Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 14 страница
отдельные вопросы (англ.). не на моем дворе (англ.). ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА На действенность этой субструктуры определения риска указывает целая серия вопросов. Кто и что должен доказывать? Кто, следовательно, несет бремя доказывания в чрезвычайной ситуации? Что можно считать свидетельством причинной связи, а что доказательством в условиях познавательной неуверенности? Что следует считать нормой вменяемости? Кто несет за это ответственность? На чьи плечи ложатся расходы? По мере того как в поле зрения попадают эти познавательные основы отношений определения, углубляется понимание взаимосвязи между риском и властью, а также появляется исходная позиция для того, чтобы посредством изменения отношений определения (например, посредством нового распределения бремени доказывания или правил ответственности за производимый продукт) воздействовать на политическую динамику конфликтов риска. Изменение отношений определения может не только улучшить шансы протестных движений, но и заставить глобальные предприятия брать на себя ответственность за порождаемые ими еще неизвестные последствия. 12. ЕВРОПЕЙСКИЕ И ВНЕЕВРОПЕЙСКИЕ КОНСТЕЛЛЯЦИИ Разумеется, споры о Втором модерне напоминают об одном настоящем недоразумении. Во-первых, они вводят сомнительную эволюционную периодизацию, согласно которой резко подходит к концу одна эпоха и начинается другая, в которой все старые связи в определенный момент навсегда исчезают, одновременно уступая место совершенно новым отношениям. Во-вторых, это эволюционное недоразумение напрямую связано с еще одним, которое имплицитно выводит из первого то, что констелляция Второго модерна в одинаковой мере касается всех частей света, регионов и культур с их отличной друг от друга историей. То и другое нельзя считать само собой разумеющимся. Если это различение вообще имеет смысл, то только как эвристика, поднимающая вопрос о новых категориях и теоретических направлениях развития общественных наук и в то же время позволяющая им систематически различать противостоящие друг другу, но связанные противоречивыми отношениями констелляции Второго модерна. Но и старые понятия первого, второго и третьего мира становятся зомбироваными. Это прежде всего означает, что перспектива глобальности, а именно опыт саморазрушения цивилизации и конечности планеты, УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА уничтожающий сосуществование многих народов и государств и создающий замкнутое пространство деятельности интерсубъективно связанных между собой значений, становится исходной точкой для всех. Однако в этой перспективе глобальности возникли исторически обусловленные крайние ситуации, которые в ответ на вызовы глобальности продолжают все дальше отдаляться друг от друга. Даже если африканец в зоне Сахары живет в новых космополитических условиях и сохранившиеся условия жизни кажутся ему не драматически разрушенными, а скорее предоставляющими новые маленькие возможности, вероятность того, что он умрет в отеле Риц, снизилась невообразимо. Африканская ситуация — об этом говорит космополитическая перспектива — не предшествует модерну и не лежит вне его; она скорее вплетена в европейские, азиатские, южноамериканские и североамериканские конфликты модернизации: entangled modernity 21 (Рандериа). Говоря о европейской констелляции Второго модерна, следует начинать, например, с Африки. Ибо историческая судьба Африки, разрушения, учиненные колониализмом и империализмом, — это, как учат теории постколониализма, вытесненная оборотная сторона европейской национально-государственной истории Первого модерна. И как судьба Африки неразрывно связана с Первым европейским модерном (даже если это и отрицается забывшей историю самодовольной европейской автаркией), так и космополитическая констелляция Второго модерна обретает для Африки совершенно иной смысл — смысл Второго модерна без Первого, ибо ключевые европейские институты национально-государственной констелляции (государство, право, наука, демократия, социальное государство с полной занятостью, национальное единство) представлены здесь только как опровергающая самое себя мечта об африканском модерне без европейского империализма. И все же не может быть сомнения в том, что в ситуации метавласти с преобладанием признаков мировой экономики Африка тоже должна будет найти и обрести свой голос. «Хотя колониальное господство прервало в Африке процесс образования государств, африканские общества по своей сути всегда были многонациональными. Доколониальные нации, придавшие этой многонациональной системе ее идентичность, существуют доныне, пусть и в разобщенном, нередко распределенном по многим государствам виде. Однако эта ситуация не обязательно является препятствием для восстановления общественных взаимосвязей. Напро- запутанная современность (англ.). ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА тив: кризис западного национального государства делает возможным то, что, вероятно, станет решающим для африканской ситуации, — отделение от государства (которое остается навязанным подарком колониализма) и восстановление рассеянного по разным территориям африканского национального многообразия, которое все еще присутствует в памяти людей. Реабилитация этих “наций” будет способствовать не только окончанию кризиса сознания и конфликтов идентификации, сотрясающих Африку, но и воспрепятствует в будущем политическим глумлениям посредством отрицания национальной принадлежности…» [Tshiyembe 2000, 14]. В период между началом хх и началом xxi века европейская констелляция претерпела драматические изменения. На пороге хх века в мире доминировали народы Европы, и эти народы были настроены воинственно. Но сегодня Европа уже не является центром мира и война между важнейшими членами Европейского союза если и не исключена полностью, то по меньшей мере маловероятна. Европейцы миролюбивы, состоятельны, их волнует только наличие ядов в продуктах питания. Национально-воинственная культура сменилась, по язвительному замечанию Карла Шмитта, духом торговли. Дело зашло так далеко, что стала достижимой (по крайней мере для Европы) философская мечта о вечном мире, высказанная некогда Иммануилом Кантом. Можно даже сказать, что чудовищные ужасы, которые Вторая мировая война обрушила на европейский континент, и прежде всего страх перед холокостом не только сломили внутреннюю гордость европейского национализма, но и открыли Европу для космополитического обновления — в отличие, например, от обусловленных религиозными и территориальными причинами раздоров между израильтянами и палестинцами. В итоге речь в европейской констелляции — в качестве ответа на вызовы глобализации — идет об историческом эксперименте с транснациональным, космополитическим государством. Между европейской и азиатской констелляцией существует четкое различие. Ситуация в Азии останется совершенно непонятой, если исходить из того, что этой части света, как и послевоенной Европе, свойственно свободное пространство для глобального капитала и неолиберализма как в экономической, так и в политической сфере. Огромные экономические успехи государств-тигров — в отличие от простых моделей модернизации — разными способами оживили и сделали модными традиции и культурное происхождение, что отнюдь не привело к открытию их культурного пространства для ориентированных на запад демократических движений. Исторические сломы, происходящие в этом регионе, следует воспринимать в прямой зависимости от его УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА собственной истории — как отказ от постколониального государства и как обращение к новому синтезу азиатской модернизации, которая соединяет транснациональные семейные и этнические идентичности и институты с требованиями глобального капитализма [Ong 19 99]. Региональные неравенства применительно к трудностям, вытекающим из последствий модернизации, следует рассматривать в их напряженных взаимоотношениях с глобальной целокупностью проблемных ситуаций. То, что крах глобальных финансовых рынков или изменение климатических зон по-разному затрагивает отдельные государства, ничего не меняет в том, что каждый может стать жертвой этих угроз и что преодоление проблемных ситуаций требует глобального напряжения сил. Это можно интерпретировать таким образом, что принцип «глобальности» [Albrow 1996] — в смысле растущего сознания глобальных взаимозависимостей — приобретает все большее значение. Так, например, глобальные проблемы сохранения окружающей среды могут способствовать их восприятию населением Земли (нынешним и будущими поколениями) как общность судьбы. Эта общность отнюдь не свободна от конфликтов, если задаться вопросом, в какой мере индустриальные страны могут требовать от развивающихся стран, чтобы они охраняли важные глобальные ресурсы, такие как тропические леса, в то время как сами развитые страны притязают на львиную долю энергетических ресурсов. Но уже сами эти конфликты имеют интерактивную функцию, вызывая понимание того, что глобальные решения необходимо находить и они могут быть достигнуты не войнами, а в результате переговоров. Решения эти вряд ли возможны без новых глобальных институтов и правил, т. е. без определенной конвергенции. Тем самым из глобальных долгосрочных последствий и ожидания неожиданного возникают и крепнут транснациональные общественные движения против этих последствий, способствуя непреднамеренной политизации мирового общества риска. Это всего лишь возможное следствие глобальных угроз. Возможны позиции, которые из дилемм глобальных угроз позволяют делать противоположный вывод о том, что следует стремиться не к адекватному глобальному, а к другому, улучшенному модерну. Такие политики, как Мохатхир в Малайзии или Ли Куан Ю в Сингапуре, не требуют прямого отказа от модерна, а хотят способствовать развитию современных методов производства, средств массовой информации и науки. Они, конечно же, носятся с мыслью прибегать к методам западного модерна только выборочно. Любопытно, что при различении признаков этих альтернативных модернов ссылаются на проблемы, связан- ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА ные с последствиями западного модерна, и западная модернизация вместе с ее дефектами с неизбежностью попадает в разряд контрастного фона и ссылок на собственные представления о путях развития [Holzer 1999, Kap. 4]. Таким образом, роль проблем, вытекающих из последствий модернизации, весьма противоречива. С одной стороны, она выступает приводным ремнем глобализации, а с другой — поводом и основанием для отделения других модернов от европейского. Это неизбежное следствие исторической ситуации, в которой неопределенности космополитического Второго модерна переплетаются с различными в региональном отношении исходными точками частично развитого, частично стремящегося к такому развитию и частично отвергнутого Первого модерна. Из разногласий по поводу непредвиденных последствий модерна и возникает поверх всех национальных границ, в новых overlapping communities of fate 22 [Held 2000, 400] открытый для мировой общественности дискурс, требующий глобального взаимодействия. 13. Космополитический реализм Главный аргумент этой книги нацелен не на полемику с космополитическим идеализмом или даже романтизмом, а на обоснование космополитического реализма, смысл которого в том, что без понятийных и наглядных космополитическим форм политическая деятельность и политические науки будут продвигаться вслепую. Несомненно, здесь дает о себе знать и нормативная политическая теория самокритичного космополитизма — cosmopolitan imagination, но основная задача книги — эмпирико-аналитическая. Я хочу показать в ней, что, во-первых, национальный взгляд ложен и, во-вторых, только космополитический взгляд способен анализировать реальное положение вещей и указывать направление деятельности. Это касается сферы как политической деятельности, так и политологии (см. табл. 4). Кто придерживается национального взгляда, тот отстает от жизни. Поскольку национальный взгляд запутался в культурно-пессимистическом круге самоутверждения, национальная аксиоматика порождает мировые проблемы, которые не могут быть разрешены или даже восприняты, если следовать маленькой и большой национальной таблице умножения. Напротив, космополитический взгляд не пессимистичен и не оптимистичен, а скептичен и самокритичен. Мир, пред- наслаивающихся друг на друга сообществах веры (англ.). УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА Таблица 4. К различению измерения реальности и измерения ценности
стающий в космополитической перспективе, не затемнен культур-пессимизмом и не освещен верой в прогресс. Мы не втираем людям очки, уверяя их, будто находимся на пути к обществу всеобщего благоденствия; скорее наоборот: мы утверждаем, что человечеству грозят гибельные катастрофы, но в то же время ему предстоят и подъемы. И чаще всего трудно понять, не является ли то, что наступает или только намечается, тем и другим сразу. Главная примета космополитического взгляда в том, что он другой. Что же составляет структуру космополитического взгляда? Каковы его понятийные и наглядные формы, координаты, пограничные конструкции, горизонты ожидания, ценности, внутренние дилеммы и противоречия? В чем заключается его раскованность? Несколько утрируя, можно сказать: даже этнический националист, борющийся как с культурной и финансовой космополитической элитой, так и с правовым национальным государством, должен усваивать космополитический взгляд, если он хочет утвердиться в раскованном
Транснациональное политическое пространство мире, т. е. находить и воспринимать возможности для деятельности в транснациональных рамках. Если же он придерживается «позиции сэндвича», то этническая политика самоограничения и самоизоляции войдет в противоречие с мировыми экономическими зависимостями, транснациональными информационными и культурными потоками, глобальными рисками и кризисами, а также с возможностями вмешательства всемирно-политических акторов. Это значит, что даже тот, кто спит и видит вокруг себя этническое единство, должен быть космополитическим реалистом. Космополитический реализм раскрывается в следующих измерениях или постановках вопроса (см. табл. 6): 1) На каком уровне я образую или выбираю понятия? Не на национально / интернациональном, а на транснациональном уровне, который учитывает взаимодействие мировых экономических акторов, гражданского общества, наднациональных организаций и, разуме- УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА Таблица 6. Раскованный мир в переходную эпоху: трансформация понятийных и наглядных форм политологии
ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА
ется, национальных государств. Необходимые и в транснациональном пространстве конструкции отграничения (например, внутренней внешней политики и внешней внутренней политики) создаются не по национальным образцам; их следует каждый раз политически и стратегически заново определять и легитимировать в меняющихся условиях с учетом транснационального взаимодействия. 2) Что означает в транснациональном смысле слово «политика»? Политика множественных границ — в условиях текучего, многозначного пограничного размежевания. Необходимость установления транснациональных границ, которое влечет новые проблемы (пограничные конфликты, конфликты ответственности), возникает и состоит из двойной интерференции: во-первых, правил старой националь- УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА ной игры и новых (еще диффузных) правил космополитического режима; во-вторых, транснациональная пограничная политика вытекает из интерференции побочных последствий от потоков капитала и культурных потоков, миграционных движений, рисков, террористических актов, религиозного фундаментализма, антиглобалистских движений, экологических и экономических кризисов. Таким образом, транснациональная политика имеет в виду уровень организованной, более или менее неформальной внутренней, внешней, межеумочной и субгосударственной политики, которая отражает все другие феномены — мировые экономические отношения власти, кризисы и стратегии, национально-государственные ситуации и реакции отдельных государств и групп государств, вмешательства мировой общественности, общественно-гражданские и военные интервенции, угрозы окружающей среде и т. д. Транснациональная политика — помеха на пути национальной политики. Она включает национально-государственную политику. И наоборот: национально-государственная политика становится местом проведения транснациональной политики. Что касается отношений между ними, то тут действует принцип: национально-государственная политики без космополитического взгляда слепа; космополитический взгляд без национально-государственной политики пуст. В соответствии с этим космополитический реализм можно и должно специфицировать и определять на разных мировых внутриполитических («глокальных») уровнях для разных исторических и геополитических констелляций (см. табл. 5) — глобально, локально, но также и для разных регионов мира (Азии, Европы, Африки, Северной Америки). В целом можно сказать, что транснациональная политика в институциональном и инфраструктурном отношении есть политика недоразвитая, что означает недостаточно разработанные правовые структуры и инфраструктуры, демократические и легитимационные формы, а также промежуточные институты мировой внутренней политики (например, юрисдикции, парламентского и партийно-политического представительства или баланса между мировыми региональными силовыми блоками). Еще одна характеристика — разнообразие и неравенство акторов; например, не все члены транснационального гражданского общества соответствуют правилам этого общества или могут представлять его. Кроме того, акторы радикально отличаются друг от друга в отношении ресурсов, власти, допуска к информации и центрам, где принимаются решения. Транснациональная политика есть политика поликратическая, т. е. плюралистическая, насквозь противоречивая, скорее информационно-субполитическая, несвободная ГЛАВА iii. МЕНЯЮЩАЯ ПРАВИЛА МИРОВАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА от многообразных взаимозависимостей, но эффективная, так как она способна действовать в различных национальных контекстах. 3) Что значит «интерференция побочных последствий»? Речь о ме- Возьмем для примера арбитражный суд при Всемирной торговой организации. В каком качестве встречаются там судьи? Они представляют разные юридические системы и правовые традиции. Как бы они ни отличались друг от друга, судьи выносят приговор в рамках и на основе транснациональной политики. Я говорю не о мировой экономике как о политике, а о транснациональной политике, вытекающей из феноменов интерференции побочных последствий. Из этого источника подпитываются мобилизация и организация общих интересов, а также вовлечение новых центров власти, стоящих над национальными государствами, под ними и параллельно им. 4) Что станет с национальными государствами? Они ни в коем случае В общем плане, т. е. применительно не только к сфере политики, это основная идея «рефлексивной модернизации» [Beck / Bonss / Lau 2001]. УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА пространства для новых, гибких форм объединения (антитеррористические альянсы, обесценивающие такие негибкие союзы, как НАТО); с другой стороны, для длительного военного вмешательства, т. е. для новых войн [Kaldor 2000] — без объявления войны и без возможности прекратить это вмешательство путем переговоров и мирных договоров. Таким образом, понятие «космополитический реализм» имеет три значения: во-первых, реализм научного подхода к действительности; во-вторых, реализм политической власти, что подразумевает, в-третьих, реализм политических границ, т. е. не ликвидацию, а плюрализацию границ как политику метавласти. Слияние внутригосударственных, межгосударственных и внегосударственных очагов борьбы за власть не следует помещать только в национальные или только в интернациональные рамки. Политическая теория национально-политического реализма эмпирически ложна. Но это не означает, что ее место занимает космополитический идеализм. Она уступает место именно космополитическому реализму. В том числе и потому, что эту взрывающую, смешивающую границы и устанавливающую новые границы политику метавласти нужно осмысливать и анализировать как Новую мировую политическую экономию. Об этом пойдет речь в следующих главах. Глава IV Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. стратегии капитала 1 Вот так новость: игра идет без правил, причем в радикальном смысле — старую игру продолжать уже нельзя, а новые правила игры еще не утвердились. Мало того, неясно даже, могут ли прежние рамки порядка быть заменены новыми или в какой мере контингентность политического может и должна одобряться и посредством глобального космополитического правопорядка легитимироваться и затем устанавливаться на продолжительный срок. Под пространством стратегии, которое в данной и последующих главах будет раскрываться категориально, подразумевается стратегическая логика игры в динамической взаимозависимости трех перспектив действий — мировой экономики, государств, глобального гражданского общества, статус акторов которых конституируется сам собой (или не конституируется) во взаимном антагонизме силовой мета-игры с ее меняющимися правилами. Однако имеются в виду не-эмпи-рические игровые процессы. Пространство и понятие стратегии в этом контексте подразумевает ни то, ни другое: ни структуру, ни хаос, но противоречивое взаимоотношение стратегий метавласти, причем понятие власти употреблено здесь в несубстанциализированном смысле. «Ни то ни другое» В этой главе я использовал следующую литературу: Amin 1998; Altvater / Mahnkopf 1996; Boyer / Drache 1996; Dunning 1993, 1997; Bronschier 2002; Dunkley 1999; Drucker 1997; Easterley 2001; Eichengreen 2000; Featherstone 2000; Freiden 2000; Frieden / Lake 2000; Gill 1995; Goldstein / Kahler / Keohane / Slaughter 2000; Gilpin 1987, 2001; Goodman / Pauly 2000; Greider 1997; Cerny 1998; Cooter / Ulen 1999; Gü nther / Randeria 2002; Hutchinson 1966; imf 2000; Jessop 1999, a, b, 2000, a, b; Jones 2000; Koch 1995, Korten 1995; Krasner 2000; Krueger 1998; Krugman / Venables 1995; Krugman 2000; Krugman / Obstfeld 2000; Kindleberger 2000; Lane / Ersson 2002; Lake 2000; Ohmae 1990; Randeria 1999, c, 2001; Sassen 1991; Sen 1999; Stalker 2000; Stein 1995; Stiglitz 1999, 2002; Smart 1995; Streeck 1998, a, b; Stubbs / Underhill 2000; Teivainen 2000; Wadlington 1999. УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА означает также, что стратегии нужно понимать как квазиинституты — ведь ни старый порядок национальных государств, ни новый порядок мирового государства, или космополитический порядок, не существуют, не правят. Итак, существуют лишь стратегии как формы действия контингентности политического, которые дифференцируются по различным группам акторов — капитал, глобальное гражданское общество, государства 2. Стратегия есть синоним отсутствия всемирного государства в сочетании с эпохой космополитического грюндерства — борьбы за глобальную систему правил. Иными словами, в том, что касается типа теории, речь идет о теории действия в аспекте политики мировой власти, о начальном вкладе в космополитический реализм и макиавеллизм с их теорией власти 3.
|