ФЕВРАЛЬ 2 страница

Они выбежали на открытый участок в лесу, где земля как будто прогнулась, образовав чашу, в которой сотни лет назад какой-то бестолковый фермер построил дом, почти постоянно погруженный в полумрак от окружающих его деревьев. Я бывал здесь много раз. Окна всегда оставались закрыты ставнями, и единственным признаком присутствия здесь человека служил дым, поднимающийся из трубы. Во дворе постоянно бродили две крупные косматые восточноевропейские овчарки и черная дворняга. Они рыкали и дергали свои цепи в попытке наброситься на проходящих мимо. Все знали, что эти псы злы и опасны. Один из них сорвался с цепи, набросился сзади на дедушку Андре и схватил его за ногу. Мои собаки, такие храбрые в схватках с робкими котами, разумно обходили стороной этих трех обладателей недружественных зубов и выработали в себе привычку огибать дом с другой стороны ближе к пологому холму. Сейчас они стояли на его вершине и гавкали в той задумчивой нервной манере, которая помогает собакам успокоить самих себя при встрече с чем-то неожиданным на знакомой территории.

Я поднялся на холм. Солнце било мне в глаза, но я смог различить подсвеченный силуэт человека за деревьями. Его голову окаймлял дымок. Мои собаки рассматривали его издали, погавкивая для порядка. Я подошел к нему. Он протянул мне холодную мозолистую руку.

– Bonjour[29], – он вытащил бычок сигареты из угла рта и представился. – Массо, Антуан.

Выглядел он так, словно собрался на войну. Пятнистая камуфляжная куртка, армейская кепка, полный патронташ и помповое ружье. Его лицо цветом и фактурой походило на плохо прожаренный стейк. Нос клином выдавался над неровными, желтоватыми от никотина усами. Светло-голубые глаза пристально смотрели из-под лохматых рыжеватых бровей. Его гнилые зубы, обнажившиеся в улыбке, привели бы в отчаянье самого оптимистически настроенного дантиста. Тем не менее, было в нем какое-то безумное добродушие.

Я поинтересовался, удачной ли была охота.

– Лиса, – ответил Массо. – Но слишком старая для еды. – Он пожал плечами и зажег толстую сигарету фирмы «Бойярд» в бледно-желтой обертке. Пахла она как целый костер. – Все равно, – продолжил Массо, – хоть собак моих по ночам будить не будет. – Он кивнул в сторону дома в ложбине.

Я заметил, что его псы на вид очень грозные. Массо усмехнулся. Просто игривые, ответил он. А как же тот случай, когда один из них убежал и напал на старика? А, это. Он покачал головой, отгоняя неприятные воспоминания. Дело в том, объяснил Массо, что никогда нельзя поворачиваться спиной к игривой собаке. В этом была оплошность того старика. Une vrae catastrophe[30]. На мгновенье мне показалось, что он сожалеет о том, что пес прокусил вену дедушке Андре, и тому пришлось идти в больницу, где ему сделали прививку и наложили швы, но я ошибся. На самом деле Массо опечалило то, что пришлось купить новую цепь, и эти грабители из Кавайона потребовали за нее 250 франков. Цены кусаются посильнее его псов.

Чтобы прервать его печальные раздумья, я перевел разговор на другую тему и спросил, ел ли он когда-нибудь лису. Столь глупый вопрос удивил его. Несколько секунд Массо смотрел на меня молча, словно подозревал, что я его разыгрываю.

– А в Англии что, лис не едят? – Я представил себе членов общества любителей охоты «Белвуа Хант», забрасывающих газету «Таймс» гневными письмами и падающих от коллективного сердечного приступа от такой недостойной спортсмена и типично иностранной идеи.

– Нет, в Англии лис не едят. В Англии надевают красные сюртуки и охотятся за ними на лошадях со сворами собак. А потом отрезают им хвосты.

От изумления Массо дернул головой.

– Ils sont bizarres, les Anglais[31]. – А потом он с наслаждением и множеством страшных жестов рассказал мне, что цивилизованные люди делают с лисами.

Civet de renard a la facon Massot[32]

Найдите молодую лису и аккуратно выстрелите ей в голову, которая не представляет никакого гастрономического интереса. Дробины, застрявшие в съедобных частях лисы, могут повредить зубы – Массо продемонстрировал мне два поврежденных зуба – и вызвать несварение желудка.

Сдерите с лисы шкуру и отрежьте ее parties[33]. Здесь Массо произвел рубящее движение рукой в районе своего паха. За этим последовали замысловатые скручивания и вытягивания, иллюстрирующие процесс потрошения.

Оставьте чистую тушу под холодной проточной водой на сутки, чтобы избавиться от gout sauvagе[34]. Дайте воде стечь, заверните тушу в мешок и повесьте на ночь на улице, предпочтительно на морозе.

Следующим утром положите ее в чугунный сотейник и полейте смесью крови и красного вина. Добавьте приправ, лука, несколько головок чеснока и подержите на медленном огне денек-другой. (Массо извинился за неточность, поскольку по его словам время обработки зависит от размеров и возраста лисы).

В старые времена это блюдо ели с хлебом и вареной картошкой, а теперь, благодаря прогрессу и изобретению фритюрницы, можно отведать его с pommes frites[35].

В тот день Массо был разговорчив. Он сказал мне, что живет один, а зимой трудно найти собеседника. Он провел жизнь в горах и, пожалуй, настало время переехать в деревню, чтобы быть среди людей. Разумеется, очень жаль покидать такой красивый дом, так удачно расположенный, такой спокойный, закрытый от мистраля и полуденной жары – место, где он провел столько счастливых лет. Это разобьет ему сердце, если, конечно, – Массо пристально посмотрел на меня, его светлые глаза увлажнились от откровенности – если только он не окажет мне услугу, предложив купить дом одному из моих друзей.

Я оглянулся на обветшалую обитель, примостившуюся в тени, около которой три пса без конца ходили взад-вперед, гремя цепями, и подумал, что во всем Провансе трудно будет найти менее привлекательное место для жилья. Сюда не заглядывало солнце, вокруг не наблюдалось красивых видов, а внутри почти наверняка сыро и мрачно. Я пообещал Массо, что буду иметь его в виду. Он подмигнул мне.

– Миллион франков. Жертвую.

А тем временем, пока он не покинул еще этот рай на земле, если у меня есть вопросы о сельской жизни, он с радостью ответит на них. Он знает каждый сантиметр леса: где растут грибы, где дикий кабан выходит на водопой, какое ружье выбрать, как натаскать охотничью собаку, – в общем, нет ничего такого, что было бы ему неизвестно. И он может поделиться своими знаниями со мной. Я поблагодарил его.

– C’est normal[36], – ответил Масса и пошел вниз по склону к своей резиденции ценой в миллион франков.

Я рассказал приятелю из деревни о том, что встретил Массо. Он улыбнулся.

– Про приготовление лисы рассказывал?

Я кивнул.

– А дом свой пытался вам продать?

Я кивнул.

– Старый blagueur[37]. Вечно болтает невесть что.

Я не обращал внимания на мнение о нем. Он мне нравился. У меня было предчувствие, что Массо станет богатым источником интересной и весьма сомнительной информации. Он займется моим просвещением в деревенских вопросах, мсье Меникуччи в научных областях, оставалось лишь найти лоцмана, который проведет меня по мутным водам французской бюрократии, которая своими многочисленными тонкостями и неудобствами способна превратить муху обычного действия в слона отчаянья.

Никто не предупредил нас, что к купленному дому прилагаются определенные сложности. Мы хотели купить, владелец хотел продать, цена была согласована – все просто. Но потом нам поневоле пришлось стать участниками национальной игры «сбор документов». Свидетельства о рождении подтверждали, что мы существуем. Паспорта – что мы британцы. Свидетельство о бракосочетании позволяло приобрести дом на общую фамилию. Свидетельство об отсутствии развода подтверждало, что наше свидетельство о бракосочетании действительно. Еще понадобилось доказательство того, что у нас есть адрес в Англии. (Наши водительские права, имевшие точное указание адреса, были сочтены недостаточными. Найдется ли у нас более официальное доказательство нашего места жительства, например, старый счет за электричество?) Туда-сюда между Францией и Англией летали клочки бумаги – все, за исключением анализов на группу крови и отпечатков пальцев – до тех пор, пока местный юрист ни собрал на нас полное досье. Теперь сделка могла состояться.

Нам требовалось разрешение, потому что мы были иностранцами, покупающими маленький кусочек Франции, а национальная безопасность должна строго охраняться, убеждали себя мы. Менее важные сделки, без сомнения, должны совершаться быстрее и с меньшими затратами сил на сбор бумаг. Нам захотелось купить машину.

Это был обычный двухместный «Ситроен», модель, которая за последние двадцать пять лет почти не изменилась. Соответственно, запчасти можно найти в любой деревне. С технической точки зрения она не сложнее швейной машинки. И любой мало-мальски обученный кузнец легко починит ее. Эта недорогая модель. И ее максимальная скорость успокаивающе низка. За исключением того, что ее подвеска сделана из бланманже, что превращает ее в единственную в мире машину, способную вызвать морскую болезнь, это вполне симпатичное и практичное транспортное средство. И в местном гараже имелась в наличии одна такая машина.

Продавец изучил наши водительские права, действительные во всех странах «Общего Рынка» до 2000 года. Изобразив на лице крайнее огорчение, он покачал головой и поднял глаза на нас.

– Non[38].

– Non?

– Non.

Мы предъявили наше секретное оружие: паспорта.

– Non.

Мы пошарили в своих документах. Что он хочет увидеть? Свидетельство о браке? Старые счета за электричество из Англии? Мы сдались и спросили напрямую, что нужно, помимо денег, чтобы купить машину.

– У вас есть адрес во Франции?

Мы продиктовали, продавец старательно вывел его на бланке заказа, проверяя время от времени, видны ли буквы под второй копиркой.

– У вас есть доказательства того, что это ваш адрес? Телефонные счета? Счета за электричество?

Мы объяснили, что еще не получали никаких счетов, поскольку только что переехали. А он ответил, что адрес необходим для carte grise – документ на владение автомобилем. Без адреса не дадут carte grise. В без carte grise не получить машины.

К счастью, продавец в нем превозмог послушного участника бюрократической системы, и он наклонился к нам, чтобы поведать свое предложение. Если мы предоставим ему документ о купле-продаже дома, тогда сделка будет быстро заключена к всеобщему удовольствию, и мы получим автомобиль. Но требуемый документ лежал в офисе юриста в пятнадцати милях от нас. Мы съездили туда, забрали его и торжественно положили на стол продавца вместе с чеком на требуемую сумму. Теперь мы можем приобрести машину?

- Malheureusement, non[39]. – Нужно подождать, пока пройдет клиринг чека – это займет дня четыре или пять, несмотря на то, что он был выписан на местный банк. А нельзя ли нам вместе пройти в банк и осуществить клиринг немедленно? Нет, никак нельзя. Потому что подошло время обеда. Две области, а которых Франция превзошла остальные страны – бюрократия и гастрономия – сошлись в одной точке, чтобы охладить наш пыл.

В конце концов, мы стали немного параноиками и еще несколько недель не выходили из дома без копий семейного архива, предъявляли паспорта и свидетельства о рождении всем: от кассирши в супермаркете до старика, грузившего вино в кооперативе. Все рассматривали наши документы с большим интересом, поскольку здесь они священны и к ним относятся с уважением, а потом спрашивали, зачем мы носим их с собой. Неужели в Англии такой закон? Какая же это странная и утомительная страна. Единственным кратким ответом могло быть лишь пожимание плечами. И мы натренировались пожимать плечами.

Холода продлились до конца января, а потом стало значительно теплее. Мы предвкушали приход весны. И мне не терпелось услышать прогноз специалиста. Я решил проконсультироваться с лесным мудрецом.

Массо задумчиво покрутил ус. Есть приметы, сказал он. Крысы могут учуять приближение тепла раньше, чем эти заумные спутники. Так вот крысы у него на крыше в последние дни что-то необычайно активны. А одной ночью вообще не давали ему уснуть, и пришлось сделать пару выстрелов в потолок, чтобы утихомирить их. Eh, oui[40]. К тому же, скоро новолуние. А это часто приносит изменение погоды в это время года. Основываясь на двух этих четких предзнаменованиях, он предсказал раннюю и теплую весну. Я поспешил домой, чтобы посмотреть, не расцвело ли миндальное дерево, и подумал, что пора чистить бассейн.

ФЕВРАЛЬ

Первая страница нашей газеты, Le Provenç al[41], обычно посвящается успехам местной футбольной команды, многословным изречениям второстепенных политиков, ужасным заторам на рынке Кавайона – «Le Chicago de Provence[42]» – и редким, леденящим кровь сообщениям о смертях в автокатастрофах, виновниками которых становились водители маленьких «Рено», возомнившие себя соперниками Алана Проста.

Но однажды февральским утром обычная мешанина новостей уступила место теме, которая не имела ничего общего со спортом, преступлениями или политикой. «ПРОВАНС УКРЫТ СНЕЖНЫМ ОДЕЯЛОМ!» – кричал заголовок, а ниже следовало велеречивое обещание сообщать читателям дальнейшие новости, которые непременно появятся, судя по необычному поведению природы. Значит, будут истории о матерях с грудными детьми, проведших ночь в засыпанных снегом автомобилях и оставшихся живыми; о стариках, чудом избежавших гипотермии, благодаря вмешательству сознательных и бдительных соседей; о скалолазах, снятых со склонов Мон-Ванту вертолетом; о почтальонах, наперекор всему доставляющих счета за электричество; о деревенских старожилах, воскрешающих в памяти прежние катаклизмы – впереди журналистов ждало море материала. И я мог представить себе, как автор этой первой статьи останавливался в процессе написания, задумавшись, не стоит ли добавить восклицательных знаков, и в предвкушении потирал руки.

Бодрый текст сопровождался двумя фотографиями. На одной – ряд белых ветвистых зонтиков. Это были пальмы на Promenade des Anglais[43] в Ницце. На другой – укутанный марселец везет на веревочке обогреватель на колесиках, словно тащит гулять угловатую упрямую собаку. Снимков сельских угодий под снегом не было, поскольку эти районы оказались отрезанными. Ближайший снегоочиститель находился за триста километров, на севере Лиона, а для провансальца, даже для бесстрашного репортера, выросшего на твердой поверхности асфальта, перспектива растянуться на льду явно уступала в притягательности перспективе остаться дома или зайти в ближайший бар. В конце концов, такая погода не продержится долго. Это было климатическое отклонение, что-то вроде краткой икоты у матушки-природы, предлог выпить еще одну чашечку café crè me[44] и, возможно, что-нибудь покрепче для укрепления сердца, прежде чем решиться выйти на улицу.

Наша долина оставалась тихой и спокойной в холодные январские дни, но теперь снег как будто добавил ей безмолвности, словно вся округа стала звуконепроницаемой. Мы получили Люберон, суровый и прекрасный, в собственное распоряжение – многие мили снега с редкими дорожками следов белки или кролика, пересекающими тропинки прямыми линиями. Человеческих следов мы не видели. Охотники, снующие по лесу в теплую погоду в полной боевой выкладке с изрядным запасом салями, багетов, пива, сигарет «Галуаз» и прочими необходимыми для встречи с дикой природой атрибутами, теперь отсиживались в своих норах. Звук, который мы поначалу приняли за выстрелы, оказался треском веток под грузом снежных шапок. Только этот треск нарушал царящую в лесу тишину. Как позднее заметит Массо, можно расслышать, как мышка под землей пищит.

Ближе к дому подъездная дорожка превратилась в горный пейзаж. Ветер намел целую гряду холмиков высотой до колена. Выбраться можно было только пешком. Чтобы купить хлеба, приходилось отправляться в двухчасовую экспедицию – в Менербэ и обратно, не встретив по дороге ни одного движущегося автомобиля. Машины в виде больших сугробов стояли вдоль дороги в деревню мирно, как овцы. Пейзажи, словно сошедшие с рождественских открыток, повлияли на местных жителей, которые приходили в изумление от собственных попыток передвигаться по крутым и скользким дорожкам, либо опасливо кланяясь вперед верхней частью тела, либо еще больше откидываясь назад и переставляя ноги неловко и медленно, точно перебравший конькобежец. Муниципальная команда дворников: два человека с метлами, – очистила подходы к самым важным заведениям: к лавке мясника, к булочной, к é picerie[45] и к кафе. На этих островках собирались небольшие группки местных жителей, поздравляющих друг друга со стойкостью перед лицом бедствия. Со стороны мэрии появился человек на лыжах и с изумительной неотвратимостью столкнулся с единственным рискнувшим воспользоваться транспортом человеком, ехавшим на санях. Жаль, что этой аварии не видел журналист «Провансальца». «СНЕГ СОБИРАЕТ СВОЮ СТРАШНУЮ ЖАТВУ, ПРОВОЦИРУЯ ЛОБОВЫЕ СТОЛКНОВЕНИЯ» – написал бы он. Тем более что наблюдать за сценой можно было из теплого и уютного кафе.

Собаки радовались снегу, как медвежата: ныряли в сугробы и выскакивали с белыми бородами, носились по полям, заливаясь лаем. А еще они научились кататься по льду. Бассейн, который еще день назад я намеревался почистить к весне и в котором собирался плавать в скором времени, превратился в глыбу голубовато-зеленого льда. И это их очень забавляло. Сначала на лед ставились передние лапы, потом робко добавлялась третья и, наконец, четвертая присоединялась к остальным. Секунду-другую собака стояла и думала о причудливости жизни: удивительно, вчера ты это пил, а сегодня на нем можно стоять. Потом хвост начинал вилять от возбуждения, и совершался первый шаг. Я всегда полагал, что собаки сконструированы по принципу четырехколесного транспортного средства, с одинаковыми по силе импульсами, идущими к каждой ноге. Но оказалось, что вся мощь сконцентрирована в задней части. Таким образом, когда передняя половина ступившей на каток собаки желает продвигаться вперед по прямой, другая половина выходит из-под контроля, мечется из стороны в сторону, и временами даже возникает опасение, что она обрушится на голову фигуристу.

Днем мы наслаждались новым ощущением людей, отрезанных от мира на острове посреди живописного океана. Мы подолгу гуляли, рубили дрова, поглощали обильные обеды и не мерзли. Но по ночам, даже при зажженном очаге, в свитерах и с полными желудками мы коченели от холода, поднимавшегося от каменных полов и исходившего от каменных стен. Пальцы ног немели, мышцы непроизвольно сжимались. Зачастую мы ложились к девяти вечера, а ранним утром наше дыхание выплывало изо рта маленьким облачком пара, зависающим над столом. Если теория Меникуччи верна и наш мир уплощается, то и в будущем нас ждут подобные зимы. Настало время прекратить делать вид, что мы живем в субтропиках, сдаться и установить столь милое нашему сердцу центральное отопление.

Я позвонил мсье Меникуччи, и он с волнением в голосе справился о наших трубах. Я ответил, что они ведут себя достойно.

– Это меня радует, – сказал он. – Поскольку за окном минус пять, по дорогам не проехать, а мне уже пятьдесят восемь лет. Я из дома ни ногой. – Меникуччи помолчал, потом добавил. – Буду играть на кларнете. – Этим он занимался ежедневно, чтобы пальцы не утратили подвижности и чтобы отвлечься от перипетий водопроводческого дела. Мне стоило больших трудов увести разговор в сторону от композиторов эпохи барокко к приземленной теме нашего замерзающего дома. В конце концов, мы уговорились, что я зайду к нему, как только дороги очистятся. В его доме – как он сказал – было установлено все, что только возможно: газ, керосин, электричество и – последнее приобретение – вращающийся солнечный нагреватель. Он все это мне покажет, а еще я смогу поговорить с Мадам, его женой, обладательницей совершенного сопрано. Я понял, что меня ожидает музыкальный вечер в кругу радиаторов и водопроводных кранов.

Перспектива грядущего тепла заставила нас задуматься о лете. Мы начали строить планы о том, как превратим задний дворик в гостиную под открытым небом. Там уже имелась решетка для барбекю и стойка, не хватало только большого, устойчивого, прочного стола. Мы стояли в снегу и пытались представить, как будем обедать здесь в августе, начертили границу стола и получили квадрат, достаточный, чтобы усадить восьмерых загорелых босых людей, а в центре еще останется место для тарелок с салатами, паштетами, сырами, холодным жареным перцем, оливковым хлебом и для ледяных бутылок вина. Мистраль пронесся по дворику и стер наши линии на снегу, но к этому моменту мы уже приняли решение: стол будет квадратным, а столешница должна быть высечена из одной каменной плиты.

Как многие приезжающие в Люберон, мы были потрясены многообразием местного камня. В каменоломнях Тавеля добывали pierre froid[46], гладкий, мелкозернистый, светло-бежевый; в Лакост – pierre chaude[47], неровный, почти белый, еще насчитывалось около двадцати оттенков и фактур между ними. Существовал специальный камень для каминов, для бассейнов, для лестниц, для стен и полов, для садовых скамеек и кухонных раковин. Он мог быть необработанным или отполированным, неровным или плоскими, с углами или с чувственными изгибами. Он использовался в тех случаях, когда британец или американец отдал бы предпочтение древесине, железу или пластику. И единственным его недостатком, как мы узнали, оказалось то, что камень промерзал зимой.

Но больше всего нас поразила цена. Камень был дешевле линолеума. Это обманчивое преимущество так обрадовало нас, что мы, легкомысленно не уточнив стоимость его укладки, решили использовать его в своем доме и отправиться в каменоломню, не дожидаясь весны. Друзья порекомендовали нам человека по имени Пьеро из Лакост, который и работал на совесть, и цены назначал разумные. Нам описали его как un original[48]. Мы назначили rendezvous[49] с ним на 8: 30 утра, когда в каменоломне еще тихо.

Следуя указателям, мы свернули с дороги на Лакост и поехали по колее через дубовую рощу, а потом по открытому полю. Местность выглядела совсем не как производственная зона, и мы уже хотели повернуть назад, но тут чуть не свалились в большую яму в земле, в которой в беспорядке валялись каменные глыбы. Некоторые еще не подвергались обработке, из других были высечены надгробия, памятники, гигантские садовые вазы, крылатые ангелы с устрашающими взглядами слепых глаз, небольшие триумфальные арки и невысокие колонны. В углу притулилась хибара с непрозрачными от многолетней каменной пыли окнами.

Мы постучались и вошли. Внутри обнаружился Пьеро. Он оказался лохматым, чернобородым и изрядно бровастым. Настоящий пират. Он пригласил нас пройти, отряхнул верхний слой пыли с двух стульев своей фетровой давно потерявшей первоначальную форму шляпой, которой потом накрыл телефон на столе.

– Англичане, да?

Мы кивнули. Пьеро наклонился к нам, доверительно глядя в глаза.

– У меня английская машина – классический «Астон-Мартин». Magnifique[50].

Он поцеловал кончики пальцев, осыпав бороду белым, и принялся копаться в стопках бумаг, и вскоре над столом парило облачко пыли. Где-то в этом завале лежала фотография.

Телефон издал резкий громкий звук. Пьеро вытащил трубку из-под шляпы, приложил ее к уху и сразу посерьезнел.

– Еще одно надгробие, – объяснил он, положив трубку. – Это все погода. Старики плохо переносят холод. – Пьеро поискал шляпу, обнаружил ее у себя на голове, снова накрыл телефон, заслоняя дурные вести, и вернулся к текущим делам. – Мне сказали, вам нужен стол.

Я заранее сделал подробный план нашего стола, дотошно пометив все размеры в футах и дюймах. Для пятилетнего ребенка с художественными способностями это был бы шедевр. Пьеро глянул на него, сощурился, рассматривая цифры, и покачал головой.

– Non. Для камня таких размеров он должен быть вдвое толще. Кроме того, ваша подставка не выдержит и – бам! – упадет через пять минут, потому что столешница будет весить… – он нацарапал пару расчетов поверх моего чертежа, – где-то триста-четыреста килограммов. – Пьеро перевернул листок и набросал эскиз на обороте. – Вот то, что вы хотите. – Он подвинул бумажку к нам. Рисунок получился гораздо лучше моего. На нем был изображен изящный монолит: простой, квадратный и гармоничный. – Тысяча франков, включая доставку.

На том и порешили. Я пообещал наведаться еще раз на неделе и завезти чек. Приехал я к концу рабочего дня и нашел нашего каменотеса в новом цвете. С макушки фетровой шляпы до носков ботинок Пьеро был абсолютно белым, покрытым ровным слоем пыли, словно он извалялся в сахарной пудре. Впервые в жизни я увидел человека, который выглядел на двадцать пять лет к концу рабочего дня. По словам наших друзей, на достоверность информации которых я не склонен полностью полагаться, жена ежевечерне пылесосит его, а вся мебель в их доме от кресел до биде высечена из камня.

Впрочем, в тот момент в это нетрудно было поверить. Зимы приносят в Прованс удивительную, фантастическую атмосферу. Сочетание тишины и пустоты заставляет вас ощутить полную обособленность от остального мира. Словно вас изолировали от нормальной жизни. И начинает казаться, что можно повстречать троллей в лесу или двухголовых коз в полнолуние. Мы наслаждались этим временем года, столь непохожим на наши воспоминания о провансальском лете, полученные во время отпуска. Для остальных зима означала скуку, или депрессию, или еще того хуже. Как нам сказали, количество самоубийств в округе Воклюза было самым высоким по стране. И эти цифры перестали быть для нас сухой статистикой, когда мы услышали, что человек, живший в двух милях от нас, повесился ночью.

За смертью местного жителя следуют маленькие объявления, вывешиваемые в витринах магазинов и в окнах домов. Звонит церковный колокол, и процессия одетых непривычно строго людей медленно движется к кладбищу, которое обычно является самым впечатляющим по красоте местом в деревне. Один старик объяснил мне это так: «Мертвые получают самый красивый вид на окрестности, потому что им тут еще долго лежать». Он так громко смеялся своей шутке, что зашелся в кашле. Я даже испугался, не настала ли его очередь присоединиться к ним. Когда я рассказал ему о кладбище в Калифорнии, где могила с видом стоит больше, чем более скромное размещение, он совсем не удивился. «Дураки есть везде, – резюмировал старик. – И среди мертвых, и среди живых».

Дни шли своим чередом без намека на оттепель, но на дорогах уже виднелись черные полоски там, где фермеры со своими тракторами расчистили заносы, оставив узкие дорожки для прохода в сугробах по обеим сторонам. Это продемонстрировало мне черту характера французских автомобилистов, о которой я не подозревал. Они были наделены терпением или, по крайней мере, ослиным упрямством, которое никак не вязалось с их обычным поведением, когда они садились за руль и ощущали себя участниками международных гонок. Я видел, как они ездили по деревенским улочкам. Одна машина медленно катилась по расчищенной середине дороги, и тут ей навстречу выезжала вторая. Они останавливались нос к носу. Ни один из водителей не желал уступать и не подавался назад. Ни один не съезжал на обочину, боясь завязнуть в сугробе. Глядя друг на друга через ветровые стекла, оба ждали, что сзади подъедет другая машина, и тогда происходящее можно будет трактовать как типичный force majeure[51], а одинокая машина будет обязана пропустить превосходящую ее числом группу.

Как-то днем я, легко давя на педаль газа, как мои односельчане, отправился к мсье Меникуччи, чтобы увидеть его сокровищницу отопительных приборов. Он встретил меня на пороге своей кладовой. Шерстяная шапка была натянута на уши, шарф намотан до подбородка, кроме того, он еще утеплился перчатками и ботинками. Точь-в-точь человек, воспринявший похолодание, как научный эксперимент на выживание в экстремальных условиях. Мы обменялись любезностями о состоянии моих труб и его кларнета, и он пригласил меня внутрь, чтобы я мог обозреть его тщательно подобранные и установленные трубы, клапаны и загадочные аппараты, подвешенные в углах. Меникуччи оказался ходячим каталогом, без остановки рассказывающим о коэффициентах нагревания и термах, которые были столь далеки от моего понимания, что я только безмолвно кивал каждому новому для меня слову.

Наконец он иссяк.

– Et puis voilà [52], – подытожил Меникуччи и выжидающе посмотрел на меня, словно теперь судьба мирового отопления сосредоточилась в моих руках и я, получивший исчерпывающую информацию, мог сделать разумный выбор. Мне пришло в голову только спросить его, как он отапливает собственный дом. – А, – оживился он, постукивая пальцем по лбу с шутливым одобрением, – умно с вашей стороны поинтересоваться этим. Какое мясо ест сам мясник? – И, оставив этот мистический вопрос без ответа, мсье Меникуччи проводил меня в дом. Здесь было довольно тепло, почти душно, и он театрально скинул два или три слоя верхней одежды, вытер лоб и подвернул шапку, чтобы высвободить уши.

Потом подошел к радиатору и похлопал по нему.

- Слышите? Чугун, а не какое-нибудь merde[53], из которого нынче делают батареи. А котел – вам надо на него посмотреть. Но заметьте, – он внезапно остановился и ткнул в меня пальцем, точно лектор, – он не французский. Только немцы и бельгийцы знают, как делать котлы. – Мы вошли в бойлерную, и я по достоинству оценил старинный агрегат с круговой шкалой, который вздыхал и фыркал у стены. – Он поддерживает температуру в двадцать один градус по всему дому, даже когда за окном минус шесть. – Меникуччи распахнул дверь, чтобы впустить для убедительности немного минусового холода. Наделенный педагогический талантом, он иллюстрировал свои слова действием, когда это было возможно, словно общался с чрезвычайно тупым ребенком. (Впрочем, в моем случае в том, что касалось водопровода и отопления, я таковым и являлся).