Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 15 страница






1. ВСЕМИРНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МИРОВАЯ ПОЛИТИКА

Шансы на то, что различные группы акторов конституируют себя в силовой метаигре в качестве политических акторов, распределены неравномерно. Подобная асимметрия стратегического потенциала, тяготеющая к капиталу, коренится в логике их властного положения и осуществления власти, одновременно позволяя весьма дифферен­цированно отвечать на вопрос, какие акторы, индивидуальные или коллективные, скрываются за общим словом «капитал». Если акторы глобального гражданского общества, а также государства должны по­литически конституировать себя в качестве дееспособных субъектов с определенными политическими целями лишь в общественно-поли-

Этому выделению определенных групп акторов присуще всегда нечто произволь­ное; можно было бы мысленно расширить этот круг — например, за счет като­лической церкви, с одной стороны, организованной преступности (мафия), с другой. Все же католическая церковь изначально является global player (гло­бальным игроком); и в настоящее время она движется, если говорить о крити­ке неолиберального всемирно-рыночного режима, в некоторых отношениях по стопам Коммунистического интернационала. Во всяком случае, папа и его «транснациональный концерн» являются единственным сохранившимся неза­висимым интернационалом, когда речь идет о критике обожествления чистого рынка как социального миропорядка [Beck / Willms 2000: 273 ff.].

Я говорю о начальном вкладе, поскольку в этой и в последующих главах воен­но - стратегическая компонента космополитического реализма остается недос­таточно освещенной. Вместо этого в центре оказывается Новая мировая поли­тическая экономия, которая преодолевает политэкономический дефицит реа­лизма, ограниченного национальным подходом.


ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

тическом процессе и прежде всего для того, чтобы в качестве участ­ников игры осуществлять власть, то капитал не обязан это делать. Ему, к примеру, для реализации экономической метавласти против госу­дарства не нужно основывать политические партии, принимать вы­зов демократических выборов. Власть «нет» не предполагает поли­тической цели, не нуждается она и в политическом оправдании. Она следует самопониманию акторов в соответствии с критериями эконо­мического действия. Это, однако, не только не уменьшает, но напро­тив, увеличивает политическую метавласть мировых экономических акторов. Как это следует понимать?

Экономическая власть трансформируется в политическую мета­власть в форме побочных следствий: мировые экономические акторы совершают переворот в миропорядке по образцу политики как побоч­ного следствия [Holzer / S0rensen 2001, 16]. Эта политическая игра побоч­ными следствиями мирового экономического действия приводит к мак­симизации метавласти капитала как минимум по трем причинам.

Во-первых, политика побочных следствий избавляет от необходи­мости организовывать и легитимировать себя в качестве политиче­ского актора, но не влечет неизбежную при этом потерю политиче­ской власти. Можно (политически) действовать в качестве (полити­ческого) не-актора, причем исключительно эффективно, пользуясь властью, которая создает факты (или угрожает им). Политика по­бочных следствий является, таким образом, формой ничейного гос­подства. Здесь политику делает «никто», причем крайне эффективно и часто намеренно.

Во-вторых, мировая политика как побочное следствие экономиче­ского решения допускает большую гетерогенность акторов. Не сле­дует думать, что транснациональные концерны, банки, средние пред­приятия или, что еще более абсурдно, глобальные финансовые рынки и потоки капитала преследуют определенную стратегию или занима­ются какой-то политикой. Ведь политическая метавласть капитала яв­ляется результатом суммарного воздействия весьма разнородных ак­торов, центров принятия решений, рынков, потоков капитала, над­национальных организаций и т. д., которые принимают решения каждый за себя не согласно своему самопониманию, а скорее в соот­ветствии с экономическими взглядами и интересами.

В-третьих, всемирно-политические стратегии капитала как по­бочное следствие не только не исключают, но предполагают возмож­ность стать жертвами враждебного поглощения или непредсказуе­мых глобальных финансовых рисков, противоречивых претензий держателей акций, а в будущем, возможно, также организованной


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

власти потребителей. Итак, даже так называемые акторы экономи­ческой глобализации могут рассматривать себя в качестве жертв, те­рять опору, приходить в ужас от мощного вала перемен. Внутренняя властная метаигра также является не игрой на победу, а игрой ме­жду актуальными и потенциальными проигравшими. Тот, кто сего­дня еще выходит победителем из всемирных битв за поглощение, по­слезавтра может оказаться проглоченным. Даже в новые, привыкшие к победам штаб-квартиры великих экономических империй врыва­ются катастрофические вести, и даже от них исходят кризисные на­строения: ведь где-нибудь во всемирной империи обязательно что-то горит. Глобальное присутствие на всех рынках — великая цель шефов концернов — покупается в экономике неуверенности ценой перма­нентной турбулентности. И все-таки считается, что это не миними­зирует, а максимизирует власть побочных воздействий мировых эко­номических акторов.

«Помимо упразднения политических границ, побочные воздейст­вия могут породить также “наводнение” (М. Каллон) во взгляде на ин­ституциональные границы. Это бывает в том случае, когда собствен­ность служит не только индикатором возможности распоряжаться капиталом, но и индикатором политической власти. Нас не так инте­ресует наиболее вероятная форма, в которой это может происходить, т. е. ситуация, когда собственность сознательно используется в поли­тических целях. Это находит отражение и в разговорном, и в юриди­ческом языке (там это называется коррупцией), причем высказыва­ется озабоченность только тем, чтобы такое нарушение границ оста­лось исключением… Гораздо интереснее, с другой стороны, случай, когда использование собственности проявляется в политике как некое побочное следствие, поскольку тут меры предосторожности против кор­рупции бессильны. Если коррупция все еще действует посредством по­зитивных санкций (кому-то платят за то, чтобы он сделал нечто опре­деленное), то мобилизация экономических ресурсов, чтобы повлиять на политическое сообщество, например, с помощью угрозы свернуть промышленное производство, пользуется санкциями негативными. Если это происходит, мы имеем дело с субполитикой. Но именно такое использование этой последней функции собственности приобретает, по-видимому, все большее значение» [Holzer / S0rensen 2001, 16f.].

Самолегитимация капитала?

Экономическая глобализация порождает, однако, не только экономи­ческие факты со всемирно-политическими, изменяющими мир по-


ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

бочными следствиями, но и открывает для экономического дейст­вия новые источники легитимации. Стратегии капитала могут макси­мизировать свою всемирно-политическую власть тогда и в той мере, в какой удается установить связь между капиталом и правом, капи­талом и государством. В логике интересов капитала главное состоит не в том, чтобы оказать давление на государства в местной конкурен­ции или умерить конкуренцию на мировом рынке путем создания коо­перирующих сетей, но, как правило, в том, чтобы раскрыть новые ис­точники легитимации. Это достигается с помощью двух в чем-то про­тиворечащих друг другу основных стратегий:

- во-первых, неолиберализацией государства, т. е. экономической само­трансформацией политики в смысле самоколонизации;

- во-вторых, разгосударствлением права и связанного с этим разгосудар­ствления авторитета для создания новых правил и источников пра­вил, а также легальных инструментов, служащих гарантами догово­ров и делающих возможным урегулирование конфликтов.

Это фундаментальная двойная стратегия: тут переплетаются наде­ление властью и лишение власти; наделение властью капитала, лише­ние власти государств, делегитимация государств, самолегитимация капитала.

Выдающимся примером такой самолегитимации власти капитала посредством права является подсудность международному арбитраж­ному суду. «Арбитражные суды являются частными, в договорном по­рядке основанными судами, вступающими в действие прежде всего то­гда, когда речь идет о нарушениях договоров между предприятиями или между предприятиями и государствами. Замещение судебных должностей также подчиняется согласованной процедуре… Надо ска­зать, что арбитражные процедуры хотя и могут регулироваться по­средством закона, как это имеет место в Германии (Гражданский про­цессуальный кодекс, §§ 1025 ff.), но это регулирование абсолютно не соотносится с применяемым правом. В свободной договоренно­сти о применяемом праве заключено одно из преимуществ, ради ко­торого этот вид процедуры прежде всего и применяется в тех случаях, когда стороны представляют разные государства и правопорядки. Нельзя сбрасывать со счетов и более быстрое, чем в государственном суде, урегулирование споров, а также бо льшую компетентность су­дей. Учитывая быстро растущее значение международных арбитраж­ных процессов, нетрудно предположить, что на наших глазах неза­висимо от национально-государственных или наднациональных зако­нодательств, как бы снизу, наперекор судебной казуистике возникает транснациональное право. Это транснациональное торговое право


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

обладает поэтому рангом парадигмы транснационализации права вне национального государства» [Gü nther / Randeria 2001, 38].

А Гунтер Тойбнер [ Teubner Gü nther 199 7 ] говорит в этой связи о global law without a state 4: «Мультинациональные предприятия заключают ме­жду собой договоры, которые больше не подчиняются юрисдикции какого-либо суда и какому-либо национальному материальному праву. Они договариваются подчинять свои соглашения не зависимой от на­циональных прав юрисдикции арбитража, который в свою очередь должен применять нормы транснационального торгового права» [ Teubner 2000a; цит. по: Gü nther / Randeria 2001]. Тойбнер разделяет точку зрения, согласно которой речь здесь идет не об источнике права, ле­гитимированном национально-государственным путем, а об автоном­ном источнике права, вне политического законодательства.

Таким образом, вырабатывается некая форма правового суверени­тета капитала, которая делает себя не зависимой от внешних, госу­дарственных основ и источников легитимации. Такое «самообоснова­ние» договоров в арбитражной практике выражает собой некий па­радокс.

Транснационализация права превращается в деконструкцию права в его национально-государственном значении. Именно это в нацио­нально-государственном аспекте ставит мир с ног на голову: то, что не имеет права быть, не существует. Тем самым упускается из виду то, что властная метаигра в конечном счете ставит на кон, — разгосударст­вление легитимности и создание автономного, транснационального права для самолегитимации капитала.

Вопрос формулируется следующим образом: в какой мере органи­зации ООН, включая крупные транснациональные финансовые и тор­говые организации (МВФ, Всемирный банк, вто и т. д.) превращаются в повивальных бабок нового порядка легитимации и власти? В какой мере, таким образом, удастся превратить национальные государства и национальные общества в простые инструменты для потоков капи­тала и кругооборотов производства-потребления? Растущая популяр­ность наднациональных правопорядков и режимов, правотворческих фирм, международных организаций по урегулированию конфликтов, не в последнюю очередь прямые вмешательства Всемирной торговой организации и других наднациональных финансовых организаций создали сложную амбивалентную и поливалентную структуру право­вых пространств и правотворческих, судебных инстанций, в которых многократно пересекаются компетенции и границы внутри и между

глобальном праве без государства (англ.).


ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

национальными территориями; перед нами правовой вариант поли­тики плюрализации границ.

Эта транснационализация и умножение акторов, масштабов и при­тязаний плюрально-суверенного законодательства в самом деле имеют важные последствия для понимания права как такового, ведь они под­нимают вопрос о легитимности. Откуда «право» и «закон» черпают свою обязывающую, легитимирующую силу, если они уже больше не мыс­лятся в контексте суверенитета национального государства? Что, во­обще говоря, легитимирует «право» в отсутствие государственного де­мократического авторитета? На какие средства принуждения может опираться внегосударственное право всемирно-экономической «само­легитимности»? В какой степени эти всемирно-экономические кон­венциональные законы (двусторонние, многосторонние соглашения или даже протоколы, которые обладают квазиобязательной силой или должны развивать ее) могут вообще рассматриваться как «право» в том смысле, в котором это понятие было создано, употреблялось и институционализировалось в методологии национализма?

Идет ли речь при этой плюрализации источников легитимности права о регрессии, если сравнивать со стандартом демократически организованного правового государства, или наоборот, об эмбрио­нальной форме капиталистической квазигосударственности в транс­национальном пространстве без государственного суверенитета?

Поскольку «частнохозяйственный авторитет» (по крайней мере до сих пор) не располагает государственными средствами насилия и принуждения, возникает вопрос, откуда берется и почему сохра­няется момент обязательности. Целый ряд частичных ответов на него можно обнаружить в спектре между убеждением и принуждением, бо­лее или менее сочетающимися с консенсусом. Но квазигосударствен­ность (указывающая, кстати, на отсутствие транснациональной го­сударственности) означает, что законы и нормы должны обладать способностью своего рода самопринуждения и развивать его, обла­дать своего рода утверждающе-убеждающей себя силой и развивать ее. Но это в конечном счете удается только в той мере, в какой дан­ное самоподтверждающееся пророчество их легитимности соответ­ствует притязанию на законную силу, выходящему за пределы эконо­мического эгоизма, за пределы собственных интересов мировых эко­номических акторов. Иными словами, обязывающая сила правовой самолегитимности всемирно-экономического действия, не опираю­щаяся на государственные средства принуждения, должна компенси­роваться за счет силы убеждения. В заостренной форме это звучит так: самоде-экономизация и самополитизация экономики, взятие


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

на себя ответственности перед мировой общественностью потреби­телей становится центральной составной частью успешного эконо­мического действия. Вот почему я, подводя итоги, исхожу из того, что неолиберальный режим характеризуется следующими ключе­выми признаками:

- раскрытие источников и норм правовой самолегитимности капи­тала, позволяющих ему автономно учреждать легитимные порядки и институционализировать соответствующие урегулирования кон­фликтов; в результате этого капитал и государство сливаются в ка­питал-государство, в котором отдельные государства превраща­ются в объекты и субъекты миропорядка, направленного на опти­мизацию интересов капитала;

- усилия по установлению транснационального институционализи­рованного надгосударственного авторитетного органа, цель и за­дача которого — продвигать неолиберальную самотрансформацию государств для облегчения глобального аккумулирования капи­тала; на уровне дискурса и в реальности инсценировать игру по­литики как побочного следствия, чтобы держать под постоянной угрозой силы, представляющие различные уклоны и сопротивле­ние, внутри и за пределами государственных политических арен и чтобы установить дискурсивную гегемонию неолиберального ре­жима;

- модус самолегитимности опирается, таким образом, на момент уни­версальной инклюзивности, который связывает самолегитимацию с универсальным правом, на момент индифферентности по отно­шению к культурным различиям и экономико-пацифистскому по­нятию вторжения. Сам себя легитимирующий капитал — это «ма­шина универсальной интеграции с раскрытым ртом и неукроти­мым голодом, приглашающая всех вступить с миром в свое царство. (Подавайте мне ваши нищие, ваши голодные, ваши порабощенные массы…)» [Hardt / Negri 2002, 210];

- возникает своего рода общество, нацеленное на всемирный успех, в котором глобальные неравенства между странами, государствами и регионами распределены в соответствии с экономически изме­римыми принципами успеха по правилу: «каждая страна — кузнец своего (не) счастья». Таким путем бедным государствам и регио­нам — точно так же, как богатым — указывается их место в иерархии мирового общества демонстрацией образов чужих и себя. Именно растущие регионы (такие как Азия или в будущем, возможно, Ки­тай) доказывают, что изгои мирового общества сами повинны в своем изгойстве.


ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА


Обзор стратегий капитала

В аспекте мировой экономики идеальной является та форма государ­ственной политики, которая обладает следующими признаками:

1) государство должно быть легко заменяемым и полностью сменяе­мым; стратегии автаркии;

2) должно находиться в конкурентной борьбе с максимально большим числом сходных государств; стратегии субституции;

3) должно усвоить неолиберальный режим мирового рынка; страте­гии, которые создают экономическую монополию рационально­сти мировой экономики, т. е. стратегии монополизации;

4) должно отказаться от военных завоеваний и использовать свои ле­гитимные средства для того, чтобы политически (демократически) санкционировать и легитимировать автономию принятия реше­ний и силу обязательности мировых экономических акторов; стра­тегии превентивного господства.

Этот идеал государства, приспособленного к мировому рынку, нахо­дит свое соответствие в том, что для государственных акторов (а также НПО и т. п.) исключаются определенные опции, возможности; дру­гие же альтернативы для принятия решений им, напротив, задаются. Это означает, что метавласть ограничивает пространство опций того, что вообще еще можно выбрать среди политических альтернатив.

Таблица 7. Всемирно-экономические стратегии капитала

■ ^ Стратегии узурпации jw Стратегии инновации

Стратегии автаркии < Щ^- ------ ► Стратегии глокализации

*" Стратегии власти ухода

Стратегии экономического суверенитета

Стратегии субституции

Стратегии монополизации

: *■ Стратегии экономической монополиза­ции рациональности

*. Стратегии межэкономической дипло­матии

Стратегии превен­тивного господства

у Стратегии стран-изгоев

*- Стратегии неолиберализации госу­дарств



УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Так, метавласть мировой экономики исключает стратегии экономи­ческого национализма и изоляционизма; во всяком случае, они были бы равнозначны национально-государственному харакири. И наоборот, это означает, что если национализм и ре-этнизация вообще имеют шансы на выживание в конкурентной борьбе на мировом рынке, то только в форме, в которой противоречивый политический нацио­нализм будет сочетаться с неолиберальным режимом открытых миру рынков; в Австрии это испробовал Хайдер, в Италии — Берлускони. Крах Восточного блока и гдр, а также открытие коммунистической автаркической Северной Кореи символизируют в этом смысле начало реализации режима мирового рынка 5.

С другой стороны, эта всемирно-экономическая власть исключения может быть обнаружена и по тому, до каких альтернатив сужается или заостряется пространство политического действия: либо опережающая глобализация под девизом: «если не можешь справиться с глобализа­цией, соверши ее, чтобы воспользоваться шансами, открывающимися благодаря ей», либо сопротивление глобализации. Так, кучка южных госу­дарств открыто пытается совершить подкоп под политику международ­ных институтов, особенно сопротивляясь требованию активно подчи­няться неолиберальному перечню норм. Всемирный банк и западные кредиторы, однако, способны противодействовать подобному сопро­тивлению подходящими средствами, и поборников этого государствен­ного сопротивления глобальному неолиберальному режиму укрощают по одиночке и ставят в строй, не дав ни цента послабления из их долго­вого бремени по отношению к международному сообществу.

Наконец, можно попытаться уйти от этой альтернативы между приспособлением и сопротивлением, признавая оставшуюся альтер­нативу массовой маргинализации, а возможно, даже героизируя ее. Но эта героизация выталкивания, маргинализации целых мировых ре­гионов несет отпечаток всемирно-экономической метавласти. Так, на­пример, Фанто Шеро доказывает, что отсталость африканских стран не следует в обязательном порядке оценивать негативно. «Напротив, это может послужить хорошим стимулом, чтобы заново определить африканские приоритеты вне глобальной интеграции и позволить автономно усиливать новый регионализм, признавать неформаль-

Если же самоисключение для государств уже более не является опцией, тогда для большинства государств остается только роль государства-куртизана, предлагаю­щего богатым мировым странам на продажу себя и услуги своих женщин и муж­чин, или же роль государственного «налогового рая», в котором потоки капита­ла защищаются властью государства от вмешательства других государств.


ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ные экономические формы и, таким образом, поощрять неформаль­ную политику и строить региональное гражданское общество» [ Chero 2000, 37]. Он цитирует Клода Аке: «Возможно, маргинализация, кото­рую так часто демонизируют, — это то, что Африке сейчас и нужно. Ра­зумеется, она будет поощрять эволюцию эндогенной программы раз­вития, которая выражает надежды людей и потому может рассчиты­вать на их поддержку. Поскольку Африка изолирована и запуталась во множестве противоречий, у нее на этой поздней стадии еще отсут­ствует какая бы то ни было программа развития» [Ake 19 96, 123].

Однако сдержанный пафос саморазвития «деколонизированного воображения», усиливающий воздействия исключения, в особенно­сти отмечен печатью власти глобальной экономики. Если продумать до конца, то вывод лежит на поверхности: пространство действий го­сударств сужается в промежутке между опережающей и догоняющей самоадаптацией. Но при этом упускается из виду неразрывная взаимо­связь между экономикой и государством, т. е. возможности государств, в свою очередь, отвоевать себе определенную метавласть в отноше­нии мировой экономики.

Действительно, государственная политика и экономика всегда сильно переплетены. Так, глобализация предполагает не только госу­дарственно-политический перевод стрелок, такой как либерализация рынков. Политика также приобретает больше специфичности и зна­чения в ответ на экспансию власти рынка, причем как единственная легитимная форма общественного урегулирования конфликтов и по­литики, формирующей глобализацию.

Зачастую эти варианты ответа государств на всемирно-экономиче­ский вызов теоретически отвергаются. Так, термин «конкуренция» в понятии «конкурентное государство» означает, как правило, исклю­чительно конкурентные отношения государств между собой ради ус­пеха на мировом рынке, но не конкуренцию государств с мировыми экономическими акторами и против них ради всемирно-политических альтернатив действий. Если верно, что отдельные государства в их на­циональной фиксации действительно привязаны к полю опций, ко­торое сузилось до (мнимой) альтернативы «приспособление или со­противление», то точно так же верно (и это важно понимать), что союз государств, который заново открывает и развивает кооператив­ную формирующую власть политического, тоже может завоевать но­вые функции порядка и опции организации по отношению к миро­вой экономике.

Итак, говоря о конкурентном государстве, мы подразумеваем все­мирно-экономический идеал неолиберального государства. Это опере-


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

жающее рыночное государство, которое в конечном счете является продолжением «руки мирового рынка», продолжением политики ми­рового рынка государственными средствами.

При этом неверно понимается одно существенное различие. Не­обходимость для государств вступать в прямую конкурентную борьбу на мировом рынке ложно отождествляют с безальтернативностью. Возможность транснационализации или глобализации государствен­ной политики аналитически исключается. В этих теоретических пер­спективах, ограниченных национальным подходом, властная мета-игра раскрывается таким образом лишь односторонне, а именно под углом зрения исторически преходящего господства мировых эконо­мических акторов. И напротив: проблема по-новому определить тер­мины «государство» и «политика» для эпохи глобализации остается нераскрытой.

В течение нескольких десятилетий споры о политике проходят под знаком неизменности общества. В конце Первого модерна политика получает странным образом негативное определение: над ней господ­ствуют «императивы избегания», а это означает, что речь идет только об устранении дисфункций и об избежании опасных для системы кри­зисов и рисков. Политика (на что повсеместно жалуются) не заинте­ресована в реформах, ориентируется не на расширение пространства своих действий или осуществление практических целей, а исключи­тельно на решение технических вопросов. Она тонет в зыбучих пес­ках администрирования.

Но этот образ вводит в заблуждение, если справедлива перспек­тива, о которой речь пойдет впереди. Даже неолиберальная политика является противоположностью политики статус-кво. Она осуществ­ляет системную трансформацию под знаком саморазгосударствления, и «большая политика» обязана находить пути, чтобы по-новому рас­пределять и охранять власть внутри общества — например, между гло­бальным, национальным и локальным уровнями.

Но и противники неолиберализма извлекают выгоду из исполин­ского понятия политики, ведь речь идет о таких «мелочах», как транс­национальное открытие и перестройка национально-государствен­ной демократии, создание кооперативных союзов государств, чтобы, с одной стороны, снижать экологические и технологические риски, а с другой — налагать превентивные правовые оковы на турбулентные финансовые рынки, и т. п. Тот, кто сегодня следит за публичными по­литическими дебатами, постоянно оказывается свидетелем этой ши­зофрении: жалуются на конец политики, но видят ее в обличье ее же противоположности — в горизонте большой политики, взрывающей,


ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

поскольку она в конечном счете мыслится как мировая политика, не только институциональные, но даже категориальные рамки поли­тического мышления и действия.

2. СТРАТЕГИИ КАПИТАЛА МЕЖДУ АВТАРКИЕЙ И ПРЕВЕНТИВНЫМ ГОСПОДСТВОМ

а) Стратегии автаркии

Если поставить вопрос не только об отдельных ходах, но и об изме­няющей правила логике действий мировых экономических акторов, то станет ясно: стратегии капитала нацелены на минимизацию зави­симости отдельных государств или мира государств в целом. Эти стра­тегии стремятся побуждать государства к неолиберальной самотранс­формации и / или раскрывать для себя собственные источники леги­тимности норм и урегулирования конфликтов. Подобные стратегии автаркии упраздняют, следовательно, союз, заключенный в Первом модерне между рынком, национальным государством и демократией под развернутым девизом: «Нам, собственно, не нужна никакая поли­тика, а если и нужна, то неолиберальная. Нам не нужно государство, все сделает рынок. Но культуру свободы мы устанавливаем по-разному. Мы пишем политическую свободу с маленькой буквы, а свободу по­требления — с большой и не преминем поучаствовать в выборе между десятью или пятнадцатью сортами сливочного масла или пиццы».

Термин «автаркия» подразумевает не просто автономию, но ради­кализированную автономию, которая стремится отрицать или сводить к минимуму необходимость и незаменимость государства и политики и направлена на самолегитимность рыночной рациональности и гос­подства рынка.

Стратегии автаркии допускают, таким образом, желанную возмож­ность самолегитимности всемирно-экономического господства. Эта цель достижима, если бы удалось достичь трех вещей:

- слияния капитала с правом;

- слияния капитала с государством;

- слияния экономической рациональности и личной идентичности.
Стратегии автаркии в этом смысле сводятся к изменяющему пра­
вила мировому эксперименту неолиберализации права, государства
и общества согласно максимам классической политэкономии. Дви­
жимые пафосом экономической эмансипации, они ориентированы
на освобождение экономических акторов и предприятий от нацио­
нальных, государственных и общественных оков. Иными словами,


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

стратегии капитала изменяют также понятие «капитализм» и поня­тие «государство».


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.014 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал