Кале зачерпнула пиво раковиной и предложила Дафне, вдохновляюще кивнув. 1 страница

Ну что ж, отказаться было бы, как говорит бабуш­ка, не комильфо. Не следует забывать о хороших мане­рах. Отказ может обидеть Кале, а это не годится.

Она попробовала. На вкус оно было как жидкое се­ребро, и у нее заслезились глаза.

— Для мущ! Мущин! — ухмыльнулась Кале.— Для когда слишком много мущ!

Она легла на спину и очень громко захрапела. Да­же Безымянная Женщина улыбнулась.

«Я узнаю новое, — подумала Дафна.— Надеюсь, скоро я узнаю, что именно я узнала».

На следующий день она все поняла. На языке, со­ставленном из немногих слов и большого количества улыбок, кивков и жестов — некоторые жесты долж­ны были бы шокировать Дафну, только здесь, на сол­нечном острове, такая реакция была совершенно не­уместна, — Кале учила ее всему, что нужно, чтобы за­получить мужа.

Дафна знала, что смеяться нельзя, и старалась не смеяться, но она никак не смогла бы объяснить Ка­ле, что у нее есть другой способ найти мужа. Доста­точно быть дочерью очень богатого отца, губернато­ра кучи островов. Кроме того, Дафна была совершен­но не уверена, что вообще собирается замуж. У нее сложилось впечатление, что от мужей одни хлопоты. А что до детей, то, поучаствовав в рождении Путе­водной Звезды, Дафна решила: если ей когда-нибудь вздумается завести детей, она найдет где-нибудь го­товых.

Но она при всем желании не смогла бы объяснить этого двум молодым матерям. Поэтому она старалась усваивать объяснения Кале и даже позволила Безы­мянной Женщине заплести ей волосы. Бедняжку это хоть как-то развлекло, а прическа, решила Дафна, по­лучилась даже хорошенькая, хотя и слишком взрослая для тринадцати лет. Бабушка бы не одобрила, хотя, по­жалуй, на другой край света даже ее остренькие глаз­ки не достанут.

Конечно, в любой момент может появиться папин корабль. Дафна в этом не сомневалась. Он до сих пор не пришел только потому, что островов очень мно­го — пока все объедешь.

А если он не приедет?

Она выпихнула эту мысль из головы.

Мысль протиснулась обратно, таща за собой шлейф других мыслей. Дафна понимала: они утащат ее на дно, стоит только начать их думать.

На следующий день после рождения Путеводной Звезды на остров явились еще люди — маленький мальчик по имени Ото-Ай и крохотная сморщенная старушка. Оба были иссохшие и голодные.

Старушка была едва ли крупнее мальчика. Она по­селилась в углу одной из хижин, где ела все, что ей да­вали, и следила за Дафной круглыми блестящими глазками. Кале и другие женщины относились к ста­рушке с огромным уважением и называли ее длинным именем, которое Дафна не могла выговорить. Сама она звала старушку «миссис Бурбур», потому что у старушки был неслыханно шумный желудок, и к ней лучше было подходить только с наветренной стороны.

Ото-Ай же оправился мгновенно, как это умеют дети, и Дафна отправила его помогать Атабе. Из Жен­ской деревни она видела, как старик и мальчик чуть ни­же по склону чинят ограду от свиней. Дойдя до края поля, можно было увидеть на берегу неуклонно расту­щую кучу досок, брусьев и парусины. Раз уж людям суждено иметь будущее, этому будущему понадобит­ся крыша над головой.

«Джуди» умирала. Это было печально, но они лишь заканчивали начатое волной. Дело двигалось медлен­но, потому что корабль очень трудно разъять на ча­сти, даже если вы уже нашли сундук с плотницким ин­струментом. Но для острова, который до волны владел двумя ножами и четырьмя небольшими трехногими котлами, это было настоящее сокровище. Мау и бра­тья расклевывали лодку, как птицы-дедушки — дох­лую тушу. Части корабля они вытаскивали на берег и волокли на пляж. Работа была жаркая.

Пилу немного задирал нос оттого, что знал назва­ния всех инструментов в сундуке, но Мау решил, что, когда доходит до дела, молоток — он и есть молоток, все равно — металлический или каменный. И с доло­тами было то же самое. А шкура ската ничуть не хуже этой ихней наждачной бумаги, разве нет?

— Ну хорошо, а как насчет плоскогубцев? — спро­сил Пилу, демонстрируя их.— У нас никогда раньше не было плоскогубцев.

— Мы могли бы их и сделать, если бы захотели, — ответил Мау.— Если бы они нам понадобились.

— Да, но в том-то и дело. Пока у нас их нет, мы не знаем, что они нам нужны.

— У нас их никогда раньше не было, поэтому мы не могли хотеть, чтобы они у нас были! — ответил Мау.

— Совсем не обязательно сердиться.

— Я не сержусь! — отрезал Мау.— Я просто ду­маю, что мы и без этого справляемся!

Они, конечно, справлялись. Остров всегда справ­лялся. Но небольшой камбуз «Милой Джуди» дей­ствовал Мау на нервы, а почему — он и сам не пони­мал и от этого чувствовал себя еще хуже. Как брючники умудрились накопить такую гору вещей? Вещи приходилось таскать и складывать в кучу на пляже, у края нижнего леса, и они были ужасно тяжелые. Ка­стрюли, сковородки, ложки, вилки... Одна большая вилка, если к ней добавить древко, станет просто по­трясающей острогой для ловли рыбы, а таких вилок там были кучи, и еще ножи — большие, как сабли.

В этом была какая-то... самоуверенность. Коман­да обращалась с замечательными инструментами так, словно те ничего не стоили. Их небрежно кидали в ку­чу, портя и царапая. На острове такую вилку повеси­ли бы на стену в хижине и ежедневно чистили бы.

На одной этой лодке металла, наверное, больше, чем на всех островах, вместе взятых. А если верить Мило, в Порт-Мерсии куча таких лодок, и некоторые из них куда больше «Джуди».

Мау мог сделать копье с начала до конца — пра­вильно выбрать древко, заострить наконечник. Гото­вое копье будет целиком принадлежать ему, каждой своей частью. Железное копье гораздо лучше, но оно просто... вещь. Если оно сломается, Мау не сможет сде­лать новое.

С кастрюлями было то же самое. Даже Пилу не знал, как их делают.

Так что мы немногим лучше красных крабов, думал Мау, волоча к берегу тяжелый ящик. Фиги падают с деревьев — больше крабы ничего не знают. Разве мы не можем стать лучше крабов?

— Я хочу научиться языку брючников, — сказал он, когда они сели отдохнуть перед возвращением в вонючую, душную жару трюма.— Научишь меня?

— А что ты хочешь говорить? — спросил Пилу и ухмыльнулся.— Ты хочешь разговаривать с девчон­кой-призраком, верно?

— Да, если хочешь знать. Мы с ней разговариваем как младенцы. Нам приходится рисовать картинки!

— Ну что ж, если ты хочешь поговорить с ней на­счет погрузки и разгрузки, я могу тебе помочь, — от­ветил Пилу.— Послушай, мы были на корабле с кучей других мужчин. Они в основном ворчали из-за еды. Хочешь научиться говорить «У этого мяса такой вкус, словно оно с собачьей задницы»? Я знаю, как это ска­зать.

— Нет, но мне надоело каждый раз спрашивать у тебя слова, когда мы с ней разговариваем.

— Кале говорит, что девчонка-призрак очень быст­ро учится говорить по-нашему, — пророкотал Мило.— И пиво она варит лучше кого бы то ни было.

— Я знаю! Но я хочу говорить с ней на языке брюч­ников!

— Ты, она и больше никого, а?

— Что?!

— Ну как же, она — девочка, а ты...

— Слушай, меня не интересует девчонка-призрак! То есть я...

— Положись на меня. Я точно знаю, что тебе нужно.

Пилу порылся в куче вещей, уже принесенных с разбитого корабля, и извлек нечто, с первого взгляда похожее на очередную доску. Но Пилу принялся ко­лотить по этой штуке и разминать ее, и оказалось, что это...

— Брюки! — сказал Пилу и подмигнул брату.

— И что? — спросил Мау.

— Женщины брючников любят, чтобы мужчины были в брюках, — объяснил Пилу.— Когда мы были в Порт-Мерсии, нас не пускали на берег без брюк, а иначе женщины брючников на нас странно смотрели и принимались визжать.

— Я не собираюсь в них тут ходить!

— Если девчонка-призрак примет тебя за брючника, она, может быть, разрешит тебе...— начал Мило.

— Меня не интересует девчонка-призрак!

— Да-да, ты уже говорил.

Пилу попытался растянуть брюки в длину, а потом поставил их на песок. Брюки так задубели от соли и грязи, что стояли колом. Вид у них был устрашающий.

— У них очень мощная магия, честно, — сказал Ми­ло.— За ними — будущее, это точно.

На обратном пути к кораблю Мау старался не да­вить красных крабов. Он думал: они, наверное, сами не знают, живые они или мертвые. Я уверен, что они не поклоняются маленьким крабьим богам, которые бегают бочком, и вот — волна прошла, а они все тут же, и меньше их не стало. И птицы тоже знали, что волна придет. А мы — нет. Но мы же умные! Мы де­лаем копья, ловим рыбу в ловушки, рассказываем ис­тории! Когда Имо лепил нас, почему он не добавил ка­кую-нибудь штучку, которая предупреждала бы нас, что идет волна?

Они вернулись на «Милую Джуди». Пилу весело насвистывал, отдирая доски палубы металлической полосой, найденной в ящике с инструментами. Мело­дия была прилипчивая и не походила ни на одну зна­комую Мау песню. Свистом они обычно подзывали собак во время охоты, но этот свист был какой-то осо­бенный.

— Что это? — спросил Мау.

— Это песня. Называется «У меня отличные ко­косы». Меня научил один человек на «Джоне Ди». Это песня брючников.

— О чем она?

— В ней поется: «У меня есть большие кокосы, и я хочу, чтобы ты кидался в них всякими разными веща­ми», — объяснил Пилу, отдирая доску от палубы.

— Но никто же не кидает камни в кокосы, если они уже сняты с дерева, — заметил Мау, облокотив­шись на ящик с инструментами.

— Я знаю. Брючники увозят кокосы в свою стра­ну и там ставят их на столбы и кидаются в них.

— Зачем?

— Смеха ради, наверное. Это называется «Коко­совая потеха».

Доска наконец-то отделилась от палубы с долгим визгом выдираемых гвоздей. Звук был ужасный. Мау казалось, что они убивают живое существо. У всех ка­ноэ есть душа.

— Потеха? Что это значит? — спросил он. Лучше говорить обо всякой чепухе, чем о смерти «Джуди».

— Это значит, что кокосы хотят показаться лю­дям, — вставил Мило, но как-то неуверенно.

— Показаться? Они же на дереве! Мы их и так ви­дим.

— Мау, почему ты задаешь так много вопросов?

— Потому что мне нужно много ответов! Что зна­чит «потеха»?

Пилу принял серьезный вид. У него всегда был та­кой вид, когда ему приходилось думать. Он, как пра­вило, предпочитал разговаривать.

— Потеха? Ну, матросы мне говорили: «Ты потеш­ный, не то что твой брат». Это потому, что Мило с ни­ми никогда не разговаривал. Он только хотел зарабо­тать трехногий котел и несколько ножей, чтоб же­ниться.

— Ты хочешь сказать, что брючники швыряют в кокосы разные вещи, потому что кокосы с ними раз­говаривают?

— Возможно. Они вообще порой ведут себя как безумные, — сказал Пилу.— Вот что я тебе скажу про брючников. Они очень храбрые. Они приплывают на своих лодках с другого конца света. Они знают тайну железа. Но одной вещи они боятся. Угадай чего?

— Не знаю. Морских чудовищ? — рискнул Мау.

— Нет!

— Заблудиться? Охотников за черепами?

— Нет.

— Тогда сдаюсь. Чего они боятся?

— Ног. Они боятся ног, — торжествующе произ­нес Пилу.

— Боятся ног? Чьих ног? Своих? Хотят от них убе­жать? Как? На чем?

— Да не своих! Но женщины брючников очень расстраиваются, если увидят мужскую ногу. А один парень на «Джоне Ди» рассказывал про молодого брючника, который упал в обморок при виде женской щиколотки. Этот парень говорил, что женщины брюч­ников даже на ноги стола надевают брюки, иначе мо­лодые люди их увидят и будут думать про женские ноги!

— Что такое стол? Почему у него ноги?

— Вот стол, — сказал Пилу, показывая на другой конец каюты.— Он нужен для того, чтобы сделать землю выше.

Мау и раньше видел эту штуку, но не обращал вни­мания. Всего-навсего несколько досок, сбитых вме­сте, и еще несколько кусков дерева удерживают их над палубой. Стол стоял косо, потому что «Милая Джу­ди» лежала на боку, а стол был прибит к ней гвоздя­ми. К деревяшкам были приколочены двенадцать кус­ков тусклого металла. Оказалось, они называются тарелками («Для чего они?»), а прибили их для того, чтобы они не соскакивали со стола в шторм и чтобы их можно было мыть, выплеснув на них ведро воды («Что такое ведро?»). Глубокие царапины на тарел­ках были потому, что матросов в основном кормили соленой говядиной или свининой двухлетней давно­сти, которую даже стальным ножом нелегко разре­зать. Но Пилу обожал эту еду, потому что ее можно было жевать весь день. На «Милой Джуди» нашлись большие бочонки свинины и говядины. Ими сейчас питался весь остров. Мау больше всего нравилась го­вядина. Пилу сказал, что говядина — это мясо живот­ного под названием «рогатыскот».

Мау постучал по столешнице.

— А этот стол не одет в брюки, — заметил он.

— Я спрашивал, — сказал Пилу, — и мне ответили, что моряки, что ни делай, все равно будут думать про женские ноги. Так что нечего зря брюки переводить.

— Странные люди, — заметил Мау.

— Но в них что-то есть, — продолжал Пилу.— Только начинаешь думать, что они сумасшедшие, — и тут видишь что-нибудь вроде Порт-Мерсии. Огром­ные каменные хижины выше деревьев! Некоторые внутри как лес! Лодок столько, что и не сосчитать! А лошади! О, видел бы ты только этих лошадей!

— Что такое лошади?

— Ну, они... Ну, свиней ты знаешь?

— Еще как.

— А, да. Извини. Нам рассказывали. Ты очень сме­лый. Ну так вот, лошади не похожи на свиней. Но ес­ли взять свинью, сделать ее больше и длиннее, удли­нить ей нос и хвост, получится лошадь. Да, и еще ло­шади гораздо красивее. И ноги у них гораздо длиннее.

— Так значит, лошади совсем не похожи на свиней?

— Ну, наверное, да, не похожи. Но у них столько же ног.

— Они тоже носят брюки? — Мау окончательно запутался.

— Нет. Брюки — только для людей и столов. При­мерь!

Они ее заставили. Дафна признавала, что это, на­верное, к лучшему. Она сама хотела это сделать, но не осмеливалась, а они ее заставили, точнее, застави­ли ее заставить себя это сделать, и теперь, когда она это сделала, она была рада. Рада, рада, рада. Бабушка не одобрила бы, но это ничего, потому что: а) она все равно не узнает, б) в сложившихся обстоятельствах поступок Дафны был совершенно разумным, и в) ба­бушка точно не узнает.

Дафна сняла платье и все нижние юбки, кроме од­ной. Всего три предмета одежды отделяли ее от пол­ной наготы! Ну четыре, если считать травяную юбку.

Юбку ей сделала Безымянная Женщина, к боль­шому одобрению Кале. Сделала из странной лианы, которая росла по всему острову. Похоже, это была какая-то трава, но она росла не вверх, а только раз­ворачивалась, как бесконечный зеленый язык. Она пе­репутывалась с другими растениями, взбиралась по деревьям и вообще залезала всюду. Очень выразитель­ной пантомимой Кале объяснила, что из этой травы можно было сварить посредственный суп, а также мыть голову ее соком, но главное, для чего она исполь­зовалась, — изготовление веревок, одежды и мешков. Вот как эта юбка, сделанная Безымянной Женщиной. Дафна знала, что юбку придется носить, потому что бедная женщина совершила огромный подвиг — вы­пустила из рук своего младенца не для того, чтобы Ка­ле его покормила; это было очень хорошо, и это надо было поощрять.

Юбка шелестела при ходьбе, что очень огорчало Дафну. Она думала, что похожа на беспокойный стог сена. Зато в юбку задувал чудесный ветерок.

Должно быть, именно это бабушка называла «отуземиться». Она считала, что быть иностранцем — пре­ступление или, по крайней мере, некая болезнь, возни­кающая от излишнего пребывания на солнце или от употребления в пищу оливок. «Отуземиться» озна­чало опуститься и стать одним из них. Чтобы не отуземиться, следовало вести себя точно так же, как дома, в частности: переодеваться в тяжелые плотные одежды к обеду, есть вареное мясо и коричневый буль­он. Овощи были «нездоровой пищей», и фруктов то­же следовало избегать, потому что «неизвестно, где они побывали». Дафна этого не понимала, потому что ну где мог побывать, скажем, ананас?

Кроме того, есть же пословица: «В чужой стране жить — чужой обычай любить». Впрочем, бабушка, наверное, сказала бы, что это значит принимать ван­ны из крови, или бросать людей на съедение львам, или есть павлиньи глаза.

«И вообще мне все равно, — подумала Дафна.— Я бунтую!» Хотя, конечно, она не собиралась снимать корсаж, или панталоны, или чулки. Сейчас не время совсем сходить с ума. Нужно соблюдать хоть какие-то приличия.

А потом она осознала, что последнюю мысль по­думала бабушкиным голосом.

— Знаешь, они тебе идут! — сказал Пилу в нижнем лесу.— Девчонка-призрак скажет: «О, да это брючник!», и тогда ты сможешь ее поцеловать.

— Я же тебе сказал, это не для того, чтобы цело­ваться с девчонкой-призраком! — рявкнул Мау.— Я... просто хотел проверить, подействуют ли они на меня, вот и все.

Он сделал несколько шагов. До этого они выпо­лоскали брюки в реке и хорошенько выколотили кам­нями, чтобы смягчить ткань. Но брюки все равно хру­стели при ходьбе.

Он знал, что это глупо, но если нельзя возлагать на­дежды на богов, то, может быть, на брюки — можно? Ведь и в песне про четырех братьев говорилось, что у Северного ветра был волшебный плащ, который но­сил его по воздуху. А если нельзя верить песне, пре­вращающей яд в пиво, чему тогда вообще можно ве­рить?

— Чувствуешь что-нибудь? — спросил Пилу.

— Ага, они ужасно натирают сресер!

— А, это потому, что на тебе не надеты невыра­зимые.

— Невыразимые что?

— Это такие мягкие брюки, которые надеваются под наружные брюки.

— Что, даже брюки должны носить брюки?

— Точно. Брючники думают, что лишние брюки никогда не помешают.

— Стоп, а эти штуки как называются? — спросил Мау, шаря руками внутри брюк.

— Не знаю, — осторожно сказал Пилу.— Какие?

— Маленькие мешочки внутри брюк. Вот это ловко!

— Карманы, — сказал Пилу.

Но брюки сами по себе не помогают изменить мир. Мау это понимал. Брюки полезны, если нужно охо­титься в колючих кустах, и внутренние мешочки для переноски вещей — замечательная идея, но не брю­ки принесли брючникам весь этот металл и большие корабли.

Не в брюках как таковых было дело, а в сундуке с инструментами. Мау не стал слишком восторгаться сундуком в присутствии Пилу, потому что не хотел признавать, что Народ хоть в чем-то отстал от брючни­ков. Но сундук впечатлил его. Конечно, молоток мог изобрести кто угодно, но в ящике были и другие ве­щи — прекрасные, сверкающие, деревянные и метал­лические, — и даже Пилу не знал, зачем они. И они словно о чем-то говорили Мау.

«Мы не изобрели плоскогубцы, потому что они нам никогда не были нужны. Прежде чем изобрести что-то новое, нужно, чтобы появилась новая мысль. Это важно. Нам не нужны были новые вещи, поэтому нас не посещали новые мысли.

Зато теперь нам нужны новые мысли!»

— Пойдем к остальным, — сказал Мау.— Но на этот раз давай захватим инструменты.

Он шагнул вперед и упал.

— А-а-а! Тут огромный камень!

Пока Мау растирал ушибленную ступню, Пилу раздвинул бумажные лианы, которые росли не пере­ставая.

— А, это одна из пушек «Джуди», — объявил он.

— Что такое пушка? — спросил Мау, разглядывая длинный черный цилиндр.

Пилу объяснил.

Следующий вопрос Мау был:

— А что такое порох?

Пилу и это объяснил. И Мау снова увидел сверка­ющую серебряную картинку будущего. Она была по­ка не очень отчетлива, но пушка в нее укладывалась. Трудно верить в богов, но «Джуди» — дар, принесен­ный волной. В ней нашлось все, что нужно, — еда, ин­струменты, дерево, камень, — так, может быть, все найденное на «Джуди» в конце концов окажется нуж­ным, даже если сами люди этого еще не знают, даже если сейчас они в этом не нуждаются. Однако пора уже идти обратно.

Каждый взялся за свою ручку сундука, который сам по себе был почти неподъемен. Им приходилось останавливаться каждые несколько минут, чтобы пе­ревести дух, а Мило ушел вперед — он тащил свои дос­ки упорно, не останавливаясь. Точнее, дух переводил Мау, а Пилу болтал. Он говорил без умолку, о чем по­пало.

Узнав братьев поближе, Мау понял: неправильно было бы считать, что Мило — большой и глупый, а Пи­лу — маленький и умный. Мило просто меньше гово­рит. Зато когда он открывает рот, его стоит послушать. Но Пилу плавал в словах, как рыба в воде. Он рисовал ими картины в воздухе, причем постоянно. В конце концов Мау спросил: — Пилу, а ты не думаешь про свой народ? Не га­даешь, что с ними случилось? Пилу в кои-то веки примолк.

— Мы вернулись. Все хижины исчезли. И каноэ то­же. Мы надеялись, что люди добрались до одного из каменных островов. Когда мы отдохнем и ребенок окрепнет, мы отправимся на поиски. Надеюсь, боги сохранили.

— Ты правда так думаешь? — спросил Мау.

Мы всегда относили в святилище самую лучшую рыбу, — ответил Пилу ровным голосом.

— А здесь мы ее оставляем... то есть оставляли... на якорях богов, — сказал Мау.— И ее съедали свиньи.

— Ну да, но только то, что осталось.

— Нет, всю рыбу, — резко сказал Мау.

— Но дух рыбы поднимается к богам, — возразил Пилу.

Голос его доносился как будто издалека. Он слов­но пытался отдалиться от разговора, только не телом, а мыслями.

— Ты хоть раз видел это своими глазами?

— Послушай, я знаю, ты думаешь, что богов нету...

— Может быть, они все-таки есть. Я только хочу знать, почему они ведут себя так, как будто их нету. Я хочу, чтобы они объяснили!

— Слушай, это случилось, вот и все, — с несчаст­ным видом сказал Пилу.— И я просто благодарен за то, что остался в живых.

— Благодарен? Кому?

— Ну хорошо — рад! Я рад, что мы все живы, и жа­лею, что остальные умерли. А ты злишься, и кому от этого какая польза? — сказал Пилу.

В его голосе послышалось странное рычание, слов­но какой-то безобидный зверек, загнанный в угол, при­шел в ярость и был готов сражаться за свою жизнь.

К изумлению Мау, Пилу заплакал. Мау обнял его, сам не зная зачем, но в то же время точно зная, всем нутром чувствуя, что поступает правильно. Пилу со­трясали чудовищные рыдания, смешанные с обрывка­ми слов, соплями и слезами. Мау держал его в объяти­ях, пока он не перестал содрогаться и лес не наполнил­ся снова пением птиц.

— Они стали дельфинами, — пробормотал Пи­лу.— Я уверен.

«Почему я так не могу? — спросил себя Мау.— Где мои слезы, когда нужно заплакать? Может быть, вол­на забрала их. Может, их выпил Локаха, или я оста­вил их в темной воде. Но я их не чувствую. Может быть, чтобы плакать, нужна душа».

Через некоторое время рыдания перешли в кашель и шмыгание носом. Затем Пилу очень осторожно от­толкнул руки Мау и сказал:

— Пожалуй, так мы много не наработаем. Пошли! Давай шевелись! И вообще я вижу, ты мне подсунул край потяжелее!

И его улыбка вновь засияла, словно и не исчезала никуда.

Достаточно было познакомиться с Пилу, чтобы по­нять: он плывет по жизни, как кокосовый орех по оке­ану. Он всегда всплывает. В нем как будто бьет ключ природной жизнерадостности, которая всегда проби­вается пузырьками на поверхность. Печаль подобна облаку, ненадолго закрывающему солнце. Скорбь на­дежно спрятана у него в голове, заперта в клетке и на­крыта одеялом, как попугай, принадлежавший капи­тану. Чтобы бороться с тревожащими мыслями, Пилу их просто не думает. Как будто в тело юноши помес­тили мозг собаки. Вот сейчас Мау отдал бы что угодно, чтобы стать Пилу.

— Перед тем как пришла волна, все птицы взлете­ли в воздух, -— говорил Мау, пока они выходили из-под полога леса на яркий послеполуденный свет.— Как будто они что-то знали — что-то такое, чего не знал я!

— Ну, птицы взлетают и когда охотники прибли­жаются, — заметил Пилу.— Такая уж у них повадка.

— Да, но это было почти за минуту до прихода волны. Они знали! Как они узнали?

— Откуда нам знать?

Это была еще одна характерная черта Пилу: ни од­на мысль не задерживалась у него в голове надолго, потому что ей становилось одиноко.

— У призрачной девчонки есть такая штука... на­зывается книга. Знаешь? Из чего-то вроде бумажной лианы. А в ней куча птиц!

— Раздавленных?

— Нет, они... вроде татуировок, только правиль­ных цветов! А брючниковское название для птицы-дедушки— «птица-панталоны»!

— Что такое «панталоны»?

— Это брючниковские брюки для женщин-брючников, — объяснил Мау.

— Очень глупо — специально для этого изобретать другое слово, — заметил Пилу.

И все. У Пилу была душа, заполняющая отведен­ное место, и он жил счастливо. А Мау заглядывал в себя и находил вопросы, на которые, кажется, не бы­ло ответа, кроме «потому», а «потому» — это ведь и не ответ вовсе. Потому что... боги, звезды, мир, вол­на, жизнь, смерть. Нет причин, нет смысла, есть толь­ко «потому». «Потому» было проклятием, ударом по лицу, холодным рукопожатием Локахи...

— ЧТО ТЫ НАМЕРЕН ДЕЛАТЬ, КРАБ-ОТШЕЛЬ­НИК? СТЯНЕШЬ С НЕБА ЗВЕЗДЬР РАЗОБЬЕШЬ ГОРЫ, СЛОВНО В «КОКОСОВОЙ ПОТЕХЕ», ЧТОБЫ ОТЫС­КАТЬ ИХ СЕКРЕТЫ? ЖИЗНЬ ТАКОВА, КАКОВА ОНА ЕСТЬ! МИР САМ СЕБЕ ОБЪЯСНЕНИЕ! ВСЕ ВЕЩИ НА СВОИХ МЕСТАХ. КТО ТЫ ТАКОЙ, ЧТОБЫ ТРЕБО­ВАТЬ ОБЪЯСНЕНИЯ ПРИЧИН? КТО ТЫ ТАКОЙ?

Дедушки еще никогда так не орали. От их грохота­ния у Мау разболелись зубы, и он упал на колени, а сундук с инструментами грохнулся на песок.

— Что с тобой? — спросил Пилу.

— Кха, — ответил Мау и сплюнул желчью.

То, что Дедушки залезали к нему в голову, было еще полбеды, но гораздо хуже был хаос, который они после себя оставляли. Он уставился на песок и стал ждать, пока осколки его мыслей опять сползутся вме­сте.

— Дедушки со мной говорили, — пробормотал он.

— Я ничего не слышал.

— Считай, что тебе повезло! Ох!

Мау схватился за голову. Этот раз дался ему на­много тяжелее предыдущих, гораздо хуже. И еще что-то новое появилось. Казалось, звучали и какие-то дру­гие голоса, очень тихие или очень далекие, и кричали они что-то совсем другое, но вопли Дедушек их заглу­шали. Их стало еще больше, мрачно подумал Мау. Вот накопилось Дедушек за тысячу лет, и все они на меня орут, и никогда не скажут ничего нового.

— Они хотят, чтобы я поднял последний якорь бо­гов, — сказал он.

— А ты знаешь, где он?

— Да, в лагуне — и, как по мне, пускай там и оста­ется!

— Ну хорошо, но ведь ничего страшного не слу­чится, если ты его поднимешь?

— Страшного? — пробормотал Мау, пытаясь по­нять эти слова.— Ты хочешь благодарить бога воды?

— Ну, ты можешь про себя думать, что ничего та­кого не имеешь в виду, а людям станет легче, — сказал Пилу.

Кто-то что-то зашептал Мау в ухо, но слишком ти­хо, никак не разобрать. Наверное, какой-нибудь древ­ний и плохо соображающий Дедушка, сердито поду­мал Мау. И даже если я вождь, моя работа — делать так, чтобы людям становилось легче, так, что ли? Или боги всемогущи и не спасли мой народ, или их не су­ществует, и все, во что мы верим, — отсветы в небе и картинки у нас в голове. Разве это не правда? Разве это не важно?

Голос у него в голове ответил — точнее, попытал­ся ответить. Это было все равно что смотреть на че­ловека, кричащего на другом конце пляжа. Видно, как он подпрыгивает, размахивает руками. Может быть, даже удается разглядеть, как у него движутся губы, но ветер дует и шелестит листьями пальм и пандану­сов, и прибой шумит, и птицы-дедушки срыгивают не­обычайно громко, и никак нельзя расслышать, что именно кричит человек, но ты точно знаешь: то, чего не удается расслышать, — это крик. Вот и у Мау в голо­ве все было точно так же, только без пляжа, подпры­гивания, махания руками, губ, пальм, панданусов, при­боя и птиц, но с тем же ощущением: кто-то изо всех сил пытается тебе что-то сообщить, а ты не слышишь. Ну что ж, выслушивать правила Дедушек он точно не собирается.

— Я — маленький синий краб-отшельник, — ска­зал Мау вполголоса.— И я бегу. Но я не позволю опять загнать себя в скорлупу, потому что... да, здесь долж­но быть какое-то «потому что»... потому что... любая раковина слишком мала. Я хочу знать причины. При­чины всего. Я не знаю ответов, но несколько дней на­зад я даже не знал, что существуют вопросы.

Пилу боязливо наблюдал за ним, словно пытаясь понять, нужно ли спасаться бегством.

— Пойдем посмотрим, умеет ли твой брат гото­вить, — сказал Мау, стараясь говорить ровным, дру­желюбным тоном.

— Обычно не умеет, — сказал Пилу.

На его лице снова появилась ухмылка, но в ней бы­ла какая-то неуверенность.

«Он меня боится, — понял Мау.— Я его не бил, да­же не замахнулся. Только попытался заставить его думать по-другому, и теперь он боится. Боится мыс­лей. Это магия».

«Это не может быть магией, — подумала Дафна.— Слово " магия" — лишь другой способ сказать " я не знаю"».

На полках под навесом шипело пиво в многочис­ленных кокосовых скорлупах. Из щелей наверху вы­лезали и лопались пузырьки. Это было пиво, которо­му еще не пели. На этой стадии оно называлось «мать пива», и его легко было отличить, потому что вокруг всегда валялись дохлые мухи. Не утонувшие: стоило им глотнуть пива, они мгновенно умирали и превра­щались в маленькие мушиные статуи. Это было самое настоящее Демонское Питье.

В него надо плюнуть, спеть ему песню, помахать над ним руками в такт вышеупомянутой песне, и то­гда демон таинственным образом изгоняется в... туда, откуда он прибыл... а у вас остается хороший напи­ток. Как это происходит?

Что ж, у Дафны была одна теория; Дафна полно­чи ее обдумывала. Все женщины ушли на другой ко­нец Женской деревни собирать цветы. Наверное, если петь тихо, они не услышат. Плюют в пиво, скорее все­го, просто... на счастье. Кроме того, к таким экспери­ментам нужен научный подход. Следует проверять па­раметры по одному. Дафна была уверена, что весь сек­рет — в движениях рук. Ну, в какой-то степени уверена.