хижин и стонала. Дафна понятия не имела, хо­рошо это или плохо. Но она была совершенно увере­на, что Мау не должен на это смотреть, будь он мальчик или кто угодно. Это Женская деревня, и тут уж ни убавить, ни прибавить...

Она указала на дверь. Мау очень удивился.

— Кыш! Пошел! Да-да. Мне все равно, человек ты, демон, призрак или кто еще. Но ты не женского пола! Должны же быть хоть какие-то правила! Я сказала — вон! И не подслушивать у замоч... веревки, — добави­ла она, задергивая травяные занавески, очень плохо игравшие роль двери.

Ей стало немного лучше. Хорошенько накричать на кого-нибудь — самое верное средство. От этого всегда становится легче и начинает казаться, что ты владеешь ситуацией, особенно если на самом деле это не так. Затем Дафна села на пол у циновки.

Женщина схватила ее за руку и скороговоркой вы­палила какой-то вопрос.

— Э... простите, я не понимаю, — ответила Дафна.

Женщина опять что-то сказала и вцепилась в ру­ку Дафны так, что кожа побелела.

— Я не знаю, что делать... ох, лишь бы обошлось...

Гробик, совсем маленький, на крышке большого гроба. И захочешь — не забудешь. Она хотела загля­нуть внутрь, но ей не позволили, и не стали слушать, и не дали объяснить. Мужчины пришли посидеть с отцом, и в доме всю ночь было полно народу, а ника­кого нового братика или сестрички не было, и это бы­ла не единственная потеря в ее мире... И она всю ночь сидела на верхней площадке лестницы, рядом с гро­бами, хотела что-то сделать и не решалась, и так жалела бедного маленького мальчика, плачущего в одиночестве.

Женщина выгнулась дугой и что-то крикнула. Стоп, кажется, нужно петь. Они так сказали. Песня, чтобы приветствовать ребенка. Что за песня? Откуда ей, Даф­не, знать нужную?

А может быть, и неважно, что за песня. Главное, чтобы она звала ребенка в мир, чтобы приветствовала его дух, чтобы ребенок захотел родиться. Да, похоже, это именно так, но откуда вдруг у Дафны взялась та­кая уверенность? И в голове у нее всплыла песня, очень старая — Дафна знала ее, сколько себя помнила. Эту песню пела ей мама, когда мама еще была.

Дафна склонилась над женщиной, тщательно про­кашлялась и запела:

— Ты мигай, звезда ночная! Где ты, кто ты — я не знаю...

Женщина удивленно взглянула на нее и рассла­билась.

— Высоко ты надо мной, как алмаз во тьме ноч­ной, — выпевали губы Дафны, а мозг в это время ду­мал: «У нее много молока, она легко прокормит дво­их — надо сказать, чтобы другую женщину и младен­ца тоже принесли сюда». За этой мыслью последовала другая: «Неужели это я сама только что подумала? Но я даже не знаю, как родятся дети! Надеюсь, крови не будет... Не выношу вида крови...»

Только солнышко зайдет,

Тьма на землю упадет,

Ты появишься,