Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 2 страница

Ульрих Бек

Лондонской школы экономики и политических наук (англ.).

Здесь: космополитические воззрения (англ.).

последним в этом ряду, но не последним по значению (англ.).

ГЛАВА I

ВВЕДЕНИЕ. НОВАЯ КРИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ С КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЙ ЦЕЛЬЮ 1

В начале третьего тысячелетия будущее человечества неожиданно пред­стает открытым. Наступает то, что наряду с другими предсказывали Фридрих Ницше, Карл Маркс, Иммануил Кант и Макс Вебер.

Еще 150 лет назад Ницше требовал, чтобы «Европа наконец при­няла решение… и покончила с затянувшейся комедией партикуля­ризма, а также со своими разнонаправленными династическими и де­мократическими устремлениями. Время мелкой политики миновало. Уже следующее столетие принесет с собой борьбу за мировое господ­ство — принуждение к большой политике».

Но уже до него Иммануил Кант предвидел появление ведущей кос­мополитической идеи этой большой политики: «Самая возвышенная идея, которую только может вообразить человек, размышляя о своем предназначении, и которая не может быть воспринята без энтузи­азма, — это представить себя членом мирового сообщества, включен­ным в него на правах государственного гражданства».

Карл Маркс предсказывал, что не политика государств, а глобали­зирующий капитал взломает национально-политическую аксиоматику и откроет дорогу большой политике. «Место старого глобального, на­ционального самодовольства займет всестороннее общение, всесто-

В этой главе я использовал следующую литературу: Nietzsche 1966; Kant 1956; Marx — Engels 1969; Max Weber 1972; Palonen 1998; Czerny 2000; Habermas 1999, 2001; Grande / Risse 2000; Cheah / Robbins 1998; Hardt / Negri 2002; Albrow 1998; Coulmas 1990; Connolly 1975; Hitzler 1996; Fichte 1806; Randeria 2001; Cohen 2001; Stichweh 2000; Young 1999; Beck / Bonn 2001; Bronschier 1988, 2002; Cutler / Haufl er / Porter 1999; Cohen / Kennedy 2000; Czada 2000; Drucker 1977; Embong 2000; Greven 1999; Lash 2002; Latour 2001, 2002; Luard 1990; Luhmann 1975; Luhmann / Scharpf 1989; Machiavelli 1968; Macropuolos 1989; Meier 1980; Meyer 2000; Meyer et. аl. 1997; Palonen 1995, 1998; Plessn-er 1931, 1962; Polanyi 1994; Robertson 1992; Scharpf 1991; Scott 1998; Wallerstein 1991; Wap-ner / Ruiz 2000; Weber 1972; Wo l f 2000. — Здесь и далее прим. автора.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ронняя зависимость наций друг от друга как в сфере национального, так и в сфере духовного производства. Духовная продукция… станет общим достоянием. Национальная односторонность и ограничен­ность станет все более невозможной, и из многих национальных и ло­кальных литератур образуется мировая литература». Наконец, Макс Вебер сделал вывод для исторической науки: «Но когда-нибудь все из­менится: значение необдуманно представляемых точек зрения ослаб­нет, путь потеряется в тумане. Но свет великих проблем культуры про­бьется. Вот тогда наука обретет способность менять свою точку зре­ния и свой понятийный аппарат и с высоты мысли взирать на поток событий».

1. МЕТАИГРА МИРОВОЙ ПОЛИТИКИ

Эти и другие перспективы, парадоксы и следствия принуждения к большой политике можно рассмотреть, развить и осветить с точки зрения метаигры мировой политики.

Метаигра означает, что старая мировая политика, применявшая правила игры, и новая мировая политика, изменяющая эти правила, переплетаются, становятся — что касается отдельных акторов, страте­гий и союзов — неразделимыми.

Понимание, что в полумраке уходящей национальной и возникаю­щей космополитической эпохи политическая активность подчиня­ется двум совершенно разным и в то же время взаимосвязанным сце­нариям, что на сцене в зависимости от точки зрения два актерских ансамбля представляют две отличающиеся друг от друга пьесы, в ко­торых парадоксальным образом переплетается еще существующая, но уже завершающая свой путь политическая драма с альтернативной, открывающей свою историю, — это понимание, каким бы точным и до­казательным оно ни было, смущает умы, как смущает их и сама реаль­ность. Именно эта реально существующая путаница категорий, сцена­риев, пьес и действующих лиц, более того, переделка пьес в ходе пред­ставления составляет суть метаигры 2.

2 Именно Хельмут Плесснер нанес неожиданный критический удар по типич­но немецкому восприятию политики, которой занимаются скрепя сердце: «У немца на душе кошки скребут, когда он занимается политикой, не доверяя правилам игры» [1931, 104; 22]. Именно он сделал игровой принцип централь­ным понятием политики. Этим понятием Плесснер выражает свое положи­тельное отношение к обществу и общественности и призывает их не дове­рять всеобщей идиллии — во имя растущих «возможностей игры» [38]. Игро-

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

Системные правила игры мировой политики поддаются различе­нию по институциям и организациям. Под институциями понима­ются действующие базисные и скрытые правила осуществления вла­сти и господства, т. е. формальные и неформальные предписания, как себя вести, необходимые для осуществления определенных форм на­циональной и международной политической практики. К институ­циям национально-государственной силовой игры в эпоху Первого модерна относились, например, государственный контроль за ограни­ченной территорией, вопросы международного признания и дипло­матии, монополия на инструменты власти, правовая независимость, но также и обеспечение безопасности социального государства, ос­новные гражданские и политические права и т. д. В то время как ин­ституции учреждают базисные формы и нормы, т. е. категориальные рамки политической активности, под организациями имеются в виду специальные акторы, располагающие определенным количеством

вое поле, по Плесснеру, является публичным пространством для возможных стратегических действий. Эти возможные действия реальнее самой реально­сти, которая, по замечанию Роберта Музиля, есть всего лишь гипотеза, за пре­делы которой еще никому не удавалось выйти. Плесснер подчеркивает исто­рическую открытость политики: «В связи с этой неопределенностью человек ощущает собственную силу и отказывается воспринимать свою жизнь… как нечто предопределенное. То, чего он из-за этого отказа лишается, вырастает в нем как потенциал новых возможностей. Открывающаяся перед ним широта возможностей в то же время решительно избавляет его от бесконечного мно­жества других возможностей самопознания и самоопределения, которые ему больше не нужны» [Plessner 1931, 188].

Это взаимная игра со случайностями имеет цель их укрощение. Однако у Плесс-нера система регулирования конвенций в конечном счете одерживает победу над чрезвычайными, взламывающими границы шансами политической игры. Соответственно Плесснер подвергает анализу дипломатию, которая пыта­ется усмирить неорганизованные случайности раскованной политической игры с помощью договоров: «Дипломатия, со своей стороны, означает игру с помощью угроз и запугивания, хитрости и уговоров, торговли и переговоров, методов и приемов расширения власти, по необходимости внутренне связан­ных со способами защиты и оправдания власти» [99]. В противоположность этой уже почти аполитичной «возможности политического априори», кото­рое не выходит за пределы «политики в ее человеческих возможностях» [1931: 142], я использую метафору игры в смысле метаигры, т. е. политической игры вокруг основ, основных правил борьбы за власть и господство в эпоху перехо­да от Первого ко Второму модерну.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

членов, финансовыми и пространственными ресурсами, а также оп­ределенным правовым статусом. В метаигре я различаю (по первым, грубым прикидкам) три организации: это государства, всемирно-эко­номические акторы и акторы глобального гражданского общества.

Комбинация институций и организаций определяется и раскрыва­ется, согласно преобладающей теоретической контроверзе, посредст­вом двух логик действия, которые Джеймс Марч и Иоган Ользен назы­вают логикой ожидаемых последствий и логикой соразмерности. Согласно ло­гике последствий политические действия вытекают из рационального поведенческого расчета, который подчиняется правилу, заключающе­муся в том, чтобы ту или иную ситуацию с необъяснимыми преферен­циями довести до наивысшего предела. Примерами могут служить клас­сическая теория игры, а также неоклассическая экономия. Напротив, логика соразмерности понимает политические действия как продукт власти, ролей и идентичностей, которые в той или иной ситуации сти­мулируют соответствующее поведение [Arch /Olsen 1989; Krasner 1999].

Теория метаигры противоречит логике ожидаемых последствий и логике соразмерности, так как она подчиняется логике изменения пра­вил. Это означает, что старый национально-государственно-интерна­циональный институциональный порядок не является онтологиче­ской данностью, а сам выступает ставкой в игре. Соотношение между институциями и организациями переворачивается, институции уже не определяют пространство и границы, внутри которых организа­ции проводят свою политику; скорее организации (например, хозяй­ствующие акторы) выламываются из институциональных рамок и пе­реводят в запас «национальные априори» политического действия 3.

Стало быть, изменяющая правила метаигра мировой политики — это вторая great transformation, великая трансформация [Polanyi 1 94 4].

То, что в сфере мировой политики называют метаигрой, и есть, говоря обоб­щенно, «рефлексивная модернизация» [Beck / Giddens / Lash 19 96; Beck / BonA 2001]. Общетеоретическая идея заключается в интерференции побочных последствий, которые устраняют базисные институции и ограничения Первого модерна и подталкивают к метаполитике, в которой заново устанавливаются основные правила и многочисленные рамочные конструкции сосуществования. Борь­ба власти за правила достижения власти определяется побочными следствия­ми в той же мере, в какой, например, транснациональные акторы действуют не политическими, а экономическими методами, однако благодаря побочным следствиям их транснациональных инвестиционных решений ликвидируют национально-государственную политическую аксиоматику (см. об этом главу ш/ 13, главы Iv и v).

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

Государства больше не конституируют в исключительном порядке арену коллективных действий в том смысле, что они определяют про­странство и системные правила политической игры, включая созда­ние общественных институтов для коллективного нахождения реше­ний и проведения этих решений в жизнь. Вместе с рефлективной метаигрой в действительности встает вопрос, в какой мере основы го­сударственной власти сами становятся объектом всемирно-политиче­ских и всемирно-экономических властных стратегий. Но это значит, что глобализация, а не государство определяет и изменяет арены кол­лективных действий. Ключевой темой становится трансформация второго порядка — великая трансформация ориентированного на госу­дарственность устройства per se! Эксклюзивный сценарий, согласно которому национальные государства и система международных отно­шений между государствами определяют пространство коллективных политических действий, взламывается одновременно изнутри и сна­ружи и мало-помалу заменяется более сложной, не признающей гра­ниц, изменяющей властные правила, парадоксальной, непредсказуе­мой, субполитической и всемирно-политической метаигрой с неяс­ным исходом 4. Что это значит?

2. СТАРАЯ ИГРА БОЛЬШЕ НЕВОЗМОЖНА

Глобализация имеет двоякое значение. Начата новая игра, в которой правила и основные понятия старой игры перестали действовать, но ими продолжают пользоваться. Старая игра, у которой много назва-

«То, что мы в этом случае получим, будет не жесткой смирительной рубаш­кой, а новым сложным полем действия. Игра политической глобализации еще во многих отношениях совершенно открыта. В самом деле, новая властная игра диктуется не только с одной стороны; это взаимно повторяющаяся, колеб­лющаяся игра, в которую можно играть до бесконечности; игра со стратегия­ми и тактиками игроков и их эпистемологическими «тенями, отбрасываемы­ми в будущее», которые отзываются в постоянно возникающих ситуациях дей­ствия и противодействия. Более того, эта игра характеризуется еще и тем, что она открывает массу альтернативных результатов или «множественных рав­новесий» — от всемирного правительства до хаоса с массой различных проме­жуточных возможностей. Сюда относятся как некоторые формы неуравнове­шенного глобализма или секторальной гегемонии финансовых рынков и муль-тинациональных корпораций, так и «двойной беспорядок», который иногда называют новым Средневековьем; это лишь некоторые из возможных сценари­ев. И различия между этими явлениями уже так же огромны» [Czerny 2000: 35].

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ний, например «национальное государство», «национальное индуст­риальное общество», «национальный капитализм» или «националь­ное социальное государство», сама по себе уже невозможна. Эта простая игра напоминает grosso modo игру в шашки, когда оба игрока имеют в своем распоряжении однородный набор шашек и соответствующих ходов. Вместе с глобализацией возникло новое пространство и новые рамки действия: политика вышла за пределы государств и границ, вслед­ствие чего появились дополнительные игроки, новые роли, новые ре­сурсы, незнакомые правила, новые противоречия и конфликты. В ста­рой игре у каждой шашки был только один ход. В новой игре за власть и господство этого уже недостаточно. К примеру, шашки, представляю­щие капитал, открывают для себя новую мобильность, напоминаю­щую мобильность коня или ладьи в шахматах, т. е. в стратегическом ка­честве шашек и ходов появляются поразительные различия и стран­ные поливалентности. Главное, однако, заключается в том, что старые и новые акторы должны сами находить в глобальном игровом поле или изобретать свои роли и ресурсы, следовательно, должны их опреде­лять и конструировать. Остаются неясными не только ходы, но и цели игры. При игре в шашки речь шла о том, чтобы побить все шашки противника. Если уподобить новую игру шахматам, то теперь задача заключается в том, чтобы дать мат королю. Но и тут нет уверенности, доведено ли дело до конца и закончена ли игра.

В старой политической игре целью было национальное (социаль­ное) государство: возможно большая безопасность для всех. Имеет ли это смысл сегодня? Сегодня имеет смысл достижение политической цели «социал-демократического столетия» [Ralf Dahrendorf 1970 ], выс­шей меры социального равенства на основе национальной гомогенно­сти. Сколько культурного разнообразия, сколько социального неравен­ства можно и нужно допустить? В старой, национально-интернацио­нальной игре действовали правила международного права, вследствие чего во внутригосударственной сфере с гражданами можно было делать все, что угодно. Остаются ли эти правила еще в силе? Или давно уже применяется нечеткое правило ограниченного суверенитета: каждое государство в случае этнических чисток или грубого нарушения прав че­ловека в отношении своих граждан должно считаться с «гуманитарным вмешательством» мирового сообщества на основе прав человека и гра­жданина мира? Могут ли председатели правительств, министры или по­слы, которые в своей стране грубо нарушают признанные в мире права человека своих сограждан, рассчитывать на дипломатическую непри­косновенность или же должны отдавать себе отчет в том, что в стране, куда они направятся с визитом, их арестуют и предадут суду?

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

В старой игре действовали правила корректного поведения: кто при игре в кости выбрасывает «шесть», пропускает ход, или же ходы удваиваются. Или действовало правило, когда после каждого хода на­ступает очередь ходить противнику, т. е. происходила смена играющих. Действует ли это правило сегодня? Или же при одних условиях, при од­ном раскладе сил действует, а при другом — нет? Кто решает, какие пра­вила действуют, а какие нет? Политика в переходный период попадает в неопределенное положение двойной контингентности: неустойчивы ни старые, базисные институции и системные правила игры, ни спе­цифические организационные формы и роли действующих сил; все это в ходе игры ломается, переписывается и согласовывается заново. Как далеко это может зайти, столь же неясно и зависит от случайных обстоятельств, как цели и альтернативы политики в целом.

Соль аргумента метаигры заключается в следующем: шансы игро­ков в значительной мере зависят от их самоидентификации и нового толкования политики. В них — предпосылка успеха. Только критика на­ционально-государственной ортодоксии и новые категории, берущие на вооружение новый космополитический взгляд, открывают новые шансы в игре. Кто цепляется за старые догмы, применимые при игре в шашки (например, за фетиш суверенитета), будет обойден, обманут и даже не сможет пожаловаться на свою участь. Это издержки, которые за верность старым правилам игры в шашки платят одни государства другим — тем, которые сменили национальный взгляд на космополити­ческий. Иными словами, методологический национализм — настаива­ние на том, что всемирно-политическая метаигра была и остается на­циональной игрой в шашки, — оказывается делом чрезвычайно доро­гостоящим. Он замутняет взгляд и одновременно мешает пониманию определять новые ходы и ресурсы власти. Более того, возможность пре­образовать правила метаигры, при которых можно выиграть или про­играть, в абсолютно беспроигрышные правила на пользу государства, глобального гражданского общества и капитала, остается теоретически, эмпирически и политически не исследованной. Имеет смысл перевер­нуть марксистский принцип: не бытие определяет сознание, а сознание новой ситуации — космополитический взгляд — увеличивает шансы иг­роков во всемирно-политической метаигре. Существует королевский путь для изменения собственного властного положения (а по возможно­сти даже и мира политики): надо изменить взгляд на мир. Скептическое, реалистическое мировоззрение — и в то же время космополитическое!

Неолиберальная точка зрения является попыткой институцио­нально закрепить временные (в историческом плане) выигрыши мо­бильного всемирно-политического капитала. Радикально додуманная

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

до конца перспектива капитала абсолютно и автономно определяет самое себя и таким образом развивает стратегическое пространство власти и возможностей классической экономии как субполитической, всемирно-политической борьбы за власть. Отсюда следует: что хорошо для капитала, хорошо для всех. Обещание гласит: когда все станут бо­гаче, в конечном счете в выигрыше окажутся и бедные. Соблазнитель­ная сила этой неолиберальной идеологии заключается не в разжига­нии эгоизма или максимальном увеличении конкуренции, а в обеща­нии глобальной справедливости. Подтасовка гласит: максимальный рост власти капитала — это в конечном счете лучший путь к социализму. А поэтому социальное государство становится ненужным.

Вместе с тем неолиберальное направление напирает на то, что в новой метаигре у капитала будет две шашки и два хода. В распоря­жении всех остальных игроков будет по-прежнему по одной шашке и по одному ходу. Стало быть, сила неолиберализма покоится на ради­кальном неравенстве относительно того, кто может нарушать правила игры, а кто нет. Изменение правил игры было и остается революци­онной привилегией капитала. Все остальные обречены соглашаться с этим. Национальный взгляд на политику (и методологический на­ционализм политических наук) закрепляет это игровое превосход­ство — властное превосходство капитала, который вырвался из ра­мок национальной игры в шашки, но превосходство которого в зна­чительной мере покоится на том, что государства за ним не следуют, а политика сама загнала себя в железный футляр национальной игры в шашки. Кто же в таком случае противостоит глобализированному капиталу? Кто является его оппонентом и антагонистом?

3. ГЛОБАЛЬНОЕ ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО КАК ОППОНЕНТ КАПИТАЛА

Роль оппонента капиталу, нарушающему правила игры, общественное сознание и многие исследователи отводят не государствам, а глобаль­ному гражданскому обществу и его многочисленным акторам. В ста­рой игре «капитал против труда» власть и противодействие ей мыс­лились в рамках диалектики «хозяин — батрак». Противодействие батрака, т. е. рабочего, заключается в том, что он может не предос­тавлять свою рабочую силу. Ядро противодействия — организован­ная забастовка: рабочие отказываются выходить на работу. Границы этого противодействия среди прочего заключаются в том, что рабо­чие имеют работу и, следовательно, трудовые соглашения, т. е. чтобы бастовать, они должны быть членами организации. Кроме того, им

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

в ответ грозит увольнение (локаут). В этом сила противодействия ка­питала. Форма диалектики «хозяин — батрак» все еще существует, но она выхолощена новыми, не признающими государственных границ мобильными ходами капитала. Как это происходит, можно ясно ви­деть на примере Германии 2001 года.

«Фольксваген», прибыльный концерн мирового масштаба, хочет за­ставить новых сотрудников работать больше, но платить им меньше — и все в восторге! Профсоюзы, социал-демократический бундесканц­лер Шрёдер, предприниматели — все нахваливают новую модель, считая ее образцовой, в том числе для других отраслей. И вот работо­датели уже требуют «раскрыть» структуру заработной платы — разуме­ется, в сторону понижения. Это называют гибкостью; проще говоря, в условиях глобальной конкуренции отношения между трудом и воз­награждением развиваются вниз по спирали. Концерн «Фольксваген» пригрозил, что будет строить свои минимодели в Словакии или в Ин­дии. Ликование рабочей партии и профсоюзов было вызвано тем, что удалось воспрепятствовать осуществлению этого проекта. Для Герма­нии это означает, что в будущем за существенно меньшие зарплату и социальные обязательства придется работать больше, включая суб­ботние дни. Высота падения, внушающая страх перед такой глобали­зацией, особенно велика в богатых социальных государствах. Никто не думает о международной солидарности (например, о том, что не­мецкие рабочие отнимают работу у тружеников Словакии).

В отличие от этого оппонирующая сила глобального гражданского общества покоится на фигуре политического потребителя. Потребитель находится по ту сторону диалектического двуединства «хозяин — бат­рак». Его противодействие власти вытекает из того, что он везде и в лю­бое время может отказаться от покупок. «Оружие непокупания» нельзя сократить ни в пространстве, ни во времени, ни материально. Оно на­ходится в зависимости от нескольких условий (например, от наличия денег или от превышения предложения над спросом товаров и услуг, когда потребитель может делать выбор). Благодаря этим условиям, т. е. плюрализму покупательских и потребительских возможностей, сокра­щаются субъективные издержки, что позволяет методом организован­ного бойкота наказать именно этот продукт именно этого концерна.

Фатальным для интересов капитала является то, что против рас­тущей власти потребителей не существует контрстратегии: даже все­могущие мировые концерны не могут уволить своих потребителей. Потребители — в отличие от рабочих — не являются членами корпо­рации и не хотят ими быть. Совершенно негодным инструментом ока­зывается и шантаж — угроза производить свою продукцию в тех стра-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

нах, где потребитель еще покладист и готов проглотить все, что ему предлагают. Во-первых, потребитель глобализирован и желателен для концернов именно в этом своем качестве. Во-вторых, нельзя от­вечать на протесты потребителей в одной стране переводом произ­водства в другие страны, не нанося вреда самим себе. Не удастся сыг­рать и на национальной солидарности, противопоставляя потреби­телей одной страны потребителям другой. Протесты потребителей сами по себе транснациональны. Потребительское общество - это реально существующее мировое сообщество. Потребление не признает никаких границ — ни границ производства, ни границ потребления. Потреби­тели — это совсем не то что рабочие. Это делает особо опасной для ка­питала их еще не развитую силу противодействия.

В то время как сила противодействия рабочих — в соответствии с диалектикой «хозяин — батрак» — напрямую связана с пространст­венно-временными интерактивными и договорными отношениями, потребитель не знает ни одной из этих территориальных, локальных и договорных связей. При хорошем взаимодействии и целенаправ­ленной мобилизации ничем не связанный, свободный потребитель, организованный в транснациональном масштабе, может сформиро­ваться в острое оружие. Забастовка для одиночки — рискованное дело; не покупать определенные продукты и, таким образом, противосто­ять политике концернов, напротив, исключает какой бы то ни было риск. Во всяком случае, эта контрвласть потребителей должна быть организованной: без акторов, защищающих интересы гражданского общества, контрвласть потребителей бессильна. Возможности про­тивостояния потребителей зависят от их организованности. Поку­пательский бойкот адресуется не членам той или иной организации, его трудно организовать, ему нужна целенаправленная драматургия в средствах массовой информации, инсценировка символической по­литики, при отсутствии внимания со стороны общественности он по­терпит крах. Предпосылкой были и остаются деньги. Без покупатель­ской способности нет власти потребителей. Все это ставит силу про­тиводействия потребителей в имманентные границы.

4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ГОСУДАРСТВА

Ни один путь не ведет мимо нового определения государственной по­литики. Адвокаты и акторы в глобальном гражданском обществе — вне всякого сомнения обязательные участники глобальной игры ме­жду властью и ее антагонистами, особенно если речь идет о прове­дении в жизнь глобальных ценностей и норм. Но абстрагирование

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

от изменения основ государства и политики ведет к великой иллюзии нового экстра-политического миролюбия в свободном от экономи­ческих и культурных скреп мире. Новый гуманизм гражданского об­щества позволяет сделать смягчающее заключение: противоречиям, кризисам и побочным следствиям нынешней Второй великой транс­формации якобы можно придать цивилизованный вид благодаря но­вым носителям надежды цивилизационно-гражданского ангажемента в глобальном масштабе. Но это образ мыслей из давно устаревшего арсенала, лежащего за пределами реальной политики.

В связи с этим существенно другое понимание проблемы: мета игра может быть преобразована из вдвойне проигрышной во вдвойне вы­игрышную игру только благодаря изменению государственной поли­тики (в том числе теории политики и государства). Ключевой вопрос звучит так: каким образом можно и нужно раскрыть и преобразовать понятие и организационную форму государства, способного отве­тить на вызовы экономической и культурной глобализации? В какой мере возможно космополитическое самопреобразование государства? Иными словами, кого считать в духе космополитического макиавел­лизма «демократическими князьями» Второго модерна 5?

Ответ гласит: космополитический князь — это коллективный актор. Но какой? Разве новые князья — это владельцы концернов, обращаю-

Вопрос о космополитическом макиавеллизме, поднимаемый в этой книге, не следу­ет путать с тайными рецептами презирающего людей абсолютизма. Я примы­каю скорее к традиции республиканского макиавеллизма, которая — как показы­вает Покок в своей книге «The Machiavellian Moment» (1975) — оказала влия­ние на отцов американской (США) конституции, на ее понятие политической свободы и независимости. Для Макиавелли (1986) власть означает вросшую в закон и опирающуюся на него силу. Ее можно толковать и использовать толь­ко исходя из понимания ее социального генезиса и динамики. Власть, с его точки зрения, — это по своей внутренней сути республиканская власть, так что эти понятия почти синонимичны. Власть предполагает контрвласть и может быть достигнута только при возможности быть замененной контрвластью, ей должна постоянно противодействовать контрвласть — в стратегическом про­цессе взаимодействия на основе институционального порядка. Этот взгляд на вещи Макиавелли приходилось вырабатывать в борьбе против досовремен-ных форм аполитичности. Сегодня подобная постановка вопроса затемняется весьма противоречивыми объединениями представителями аполитичности — от политики системной теории (Луман) через антиполитику постмодернизма, неолиберального самораспускания государства до теоретиков (не акторов!) антигосударственности гражданского общества.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

щие в глобализм «творческое разрушение» Шумпетера? Или, может, это новые давиды, сопротивляющиеся голиафам, т. е. акторам Грин-писа или «Эмнести Интернэшнл»? Или же таковыми могут считаться герои социального государства, называющие себя модернизаторами и пережевывающие неолиберальные теорийки? Нет. Каким бы апо­литичным ни казалось представление, что глобальное гражданское общество в состоянии заменить обновление государственной поли­тики, таким же новым и неиспробованным является представление, что, так сказать, гражданское общество берет власть в свои руки. Подоб­ный симбиоз гражданского общества и государства я называю космо­политическим государством. Искомыми демократическими князьями глобальной эпохи оказались бы, следовательно, космополитические обновители государства. Ключевой вопрос как для стабилизации гло­бального гражданского общества, для мирового мобильного капи­тала, так и для обновления демократии, т. е. вопрос о правилах двой­ного выигрыша в мировой политике, заключается в том, как освобо­дить идеи, теории и институции государства от тупой национальной ограниченности и открыть их навстречу космополитической эпохе.