Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 17 страница

моральный демпинг (англ.).

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

нее самое позднее тогда, когда явно необозримые последствия и опас­ности, попавшие в поле зрения общественности, превратятся в источ­ник экономической и политической турбулентности.

Стратегии глокализации

В условиях глобализирующейся экономики, как это ни парадоксально и забавно, в новых властных центрах мировых концернов, ответст­венных за принятие решений, происходит возврат к плановому хо­зяйству. Лишь с небольшим преувеличением можно сказать: плано­вая экономика умерла в коммунистическом Восточном блоке и снова воскресла посреди рыночного хозяйства мирового масштаба, причем в облике централизованно планируемого, глобально оперирующего концерна, который развивает раскинувшуюся на весь мир сеть, со­стоящую из центра, опорных пунктов, филиалов, участников и парт­неров. Организация этой сети более или менее иерархична, власть сосредоточена в центре и разветвляется посредством изощренной ин­формационной техники и командных центров, доходя до капилляров местного производства. Самые крупные из них — «Даймлер — Крайс­лер», Уол-Март 9, «Сони» — ежегодно производят и сбывают товары на сумму соответственно 50, 100, 150 млрд долл. США, что превосходит ввп среднего национального государства (типа Дании).

Волна слияний уже привела к тому, что вершина этих мировых кон­цернов далеко сместилась от главного поля: сегодня на мировых рын­ках нефти, минеральных веществ и продуктов сельского хозяйства доминирует кучка концернов, в отраслях промышленности и сферы услуг — примерно 100 фирм. Эти немногочисленные предприятия принимают решения в отношении норм, действующих во всемирно-экономическом обществе, диктуют, что хорошо и плохо, правильно и неправильно, кто overdogs и underdogs 10 в новых сообществах госу­дарств, — они образуют мировое капиталистическое плановое хозяйство.

Что касается конструкции фирм, то вырисовывается особый об­разец, а именно модель глокализации политики предприятий. Речь не идет о том, чтобы объединить в одном предприятии как можно больше задач — национальных или международных, т. е. слить, напри­мер, автомобильную промышленность со страховой отраслью и вы­сокотехнологичными фирмами. Напротив, цель здесь, как гласит господствующая сегодня теория менеджмента, — сделать немногие

Wal-Marts — крупнейшая американская сеть магазинов розничной торговли. ведущие и ведомые, победители и побежденные, добившиеся успеха и неудач­ники (англ.)

ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ключевые компетенции ядром всемирной специализации, а по воз­можности — монополией, т. е. внедрять и предлагать эти компетенции (продукты или услуги) в широких масштабах во всем мире. Этот ком­промиссный, или межеумочный, вариант между глобализацией и спе­циализацией производства должен укрепить независимость концер­нов от предложений национальных государств, но одновременно пре­пятствовать превращению их в колоссов.

Этот вид организационной стратегии — глокализация — позволяет, кроме того, максимизировать рентабельность, тогда как цены на от­дельные продукты или услуги минимизируются. Глокализация полива­лентна в стратегически важном отношении. Она позволяет одновре­менно выполнять многие задачи. Концерн может действовать во всем мире, расширяя свою власть над национальными государствами, но ис­пользуя исчерпывающим образом все возможности транснациональ­ной рационализации. Глокализация одновременно способна удешев­лять производство, повышая глобальную рентабельность. При этом, однако, глобальная бизнес-стратегия, которая в процессе управления как бы приводит в движение сеть, охватывающую весь мир, очень скоро наталкивается на внутренние пределы и противоречия: ведь данная иерархическая стратегия глобализации не только дорогостояща, но и пренебрегает новой культурной и политической автономией и зна­чением места. В соответствии с этим у концерн-стратегов в моде то, что облекается до сих пор в такие странные понятия, как «мультило-кальный мультинационалист», «глобальный локалист» или даже «гло­кализация»: региональные менеджеры обязаны выполнять как можно больше задач прямо на месте, ориентироваться на конкретном рынке в конкурентной борьбе — и вместе с тем обращаться к ресурсам кон­церна и его сети, охватывающей весь мир. Это может, например, озна­чать, что определенные продукты выгоднее изготавливать крупными сериями в одном месте. Но прежде всего стратегия глокализации от­крывает перед предприятиями пространство космополитического опыта: теперь они могут глобально учиться на локальном опыте. Если, к при­меру, в Индии зафиксирован рыночный успех, то его следует по воз­можности перенести в Бразилию или Нью-Йорк. Мало того, верхушки концернов высасывают всевозможные сведения по рационализации в своей области, шпионят в университетах, институтах, за конкурен­тами, стремясь достичь наилучшего результата и внедряя любую раз­работку еще до того, как ее вынули из крестильной купели.

Глокализованная стратегия становится возможной также благо­даря новым информационным технологиям. Они позволяют осуще­ствлять непрерывное согласование с помощью видео-конференций,

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

электронной почты и т. п. В центральном офисе можно при необхо­димости оценить, какой продукт в каком супермаркете в какой точке мира продается лучше всего и какие внутренние и внешние рамочные условия влияют на это. Стратегия глокализации возможна и в тех слу­чаях, если производственные сети, вплоть до формально самостоя­тельных поставщиков, анализируются на предмет дополнительной рационализации. А это в свою очередь позволяет устранять противо­речие или, по крайней мере, продуктивно ограничивать его: а именно децентрализированно, т. е. локально и центрально, одновременно глобально производить, координировать и контролировать.

Стратегии власти ухода

Власть рыночного города была весьма ограниченной. Существование рынка базировалось, как правило, на концессии и гарантии защиты со стороны землевладельца или князя, «который заинтересован, во-первых, в регулярном предложении иноземных товаров и ремес­ленных продуктов дальнего рынка, а также в таможенных пошлинах, в плате за сопровождение и защиту, в рыночных сборах, судебных по­датях, которые приносит рынок, а во-вторых, в местном размещении налогооблагаемых ремесленников и торговцев, и как только у рынка возникает рыночный посад, надеется также заработать на растущей в результате этого земельной ренте» [Weber Max, 728]. В связи с этим господские интересы князей полностью совпадали с экономической заинтересованностью городов в автономии: развитие хозяйства слу­жило князю и городу, а также способствовало автономии городской экономики и усилению власти князя. Но у всего этого был четкий пре­дел, ибо «решающим было то, что города не располагали для защиты своих интересов такими военно-политическими силами, какими обла­дало патримониально-бюрократическое государство» 11. В случае кон­курентной борьбы за господство между национальным государством и мировой экономикой это выглядит совсем иначе. Господство миро­вой экономики по своей сути является совершенно не-военным. Но что составляет сущность пресловутого господства мировых экономи­ческих акторов? Как и с помощью чего им удается переиграть нацио­нальное государство? Каким образом приватизируется государство? Какой род власти и господства при этом образуется? Чтобы ответить на эти вопросы, полезно пояснить различие между государственной властью и транснациональной экономической властью на основе раз-

Вебер М. Город / пер. М. И. Лев ино й//Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 408. — Прим. перев.

ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

личия между территориальным и детерриториализированным гос­подством. Государственная власть достигает господства и укрепляет его с помощью контроля над территорией, ее населением и ресур­сами. Мировая экономика формирует власть противоположным об­разом, становясь независимой от места, таким путем максимизируя экс­территориальное господство и используя его против территориали-зированной государственной власти.

Благодаря революции в сфере телекоммуникации пути сообщения оторвались от территории. Национально-государственные границы не становятся прозрачнее, но само понятие пространства революциони­зируется. Отныне важно не господство над территорией, но доступ к сети. Торговля в электронной сети, разумеется, формирует власть не сама по себе, но, во-первых, как конкурент территориализирован-ной власти государства и труда; во-вторых, в сочетании с властными ресурсами капитала. Торговля в сети убивает расстояния, создает воз­можность нового вида мобильности, не нуждающейся в дорогах, неве­сомой, возможности быть одновременно тут и там.

Традиционное (национально-государственное) понятие господства несет в себе территориальное ядро. Как в случае социальных отно­шений, в общих чертах понятие господства (например, в знаменитой формулировке Макса Вебера 12) предполагает пространственно-физи­ческую близость. Тимоти Люк формулирует это так: в традиционных представлениях о действиях для наглядности используются органиче­ские метафоры: конфликты протекают «лоб в лоб»; споры суть «руко­пашные схватки»; справедливость воздается по принципу «око за око, зуб за зуб». Люди солидарны, если они действуют «плечом к плечу»; общность реализуется в «отношениях face-to-face 13»; дружба осущест­вляется «рука об руку»; изменение — «шаг за шагом». Так и господство в конечном счете покоится на применении физического насилия, ор­ганизовано в форме «союза господства», предполагает «членство», господское «желание», «средства принуждения», «покорность» и т. д., т. е. территориальное понимание социального, исчезающее в циф­ровом пространстве. Понятие пространства, которое здесь возни­кает, сняло заданность и зависимость, присущие фиксации локуса, но не в том смысле, что теперь можно заниматься производством и вести коммуникацию в отрыве от места, а в том, что социальные отноше-

12 Это определение дается в гл. 3 труда Вебера «Хозяйство и общество» («Wirtschaft und Gesellschaft»): «“Господством” называется возможность встречать повино­вение определенных групп людей cпецифическим (или всем) приказам…».

лицом к лицу (англ.).

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ния могут быть выстроены мультилокально, а значит, трансгранично. Непосредственная мобильность, лишенная пространства, снимаю­щая расстояния, предполагает, однако, мгновенную коммуникацию, т. е. непосредственно-одновременный контакт мировых локусов. В ре­зультате в цифровом реальном времени возникает социальное про­странство, где возможны и действительно осуществляются контакты и воздействия, успех которых уже не связан с преодолением естест­венного препятствия — географических расстояний. Различие «здесь» и «там» теряет свое конститутивное значение для конструирования социальных отношений. Это касается и отношений господства, в осо­бенности тех, которые складываются между национальным государст­вом и мировой экономикой.

Власть экономики основывается прежде всего на том, что эконо­мика своими инвестициями, защищенными их институционализи­рованной свободой, создает или упраздняет жизненные артерии на­циональной политики и общества — рабочие места и налоги. Слабость государственной власти заложена в том, что составляло силу государ­ства, — в территориальной связи. Стравливанию национальных госу­дарств друг с другом в вопросах выживания (налог и рабочее место) эти государства мало что могут противопоставить, пока они дейст­вуют национально, т. е. суверенно, как отдельные территориальные государства.

Однако решающий пункт состоит в следующем: в то время как власть государств, согласно национальному расчету, увеличивается с завоеванием чужих территорий, власть мировых экономических ак­торов возрастает в результате того, что они сами себе создают воз­можность покинуть «собственную» национальную территорию. Это удается в той мере, в какой транснациональные фирмы становятся экстерриториальными величинами. Власть государств, таким обра­зом, побивается, ломается не властью государств, т. е. военной угро­зой и завоеванием, а детерриториально, экстерриториально благо­даря «невесомости» транснациональной торговли и действий в циф­ровом пространстве. Это делокализированное понятие господства ставит с ног на голову логику традиционного понимания власти, на­силия, господства.

Детерриториализированная власть экономики не располагает соб­ственным источником легитимности. И там, где мировые экономиче­ские акторы осуществляют вмешательство в национальных сферах, она, таким образом, продолжает зависеть от заемной легитимности, из вторых рук, а именно от молчаливой легитимации политико-демо­кратическими инстанциями решений, принятых post hoc.

ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

«Умышленное не-завоевание, не-инвестирование» — в этой формуле скрыт также ответ на вопрос, откуда у детерриториализированной эко­номики берется власть для ее осуществления, хотя там же, если срав­нить, демократическая политика реформ легко и явно терпит крах в барьерном беге, где в качестве препятствий — позиции вето. Негатив­ный характер не-интервенции допускает несколько вещей одновре­менно: политику не-политики, ибо здесь ведь не делается нечто такое, что нуждается в политической легитимации и способно принять ее, и делается, например, то, что не нуждается в этом. В то же время ниве­лируются и важные границы между практикой реальной власти и угрозой возможной власти, ибо угроза и осуществление ее совпадают в недела­нии. Если в ситуации угрозы ничего не делать, то за тебя будет дейст­вовать кто-то другой. Вместе с тем экстерриториализированным реше­ниям об инвестициях нет препятствий для осуществления, поскольку они достигают коллективной обязующей силы самым эффективным из мыслимых способов — политикой свершившихся фактов.

Вследствие этого государства все больше подвергаются внешнему контролю со стороны экстерриториализированных финансовых элит, чье местоположение в мире электронных сетей уже невозможно ус­тановить. Их интерес к стране, который уже не связан с националь­ным происхождением, может с той же быстротой как вспыхнуть, так и угаснуть.

Здесь проявляется коренная смена парадигмы — от национального к транснациональному или внутренне глобализированному способу производства. Мировой рынок не является чем-то внеположным, он как бы перемещается в центры производства и организации труда. Происходит смена производства — от ориентированного и оборудо­ванного в расчете на локальный или национальный рынок к ориен­тированному и оборудованному в расчете на мировой рынок (или по крайней мере, на несколько национальных рынков). Решающим моментом является здесь не то, что отдельные предприятия превра­щаются в транснациональные концерны; напротив, главное — это транснационализация рынков и способов производства. Внутренняя глобализация производства и его ориентация на более крупные миро­вые рынки трансформировала бесчисленные национальные или ло­кальные предприятия в своего рода транснациональные концерны. В этих условиях от территориального базиса (а значит, и от нацио­нального базиса экономического авторитета) мало что остается.

Эту новую форму внутренней глобализации производства (внутри и между национальными государствами) можно продемонстрировать на примере теле-сменной работы. Теле-сменной работой называется

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

осуществляемое с помощью компьютерных сетей разделение труда ме­жду филиалами предприятий в различных временных поясах, т. е. ре­зультаты труда какого-либо европейского производства после оконча­ния рабочего дня перехватывает американская организация, а от нее в конце рабочего дня результаты труда передаются дальше — филиалу в Азии. Когда работники в Европе снова берутся за дело, то «их» про­ект — без введения сменной системы — уже продвинулся на два транс­национально организованных нормальных рабочих дня. Безусловно, этот вид разделения труда (одновременно внутри одного производ­ства и трансконтинентального) подходит не для всех видов продук­тов и порождает множество проблем с координацией, но уже сего­дня можно сказать, что подобные предприятия, которые никогда не «спят» (в сравнении с привязанными к определенному месту фор­мами производства, труда и кооперации, характерными для Первого, связанного с индустриальным обществом модерна), обладают преиму­ществами рационализации.

В условиях свободы торговли и честной конкуренции менее разви­тые страны получают возможность выбрать укороченный путь дого­няющего развития. Это демонстрировали не только «малые тигры» Юго-Восточной Азии, долгое время служившие примером. И в дру­гих регионах, особенно в Латинской Америке и Китае, наблюдается увеличение среднегодовых темпов роста ввп: во всех развивающихся странах — с 4, 5 % за 1977–1986 годы до 5, 5 % за 1987-1996 годы, а в Азии — с 6, 7 % до 7, 7 %. «Ситуация, когда эти показатели прежде всего опре­деляются подъемом в странах, которые открылись для мировой тор­говли, импорта капитала и интеграции в global factory 14 [Gereffi 1989], доказывает, что отстающие или падающие жизненные стандарты — не следствия роста переплетений в мировой экономике, но свидетель­ство недостаточной интеграции в мировой рынок» [Pries 1997, 7]. Ка­тастрофическое положение в экономике некоторых африканских стран, а также финансовый кризис в Юго-Восточной Азии указывают на важность адекватного институционального оформления как пред­посылки для консолидированного развития [Wiesenthal 1999, 512; Gereffi (1989, 92-104); Pries 1997].

При этом, однако, следует обратить внимание на то, что трансна­ционализация производства происходит не в результате, скажем, доб­ровольного политического решения концернов, а основана на кон­курентной борьбе на мировом рынке. Концерны, распространяясь на мировом рынке, только увеличивают свой оборот. Это в свою оче-

глобальную фабрику (англ.).

ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

редь предполагает не только либерализацию товарообмена, но и ли­берализацию обращения капитала, т. е. возможность инвестировать, производить и давать в долг деньги там, где царят наиболее благопри­ятные условия. В конкурентной борьбе между концернами преиму­щества оказываются у тех, кто меньше других подвергается контролю и ограничению мобильности со стороны национального государства. Это значит, что непосредственной целью не является лишение госу­дарств власти; императив конкуренции, диктуемый мировым рынком, ус­коряет либерализацию экономики, обостряя, таким образом, проти­воречие между интересами капитала и национальных государств.

Политическое пространство (т. е. пространство национальных го­сударств) и экономическое пространство (т. е. пространство миро­вых экономических акторов) уже давно не совпадают. Именно это освобождение мировой экономики от «экономического национа­лизма» (Райх) запускает эти процессы — лишение национальных го­сударств власти и присвоение власти мировыми экономическими ак­торами.

Стратегии экономического суверенитета

Согласно политологической аксиоматике существует четкое разделе­ние задач между государством и (частной) экономикой. Только государ­ство располагает военно-политическими средствами насилия, а также монополией на наведение порядка с помощью права. Только прави­тельство осуществляет внешнюю и внутреннюю политику, политику образования и т. п. Стратегии автаркии направлены на то, чтобы рас­щепить этот пучок государственных задач и приватизировать государ­ственные задачи в масштабах мировой экономики. Подобные стра­тегии приватизации государства, переход государственных задач в ве­дение мировой экономики, т. е. вопросы о всемирно-экономической «внешней политике», «внутренней политике», «технологический по­литике», «правовой политике», «демократической политике» и т. д., противоречат политологическому кредо.

Приватизацию государственных задач можно пояснить сравне­нием. Коммунисты исходили из того, что государство должно быть за­воевано и в нем должна воцариться диктатура пролетариата. Страте­гия приватизации государства нацелена в противоположном направ­лении: мировая экономика узурпирует задачи государства и таким образом не только становится независимой от государства, но неза­метно превращается, грубо говоря, в своего рода диктатуру мирового приватного государства.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Речь изначально идет вовсе не о завоевании государства, но о за­воевании транснационального пространства. Это не релятивизация власти государства, но ее отсутствие, что играет на руку мировым экономическим акторам, предоставляя им «право первого» устанав­ливать правовые нормы. Другая сторона власти капитала — отсут­ствие всемирного государства, что подразумевает отсутствие централь­ной монополии правового государства. Цивилизаторское достижение национального демократического конституционного государства, со­стоящее в правовом укрощении политического насилия и экономи­ческой власти, с выходом экономики в транснациональное простран­ство исторически оказывается доступным всем. В то время как нацио­нальное «пространство локусов» тотально пронизано государством, транснациональное «пространство потоков» не только лишено госу­дарства, но практически недоступно для территориальных отдельных государств. Мировая экономика вышла, таким образом, за рамки го­сударственно контролируемого пространства территории и вступила в анархию пространства.

Экономические акторы действуют, оправдывая принцип «jus prima jus» — устанавливая право «права первого» в почти лишенном право­вых норм, бесправном пространстве транснационального права. По­скольку это право устанавливать правовые нормы есть привилегия и право государства, в деятельности мировых экономических акто­ров сочетаются признаки из противоположных сфер общественного и частного, приватного действия: форма их действия связывает то, что до сих пор исключало друг друга, — экономику и государство, эко­номику и политику. Они становятся приватными транснациональ­ными квазигосударствами без демократической и политической леги­тимации (примеры см.: Gü nther / Randeria 2002). Форму легитимации, которая для этого привлекается, можно было бы назвать авторита­ризмом эффективности. Речь идет о низшей форме самолегитимации — не через рациональное самообоснование (что имеет место в области прав человека), но через рациональность экспертов и самоопределе­ния «гильдий богачей» мировой экономики. Этот авторитаризм эф­фективности находится в опасном родстве с эффективностью автори­тарных режимов (пример — Китай), черпающих свою легитимность из роста экономики при одновременном подавлении основных демо­кратических прав.

Таким путем в возникающей архитектуре норм и институтов транс­национального капитализма пересекаются эффективность и власть, утверждая нормообразующую, нормотворящую власть приватного транснационального государства как упорядочивающую силу анар-

ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

хической мировой политики. «Ориентирующиеся на эффективность объяснения представляют дело так, что приватный авторитет оправ­дывает себя снижением затрат на трансакции, особенно в сравнении с атомарными рынками с коротким радиусом, где не существует подоб­ного транснационального авторитета, но и в сравнении с обществен­ным авторитетом, возникающим в государствах и межгосударственных институтах. Так, например, в атомарных рынках возникновение при­ватного авторитета позволяет фирмам лучше справляться со стратеги­ческой взаимозависимостью благодаря тому, что они выполняют обя­зательства или поощряют комбинированные действия или санкциони­рованные предписания норм поведения, на основе которых возможна обязательная координация. Приватный авторитет может мобилизо­вать фирмы для оказания совместного давления на общественность ради проведения соответствующих реформ — давления, на которое не способны отдельные фирмы. Приватный авторитет может уста­навливать стандарты поведения, проверять их внедрение и даже при­нуждать к их исполнению, что в свою очередь усиливает доверие по­требителей в тех или иных отраслях промышленности. Эти преимуще­ства эффективности приватного авторитета могут реализовываться либо в результате признания их отдельными фирмами, либо благодаря тому, что они открывают признавшим их фирмам конкурентные вы­годы по сравнению с другими» [ Cutler / Haufl er / Porter 19 99, 352].

Эти объяснения в аспекте эффективности не исключают, однако, объяснений в аспекте власти. Чтобы закрепить на будущее возникшую в прошлом власть рынка, фирмы и мировые экономические акторы, подобно гильдиям глобальной эпохи, могут объединяться в транснацио­нальные кооперативы правительств, устанавливая и воспроизводя власть и в транснациональном пространстве. Однако такое аккумули­рование власти имеет и свою теневую сторону: приватный авторитет релятивизирует, или замещает, общественно легитимированный ав­торитет не только потому, что первый эффективнее второго, но и по­тому, что обладающие властью экономические акторы открывают путь для легитимации своих партикулярных интересов, не выполняя требо­вания о вменяемости, не беря на себя ответственности по отношению к общественности и не получая одобрения демократическим путем, т. е. не участвуя в легитимационном беге с препятствиями, который харак­терен для авторитета конституционного и правового государства.

Речь идет при этом о ранних формах экономического суверенитета, который нужно понимать как зеркальное отражение государствен­ного суверенитета, причем всецело в смысле новой, не- общественной формы организации приватной, правотворческой власти (Gewalt),

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

стоящей над суверенными государствами, но не обладающей государ­ственным суверенитетом. Это наднациональное governance 15 эконо­мики существует как своеобразная политическая организация пре­жде всего благодаря потоку легитимности, который изливается на нее из источников ее приватного авторитета. И здесь имеет смысл гово­рить об экономическом суверенитете, поскольку транснациональные, квазигосударственные основы мировой политики в приватно-эконо­мической верховной власти проектируются и формируются в соот­ветствии с максимами экономической рациональности.

Но одновременно эти институты внегосударственного права дей­ствуют в пределах систем национально-государственного управления и судов и в таком качестве принимают решения, обязательные в нацио­нальных рамках. Эти управляющие инстанции образовались из транс­национальных правовых и юридических организаций, которые про­должали развивать новый вид приватных судов — транснациональных согласительных организаций, имеющих дело со всемирно-экономиче­скими конфликтами, — в специальном своде приватных законов, в так называемом lex mercatoria 16.

Решающим является то, что метавласть не только отчленяет тер­риториальное пространство власти от властного пространства транс­национальной мобильности, но и определенным способом сочленяет оба эти пространства власти. Транснациональное властное простран­ство нужно понимать как виртуальное пространство, предоставляю­щее прежде всего стратегические опции и шансы в национальном про­странстве. Вот почему существенно приведенное выше различение ме­жду интернациональностью и транснациональностью. Оно показывает, что в интернациональной, международной системе государств гра­ницы между государствами имеют основополагающее значение, тогда как в транснациональном пространстве опций национально-государ­ственные границы упраздняются, незаметно проводятся по-новому и сливаются. Тема транснациональности открывает возможность по­литического жонглирования проведением границ, плюрализацией границ и распределениями ответственности в пространстве, лишен­ном границ. Если в международной системе государств сферы нацио­нальных и интернациональных властных конфликтов четко разгра­ничены, то в конфликте метавласти национальные и транснацио­нальные арены и опции действий сцеплены друг с другом. Хотя эту проблему — коллизия и сцепление властных пространств и стратегий

регулирование (англ.).

торговом, коммерческом праве (лат.).

ГЛАВА iv. ВЛАСТЬ И ЕЕ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

власти — в двух словах не расшифровать, все же нужно отметить, что транснациональные властные сферы вторгаются во многие, а в пре­дельном случае — во все территориальные национально-государствен­ные пространства власти. В конечном счете именно это дает возмож­ность установить неолиберальный режим, претендующий на глобаль­ную значимость 17.

Ввиду этих возможных вариантов развития снова выплыл старин­ный образ врага: новые «предатели Отечества» — это мультинацио-нальные предприятия. Последние, как утверждается, подобно спруту оплетают весь мир. Широко разветвленная политическая коалиция антиглобалистов простирается от крайне правых до крайне левых и охватывает такие разнородные группы и инициативы, как глоба­лизированные женское и экологическое движения, левый и правый протекционизм, пострадавшие от глобализации периферийные пра­вительства, неонационалистические течения и т. п.; все они сходятся и объединяются в неприятии глобализации. Между тем на всех газет­ных полосах обсуждаются следующие вопросы: разве постоянно расту­щие концерны уже давно не определяют, какие товары производятся в этом мире и кто может себе позволить их приобрести? Какие техно­логии реализуются и какие отбрасываются? Какие яды повсеместно распространяются через сети продовольственных товаров и попа-