Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 3 страница

Чтобы избежать в этом плане дискуссии о ложной альтернативе «государственная политика — политика гражданского общества» в гло­бальную эпоху, необходимо дать четкое различие между концентра­цией на государстве и национальном государстве. Как ни верна мысль о необходимости избавиться от концентрации на национальном го­сударстве, поскольку государство уже не является актором интерна­циональной системы, а одним из акторов среди других, все же было бы неверным выплескивать вместе с водой ребенка и вместе с крити­кой взгляда, сконцентрированного на национальном государстве, упускать из вида возможности действия и самопреобразования го­сударства в эпоху глобализации. Метаигра властей означает, что го­сударство должно мыслиться, строиться и исследоваться как зависи­мое от разных обстоятельств и политически изменяемое. Встающий в связи с этим вопрос звучит так: возможна ли — и если да, то каким образом? — транснационализация государств?

Дело обстоит вовсе не так, как чаще всего предполагают — будто политика глобализации диктуется глобализацией экономики; ско­рее сама политика в ее реакциях на вызовы глобализации распола­гает стратегическими выборами, которые — и это главное — отлича­ются в зависимости от того, остаются они в рамках старой националь­ной игры в шашки или же порывают с этой игрой. Действует закон национально-государственного распада власти: кто в глобальной мета-игре разыгрывает только национальную карту, тот оказывается в проиг-

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

рыше. Необходимо перевернуть перспективу, т. е. должен также дей­ствовать принцип: противодействие государств становится возможным вместе с их транснационализацией и космополитизацией. Только если го­сударствам удастся идти в ногу с мобильным капиталом и по-новому определить и организовать свои властные позиции и ходы в игре, можно будет задержать распад государственной власти и авторитета и даже превратить его в их противоположность.

Следует различать два типа самотрансформации государств — лож­ные и подлинные стратегии транснационализации. Транснационализа­ция может быть ходом в старой национально-государственной игре; тогда этот ход будет неразрывно связан с этой игрой и нацелен на «но­вое государственное благоразумие» [Klaus-Dieter Wolff 2000]. На этом пути, например, союзы между Всемирной торговой организацией (вто) и отдельными государствами могут служить для завоевания внутреннего авторитета, к примеру, в борьбе с претензиями граждан­ских общественных организаций на сотрудничество. Таким образом, можно через Европу, через НАТО, через вто и т. п. выключить из игры собственную оппозицию. Но транснационализация может порвать с национальной аксиоматикой и стать первым шагом на пути образо­вания космополитического государства или союза государств. В этом последнем случае я говорю о подлинной транснационализации.

Метаигра открывает возможности для двойной игры с поменявши­мися ролями: вина за неудачу и политика «горьких пилюль» свалива­ется на соответствующего партнера по игре. Возникает политика «хит­рого и вероломного государства» [Shalini Raderia 2001]: отказываются от собственной власти, чтобы лучше сыграть на этом и переложить от­ветственность за последствия своих решений на другую сторону или же приписать ее полученному от глобализации праву на бездеятельность. Главы правительств, ловко объявив себя приверженцами нового, мо­гут объяснить свои слабости действиями новой всемирной власти вто, неправительственных организаций (нпо) и т. п., чтобы оправдаться перед своими избирателями и избежать ответственности за свою без­деятельность. Акторы вто поднимают руку для клятвы в верности своей старой роли экспертов, заверяют в научном нейтралитете и, та­ким образом, проталкивают всемирную внешне-внутреннюю поли­тику, направленную против избранных правительств, через все гра­ницы. Властители во всем мире обличают новый «империализм прав человека», кичатся «культурными различиями», т. е. правом на культур­ное своеобразие, но используют это как оружие во внутренней борьбе, для того чтобы устранить политическую оппозицию и свободу мнений. нпо провозглашают и отстаивают (самопризнание) права человека,

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

но эта глобальная миссия является для них одновременно инструмен­том в конкурентной борьбе друг с другом за кормушки глобальных про­блем, из которых они кормятся сами.

5. ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ КАК НОВЫЕ ГЛОБАЛЬНЫЕ АКТОРЫ

Вместе с картинами ужасов, произошедших 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне и распространенных по всему миру средствами массовой информации, террористические группы сразу заявили о себе как о глобальных акторах в конкуренции с государствами, эко­номикой и гражданским обществом. Сеть террористических органи­заций сходна по своим действиям с нпо. Как и общественные нпо, они проводят свои акции по всему миру децентрализованно, т. е. с од­ной стороны, в локальных, а с другой — в транснациональных масшта­бах. В то время как, например, Гринпис борется с загрязнением ок­ружающей среды, «Эмнести Интернэшнл» — с нарушением прав чело­века, террористические нпо нацелены на борьбу с государственной монополией на власть. Но это означает, что, с одной стороны, этот транснациональный терроризм не закреплен на исламской терри­тории, а может быть связан со всеми возможными целями, идеоло­гиями и фундаментализмами. С другой стороны, следует делать разли­чие между террором национально-освободительных движений, дей­ствующих в территориальных и национальных границах, и новыми транснациональными террористическими акциями, не связанными с национальными границами и потому одним махом обесцениваю­щими национальную грамматику военного дела и войны.

Если до сих пор военные соперничали с подобными себе, т. е. с дру­гими национально-государственными военными организациями, гото­вясь к защите от нападения с их стороны, то теперь вызовом всему го­сударственному миру является транснациональная угроза со стороны субгосударственных преступников и созданных ими сетей. Как ранее в сфере культуры, так теперь в военной области мы сталкиваемся с уст­ранением расстояний, с концом государственной монополии на власть в цивилизованном мире, в котором все, что находится в руках реши­тельных фанатов, может превратиться в ракету. Мирные символы гра­жданского общества грозят обернуться адом. В принципе, тут нет ни­чего нового, но этот ключевой опыт становится вездесущим.

Совершив преступление, прежние террористы пытались спасать свои жизни. Террористы-самоубийцы черпают из сознательного от­речения от собственной жизни чудовищную разрушительную силу.

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

Террорист-самоубийца — наиболее радикальная противоположность homo oeconomicus. В экономическом и моральном отношении он со­вершенно раскован и, таким образом, становится носителем абсолют­ной жестокости. Преступление и преступник-самоубийца в строгом смысле слова единичны. Террорист не может совершить самоубийство дважды, а государственные власти не могут его уличить. Эта единич­ность подкрепляется одновременностью преступления, признания своей вины и самоуничтожения.

Поэтому антитеррористический альянс хочет схватить предпола­гаемых инспираторов, кукловодов, государственных меценатов этих террористов. Но пока террористы казнят самих себя, теряются, уле­тучиваются причинные связи. Это значит, что для создания транс­национальных террористических сетей необходимо существование государств. Может быть, именно безгосударственность, отсутствие функционирующих государственных систем являются почвой для тер­рористической активности? Вполне возможно, что причисление го­сударств и инспираторов к тем, кто отдают приказы, всего лишь след­ствие старого военного мышления, тогда как мы уже давно стоим на пороге индивидуализации войны, когда воюют уже не государства против государств, а отдельные индивиды против государства.

Мощь террористических акций растет вместе с рядом условий: с ра­нимостью нашей цивилизации, с глобальным (благодаря сми) при­сутствием террористической опасности; с высказыванием президента США, что из-за этих преступников возникает угроза самой цивилиза­ции; с готовностью террористов жертвовать собой; наконец, угроза терроризма увеличивается в соответствии с темпами технического прогресса. Вместе с технологиями будущего — генотехникой, нанотех-нологиями и роботизацией — мы заодно открываем «новый ящик Пан­доры» (Билл Джой). Манипуляции с генами, коммуникационная тех­нология и искусственный интеллект, которые к тому же сольются во­едино, подставят ножку государственной монополии на власть и, если всему этому не будет вскоре поставлен эффективный заслон в интерна­циональном масштабе, откроют дорогу к индивидуализации войны.

Так, созданная генетическим путем чума, благодаря своему дли­тельному инкубационному периоду угрожающая определенным попу­ляциям, т. е. миниатюрная генетическая атомная бомба, может быть произведена каждым без особо крупных затрат. И это лишь один при­мер из многих. Отличие от атомного и биологического оружия суще­ственно. Речь идет о базирующихся на науке технологиях, которые могут легко распространяться и постоянно самосовершенствоваться, лишая государства возможности контроля, который у них был в слу-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

чае с атомным и химико-биологическим оружием (определенные ма­териалы и ресурсы, пригодный для оружия уран, дорогостоящие ла­боратории). Этот рост полномочий отдельных личностей, по сравне­нию с государствами, откроет ящик Пандоры и в политическом смысле: будут сметены существующие ныне перегородки не только между во­енными и гражданским обществом, но и между подозреваемыми и на­ходящимися вне подозрения, которых до сих пор правосудие четко отделяло друг от друга. Когда возникнет угроза индивидуализации войны, гражданину придется доказывать, что он не опасен; ибо в этих условиях под подозрением окажется каждый, ведь каждый может ока­заться потенциальным террористом. Каждый должен смириться с тем, что его без всякого конкретного повода будут проверять на предмет благонадежности. Если додумать ситуацию до конца, то индивидуа­лизация войны ведет к смерти демократии, ибо государства должны объединяться с государствами против граждан, чтобы избежать опас­ностей, грозящих им со стороны граждан.

6. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ ВОСПРИНИМАЕМЫХ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ РИСКОВ

Здесь не в последнюю очередь проявляется закон, гласящий, что гло­бальное восприятие рисков открывает простор для новых трансна­циональных шансов власти. Во всяком случае, президент США Буш не использовал moment of decision 6 для того, чтобы войти в космо­политическую систему государств. Скорее, он начал с создания на ос­нове политической власти воспринимаемых террористических угроз транснациональных государств-надзирателей, в которых милитаризму и службе безопасности придается гораздо большее значение, чем сво­боде и демократии. Ключевой вопрос звучит так: кому решать, кто является транснациональным террористом? США не только жертва нападения террористов, но в одном лице глобальный шериф, обви­нитель, судья всего мира, присяжный заседатель и судебный испол­нитель. Тем самым опасность терроризма порождает промискуитет власти; похоже, она способна выдавать неограниченную лицензию на охоту за террористами даже демократическим военным властям и государствам; точнее, они сами уполномочивают себя для отраже­ния угрозы человечеству. Следуя цепи умозаключений, что террори­сты действуют не изолированно 7, а нуждаются в поддержке «зловред-

решающий момент (англ.).

Эта установка порывает с практикой, введенной президентом США Клинтоном. 32

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

ных» государств, президент США Буш выстраивает новую военную доктрину оправдывая вооруженные интервенции против угрожаю­щих США государств правом на самозащиту. Более того, Вашингтон за­шел так далеко, что не исключает немыслимое — нанесение по подоз­реваемым в терроризме государствам первого удара так называемым миниатомным оружием.

Какую цель имеет война с терроризмом? Нечеткие определения цели — уничтожение зла, корней терроризма — не знают границ, воз­можной конечной точки и, таким образом, эквивалентны всеобщему полномочию. Отменяются фундаментальные различия между войной и миром, нападением и защитой. Подозрение в терроризме делает бо­лее радикальным и гибким конструирование образа врага. Концерны производят товары независимо от государств, и точно так же мощные государства могут создавать меняющийся образ врага. Кто будет (сле­дующим) врагом и может рассчитывать на военную интервенцию, оп­ределяется не объявлением войны со стороны враждебного государ­ства, а полномочным решением, которому угрожает опасность. Эта гибкость не привязанного к определенной территории или государству образа врага позволяет, во-первых, всеобщее применение военной силы для внутренней защиты США, России, Германии, Израиля, Пале­стины, Индии, Китая и т. д.; во-вторых, всеобщее объявление войны государствам без нападения с их стороны; в-третьих, нормализацию и институционализацию чрезвычайного положения внутри страны и за ее пределами; в-четвертых, вывод из правового поля не только международных отношений и врагов-террористов, но и собственного правового государства, а также иностранных демократий. Вообще го­воря, лишенное привязки к конкретному государству конструирова­ние образа врага девальвирует прочные военно-политические союзы (такие как нато), так как они ориентированы на государственный об­раз врага. Их место занимают антитеррористические альянсы, кото­рые гибко реагируют на то и дело возникающие конструкции образа врага, вследствие чего дипломатия побуждается к разрыву с мышле­нием, присущим союзам и сообществам государств.

Террористические конструкции образа врага убивают плюрализм общества и рационализм экспертов, независимость судов и безуслов­ную законность прав человека. Они уполномочивают государства и тай­ные службы на политику разрушения демократии. Сила восприятия риска проявляется еще и в том, что даже внутри развитых демократи­Он полагал, что ответственность за террористические акции следует возлагать на отдельных людей, а не на государства.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ческих государств основные гражданские и политические права вдруг отменяются с согласия подавляющего большинства воспитанного в де­мократических традициях населения. Поставленные перед альтернати­вой «безопасность или свобода» правительства, парламенты, партии и население, которые обычно конкурируют и попеременно блокируют друг друга, единодушно и быстро приходят к отказу от фундаменталь­ных свобод. Одновременно в жертву необходимости транснациональ­ной кооперации для борьбы с воинствующим терроризмом приносится право на национальный суверенитет, касающееся полиции и армии.

Это говорит о том, что глобальное восприятие цивилизационных рисков увеличивает политическую гибкость, которая разрушает нацио­нальную ортодоксию, открывает простор для политических действий и возможность для космополитического взгляда на происходящее.

Это, как видим, касается воспринимаемой угрозы терроризма. Но это же относится и к воспринимаемым в глобальном масштабе эко­логическим и экономическим угрозам, что позволяет установить не­что вроде закона взаимной политической валентности глобальных финан­совых и глобальных цивилизационных рисков: глобальные экономические риски индивидуализируются и тем самым содействуют ренационализа­ции; экологические риски, напротив, космополитизируются. Под гло­бальностью в этом смысле понимается опыт саморазрушения цивили­зации и конечности планеты, который устраняет плюрализм народов и государств и создает закрытое пространство действий с межсубъ-ектно связанными значениями. Глобальные финансовые кризисы, как показывает кризис в Азии в 1997 / 1998 гг., повергают целые группы населения в безработицу и нищету, но сначала проявляются (поскольку речь идет об уничтожении собственности) в миллионах от­дельных судеб; напротив, глобальность цивилизационных угроз ука­зывает на повседневный смысл связанного одной судьбой космополи­тического сообщества. Тем самым она открывает новое пространство опыта, который является одновременно глобальным, индивидуаль­ным и локальным и создает (в определенных условиях!) космополити­ческие взаимосвязи смысла и действия. Эта космополитизация циви­лизационных рисков — главная исходная точка для адвокатских стра­тегий общественно-цивилизационных движений.

7. А КТО ИГРОКИ?

Не является ли разговор о перспективах развития капитала, глобаль­ного гражданского общества, государства грубым, преднамеренным нарушением научной добросовестности, которое упрощает внутрен-

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

нее многообразие, очевидные противоречия названных скопом боль­ших и малых групп? Что или кто, например, имеется в виду, когда речь заходит об экономике, — отдельные предприятия? определенный капи­тал? тот или иной класс? определенные менеджеры или акционеры? Или же имеются в виду индивидуальные акторы, коллективные ак­торы, корпоративные акторы? Не относятся ли так называемые стра­тегии действия капитала, государства и глобального гражданского об­щества к совершенно иным социологическим агрегатам и агрегатным состояниям? Возможно ли такое, когда, как утверждает Фуко, дейст­вует «никто», когда место игрока за столом остается пустым?

Ответ, который я пытаюсь дать в этой книге, звучит так: игроков как таковых нет, в игроков превращаются через участие в метаигре. Уча­стники должны политически определяться и организовываться в про­цессе игры, будучи частью игры. Иными словами, работает интерак-ционистская логика взаимосвязанной социальной структуры игроков и их партнеров. Шансы на власть у игроков и их партнеров, их ре­сурсы, пространство их действий не только принципиально связаны друг с другом; акторы вообще выявляются благодаря их ходам, их са­моинтерпретации, артикуляции, мобилизации, организованности; они выигрывают (или проигрывают) во взаимном противостоянии своих идентичностей и действий.

Из логики метаигры вытекает специфическая властная асиммет­рия стратегических способностей капитала, государства, глобального гражданского общества. Появление политического оппонента власти зависит от множества предпосылок. Это касается как глобализации гражданского общества, так и транснационализации государств. На­оборот, особую силу стороны, представляемой капиталом, составляет то, что эта сторона не должна выступать в виде организованного все­общего капиталиста, чтобы продемонстрировать государствам свою мощь. Капитал — это суммарное выражение некоординированных действий отдельных предприятий, финансовых потоков наднацио­нальных организаций (вто, ВМФ и т. п.), чьи результаты в смысле по­литики побочных последствий более или менее незаметно или не­вольно оказывают на государства давление и тем самым подталкивают их к отказу от старой игры в национальное государство. Этот капи­тал чрезвычайно разнородный; его имманентные игроки и их про­тивники сами ощущают на себе угрозу вражеских интервенций и гло-бализационных рисков. Но благодаря политике побочных последст­вий они все же переигрывают государства. Этому капиталу не нужно существовать в форме единства действий, ему не нужно занимать ме­сто за игровым столом, чтобы утвердить свою власть. Это место во все-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

мирно-политической метаигре может быть занято «никем»; но именно это увеличивает власть всемирно-экономических акторов.

Напротив, государства должны отказываться от национальной ор­тодоксии и объединяться в коллективы (например, в форме Европей­ского союза), чтобы проявить свою власть и свою роль в транснацио­нальном пространстве. Слабость исполнения как государственной, так и общественно-гражданской власти состоит в том, что ее не сущест­вует как таковой, что она должна сначала определиться политически, сориентироваться, организоваться и конституироваться в борьбе с противостоящими ей силами в глобальном поле действия.

Множатся акции, подобные следующим: государства, входящие в блок НАТО, договариваются о совместной акции в Македонии, чтобы погасить там огонь этнической, гражданской войны. Эта воен­ная акция «зеленой точки» не только странным образом оказывается между категориями войны и мира, военной и социальной активности. Она протекает как по маслу, без противодействия со стороны оппо­зиции и при всеобщем одобрении. Обобщая, можно, вероятно, ска­зать: кто выходит на улицу, протестуя против экономической глобали­зации, тот борется за глобализацию прав человека, защиты окружаю­щей среды, профсоюзного права на самоопределение и т. д. В этом проявляется новая асимметрия расхождения и консенсуса в национальном и транснациональном пространстве. В то время как конструктивная по­литика (обвиняемая многими) в национальном пространстве застре­вает в «политических сплетениях» (Шарпф), транснациональная спо­собность к действиям у государств возникает под знаком принуждения к консенсусу, допускающему противоречия и сопротивление только как вариации одобрения. Глобальные проблемы — права человека, предотвращение климатической катастрофы, борьба против нищеты и за справедливость — открывают новые внедемократические, внего-сударственные источники обосновывающей самое себя легитимно­сти: голосование заменяется одобрением; иными словами, возникает в пространстве глобального опыта странный закон неустранимой им­манентности противостояния. Выражаясь по-другому, глобализация пожирает своих врагов. Кто против, тот за другую глобализацию.

8. Смена парадигмы легитимности

Вопрос вопросов, который ставит радикально додуманная до конца метаигра, и одновременно вопрос крайней необходимости звучит так: кто (или что) выносит решение о легитимности смены правил игры? Происходит ли трансформация правил игры на старой, легитимной

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

основе национальной игры в шашки? Или же сами национальные источники легитимности власти и господства находятся в распоря­жении метаигры? Кто что защищает? Кто играет в «игра-изменись» и с какими тайными намерениями?

Легко предположить, что ответ на этот ключевой вопрос дается, исходя из перспектив действия игроков, т. е. из противоречивой ло­гики интерактивности. Но это, по меньшей мере, имело бы следст­вием то, что метаигра за мировую политику находится под знаком грандиозного недоразумения. Сторонники национальной игры в шашки, находясь в плену веры в вековую неодолимую силу легитимности ста­рой национально-интернациональной системы правил, играют в но­вую игру за власть, предполагая, что любые, в том числе будущие, пра­вила игры в конечном счете соответствуют легитимности правил на­циональной игры в шашки. Глобальный порядок в его легитимной основе есть национальный, выводимый из национально-государст­венной легитимности порядок. При этом национальные правила игры в шашки переносятся по принципу луковицы на следующую лу­ковичную оболочку — на наднациональные институты. Методологиче­ский национализм предполагает национальное государство в качестве неизменного и абсолютного источника легитимности наднациональ­ных норм и организаций. Самолегитимация глобального порядка — прагматическая, рационально-философская или правопозитивист-ская — выносится за скобки.

Нет, говорят иные участники игры, космополитика располагает автономными источниками легитимации. Новые правила и источ­ники правил возникают, например, из соединения прав человека и гос­подства, которое эти права в случае необходимости использует про­тив национальных правил игры. Это не означает, что космополити­ческий режим образуется как прямая империалистическая претензия на моральное, военное и экономическое мировое господство, напри­мер, США. Скорее наоборот: действительность космополитического режима — мир, справедливость, диалог — создает пространство власти, которое требует военного соглашения и обоснования (миссии ООН, НАТО и т. д.). Это взаимосвязь моральной, экономической и военной самолегитимации, которая (во всяком случае в своих требованиях) ле­жит в основе космополитического режима и в конфликтных ситуа­циях наделяет отдельные государства правом санкций против притя­заний на монопольную власть.

Становится ясно, что только различение и противопоставление национального и космополитического взгляда на вещи не только от­крывает новые пространства для деятельности и ресурсы власти, но

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

и вообще дает понять, на что в конечном счете ведется метаигра. Ее цель — основы легитимации политики в целом. Только с ограниче­ниями методологического национализма, который мыслит наднацио­нальный властный порядок как порядок интер национальный, должна протекать трансформация правил игры в рамках старого националь­ного порядка. Но в действительности метаигра включает возможность смены парадигмы легитимации. Однако метафора игры подходит здесь к своему пределу, так как именно смена легитимации, как мы видели на примере войны 1999 года в Косове, отменяет санкционированный международным правом национальный суверенитет и открывает путь легитимным интервенциям военного гуманизма 8. Призыв к справед­ливости и соблюдению прав человека становится тем мечом, который обрушивается на иностранные государства. Как можно представлять космополитическую легитимность, если она ведет к кризисам и вой­нам и тем самым к кровавому опровержению этой идеи? Кто обуздает побочные последствия космополитического морального принципа, который провозглашает мир и делает возможной войну? Что значит мир, если он открывает возможность для ведения войны?

Отсюда понятно, в каком полумраке ведется метаигра и какой двой­ственный свет она отбрасывает. В плане республиканского макиа­веллизма необходимо делать четкое различие между истинным и не­истинным космополитизмом. Но именно четкость в этом деле часто труднодостижима, так как огромное значение легитимности космопо­литического права делает слишком привлекательным ее национально-имперское оформление. Неподлинный космополитизм обеспечивает космополитическую риторику — мира, прав человека, глобальной справедливости — для достижения национально-гегемонических це­лей. Поэтому о неподлинном и / или символическом космополитизме можно говорить в том случае, если универсальное право и трансцен­дентальные моральные притязания (как их понимал в своем трактате «О вечном мире» Иммануил Кант) сливаются с притязаниями могу-

Понятие «военный гуманизм» я ввел в оборот ввиду войны в Косове в статье, опубликованной в «Зюддойче цайтунг». В статье под названием «Military humanism» Ноам Хомски (2000) выступил с резкой критикой военных дейст­вий НАТО и американского военно-индустриального комплекса в Косове. Но при этом он ностальгически придерживается военной логики методологиче­ского национализма и не замечает опасности, которая всплывает в понятии «военный гуманизм», а именно того, что за пределами национальной точки зре­ния возникает новая опасность военного попечительства о правах человека, стирающего границы между войной и миром.

ГЛАВА i. ВВЕДЕНИЕ

щественных государств и становятся источником легитимации гло-бально-гегемониальной риторики новой игры. История дает тому не­мало разных примеров.

Неподлинной, служившей обоснованию национальных целей кос­мополитизма была политика Сталина, который лишил Коммунисти­ческий интернационал самостоятельности и сделал его инструментом национальных интересов Советского Союза. В области философии, как показал Петер Кульмас, Иоганн Готлиб Фихте выдвинул скандаль­ное обоснование космополитического самовозвышения националь­ного начала. Фихте приписывает немецкому народу роль космополи­тического форейтора, так как этот народ как никакой другой предна­значен для этой роли благодаря своим достижениям в области науки и философии. Только немец, по Фихте, может взять на себя эту кос­мополитическую роль, «ибо он положил начало науке, и на его языке эта наука получила выражение. Только те нации, которые смогли по­родить науку, обладают великой способностью ее развивать. Только немец в состоянии хотеть этого; ибо только он, благодаря облада­нию наукой и свойственной ему способностью постижения времени, может понять, что является ближайшей целью человечества. Эта цель — единственно возможная патриотическая цель; благодаря ей он может, служа своей нации, охватить все человечество; напротив, со времени отказа от инстинкта разумности и опоры только на чис­тый эгоизм патриотизм любой другой нации будет своекорыстным, мелочным, направленным против остального рода человеческого» 9.

ricnte, 1807 / 8, 28. Цит. по: Culmas 1990, 420. Великий мыслитель Фихте дает яркие примеры совращения мышления через посредство ложных оппортунистиче­ских умозаключений. В цитируемой выше работе «Патриотизм и его проти­воположность» (1806) он пишет: «Космополитизм есть господствующая воля, направленная на достижение цели бытия человеческого рода самим этим родом. Патриотизм есть воля к тому, чтобы эта цель была достигнута преж­де всего той нацией, к которой принадлежим мы сами, и чтобы успех этой цели распространился на весь род» (229). Космополитизм предполагает нали­чие патриотизма, откуда логически следует, что космополитизм в его патрио­тическом варианте должен распространиться на весь мир. Далее следуют дру­гие исторические побочные явления: «Что есть отечество для по-настоящему образованного христианина-европейца? В целом — Европа, в частности же — в каждую эпоху то государство Европы, которое находится на вершине куль­туры» (212). Что это именно Германия как культурная нация, следует отсюда с неумолимой ясностью оппортунистического духовного прозрения: герман­ским духом спасется мир.