Кале зачерпнула пиво раковиной и предложила Дафне, вдохновляюще кивнув. 4 страница

Она говорит, нет времени тебя учить, — про­изнесла Кале.— Она говорит, что учиться смерти нуж­но всю жизнь.

— Я очень быстро учусь!

Кале покачала головой.

— Твой отец тебя ищет. Он вождь брючников, да? Если ты умрешь, что мы скажем? Когда твоя мать бу­дет плакать по тебе, что мы скажем?

Дафна почувствовала, как на глаза наворачивают­ся слезы, и попыталась их удержать.

— Моя мать... уже не будет плакать, — с трудом выговорила она.

Темные глазки миссис Бурбур снова заглянули в глаза Дафны, как в прозрачную воду, — и вот она, Дафна, в ночной рубашке в голубой цветочек, сидит на верху лестницы, обхватив колени, в ужасе глядит на маленький гробик, стоящий на крышке большого, и рыдает, потому что маленького мальчика похоронят в одиночестве, в ящике, вместо того чтобы положить его с матерью, и ему будет так страшно!

Она слышала, как вполголоса беседуют мужчины с ее отцом, и как звякает графин для бренди, и как пахнет древний ковер.

Раздалось бурчание кишечных газов. На ковре си­дела миссис Бурбур, жуя солонину и с интересом гля­дя на Дафну.

Старуха встала, сняла гробик и бережно постави­ла на ковер. Снова потянулась вверх, подняла крыш­ку большого гроба и выжидательно посмотрела на Дафну.

Внизу раздались шаги — горничная, рыдая, пере­секла мощенную плиткой площадку и исчезла за две­рью, обтянутой зеленым сукном и ведущей на кухни.

Дафна знала, что делать. В мыслях она проделала это уже тысячу раз. Она подняла из гробика холод­ное одинокое тельце, поцеловала в личико и бережно уложила рядом с их общей матерью. Плач прекра­тился...

...она моргнула, потому что ей в лицо опять уста­вились блестящие глазки миссис Бурбур, а уши запол­нил звук прибоя.

Старуха повернулась к Кале и выплюнула серию свистящих и дребезжащих звуков — то ли длинную речь, то ли какое-то приказание. Кале начала было от­вечать, но старуха резко подняла палец. Что-то пере­менилось.

— Она говорит, это ты должна привести его обрат­но, — сказала слегка встревоженная Кале.— Она го­ворит, что далеко, на том краю света, утихла боль.

Интересно, как же эти черные глазки могут видеть. «Далеко, на том краю света». Может быть. Как она это сделала? Это было похоже не на сон, а на воспо­минание! Но боль в самом деле начала утихать...

— Она говорит, ты имеешь силу, как и она сама, — продолжала Кале.— Она часто путешествует по ми­ру теней. Я знаю, что это правда. Она очень известная.

Миссис Бурбур снова слегка улыбнулась Дафне.

— Она говорит, что пошлет тебя к теням, — не­охотно продолжала Кале.— Она говорит, у тебя очень хорошие зубы и ты была добра к старушке.

— Э... мне это было совсем не трудно, — произ­несла Дафна и яростно подумала: «Откуда она знает? Как она это сделала?»

— Она говорит, нет времени тебя учить, но она знает другой путь, и когда ты вернешься из теней, ты прожуешь еще много мяса для нее своими замечатель­ными белыми зубами.

Старушка улыбнулась Дафне так широко, что в эту ухмылку едва не провалились ее уши.

— Обязательно!

— Так что сейчас она тебя отравит, чтобы ты умер­ла, — закончила Кале.

Дафна взглянула на миссис Бурбур, которая обод­ряюще кивнула.

— В самом деле? Э... спасибо, — ответила Дафна. Большое спасибо.

Мау бежал. Он не знал, почему или зачем: ноги са­ми бежали. А воздух... не был воздухом. Он был гус­той, как вода, и черный, но почему-то Мау видел сквозь него далеко и мог в нем быстро двигаться. Вокруг Мау из земли вырастали огромные колонны и, казалось, уходили бесконечно далеко вверх, к крыше из мор­ских волн.

Что-то серебристое, стремительное пронеслось ми­мо и исчезло за колонной, а следом еще одно такое же, и еще одно.

Это рыба или что-то вроде рыбы. Значит, он дей­ствительно под водой. Под водой, и смотрит снизу вверх на волны...

Он в темном течении.

«Локаха!» — заорал он.

«Здравствуй, Мау», — произнес Локаха.

«Я не умер! Это нечестно!»

«Нечестно? Я не знаю такого слова. Кроме того, ты почти умер. Несомненно, ты скорее мертв, чем жив, и с каждой минутой умираешь чуточку больше».

Мау попытался ускорить бег, но он и без того уже бежал быстро как никогда.

«Я не устал! Я могу бежать сколько угодно! Это какой-то трюк, верно? Даже у трюков должны быть свои правила!»

«Согласен, — ответил Локаха.— И это действитель­но трюк».

— Но это ведь безопасно, правда? — спросила Дафна. Она лежала на циновке рядом с Мау, недвиж­ным и расслабленным, как тряпичная кукла, если не считать подергивающихся ног.— Это должно срабо­тать?

Она старалась, чтобы голос не дрожал, но одно де­ло было храбриться — точнее, два дела, храбриться и сохранять решимость, когда речь идет лишь о воз­можности, — и совсем другое, когда краем глаза ви­дишь деловитые приготовления миссис Бурбур.

— Да, — сказала Кале.

— Ты уверена? — спросила Дафна.

«Что это я ною, как маленькая?» Ей стало за себя стыдно.

Кале едва заметно улыбнулась ей и подошла к мис­сис Бурбур, сидящей на корточках у огня. Корзины сушеных... штук принесли из другой хижины, где они хранились, а Дафна знала правило: чем ядовитее и опаснее снадобья, тем выше их подвешивают. Эти ви­сели едва ли не на крыше.

Кале заговорила со старухой тоном ученицы, об­ращающейся к уважаемой учительнице. Старуха пе­рестала обнюхивать горсть того, что Дафне показа­лось пыльными бобовыми стручками, и искоса взгля­нула на Дафну. Не улыбнулась и не помахала рукой. Миссис Бурбур была занята делом. Она что-то сказа­ла краем губ и швырнула все стручки в небольшой трех­ногий котел, стоявший перед ней.

Кале вернулась.

— Она говорит, что безопасно — не надежно. На­дежно — не безопасно. Надо делать или не делать.

«Я тонула, и он меня спас, — подумала Дафна.— Зачем я задала этот дурацкий вопрос?»

— Пусть будет надежно, — сказала она.— Чтобы надежней некуда.

Миссис Бурбур на том конце хижины ухмыльну­лась.

— Можно, я спрошу еще кое-что? Когда я буду... ну... там, что мне надо будет делать? Что я должна го­ворить?

Ей ответили:

— Делай то, что лучше. Говори то, что нужно.

И всё. Миссис Бурбур не расщедрилась на объяс­нения.

Старуха приковыляла обратно с половинкой уст­ричной раковины в руках.

Кале сказала:

— Слижи то, что в раковине, и ложись на циновку. Когда капля воды упадет тебе на лицо... ты проснешься.

Миссис Бурбур осторожно вложила раковину в ру­ку Дафне и что-то коротко сказала.

— Она говорит, ты вернешься, потому что у тебя очень хорошие зубы, — услужливо перевела Кале.

Дафна посмотрела на раковину. Та была тускло-белая и пустая, если не считать двух зеленовато-желтых комочков. Столько трудов, а в результате, кажет­ся, и поглядеть не на что. Дафна поднесла раковину ко рту и поглядела на Кале. Женщина сунула руку в тыкву с водой, а потом простерла над циновкой Даф­ны. Она поглядела на Дафну сверху вниз; на конце пальца блестела капля воды.

— Давай, — сказала она.

Дафна облизала раковину, не ощутив никакого вкуса, опустилась на циновку и расслабилась.

И вдруг испугалась. Не успела ее голова коснуть­ся циновки, капля сорвалась с пальца и полетела к ней.

Она хотела закричать:

— Мне не хватит вре...

Но тут ее поглотила тьма, и грохот волн сомкнул­ся над головой.

Мау бежал вперед, но голос Локахи не отставал.

«Мау, ты устаешь? Ноги болят, просят отдыха?»

«Нет! — ответил Мау.— Но... ты сказал, что есть правила. Что за правила?»

«Ох, Мау... Я только согласился, что правила долж­ны быть. Это не значит, что я должен тебе их открыть

«Но ты должен меня поймать, верно?»

«Твое предположение истинно», — ответил Локаха.

«Что это значит?»

«Это значит, что ты отгадал правильно. Ты уверен, что не начал уставать?» «Да!»

На самом деле сила приливала к ногам Мау. Он чув­ствовал себя живым как никогда. Колонны полетели мимо еще быстрее. Он настиг стайку рыбок, кото­рые в панике бросились врассыпную, оставляя сереб­ристый след. А на темном горизонте забрезжил свет. Кажется, там дома, белые, большие, как те, из расска­за Пилу про Порт-Мерсию. Откуда взялись дома под водой?

Что-то белое мелькнуло и под ногами. Мау посмот­рел под ноги и чуть не споткнулся. Он бежал по белым каменным блокам. Бежал так быстро, что их не удава­лось толком разглядеть, а притормозить он не осме­ливался, но размером эти камни были точно как якоря богов.

«Прекрасно, замечательно, — произнес Локаха.— Мау, а тебе не приходило в голову, что ты бежишь не в ту сторону?»

Последние слова были произнесены дуэтом. Про­тянулись руки и схватили Мау.

— Туда! — завопила Дафна прямо ему в ухо и по­тянула его обратно, в ту сторону, откуда он бежал.— Почему ты меня не слушал?

— Но...— начал Мау, упираясь, чтобы поглядеть на белые здания. Из них выходило что-то вроде стол­бика дыма... а может, просто большой пучок водорос­лей трепало течением... или луч света на них падал.

— Я сказала — туда! Ты что, хочешь умереть на­совсем? Да беги же!

Но куда ушла сила из ног? Теперь он словно бежал в воде, в настоящей воде. Он взглянул на Дафну, ко­торая почти тащила его.

— Как ты сюда попала?

— Умерла, очевидно... Да будешь ты бежать или нет! И что бы ты ни делал, не оглядывайся!

— Почему?

— Потому что я только что оглянулась! Быстрее!

— Ты взаправду умерла?

— Да, но я должна скоро поправиться. Скорее, миссис Бурбур! Капля уже сорвалась!

Тишина обрушилась, как молот из перышек, оста­вив отверстия, формой похожие на шум прибоя.

Беглецы остановились — не по собственной воле, ^{а по} необходимости. Ноги Мау, бесполезные, висели, не касаясь земли. Воздух посерел.

— Мы идем по стопам Локахи, — произнес Мау.— Он простер над нами свои крыла.

Слова сами полились у Дафны с языка. Она услы­шала их впервые лишь несколькими неделями рань­ше, на похоронах юнги Скэттерлинга, убитого мятеж­никами. Юнга был рыжий и конопатый и не очень нра­вился Дафне, но она плакала, когда волны поглотили парусиновый сверток. Капитан Роберте принадлежал к Братству Способствующих — члены братства вери­ли Евангелию от Марии Магдалины, как... как Свя­щенному Писанию. В церкви Святой Троицы этого куска никогда не читали, но Дафна сохранила его в за­коулке памяти, а теперь он вырвался, оглушительный, как боевой клич:

— И тех, кого поглотит пучина, она не удержит!

Сломленные и разметанные будут исцелены!

Снова восстанут в вечное утро, облекшись в новые ризы!

В кораблях из тверди вознесутся они средь звезд!

— Миссис Бур...

Глава 9

Отвалите камень

Капля разбилась о лицо Дафны. Она открыла гла­за и закончила:

—...бур!

Кале и старуха стояли над ней и улыбались. Мор­гая от яркого света, Дафна чувствовала, как старуха осторожно выпутывает что-то у нее из волос. Но про­исходило и что-то еще. Воспоминания выливались из нее потоком. Лик смерти... огромные столпы, на ко­торых покоится мир... белые камни... все это уноси­лось в прошлое, стремительно, как серебряные рыб­ки, и тускнело на лету.

Дафна посмотрела на циновку рядом с собой. Мау лежал неподвижно и похрапывал.

«Ничего особенного не произошло, — подумала она. Голова немного кружилась.— Он ужасно замерз, и его принесли сюда, чтобы он хоть немного согрел­ся». Потом случилось... что-то — очертания еще оста­вались в памяти, но заполнить их Дафна уже не мог­ла. Разве что...

— Там были серебряные рыбки? — подумала она вслух.

Миссис Бурбур, кажется, страшно удивилась. Она что-то сказала Кале, которая закивала и заулыбалась.

— Она говорит, что ты действительно женщина, обладающая силой, — перевела Кале.— Ты вытащила его из темного сна.

— Да? Я не помню. Но там были рыбы.

Когда Кале ушла, дырка в памяти Дафны все еще не затянулась, и в ней по-прежнему плавали рыбы. Случилось что-то большое, важное, и Дафна была там, а теперь ничего не может вспомнить, кроме рыб?

Миссис Бурбур скрючилась у себя в углу и вроде бы уснула. Дафна была уверена, что старуха не спит. Наверняка подглядывает сквозь щелочки почти опу­щенных век и подслушивает изо всей силы, только что ушами не хлопает. Все женщины слишком сильно ин­тересовались ею и Мау. Точно как горничные у них до­ма — лишь бы посплетничать. Очень глупо и ни к че­му, совершенно ни к чему!

Мау лежал на циновке и казался очень маленьким. Он уже не дергался, а лежал, скорчившись, сжавшись в комок. Теперь Дафну пугала его неподвижность.

— Эрминтруда, — сказал голос в воздухе.

— Да, — ответила она и добавила: — Ты — это я, правда?

— Во сне он по-прежнему видит темные воды. Кос­нись его. Обними его. Согрей его. Дай ему знать, что он не один.

Голос был, похоже, ее собственный, и она покрас­нела. Она чувствовала, как розовый жар поднимает­ся по шее вверх.

— Это будет непристойно, — прошипела она, не подумав. И тут же чуть не прикусила себе язык: «Это не я! Это какая-то дура внучка какой-то вздорной ста­рухи!»

— Тогда кто же ты? — спросил голос из воздуха.— Создание, которое умеет чувствовать, но не умеет ка­саться? Здесь? В этом месте? Мау одинок. Он думает, что у него нет души, и потому строит себе душу. По­моги ему. Спаси его. Скажи ему, что глупые старики заблуждаются.

— Глупые ста...— начала Дафна, и память тут же подсунула нужное.— Дедушки?

— Да! Помоги ему отвалить камень! Он — дитя женщины, и он плачет!

— Кто ты? — спросила она в воздух.

— Кто ты? — донеслось словно эхом. И голос умолк, не оставив даже очертаний в тишине.

«Мне надо об этом подумать, — решила она.— А мо­жет быть, и нет. Не сейчас, не здесь, потому что, мо­жет быть, слишком много думать иногда вредно. По­тому что, как бы ты ни старалась быть Дафной, у тебя за плечом всегда будет стоять Эрминтруда. В любом случае, здесь есть миссис Бурбур, она сойдет за дуэ­нью, и даже гораздо лучше, чем бедный капитан Ро­берте, хотя бы потому, что она вовсе не мертва».

Дафна встала на колени у циновки Мау. Голос ока­зался прав: по лицу мальчика текли слезы, несмотря на то что он вроде бы крепко спал. Дафна осушила слезы губами — ей показалось, что это будет правиль­но, — а потом попыталась подсунуть под него руку, но это оказалось очень трудно, и рука скоро затекла, и ее все равно пришлось вытащить обратно. Долой романтику, решила Дафна. Она подтащила свою ци­новку к циновке Мау и легла. Теперь ей стало проще обнять его одной рукой, но из-за этого пришлось ле­жать в ужасно неудобной позе, подложив под голо­ву другую руку. Через некоторое время Мау потянул­ся к Дафне и осторожно взял ее ладонь в свою. В этот момент, несмотря на жутко неудобную позу, Дафна уснула.

Миссис Бурбур подождала, убедилась, что Дафна спит, разжала руку и посмотрела на серебристую рыб­ку, которую она выудила из волос девочки. Рыбка из­вивалась на ладони.

Тогда старушка проглотила ее. Всего лишь рыба из сна, но такие вещи полезны для души.

Дафна проснулась, когда первые лучи зари краси­ли небо в розовый цвет. У Дафны болели даже те мыш­цы, о существовании которых она раньше и не подо­зревала. Как же супружеские пары справляются? За­гадка.

Мау тихонечко храпел и даже не пошевелился.

Как помочь такому человеку? Он хочет быть везде и делать все сразу. Он наверняка опять попытается делать больше положенного, снова перетрудится, и Дафне опять придется его выручать. Она вздохнула. Этот вздох был старше ее самой: ее отец, конечно, был точно такой же. Он работал ночами, заполняя вализы дипкурьеров министерства иностранных дел, и при нем круглосуточно дежурил лакей, чтобы в лю­бой момент подать кофе и сэндвичи с жареной уткой. Горничные не удивлялись, если по утрам заставали хо­зяина на рабочем месте; он спал, уронив голову на карту Нижней Сидонии.

Бабушка любила ехидно заметить: «Надо полагать, у его величества нету других министров?» Но теперь Дафна понимала. Отец, как и Мау, пытался заполнить дыру в душе работой, чтобы оттуда не хлынули воспо­минания.

Сейчас она была рада, что рядом никого нет. Кро­ме храпа Мау и миссис Бурбур, не слышно было ни звука, только ветер и грохот волн, бьющихся о риф. Но на острове это сходило за тишину.

— Покажи нам панталончики! — донеслось сна­ружи.

О да, и этот несчастный попугай. Он порой по-настоящему действовал на нервы. Иногда он пропадал целыми днями, потому что глубоко, с воодушевлени­ем возненавидел птиц-дедушек и с огромным удоволь­ствием делал им гадости при каждом удобном случае. А потом, стоило улучить момент тишины и... чего-ни­будь похожего на духовное единение с Вселенной... эта мерзкая птица обязательно сваливалась на голо­ву, вопя: «Покажи нам... невыразимые!»

Она вздохнула. Временами Вселенной явно недо­ставало порядка.

Дафна прислушалась и поняла, что птица улетела на гору.

«Так, — подумала она, — начнем с главного». По­этому сначала подошла к очагу и поставила на мед­ленный огонь, чтобы едва кипело, кусок солонины в горшке. Добавила кое-каких кореньев, про которые Кале говорила, что их можно есть, и половинку очень маленького стручка красного перца. Только половин­ку: они были такие жгучие, что целый стручок когда-то страшно обжег ей рот. А вот миссис Бурбур ела их сырыми.

Кстати, она задолжала старухе целую гору пере­жеванного мяса.

А теперь настала пора большого испытания. Нель­зя пускать вещи на самотек. Если Дафна собирается быть женщиной, которая обладает силой, она долж­на владеть и ситуацией. Нельзя вечно оставаться дев­чонкой-призраком, которую внешние обстоятельства швыряют как хотят.

Так. Стать на колени? Здесь, кажется, это не при­нято, но ей не хотелось показаться невежливой, да­же если действительно окажется, что она разговари­вает сама с собой.

Руки сложить вместе. Глаза закрыть? Так легко что-нибудь напутать...

Голос зазвучал сразу же — она даже не успела по­думать, с чего начать.

— Ты не вложила копье в руку Мигаю, — сказал ее собственный голос в ее собственной голове.

«О ужас, — подумала она.— Кто бы это ни был, он знает, что я до сих пор про себя зову того мальчика Мигаем».

— Вы какой-нибудь языческий бог? — спросила она.— Я много думала об этом, и, ну, боги беседуют с людьми, а насколько я понимаю, здесь довольно мно­го богов. Я просто хотела спросить, не разразит ли меня гром и молния, потому что я этого очень не люб­лю. А может быть, я просто сошла с ума и слышу го­лоса. Правда, это соображение я отвергла, потому что сумасшедшие обычно не задумываются, не сума­сшедшие ли они. Поэтому если человек думает, не су­масшедший ли он, значит, он точно не сумасшедший. Я просто хотела бы знать, с кем я разговариваю, если вы, конечно, не возражаете.

И стала ждать.

— Э... я прошу прощения, что назвала вас языческим, — добавила она.

Ответа по-прежнему не было. Она не знала, следу­ет ли ей испытывать облегчение, и решила вместо это­го слегка обидеться.

Она кашлянула.

— Ну и ладно, — сказала она, вставая.— Я сдела­ла все, что могла. Извините, что отняла у вас время.

Она двинулась к выходу из хижины.

— Мы брали новорожденного и давали ему в руч­ку копье, — сказал голос.— Чтобы он вырос великим воином и убил много детей других женщин. Мы сами это делали. Так нам велел род, так велели жрецы и боги. И вот явилась ты, не знающая наших обычаев. И первое, что ощутил младенец, было материнское тепло, первое, что он услышал, — твоя песня о звез­дах!

Насколько глубоко она влипла?

— Послушайте, я прошу прощения, что песня про звезду была не к месту...— начала она.

— Это хорошая песня для ребенка, — сказал го­лос.— В ней есть вопрос.

Еще страннее и непонятнее.

— Так я плохо поступила или нет?

— Почему ты нас слышишь? Нас уносит ветром, наши голоса едва различимы, но ты, брючница, услышала наше мучительное молчание! Как?

«Может, потому, что слушала?» — подумала Дафна. Может быть, она не переставала слушать, еще с тех дней, проведенных в церкви, когда умерла мама.

Дафна перечитала все молитвы, какие знала, и ждала в ответ хоть шепота. Она не требовала, чтобы перед ней извинились. Не просила, чтобы время пошло вспять Она просто хотела получить объяснение, что-нибудь более осмысленное, чем «на то Божья воля» — взрослый вариант детского «потому что потому».

Одинокие размышления в стылой спальне привели ее к мысли, что случившееся очень похоже на чудо. В конце концов, была ужасная гроза, и если бы доктор умудрился добраться на место и при этом его лошадь не поразила бы молния, это было бы настоящим чудом. Разве нет? Все сказали бы, что чудо. Но в бескрайней темноте дождливой ночи, посреди бури молния умудрилась ударить в лошадь, такую маленькую по сравнению с окружавшими ее огромными, раскачивающимися деревьями. Разве не чудо? Во всяком случае, похоже. Кажется, именно такие вещи называют Божьим Промыслом?

Дафна очень вежливо задала этот вопрос архиепископу, и, по ее мнению, бабушка поступила совершенно неразумно, когда завопила, как раненый павиан, выволокла ее из собора за ухо.

Но Дафна все ждала хоть чего-нибудь: голоса, шепота, слова, которое придало бы всему смысл. Она просто хотела... разобраться.

Она посмотрела наверх, в темную крышу хижины.

— Услышала, потому что слушала, — сказала она.

— Тогда слушай нас, о девочка, которая слышит безмолвных.

— А кто вы такие?

— Мы — Бабушки.

— Я никогда не слыхала про Бабушек!

— А как ты думаешь, откуда берутся маленькие дедушки? У каждого мужчины есть мать, и у каждой матери тоже. Мы рожали маленьких дедушек, корми­ли их своим молоком, вытирали им попки и целовали их, чтобы высохли слезы. Мы учили их есть и пока­зывали, какая еда полезна, чтобы они росли крепки­ми. Мы учили их детским песенкам, в которых живет мудрость. А потом отдавали Дедушкам, которые учили их убивать сыновей других женщин. Тех, у кого лучше всего получалось убивать, высушивали в песке и от­носили в пещеру. А мы отправлялись обратно в тем­ные воды, но отчасти оставались здесь, в этом месте, где мы родились, где мы рожали, а часто и умирали тоже.

— Дедушки все время кричат на Мау!

— Они — эхо в пещере. Они вспоминают боевые кличи своей юности, снова и снова, как говорящая птица. Они не плохие люди. Мы их любили как сыно­вей, как мужей, как отцов, но у стариков все путает­ся в голове, и они не замечают, как вращается мир. Мир должен вращаться. Скажи Мау, чтобы он отвалил ка­мень.

На этом они исчезли. Дафна почувствовала, как они выскальзывают у нее из головы.

Свет возвращался медленно, поначалу серый, как на рассвете. Где-то поблизости послышался шорох. Дафна повернула голову на звук и увидела в дверном проеме хижины девочку. Та в ужасе смотрела на Даф­ну. Дафна не помнила, как ее зовут, потому что она прибыла лишь несколько дней назад, вместе с горст­кой других выживших, и никто из них не приходился ей родственником. А Дафна едва на нее не накричала.

Дафна очень осторожно подошла к девочке, села на корточки и протянула к ней руки. Казалось, один удар сердца — и девочка обратится в бегство.

— Как тебя зовут?

Девочка посмотрела на свои ноги и прошептала что-то похожее на «Блайби».

— Очень красивое имя, — сказала Дафна и осторожно привлекла девочку к себе.

Маленькое тельце затряслось в рыданиях. Дафна мысленно отметила: сказать Кале. Люди прибывали теперь каждый день, и часто тем, кто нуждался в ухо­де, самим приходилось ухаживать за другими. Это было не так уж и плохо, но, хотя все получали еду и место для спанья, у людей были и другие потребности, не менее важные, которые из-за всеобщей занятости оставались незамеченными.

— Блайби, ты умеешь готовить? — спросила она; девочка робко кивнула.— Отлично! Видишь, человек лежит на циновке?

Девочка опять кивнула.

— Хорошо. Отлично. Мне нужно, чтобы ты приглядела за ним. Он был очень болен. Мясо в горшку будет готово, когда солнце встанет на ладонь выше пальм. Мне надо пойти поглядеть на камень. Скажи этому человеку, чтобы он поел. Да, и сама не забуду поесть.

«До чего я докачусь? — размышляла она, спеша прочь из Женской деревни.— Я спала в одной комнате с молодым человеком без официальной дуэньи (интересно, считается ли миссис Бурбур?), варила пиво, бегала практически голая, моими устами вещали 6оги, как будто я древнегреческая фифия, хотя Бабушки, скорее всего, не тянут на богов, и, если вдуматься, в Древней Греции были не фифии, а пифии. И, строго говоря, я была при нем сиделкой, так что это, вероят­но, все же в рамках приличий...»

Она остановилась и огляделась. Да какая разница? На острове это совершенно никого не волнует. Так пе­ред кем она извиняется? Почему ищет себе оправда­ний?

«Скажи Мау, чтобы отвалил камень». Почему всем от него что-то нужно? Она слыхала про камень. Он на­ходился в небольшой долинке на боковом склоне го­ры, куда был заказан вход женщинам.

В общем, незачем было идти туда сейчас, но она была зла на всех и хотела просто выбраться на свежий воздух и сделать что-нибудь наперекор кому-нибудь. За камнем, скорее всего, окажутся скелеты, но что с того? Уйма ее собственных предков лежит дома в фа­мильной подземной часовне, в церкви, но они не пы­таются выбраться наружу и никогда ни с кем не за­говаривают. Уж бабушка бы им показала, если б они только попробовали! Кроме того, сейчас белый день, а они, конечно, выходят только ночью. И к тому же ду­мать, что они вообще куда-то выходят, — чистое суе­верие.

Она тронулась в путь. Вверх вела хорошо заметная тропа. Дафна слыхала, что этот лес не очень большой и тропа проходит его насквозь. Здесь не водились ни саблезубые тигры, ни огромные гориллы, ни злобные ящеры из доисторических времен... по правде сказать, вообще ничего интересного. Но каким бы ни был лес, пусть в нем лишь несколько квадратных миль — если он вжался в несколько пересекающихся между собой небольших долинок, и все, что в нем растет, сражает­ся против всего остального, что в нем растет, за каж­дый рваный клочок солнечного света, и в любую сто­рону видно лишь на несколько шагов и невозможно определить дорогу по шуму моря, потому что он до­носится очень слабо и притом отовсюду, — кажется, что лес не просто огромный, а еще и растет с каждой минутой. И тогда начинаешь верить, что лес ненави­дит тебя с той же силой, с какой ты ненавидишь его.

Следить за тропой не было смысла, потому что она скоро превратилась в сотню тропок, все время расхо­дящихся и сходящихся. В подлеске шуршала какая-то живность, а иногда твари — судя по звукам, гораздо крупнее свиней — скакали галопом вдали, по невиди­мым Дафне тропинкам. Насекомые звенели и жуж­жали вокруг, но гораздо хуже были огромные пауки, которые сплели свои сети поперек тропинок и сами висели в них, большие, величиной с ладонь, и чуть не плевались от злости. Дафна читала в одной из книжек про Великий Южный Пелагический океан, что «за не­сколькими прискорбными исключениями, чем боль­ше и страшнее на вид паук, тем менее вероятно, что он окажется ядовитым». Она в это не верила. «При­скорбные исключения» в этом лесу висели повсюду, и — она не сомневалась — кое-кто из них пускал го­лодные слюни.

Вдруг впереди показался ясный дневной свет. Она бы побежала туда со всех ног, но, к счастью (хотя в тот момент это было не очевидно), одно из «прискорбных исключений» как раз собиралось использовать свою паутину в качестве трамплина, и Дафне пришлось про­тискиваться мимо с большой осторожностью. И хо­рошо, потому что конец тропинки сулил действитель­но огромное количество свежего воздуха, но при за­метной нехватке опоры для ног. Там была небольшая площадка, где хватило бы места для двух человек, же­лающих посидеть и полюбоваться видами, а потом — обрыв до самого низа, к морю. Обрыв, конечно, был не совсем отвесный: упавшему представилась бы возмож­ность пару раз отскочить от скальных уступов.

Дафна воспользовалась случаем несколько раз вдохнуть воздуха без мух. Неплохо было бы в этот момент увидеть парус на горизонте. Просто замеча­тельно с точки зрения развития сюжета, подумала Даф­на. Вместо этого она заметила, что часть дня уже про­шла. Дафна не очень боялась чужих привидений, но через этот лес ей не хотелось бы идти в сумерках.

А найти путь домой — это, наверное, совсем не сложно. Правда же? Каждый раз, когда тропинка раз­дваивается, нужно выбирать ту, которая ведет вниз, вот и все. Дафна была вынуждена признать, что преды­дущая стратегия — выбирать тропу, ведущую вверх, каждый раз (или, по крайней мере, каждый раз, когда ее не загораживало особенно злобное «прискорбное исключение») — не сработала. Но в конце концов ло­гика должна была восторжествовать.

В каком-то смысле она и восторжествовала. После очередной развилки Дафна вышла в небольшую доли­ну, лежащую в объятиях гор, и перед ней оказался тот самый камень. Ошибиться было невозможно.

В долине там и сям росли деревья, но жалкие, по­луживые. Земля под ними была сплошь покрыта пти­чьим гуано.

Перед камнем, недалеко от него, на опоре из трех валунов стояла большая чаша, тоже из какого-то кам­ня. Дафна заглянула в чашу, стыдясь собственного лю­бопытства, поскольку, что греха таить, в такого рода долине такая каменная чаша просто обязана была со­держать в себе несколько человеческих черепов. Внут­ренний голос подсказывал Дафне: зловещая долина плюс полумертвые деревья плюс зловещий вход в пе­щеру равно черепа в чаше (или, в крайнем случае, на кольях). Но, даже прислушиваясь к голоску, Дафна чувствовала, что это нечестно по отношению к Мау, Кале и всем прочим. Человеческие черепа никогда не всплывали в повседневных разговорах. Даже — что гораздо важнее — за обедом.