Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 12 страница

В этом парадоксе выражается главный вывод космополитической констелляции: то, что содержала в себе национальная парадигма, — государственная независимость, национальное самоопределение и решение основных задач политики (благосостояние, право, безо­пасность) — обособляется и одновременно соединяется заново. Пра-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

вительства должны поступаться национальной независимостью, объе­диняться и взаимодействовать на основе кооперативных соглашений, чтобы продвигать решение главных национальных задач и открывать для себя новые возможности деятельности не только в интернацио­нальном, но и во внутринациональном масштабе.

7. Транснациональное государство надзора и государство-цитадель

У задавшегося вопросом, какую форму может принять сопротивление транс­национализации ключевых национальных институтов, перед глазами встает поучительный пример террористических атак 11 сентября 2001 г. на Всемирный торговый центр в Манхэттене и на Пентагон в Вашингтоне, а также вспоминаются реакции на это событие. Эти атаки, правда, гово­рят не о космополитической открытости, а о создании и совершенствова­нии городов-цитаделей. Тут важно понять одно: открытие, что государст­венная власть может усиливаться за счет транснациональной кооперации, в политическом смысле амбивалентно. Это может использоваться, с одной стороны, для построения транснациональных государств надзора и государ­ств-крепостей, с другой - для создания космополитических государств. Но в обоих случаях речь идет о том, что ослабление национальной автономии и усиление национального суверенитета вовсе не исключают друг друга, а мо­гут даже взаимно усиливаться и ускоряться. Логика игры в мизер, пригод­ная для империй, великих держав, колониализма, экономического и культур­ного империализма, независимых национальных государств и военных блоков, теряет здесь свою разъяснительную силу. В космополитической перспективе следует планировать и организовывать установление политического сувере­нитета для проработки транснациональных проблем в виде кооператив­ного расширения национального поля деятельности благодаря позитивному взаимодействию, например, в рамках постнационального европейского суве­ренитета.

11 сентября 2001 г. — символ события, невообразимого даже годы спустя после того, как оно произошло, ибо нет у нас для него подходящих понятий. Что это было? Преступление? начало войны? битва? Во вся­ком случае, это была самая опасная атака на США за всю историю этой страны. Атака, возникшая из ничего, без объявления войны. Это не было враждебным актом со стороны другого государства. Эту атаку не могла бы предотвратить никакая система противоракетной обо­роны. Даже понятие «террор» при ближайшем рассмотрении здесь не подходит. Ведь целью было не достижение национальной незави-

ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

симости какой-либо группы, преступники боролись не за лучшую, бо­лее справедливую жизнь. Они просто хотели стереть с географиче­ской карты символы власти западного мира. Неверно также говорить о кровожадном умопомешательстве террористов, ибо сумасшедшие не смогли бы с помощью карманных ножей так ловко превратить че­тыре пассажирских самолета в самоубийственные ракеты. Речь идет не о «трусливых убийцах», как говорит президент США Буш. Наобо­рот, они наделены варварским мужеством людей, которые превра­щают себя, свои жизни в точное оружие массового уничтожения. Все это ни война — ни мир, ни преступление — ни террор, ни убийство — ни революция. Речь идет о разветвленных по всему миру транснацио­нальных НПО насилия. Они организуют и приводят в действие него­сударственную (частную) военную оппозицию против супердержавы — США. Их сильнейшее оружие в том, что они свободны от каких бы то ни было моральных факторов сдерживания. Для них ничего не зна­чат ни собственная жизнь, ни жизни других людей. Мы имеем дело с абсолютным нигилизмом (в сравнении с западными ценностями); точнее, с комбинацией нигилизма и фанатической религиозности, не­доступной западному пониманию. Совершенно непонятно западному наблюдателю то, как напрямую соединяются здесь фанатический ан­тимодернизм, антиглобализм и современное глобальное мышление и действие.

Если до сих пор взгляд военных был направлен на себе подоб­ных, т. е. на другие национально-государственные военные организа­ции, и на защиту от них, то теперь цель — транснациональные угрозы со стороны субгосударственных преступников и их организаций, бро­сающих вызов государственному миру. Как ранее в культурной, так сейчас в военной сфере мы сталкиваемся с исчезновением расстояний, с концом государственной монополии силы в цивилизованном мире, где в руках решительных фанатиков все может превратиться в разру­шительную ракету. Террористы великолепно используют уязвимость западной цивилизации.

Понятие благополучия утратило свою невинность. Все стали не­вольными участниками вездесущей лотереи несчастья, в которой вы­ражение «все благополучно» означает «на этот раз удалось избежать опасности». Каждый может быть и соседом, и убийцей. Одного от дру­гого невозможно отличить по какому-то определенному признаку (униформе, паспорту, образованию, языку, религии).

Мир модерна пронизан и обставлен глобальными угрозами разного рода, в известной мере приспособился к ним. Именно инсценировки угроз в обществе риска притупляют внимание и порождают равноду-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

шие к этим угрозам. Мы привыкли жить в мире экологических угроз человечеству и в мире глобальных экономических угроз; живем так до тех пор, пока они не становятся ощутимыми и не касаются нас са­мих. Однако эти опасности— экологическую и экономическую — ми­рового общества риска следует четко отличать от террористических угроз. Если первые bads (неприятности) можно воспринимать как не­преднамеренные, побочные следствия целенаправленной деятельности, то новая террористическая активность представляет собой преднаме­ренную организацию катастроф. Превращают гражданские объекты в оружие массового уничтожения не люди в военной форме, а неви­димые преступники. Время, когда самолеты служили только для пасса­жирского сообщения, навсегда ушло в прошлое. Картина сдвоенных башен Манхэттена, пораженных огненным шаром гражданских транс­портных самолетов, запечатлела в коллективном сознании фатальную двойственность всех предметов. Страх, вызванный этой картиной, находит выражение в абсолютной беззащитности непобедимой ядер­ной державы, хладнокровно поверженной террористами. Сигнал, ко­торый этим актом был послан бунтующей молодежи в исламских стра­нах, гласит: великий, непобедимый и всемогущий дьявол по имени США продемонстрировал свою уязвимость перед лицом группы гото­вых на все и весьма скромно вооруженных людей. Принцип насильст­венного достижения цели заменяет поэтому принцип случайной ката­строфы, который до сих пор определял наше понимание риска.

В то же время из-за ощущения глобальных террористических уг­роз принцип активного доверия уступает место принципу активного недоверия. Правда, и здесь действует закон, по которому воспри­ятие риска открывает пространство для новых возможностей вла­сти. Однако этот исторический moment of decision 13 не был исполь­зован президентом США Джорджем Бушем для того, чтобы решиться на вхождение в космополитическую систему государств. Для защиты от терроризма он начал создавать транснациональные государства-надзиратели, в которых ставка делается не на свободу и демократию, а на безопасность и армию. Ярким примером тому может служить об­ращение американской бюрократии с террористами, о чем Раджив Чандрасекаран сообщает в газете «Интернэшнл геральд трибюн» от 21 марта 2002 г. Люди, заподозренные в международном терроризме, об­наруженные и арестованные тайными службами и армией США в дру­гих странах, перевозятся в третьи страны, где они могут, минуя дейст­вующий в США демократический контроль, подвергаться определен-

решающий момент (англ.).

1 36

ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

ной практике допросов, включая пытки и угрозы членам семей. «Это позволяет нам получать от террористов информацию способами, ко­торые мы не могли бы применить на территории США». Как пока­зывает этот, без сомнения, крайний пример, государства, благодаря транснациональной кооперации, могут позволить себе по отноше­нию к подозреваемым в терроризме лицам действия, которые в кон­тексте демократических стран считаются незаконными и должны со­ответствующим образом наказываться. «Даже если местные секрет­ные службы преступают закон, говорят дипломаты, все же лучше обрабатывать подозреваемых тайно, так как это позволяет избегать длительных судебных процессов и сводить до минимума возможность утечки информации, что могло бы предостеречь других подозревае­мых. Кроме того, допрос и осуждение подозреваемых в терроризме лиц в третьих странах, особенно исламских (таких как Египет или Иордания), облегчает уход от политического контроля и неприятно­стей в собственной стране. Если доставлять подозреваемых в Соеди­ненные Штаты, то нужно считаться с отрицательной реакцией пра­вительственных учреждений, которые боятся любой информации о подобных актах, а также с определенными ответными шагами фун­даменталистских исламских групп».

Как показывает этот пример, абсолютно неверно исходить из того, что государственный суверенитет и глобализация несовместимы и противостоят друг другу. Куда вернее предположить, что государ­ства, которые хотят открыть и освоить для себя в глобальном про­странстве новые шансы деятельности, не имеют другой возможности, кроме кооперации с другими государствами. Утрата национальной ав­тономии может повысить дееспособность и управляемость государств. Только, с национальной точки зрения, экономическая, экологическая, военная глобализация ведет к политическому застою. Во взаимном об­мене между национальной и космополитической перспективами сис­темы переговоров вполне могут — при наличии глобальных норм, гло­бального консенсуса — способствовать укреплению национальной дее­способности [Mlinar 199 7 ].

Чтобы вырваться из национальной западни, необходимо устано­вить строгое различение между суверенитетом и автономией. Методо­логический национализм основан на отождествлении суверенитета с автономией. При таком понимании экономическая зависимость, культурная диверсификация, военная, правовая и технологическая кооперация автоматически ведут к утрате автономии и тем самым к ут­рате суверенитета. Но если измерять суверенитет способностью к по­литическим реформам (т. е. уяснить, в какой мере государству удается

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

поднять благосостояние населения и приблизить к решению такие неотложные проблемы, как безработица, борьба с преступностью, защита окружающей среды, социальная и военная безопасность), то растущие взаимосвязи и кооперация, т. е. утрата автономии, приво­дят к укреплению содержательного суверенитета. Способность прави­тельств к политическому руководству повышается вместе с достигае­мым, благодаря межгосударственным соглашениям, благосостоянием, с ростом технологического и экономического потенциала. Таким об­разом, разделенный и заново соединенный суверенитет не ослабляет, а наоборот, усиливает независимость отдельных государств.

Сложение суверенитетов вознаграждается, например, повыше­нием безопасности и стабильности, уменьшением страхов и конфлик­тов, сокращением военных расходов и укреплением технологической кооперации. Поэтому в денационализации, в объединении суверени­тетов наличествует и национальный интерес.

Важнейший для космополитического режима момент заключа­ется в следующем: формальное ослабление автономии и содержательное укрепление суверенитета могут взаимно усиливать друг друга. Глобализа­ция включает прирост суверенитета акторов благодаря тому, что они могут действовать, не считаясь с расстояниями, и тем самым откры­вать для себя новые возможности. Но в результате такого развития целые страны утрачивают свою автономию. Содержательный сувере­нитет коллективных и индивидуальных акторов возрастает по мере того, как убывает их автономия. Иными словами, в ходе политиче­ской глобализации осуществляется переход от автономии на основе национальной обособленности к суверенитету на основе включения в транснациональную систему государств. Решающий момент не в том, что создается и становится все гуще сеть межгосударственных связей, а в том, как это воспринимается, оценивается и организуется. С на­циональной точки зрения, межгосударственная кооперация и взаимо­связи представляются надоедливым злом, игрой в мизер между нацио­нальными и транснациональными акторами. Почему мы должны по­ступаться своими компетенциями? Что позволено делать им? что нам? Чем больше прав у них, тем меньше у нас. Напротив: с космополитиче­ской точки зрения, взаимосвязи представляются игрой со взаимным выигрышем: чем больше выигрывают они, тем больше обретаем мы.

Новая политика начинается с прорыва национального «звукового барьера». Даже оживление политики в национальном пространстве перед лицом важности мировых проблем для повседневной жизни возможно только благодаря отказу от национальной ограниченности. Транснациональные государства — это лучше организованные нацио-

ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

нальные государства. Они осваивают беспроигрышную игру в транс­национальном пространстве, для того чтобы лучше решать нацио­нальные проблемы. Это не должно вести к разрушению оруэлловских государств-цитаделей, это может привести к взаимодействию с космо­политической национальностью и государственностью, в которых на­циональные традиции преломляются в свете мирового гражданства, защищаются и развиваются.

8. Космополитическое государство

Политическим ответом на глобализацию является космополитическое госу­дарство. Оно основано на принципе национальной индифферентности и ве­дет к сосуществованию национальных идентичностей на принципе консти­туционной терпимости.

Существовавшая до сих пор аргументация обернулась вопросом: ка­ким образом можно расширить понятие государственности, государст­венной теории для внутренней глобализации национального аспекта, для ответа на вызовы транснационализации жизни, труда и полити­ческих взаимосвязей? Этот же вопрос можно поставить и по-другому: кто воспрепятствует надвигающемуся холокосту? Мой найденный экс­периментальным путем ответ гласит: пожалуй, космополитическое го­сударство. Оно основано на принципе национальной индифферентности. Точно так же, как в результате Вестфальского мира были прекращены вспыхнувшие из-за религиозных конфликтов гражданские войны xvi столетия благодаря отделению государства от религии, можно будет — в этом заключается мой тезис — ответить на национальные (мировые) гражданские войны xx столетия отделением государства от нации. Точно так же как только а-религиозное государство сделало возможным отправление различных религиозных культов, космопо­литическое государство должно обеспечить сосуществование различ­ных наций на принципе конституционной терпимости. Точно так же как в начале Нового времени были заново определены пространство и общепринятые рамки политической деятельности, следовало бы те­перь сделать это благодаря обузданию национальной теологии и те­леологии. Точно так же как в середине xvi столетия для теологиче­ского взгляда это было абсолютно исключено и даже воспринималось как конец света, сегодня абсолютно немыслимо для «теологов нацио­нального», так как тем самым предполагается разрыв с коренным по­нятием их политики, со схемой «друг — враг». И все же, исходя из раз­мышлений Жана Бодена и Иоганна Альтузиуса, которые отделили

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

суверенитет государства от религии и открыли его для истории и по­литики, этот космополитический суверенитет (в смысле осуществления подлинного многообразия) можно заново обосновать теоретически и развить политически, направив против все более исторически не­состоятельных предпосылок национальной однородности 14.

Но что означает старое, неожиданно засверкавшее новыми гранями прилагательное «космополитическое» применительно к мощному су­ществительному «государство»? Оно отделяет себя от конституциона­лизма и делает действенным утверждение, что чисто конституциональ­ный, т. е. правовой, узаконенный конституцией, транснациональный режим сам по себе останется неустойчивым до тех пор, пока не будет опираться на соответствующее сознание людей, на транснациональную идентичность, культуру и государственность. Под космополитическим ас­пектом космополитического государства, следовательно, подразуме­вается то, что создание транснационального порядка зависит от под­линно космополитического общества, чье влияние существенно опре-деляет политику входящих государств. Поэтому необходимо преодолеть представление об однородной, территориально ограниченной и проти­востоящей другим культурам национальной родине посредством пред­ставления о двойной родине. Возможно и необходимо то и другое: космо­политические государственные образования находятся в зависимости от космополитизма, имеющего глубокие национальные корни.

Прилагательное «национальный» кичится самоопределением. А космополитический вопрос формулируется так: самоопределение — против кого? Как интегрируются в это национальное самоопределение его жертвы? Как выражаются его последствия для людей с другой куль­турой? Как «варварская свобода» (Кант) суверенных обществ превра­щается в космополитическую свободу, при которой собственный го­лос представляет и голоса других?

Этого позволяет добиться в эпоху культурной глобализации, т. е. этнически-национального многообразия, только постнациональное, многонациональное, индифферентное и толерантное к национально­сти государство, черпающее свою легитимность из традиций очищен­ных и открытых мировому гражданству национальностей. А также только космополитический суверенитет, который учитывает стреми­тельно нарастающие глобальные взаимосвязи, подвергает испытанию

Как утверждает Даниель Элазар [Elazar Daniel J. 1988; 2001], Боден заложил осно­вы теории государственности, тогда как Альтузиус примерно в то же время предложил не менее систематическую теорию федерализма, которую надо бы заново открыть и обновить для постнациональной глобальной эпохи.

ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

и развивает кооперативный суверенитет государств для решения гло­бально-национальных проблем, а также примиряет и защищает мно­гообразие и соперничество этнического и национального начал.

Космополитическое означает признание одновременно сходств и раз­личий, а также ответственность за земной шар в целом. Мировые проблемы людей другой культуры должны быть представлены и ус­лышаны в политической общности. Они должны иметь в ней свой го­лос в политическом и культурном отношении.

Для людей с национальной ориентацией это звучит как абсолют­ная утопия. И все же по многим характерным признакам это сегодня реальность. На путь к космополитическому государству вступают там, где демократия и права человека ставятся выше автократии и нацио­нализма, где борются за признание и решение проблем людей другой культуры, где заново определяются и сопрягаются всеобщие и част­ные права, права большинства и меньшинств. В этом же направлении идет признание относительности международного права в сравнении с новым огромным значением прав человека (со всеми вытекающими отсюда трудно разрешимыми осложнениями).

Собственно, Европу можно — хотя это и противоречит фактиче­скому положению дел! — представить себе в этом контексте как транс­национальное космополитическое государственное образование, ко­торое черпает свою политическую силу в утверждении и обуздании национального многообразия этой части света, включая ее милые нелепости. Брюссельский конвент должен решиться на выработку проекта космополитической конституции, чтобы (как рекомендовал в 1787 году Бенджамин Франклин) в совершенно изменившихся ис­торических условиях повторить американский успех. «Посылаю вам предлагаемую для этих штатов новую федеральную конституцию, — писал престарелый американский ученый, государственный деятель и дипломат Бенджамин Франклин своим друзьям в Европе. — В течение четырех месяцев я сотрудничал с конвентом, который вырабатывал эту конституцию. Если она будет иметь успех, то я не знаю, почему бы и вам в Европе не реализовать проект славного (французского) ко­роля Генриха IV и образовать Федеральный союз и большую респуб­лику всех государств и королевств через посредство такого же, как у нас, конвента; ибо и нам пришлось примирять многие интересы.» В марте 2002 года (215 лет спустя!) за это дело взялся европейский кон­вент в Брюсселе. Какой бы различной ни была исходная ситуация Ев­ропейского союза 2002 года и Соединенных Штатов 1787 года — речь сегодня, как и тогда, идет о том, как организовать сообщество с про­зрачными границами, которое объединит внутреннюю и внешнюю

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

дееспособность с возможно большей субсидиарностью. Правда, Ев­ропа может и должна сегодня сделать решительный шаг. Она должна по-новому определить и провести границу между партикуляризмом и универсализмом, нацией и мировым гражданством не так, как это было задумано и осуществлено в модели национального государства Первого модерна. Представление о том, что партикуляристское го­сударство можно воспринимать как нечто универсальное, как естест­венную базу, на который можно в принципе решать все противоречия человеческого существования, опровергнуто историей. Да и оптими­стическая уверенность в том, что люди в конце концов становятся гу­манными или даже гражданами мира по мере того, как они становятся членами отдельных национальных государств, больше не выдержи­вает критики. Высказанная Иммануилом Кантом надежда на то, что мы в состоянии добиться и закрепить универсализм в рамках парти­куляризма, т. е. действовать на основе универсальных законов, оста­ваясь в рамках партикуляризма, должна быть заново осмыслена по­сле кровавого опыта и варварств хх века. Ее следует скорректировать таким образом, чтобы отдать преимущество учреждающему идентич­ность мировому гражданству, а не национальному партикуляризму. Возражения, выдвигаемые сегодня против такого космополитиче­ского проекта конституции для Европы, похожи на те, с которыми приходилось бороться американскому конвенту 1778 года в Филадель­фии: до последнего момента там горячо дискутировался вопрос о том, нуждается ли шаткий союз тринадцати американских штатов в мощ­ной законодательной, исполнительной и юридической власти. Рати­фикации проекта конституции тоже удалось достичь только незна­чительным большинством голосов. «Далекими от народа» называли тех, кто хотел больше центральной власти. Юг не доверял Северу, ма­лые штаты не доверяли большим. Все защищали свой суверенитет. Но в конце концов возобладало понимание выгодности федерального су­веренитета — понимание, которое и сегодня может помочь (и уже по­могает!) становлению космополитической Европы. Возрастание со­держательного суверенитета, возможностей для деятельности в гло­бальную эпоху с лихвой возмещает утрату формальной автономии.

Европа как космополитический союз государств, который прово­дит экономическую глобализацию на базе кооперации и не нивели­рует или по-бюрократически отрицает, а уважает инаковость других входящих в него европейских стран, — такой союз мог бы быть или стать вполне реальной утопией.

Теория и понятие космополитического государства выделяются тремя позициями. Они направлены против опасных иллюзий само-

ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

достаточного национального государства, против неолиберального представления о государстве с минимально регулируемой экономикой, а также против нереальных соблазнов единого мирового государства. Понятие космополитического государства делает выводы из исто­рии правого и левого террористических режимов хх века, а также из истории нескончаемого насилия колониализма и империализма. Боден разрабатывал теорию государственного суверенитета как учре­ждающую порядок инстанцию беспокойного пострелигиозного мира. Он не мог знать того, что знаем мы, — что государственный сувере­нитет — противоядие против так пугавшей его анархии — лишь беско­нечно увеличил и усовершенствовал жестокость, ненависть и бесче­ловечное насилие 15.

Обращенные в будущее разговоры о космополитическом государстве (космополи­тическом режиме) нуждаются в историческом подтверждении, т. е. должны опре­деляться и обосновываться в их исторической differentia specifi ca. С этой целью — по аналогии со сравнительным исследованием и теорией национализма — сле­довало бы учредить сравнительно-историческое изучение империи и основать европейский или транснациональный исследовательский институт. Он должен выяснить, что отличает предшественников космополитического режима с его нынешним видом и что объединяет их с ним. В конце концов мечта о едином мире весьма старомодна, она значительно древнее национального романтизма. Она восходит к универсальным империям Хаммурапи и Александра Македонско­го, Юстиниана и Гарун аль-Рашида, Чингисхана, Карла V, Наполеона и вплоть до Британской империи, которых объединяло то, что они видели и провозгла­шали себя носителями цивилизации, чтобы под этим флагом вести борьбу про­тив «людей другой культуры», «отсталых», «варваров». Всем им было свойст­венно то, на что сегодня претендуют и знаменосцы космополитического режи­ма. Они претендовали на воплощение объединяющего всех языка, как бы языка прав человека, и на соответствующую, не признающую границ высшую культуру, тогда как большинство подневольного, подчиненного им населения жило в усло­виях культурной ограниченности и лишь частично затрагивалось этими благо­родными притязаниями и традициями. Может ли — и если да, то каким образом — космополитический режим избежать этих силков культурного империализма? Может ли космополитическое государство и впрямь объединить людей с различ­ным языком, историей, религией, происхождением и будущим без «имперского интеграла»? Не должна ли транснациональная (а тем более глобальная) культу­ра опираться на патронат гегемониальной державы? Не сводятся ли разговоры о космополитическом режиме к похвалам американизации и гегемонии США? Кстати, такое сравнительное изучение имперской политики могло бы показать, что нормой в мировой истории была не этнически-национальная однородность,

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

В действительности понятие космополитического государства ро­ждается, например, из борьбы за политическую Европу, которая есть нечто большее, чем просто конгломерат национальных государств, ко­торые то и дело берут друг друга за горло. Речь, таким образом, идет о преодолении этнического национализма и национального государ­ства, но не о том, чтобы их осуждать. Их следует защищать в консти­туционных условиях мирного сосуществования культур.

Для транснациональной эпохи необходимо по-новому культиви­ровать европейски-континентальный духовный облик демократии, права человека и политическую свободу (Давид Хельд и др.). Образно говоря, Европа должна принять в себя «американскую мечту», которая говорит: ты можешь стать другим. Ты не детерминирован происхожде­нием, социальным положением, цветом кожи, религией, полом!

Космополитическая Европа, состоящая из разных народов, — что это значит, например, применительно к Великобритании? В скепти­ческом отношении британцев к Европе заслуживает критики, по мо­ему мнению, не то, что они настаивают на собственной националь­ной цивилизации, а неспособность понять, что космополитическая Европа не уничтожает их самобытность, а сохраняет ее. Европу не­возможно себе представить без британского вклада в ее цивилизацию. Без решимости британцев защищать европейские ценности от фаши­стской Германии невозможно представить себе важнейшее истори­ческое событие хх века — подавление национал-социалистической опасности. Это одно из следствий британской истории, частица бри­танского космополитизма, который следует не преодолевать, а сохра-

а полиэтничность. Все цивилизации всегда собирали людей разного происхож­дения в этнически многосоставные, иерархически выстроенные политические образования. «В последней главе я анализирую странный случай национально-этнического единства, варварский идеал, который в Западной Европе нико­гда не был осуществлен, но с энтузиазмом отстаивался как раз в то время, когда западноевропейские народы создавали охватывающие мир империи, в которых встречались и собирались люди различного цвета кожи и происхождения, при­чем в небывалых до того масштабах. Последовательная полиэтническая иерар­хия во всех странах европейской экспансии находилась в резком противоречии с идеалом национального единства, представленного как раз в тех частях Евро­пы, где активно проводилась авантюристическая имперская политика. Подоб­ная антитеза была по сути своей неустойчивой, так как особые условия, поддер­живавшие идеал и частично реальность национального единства… постоянно упразднялись, в то время как факторы, способствовавшие этническому смеши­ванию, имели все большее значение» [McNeill William H. 1986, 59].

ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

нить, как краеугольный камень в основание Новой Европы. Соответ­ственно, нужно бы включить в повестку дня открытие космополити­ческой Франции, космополитической Германии, космополитической Италии, Польши, Испании, Греции и т. д. и привлечь их к созданию космополитической Европы.