ФЕВРАЛЬ 6 страница

Я взглянул на телеграфный столб, нависший над автомобилем и удерживаемый от падения только натянувшимся проводом. Он тоже был foutu.

– Надо торопиться, – заметил молодой человек. – Никто не должен знать. – Он приложил палец к губам. – Можете меня до дома подбросить? Тут рядом, по дороге. Мне трактор нужен. – Он сел в машину, и причина аварии прояснилась. От него пахло так, словно его мариновали в вине Ricard. Парень объяснил, что машину нужно убрать быстро и тайно. Если почтовая служба узнает, что он напал на один из их столбов, они заставят его заплатить за ущерб. – Никто не должен знать, – повторил он и икнул пару раз для убедительности.

Я высадил его и отправился домой. Полчаса спустя я поехал посмотреть, произошло ли секретное перемещение машины. Но она находилась на прежнем месте. Вокруг нее собралась толпа громко споривших крестьян. Так же рядом стояли две другие машины и трактор, перегородивший дорогу. Пока я наблюдал, подъехала еще одна машина, и водитель нажал на клаксон, призывая отодвинуть трактор. Человек, сидевший в нем, указал на аварию и пожал плечами. Водитель снова загудел, на этот раз более продолжительно. Звук эхом отскочил от гор и, наверное, докатился до Менербэ, что в двух километров от того места.

Столпотворение продолжалось еще полчаса, потом «Пежо» извлекли из кювета, и тайная автоколонна удалилась в направлении местного гаража, а телеграфный столб одиноко покачивался и зловеще потрескивал на ветру. Работники почтовой службы прибыли на следующей неделе и собрали вокруг себя небольшую толпу. Они спросили одного крестьянина, что случилось. Он невинно пожал плечами.

– Кто знает. Может, жук-точильщик.

Наш приятель из Парижа с удивлением посмотрел на свой пустой бокал, словно заподозрил, что его содержимое испарилось. Я подлил ему вина, и он уселся обратно на стул, подставив лицо солнцу.

– А у нас в Париже еще отопление не отключили, – сообщил он, отпив холодного сладкого вина из Бом-де-Виниз. – И дождь льет уже несколько недель. Теперь я понимаю, почему вам здесь так нравится. Хотя, чтоб ты знал, мне бы эти края не подошли.

По его виду можно было сказать, что на этот момент ему, греющемуся на солнышке после сытного обеда, наши края очень даже подходят, но спорить я не стал.

– Да, ты бы их возненавидел, – согласился я. – От солнца ты заработал бы рак кожи, от домашнего вина – цирроз печени. Но даже если бы жизнь здесь не сказалась на твоем здоровье, ты зачах бы без театра. И вообще, что бы ты делал целыми днями?

Он сонно покосился на меня и надвинул солнцезащитные очки.

– Вот именно.

Такие разговоры стали для нас привычными цепочками реплик:

Вы не скучаете по друзьям?

Нет. Они часто приезжают к нам в гости.

Вы не скучаете по английскому телевидению?

Нет.

Но вы же должны скучать по чему-то английскому?

По мармеладу.

После этого задается сакраментальный вопрос, произносимый полушутливо, полусерьезно:

Чем вы занимаетесь целыми днями?

Наш парижский приятель облек его в другую форму.

– Вам тут не скучно?

Нет. У нас нет времени на скуку. Повседневные пустячки жизни французских крестьян кажутся нам интересными и занимательными. Мы поглощены процессом постепенной перестройки дома и доведения его до идеального для нас состояния. К тому же у нас есть сад, в котором надо работать. Мы хотим сделать площадку для игры в boules. Нужно учить французский язык. А вокруг столько деревушек, виноградников, рынков, которые мы еще не видели. Дни пробегают очень быстро, даже если нет других дел. А зачастую они есть. Вот, например, на прошлой неделе так случилось, что нас постоянно что-то отвлекало.

Все началось в понедельник с визита Марселя-Бандероли, нашего почтальона. Он был вне себя от злости, нехотя пожал мне руку и набросился на меня с вопросом, куда я спрятал почтовый ящик. Ему нужно осуществлять обход, время близилось к полудню, и как же, на мой взгляд, он может доставлять письма, если ему приходится играть в cache-cache[110] с почтовым ящиком? Я заверил его, что мы ящик не прятали. Насколько мне было известно, он висел в конце улицы, накрепко привинченный к стальному столбику.

– Non, – возмутился почтальон. – Его там нет.

Мне ничего не оставалось, как проследовать с ним к месту размещения ящика и провести пять бесплодных минут в кустах, проверяя, не сбили ли его.

– Voilà, – резюмировал Марсель. – Я же говорил.

Мне было трудно поверить, что кто-то украл почтовый ящик, но он настаивал на своем.

– Ничего удивительного, люди тут все сплошь mal fini.

Я спросил, что это значит.

– Чокнутые.

Мы вернулись к нашему дому, чтобы поднять ему настроения бокалом вина и обсудить установку нового ящика, который он с радостью продаст мне. Мы договорились, что ящик надлежит встроить в стенку старого колодца на высоте семидесяти сантиметров от земли – как и положено, – чтобы Марсель мог бросать в него письма, не выходя из своего фургона. Соответственно, нам пришлось обследовать колодец и произвести замеры. Когда мы закончили, наступило время обеда. Почтовые заботы были отложены до двух.

Пару дней спустя я услышал пронзительный гудок автомобиля и вышел из дома. Мои собаки наматывали круги у новехонького белого «Мерседеса». Водитель не решался покинуть безопасное чрево машины, рискнул только чуть-чуть опустить стекло. Я пригляделся. В автомобиле обнаружилась пара миниатюрных загорелых людей. Они похвалили бдительность моих защитников и испросили разрешения выйти. Одеты они были по-городскому: на мужчине – безупречно скроенный костюм, на его жене – шляпка, плащ и кожаные лаковые ботиночки.

Как хорошо, что они застали меня дома, обрадовались незваные гости, и какой красивый дом. Давно ли я здесь живу? Нет? Тогда мне, без сомнения, нужны настоящие восточные ковры. Мне несказанно повезло, потому что они только что вернулись с очень важной выставки ковров в Авиньоне. И так сложилось, что несколько лучших образцов остались непроданными. Прежде чем везти их в Париж – где люди с тонком вкусом подерутся за право обладать ими – эта парочка решила проехать по нашему району. На самом деле, их ко мне привело само Проведение. Чтобы усилить мое счастье, они были готовы позволить мне выбрать, что я захочу, из самых изысканных сокровищ по очень интересной цене, как они выразились.

Пока аккуратный миниатюрный мужчина посвящал меня в эти радостные вести, его жена успела выгрузить ковры из машины и художественно расположить их на нашей подъездной дорожке, громко восхищаясь их великолепием: «Ах, какая красота!», и «Посмотрите, как играют краски на солнце!», и «А вот этот… как жаль с ним расставаться!». Она подошла к нам семенящей походкой, поскрипывая лаковыми ботиночками, и они оба воззрились на меня выжидающе.

Продавцы ковров не снискали доброй славы в Провансе. Назвать человека merchand de tapis[111], значит намекнуть на то, что он в лучшем случае жулик, а в худшем принадлежит к тем мерзавцам, которые стащили бы последний корсет у вашей бабушки. Еще мне говорили, что странствующие продавцы ковров часто выступают в роли разведотрядов, разнюхивая, есть ли чем поживиться их подельникам-грабителям. К тому же, всегда существует опасность, что ковры окажутся поддельными или украденными.

Однако эти не были похожи на подделку. Один маленький коврик показался мне весьма симпатичным. Я по глупости озвучил свои мысли. Мадам взглянула на мужа с отлично отрепетированным изумлением.

– Потрясающе! – возопила она. – У мсье острый глаз! Нам самим этот очень нравится. Но, возможно, вас заинтересует еще что-то, большего размера?

Напрасно я пытался объяснить, что у меня нет денег. Они отмахнулись от моих доводов как от небольшого и временного минуса. Оплатить можно и позже. Да еще и со скидкой, если наличными. Я снова посмотрел на коврик. Одна из собак улеглась на него и довольно засопела. Мадам просияла от радости.

– Вот видите, мсье? Toutou сама за вас выбрала.

И я сдался. Через три минуты непрофессионального торга с моей стороны, начальная цена была уменьшена вдвое, и я отправился за чековой книжкой. Они пристально наблюдали за тем, как я выписываю чек, и попросили оставить строчку «имя получателя» пустой. Пообещав заскочить в будущем году, они аккуратно объехали наш новый коврик со спящей собакой. Мадам улыбалась и махала мне из-за завала ковров. Их визит отнял у меня все утро.

Последнее событие, которое отвлекло меня на той неделе, имело печальный оттенок. Грузовик привез гравий и, пока я наблюдал, как он пятится к тому месту, которое водитель избрал для выгрузки, задние колеса вдруг провалились в землю. Раздался треск, грузовик повело назад. Едкий запах, который ни с чем не спутаешь, разлился в воздухе. Шофер выскочил из кабины, чтобы оценить ущерб и произнес – с бессознательной четкостью – единственное слово, подходящее для такой ситуации.

– Merde! – Он наехал на канализационный резервуар.

– Так что, – заметил я нашему парижскому приятелю, – так или иначе, а занятия всегда находятся. Скучать некогда.

Он ничего не ответил. Я протянул руку и снял с него очки. Солнце, ударившее ему в глаза, разбудило его.

– А?

МАЙ

La premier Mai[112] началось хорошо, с прелестного рассвета. Поскольку этот день – государственный праздник во Франции, мы решили отметить его правильно, по-французски. А именно отдав должное летним видам спорта и сев на велосипеды.

Более опытные и серьезные велосипедисты упражнялись неделями, крутя педали на весеннем ветру в толстых черных трико и шапках, закрывавших лицо. Но теперь потеплело, и таким неженкам-любителям, как мы, можно было выезжать в шортах и свитерах. Мы приобрели две легкие и довольно шаткие машины у кавайонца по имени Эдуар Сунти – «Vé los de Qualité!»[113], – и нам уже не терпелось присоединиться к пестрым группам представителей местного клуба велосипедистов, которые грациозно и без видимых усилий колесили по проселочным дорогам. Мы рассудили, что наши ноги, натренированные зимними прогулками, находятся в отличном состоянии для неутомительной поездки миль на десять до Бонье и через Лакост обратно. Час легкой разминки, не требующий особого напряжения – только и всего.

В начале было легко, хотя узкие жесткие седла произвели на нас не лучшее впечатление. Тут-то мы и поняли, зачем некоторые велосипедисты кладут фунт вырезки в задние карманы шортов – чтобы смягчить удары по копчику. Первые несколько миль от нас ничего и не требовалось: мы просто скользили по дороге и наслаждались пейзажем. Вишня зрела, зимние скелеты лозы исчезли под яркой зеленью листвы. Склоны гор походили на мягкие ворсистые коврики. Шины монотонно шуршали о землю. До нас доносились ароматы розмарина, лаванды и дикого тимьяна. Катить на велосипеде было гораздо приятнее, чем идти пешком; полезнее для здоровья и тише, чем ехать на машине. К тому же, велосипед не облагался налогами, как автомобиль. В общем, сплошное удовольствие. И почему мы не катались раньше? Почему не делаем этого каждый день?

Наша эйфория продолжалась до подъема к Бонье. Мой велосипед внезапно отяжелел. Я ощущал, как ноют мышцы бедер по мере того, как склон становился круче. А моя непривычная к нагрузкам пятая точка начала ныть. Я мгновенно забыл о красотах природы и пожалел, что не сунул пару стейков в карманы шортов. К тому моменту, когда мы достигли деревни, мне было больно дышать.

Женщина, управляющая «Café Clerici», стояла на пороге своего заведения, уперев руки во внушительные бедра. Она окинула взглядом двух краснолицых задыхающихся людей, висящих на рулях своих велосипедов.

– Mon Dieu! [114] Что-то рановато в этом году началась Тур-де-Франс.

Женщина принесла нам пива, и мы уселись на удобные стулья анатомичного дизайна. Теперь нам казалось, что Лакост находится очень далеко.

Холм, вздымающийся к руинам замка маркиза де Сада, выглядел бесконечным и крутым и обещал мучения. На полпути вверх силы начали оставлять меня и мою жену. Тут до нас донеслось жужжание шестеренок dé reilleur[115]. Нас обогнал велосипедист: сухопарый, загорелый мужчина лет шестидесяти пяти.

– Bonjour, – приветствовал он нас. – Bon vé lo[116].

Он умчался вперед и скрылся из виду. А мы продолжили свой трудный путь, низко опустив головы и сожалея о выпитом пиве. Ноги болели немилосердно.

Пожилой велосипедист прикатил назад, развернулся и пару раз объехал нас.

– Courage, – подбодрил он, равномерно дыша. – C’est pas loin. Allez! [117]

Он доехал с нами до Лакост, вскидывая старые худые ноги, побритые на случай травм, с легкостью поршней в двигателе.

Мы упали на террасу кафе с видом на долину. Хорошо, что домой почти все время под горку, решил я и отказался от мысли вызвать «Скорую». Велосипедист заказал frappé [118] с мятой и сообщил нам, что преодолел уже тридцать километров, а к обеду намеревается проехать еще двадцать. Мы поздравили его с тем, что он находится в такой прекрасной форме.

– Видели б вы, какой я раньше был. После шестидесяти я уже не могу въехать на Мон-Венту без остановки. Теперь вот только на такие маленькие promenades[119] и годен.

Если в нас и оставались еще какие-то приятные ощущения, то после этой фразы они исчезли окончательно.

Ехать назад оказалось легче. Но нам все равно было жарко, и тело ломило от напряжения. Доехав до дома, мы с трудом слезли с велосипедов, доковыляли до бассейна на негнущихся ногах, скидывая одежду по пути, и плюхнулись в воду. И словно вознеслись в рай. Лежа на солнышке с бокалом вина, мы решили сделать велосипедные прогулки неотъемлемой и регулярной частью летней жизни. Однако прошло немало времени, прежде чем мы смогли взглянуть на седла без содрогания.

Поля вокруг нашего дома каждый день заполнялись фигурами, медленно и методично передвигающимися с одного края на другой, пропалывая виноградники, обрабатывая вишневые деревья, рыхля рыжеватую почву. Все делалось без спешки. В полдень работы прекращались, крестьяне шли обедать в тени деревьев. И в следующие два часа единственным звуком в округе был отголосок разговоров, долетавший за сотни ярдов.

Фостэн большую часть дня проводил на нашей земле. Приезжал в семь с собакой и трактором и подгадывал так, что заканчивал работу непосредственно около нашего дома. Достаточно близко, чтобы расслышать перезвон бокалов и бутылок. Один стакан вина, чтобы сбить пыль и включить коммуникабельность, составлял его привычный рацион. Если его визит растягивался на два стакана, значит, он пришел по делу: хочет сделать еще один шаг навстречу сотрудничеству в сфере сельского хозяйства, который он обдумывал в течение долгих часов, проведенных наедине с виноградником. Он никогда не переходил прямо к делу, а подводил потихоньку, окольными путями.

– Вы любите кроликов?

Я знал его достаточно хорошо, чтобы подумать, что он намеревается предложить мне завести кролика в качестве домашнего питомца. И он подтвердил мою догадку, похлопав по животу и пробормотав что-то благоговейное о civets и pâ té s. Но у кроликов одна беда, объяснил Фостэн, – их аппетит. Это просто бездонные бочки. Проглатывают килограмм за килограммом. Я кивнул, все еще не улавливая, каким образом мои интересы могут пересекаться с интересами голодных кроликов.

Фостэн поднялся, подтолкнул меня к двери на задний двор и указал на два небольших поля на уступах холма.

– Люцерна, – сообщил он. – Кролики ее обожают. А с этих полей по три укоса можно снимать с весны до осени.

Мои знания в области местной растительности были далеки от совершенства, и я до сих пор полагал, что эти поля заросли каким-то видом злостного провансальского сорняка, и собирался уничтожить его. Как хорошо, что руки не дошли. Кролики Фостэна мне никогда не простили бы этого. Так у меня неожиданно случился маленький триумф садоводства посредством невмешательства. На случай, если я не уловил его мысли, Фостэн качнул очками в сторону полей и повторил:

– Кролики любят люцерну.

Он произвел звук, похожий на хрумканье. Я заверил его, что он может взять столько люцерны, сколько влезет в его кроликов. Он перестал хрумкать.

– Bon. Если вы уверены, что она вам не понадобится, – закончив свою миссию, Фостэн ушел к трактору.

Надо сказать, что он вообще-то довольно медлительный человек. Но с благодарностью никогда не задерживается. Следующим вечером Фостэн пришел к нам с огромным букетом спаржи, аккуратно перевязанным красно-бело-голубой лентой. Его жена Генриетта семенила за ним с мотыгой, клубком ниток и кадкой, утыканной молодыми сизоватыми побегами. Их давно уже следовало высадить в открытый грунт, пояснила она, но ее кузен только что привез их из Нижних Альп. Так что высаживать надо немедленно.

Обязанности были разделены крайне несправедливо, как нам показалось. Фостэн отвечал за ровное натягивание нитки и уничтожение пастиса. Генриетта же махала мотыгой, отмеряя расстояние между лунками с помощью рукоятки. Наше предложение помощи было отвергнуто.

– Да она привычная, – с гордостью сообщил Фостэн, пока Генриетта копала, замеряла и опускала ростки в ямки в вечерних сумерках. Она засмеялась.

– Восемь часов такой зарядки, и спишь как младенец.

На все ушло полчаса. Клумба из пятидесяти аспарагусов, которые через полгода станут размером с ежа, а через два года будут доставать до колена, была высажена с поражающей симметричностью ровно по границе фабрики по производству обожаемой кроликами люцерны.

Мы тут же забыли, что собирались сварить на ужин, и приготовили спаржу. Пышного букета должно было хватить на несколько раз, я с трудом обхватил его руками. На патриотичном триколоре ленты были напечатаны имя и адрес Фостэна. Он сказал, что по законам Франции производитель обязан указывать свои координаты таким образом. И мы представили, как однажды обзаведемся такой же лентой с нашим адресом, когда наш аспарагус наберет силу.

Сизые побеги были толщиной с мой большой палец и раздваивались на концах. Мы съели их, полив растопленным сливочным маслом, вместе с хлебом, выпеченным несколько часов назад в старой boulangerie[120] в Люмьере и запили легким красным вином из виноградников нашей долины. В общем, всеми силами поддержали местное производство.

Сквозь открытую дверь до нас доносилось кваканье нашей дворовой лягушки и протяжная мелодичная песня соловья. Последний бокал вина мы выпили на улице, любуясь новыми посадками в серебристом свете луны, пока наши собаки перекапывали люцерновые поля в погоне за мышами. Кролики обеспечены отличным провиантом на все лето, и, как обещал Фостэн, будут очень вкусными зимой. Мы осознали, что постепенно становимся помешанными на еде, как все французы, и ушли на кухню, чтобы доесть начатый козий сыр.

Бернар-бассейнщик привез нам подарок и преподнес его с большим воодушевлением. Это было надувное кресло для бассейна, с углублением для бокала в подлокотнике. Оно прибыло аж из города Майями, что во Флориде, который, по убеждению Бернара, был столицей мира аксессуаров для бассейна.

– Французы в таких вещах ничего не смыслят, – пренебрежительно бросил он. – Есть, правда, компании, которые продают надувные подушки. Но разве можно пить на надувной подушке?

Бернар закрутил последнюю пластиковую крышечку и сделал шаг назад, чтобы полюбоваться на кресло во всем его майямском великолепии. Огромный кусок пенопласта и пластика, окрашенный под металлик.

– Ну вот. Бокал надо ставить сюда, в подлокотник. Можете отдыхать с комфортом. C’est une merveille[121].

Он опустил кресло в воду осторожно, чтобы не забрызгать розовую рубашку и белые брюки.

– На ночь нужно его убирать, не забудьте. Скоро цыгане приедут на сбор вишни. Эти тащат все подряд.

Его слова напомнили нам, что мы собирались защитить свой дом, застраховав его. Но вряд ли нашлась бы страховая компания, готовая на такой риск, учитывая, что у нас в доме то и дело появляются строители, бурящие дыры в стенах.

Бернар в ужасе сорвал с себя солнцезащитные очки. Разве мы не знаем? По числу краж со взломом Воклюз уступает только Парижу. Он посмотрел так, словно обнаружил у меня тяжелую форму психоза.

– Вам нужно немедленно позаботиться о своей безопасности. Я сегодня же пришлю к вам человека. Будьте en garde[122] до его прихода.

Я подумал, что он слишком драматизирует. Но Бернар пребывал в убеждении, что грабители уже где-то поблизости, потирают от нетерпения руки и ждут – не дождутся, когда мы уйдем в мясную лавку, и они смогут запрыгнуть в свой фургон и обчистить наш дом. Вот только на прошлой неделе, сообщил Бернар, он оставил машину у порога, а, вернувшись, обнаружил ее разутой. Все четыре колеса забрали. Salauds[123] – одно слово.

Мы не спешили обзавестись страховкой, не только потому, что ленились, но еще и потому что терпеть не можем страховые компании со всеми их сахарными разглагольствованиями, уловками, смягчающими обстоятельствами, пунктами договора, набранными мелким курсивом, который не разберешь без лупы. Но Бернар был прав. Глупо полагаться на удачу. И мы приготовились провести вечер с человеком в сером костюме, который заставит нас повесить замок на все, включая холодильник.

Часов в шесть у нашего дома затормозила машина в облаке пыли. Водитель, очевидно, ошибся адресом. Молодой, загорелый парень приятной наружности, одетый в ослепительный костюм саксофониста пятидесятых годов: сверкающий пиджак с большими плечами, лимонно-зеленая рубашка, широкие брюки, сужающиеся к щиколоткам, темно-синие замшевые туфли с креповыми лентами, ярко-бирюзовые носки.

– Фрукту. Тьерри. Agent d’assurance[124], – он вошел в дом бойкой походкой.

Мне показалось, что он сейчас начнет щелкать пальцами и изобразит нам буги-вуги. Борясь с удивлением, я предложил ему пива. Он сел, и я смог насладиться видом его колоритных носков.

– Une belle mesong[125], – его сильный провансальский акцент вступил в странное противоречие с нарядом, что меня обнадежило. У него был деловитый серьезный вид. Он спросил, живем ли мы тут круглый год. Высокий уровень краж в Воклюзе, сказал Тьерри, обусловлен, главным образом, тем, что многие дома используются как дачи. Они стоят пустые по десять месяцев в году и… плечи его пиджака поднялись вверх. В его деле таких историй наслушается, что захочешь жить в сейфе.

Тьерри что-то записал мелким аккуратным почерком и допил пиво. Я повел его осмотреть дом. Он одобрительно кивал на тяжелые деревянные ставни и массивные старинные двери, но остановился у маленького окошка – fenestron[126], меньше квадратного фута площадью – и втянул воздух через зубы. Современный профессиональный взломщик, заметил он, работает по примеру воров-трубочистов викторианской эпохи. Посылает детей, которые пролезают в окна и дымоходы, слишком узкие для взрослых. А поскольку мы находимся во Франции, существует официальные, установленные размеры малолетних грабителей. Все они как минимум 12 сантиметров в ширину, следовательно, более узкие лазы им недоступны. Каким образом были высчитаны эти цифры, мсье Фрукту не знал. Но окошко придется закрыть решеткой, чтобы обезопасить себя от мародерства тощих детишек.

И уже во второй раз за этот день бродячие сборщики вишни были отрекомендованы как угроза внутренней безопасности. Испанцы или итальянцы, продолжил мсье Фрукту, вкалывают за гроши – три франка за собранный килограмм – сегодня здесь, завтра там. И ищи-свищи. Риск велик. Лучше уж переборщить с осторожностью, но сберечь свое добро. Я пообещал глядеть в оба и немедленно забаррикадировать окошко, а, кроме того, провести беседу с собаками, чтобы они стали злее. Успокоенный, Тьерри укатил в закат под звуки песни Брюса Спрингстина, льющиеся из автомагнитолы.

Сборщики вишни стали обретать какой-то фантастический ореол для нас. Нам не терпелось увидеть этих ловких мерзавцев во плоти. Они могли теперь нагрянуть к нам в любой день, поскольку вишня уже созрела – мы пробовали.

Мы сели завтракать на маленькой террасе с видом на занимающийся рассвет, в двадцати ярдах от старого дерева, отягощенного темными ягодами. Пока жена готовила кофе, я нарвал вишни. Ягоды были холодными и сочными, почти черными. Они стали нашим первым угощением в этот день.

Мы узнали, что начался централизованный сбор урожая, когда услышали вопли радио, надрывавшегося где-то между домом и дорогой. Собаки пошли на разведку, демонстрируя всем свою свирепость и важность. Я последовал за ними, ожидая обнаружить кучку смуглых незнакомцев и ватагу их вороватых детей. Листва деревьев закрывала верхнюю часть их тел. Я видел только разнообразные ноги, балансирующие на треугольных деревянных лестницах. И вдруг в кроне возникла темное лунообразное лицо под соломенной шляпой.

– Sont bonnes, les cerises[127], – он протянул мне палец, на кончике которого висели две вишенки. Это был Фостэн. Он, Генриетта и их работоспособные родственники решили собрать урожай своими силами, поскольку наемные работники требовали немыслимой оплаты. Некоторые запросили по пять франков за килограмм. Представляете? Я попытался представить: трудишься по десять часов в день под палящим солнцем на неустойчивой лестнице, да еще отбиваешься от ужасных дрозофил, спишь, где попало: в амбаре или на заднем сиденье своего фургона. На мой взгляд, плата вполне оправданная. Но Фостэн был непреклонен. Это же грабеж средь бела дня, но mais enfin[128], чего еще ожидать от сборщиков вишни? Он намеревался отправить две тонны ягод на фабрику по производству варенья в Апте, и весь доход останется в семье.

В следующие несколько дней окрестные сады заполонили сборщики всех видов и мастей. Однажды вечером я затормозил, чтобы подвезти двоих в Бонье. Они оказались студентами из Австралии, перепачканными вишневым соком и с красными от солнца лицами. Они очень устали и жаловались на монотонность своего труда, долгий рабочий день и скаредность французских крестьян.

– Ну, по крайней мере, вам удалось увидеть уголок Франции.

– Франции? – возмутился один из них. – Я видел только кроны раскаленных вишневых деревьев.

Они вернутся в Австралию с не самыми приятными впечатлениями о Провансе. Им не понравились местные жители. Еда вызывала у них опасения. Французское пиво действовало на них как мочегонное. Даже пейзажи казались им крошечными по сравнению с родными австралийскими просторами. Они не могли поверить, что я по своей воле переехал сюда. Я высадил их у кафе, где они намеревались провести вечер, ностальгируя по родине. Я никогда в жизни не встречал подавленных австралийцев. К тому же, меня расстроило, что дорогие моему сердцу места были раскритикованы в пух и прах.

Поднял мне настроение Бернар. Я привез в его офис в Бонье перевод письма, которое он получил от клиента-англичанина. Открывая мне дверь, он смеялся.

Его друга Кристиана, бывшего по совместительству еще и нашим архитектором, только что попросили сделать перепланировку в кавайонском борделе. Там, naturellement, ожидается много необычных требований. Размещение зеркал, например, имеет особую важность. Нужно будет установить некоторые предметы, не свойственные приличным спальням. Биде будут работать больше обычного, поэтому нужно их наладить, как следует. Я представил, как мсье Меникуччи и его jeune чинят краны и трубы, в то время как какой-нибудь коммивояжер из Лилля бегает за полуголыми красотками по коридорам. Представил я и Рамона-штукатурщика, человека с определенным огоньком в глазах, поддающегося природному зову среди этих filles de joie[129]. Он остался бы там до конца своих дней. Чудесная перспектива.

К сожалению, прервал мои мысли Бернар, Кристиан, хотя и рассматривает это предложение как интересную архитектурную задачу, все же откажется от него. Мадам, хозяйка заведения, установила нереально короткие сроки сдачи объекта. Кроме того, она не намерена закрывать его на время ремонта, что потребовало бы от рабочих нечеловеческой выдержки и умения сосредотачиваться. Более того, мадам не собиралась вносить TVA, объясняя это тем, что не берет с клиентов налога с оборота, так с чего бы ей его платить. В конце концов, она наймет какую-нибудь парочку каменщиков-отщепенцев, которые все сделают быстро и топорно, и кавайонский бордель потеряет шанс попасть на страницы «Архитектурного Дайджеста». И потомкам никогда не увидеть его фотографий. В общем, грустно все это.

Мы начинали мало-помалу привыкать к постоянному проживанию бок о бок с гостями. Авангард прибыл на Пасху. Оставшееся до октября время было расписано между прочими. Полузабытые приглашения, легкомысленно розданные нами зимой, когда лето казалось далеким и почти несбыточным, возвращались к нам в виде посетителей, рассчитывающих на комнату, стол и бассейн. Девушка-приемщица в прачечной по нашим счетам за белье решила, что мы держим гостиницу. И нам вспомнились предупреждения более опытных товарищей.

У нас сложилось впечатление, что наши ранние гости прослушали курс «Как стать идеальным гостем». Они брали напрокат машины, чтобы не использовать нас в качестве перевозчиков. Они сами развлекали себя в течение дня, а вечером мы вместе ужинали. Они уезжали точно в тот день, в какой обещали. Если бы все были такими, лето прошло бы неплохо.

Но вскоре мы поняли: самая большая проблема состояла в том, что наши гости были в отпуске. А мы – нет. Мы вставали в семь. А они спали до десяти-одиннадцати, и иногда заканчивая завтракать, окунались в бассейне и сразу шли обедать. Мы работали – они загорали. Освеженные полуденным сном, они оживлялись к вечеру, и их распирало от активности, когда мы уже засыпали лицом в салате. Моя жена, наделенная врожденным гостеприимством и не выносящая вида не наевшихся людей, часами стояла у плиты, а я по полночи намывал посуду.