Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 23 страница






«… является селективная интеграция в мировую экономику — то, что мы называ­ем экономическим дуализмом» (англ.).


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ние и самосознание, которое преодолевало национальные, а также сословные барьеры и ограничения, связывая профессиональные, ло­кальные идентичности с открытостью миру. Эта готовность рассмат­ривать себя не только как жертв глобализации, но и как ее соавторов важна для будущей специализации и утверждения на мировом рынке.

Социал-демократические общества благоденствия покоятся, од­нако, на центральных предпосылках, которые теперь ставят под со­мнение. Во-первых, они опираются на (относительно) гомогенный об­раз самих себя, который в эпоху культурной и этнической глобализации становится проблематичным. Во-вторых, они заботятся о собствен­ном имидже (относительной) эгалитарной солидарности. До сих пор эта политическая культура предохраняла социал-демократический мир государств Европы от новой общественной чумы — преступности, бедности, эксклюзии (исключения), наркотиков и упадка публичной жизни, что в гораздо более драматических масштабах наблюдается в англосаксонских странах.

Культура «государств благоденствия» и политика эгалитарного солидаризма являют собой ответ на катастрофы хх века, а именно на человеконенавистнический фашизм и организованный в государ­ственных масштабах коммунизм с его принудительным коллективиз­мом. Полани (Polanyi) в своем труде «Великая трансформация» (1945) одним из первых показал, что экономическая открытость может и должна связываться с видением государственной политики, обере­гающей человечество от рецидивов фашизма. Применительно к на­чалу XXI века это означает: необходим некий New deal, который по-но­вому сбалансирует власть политики и экономики и вынудит междуна­родный капитал принять иные правила культурного и политического ангажемента, а также транснациональные государства, возрожденные в форме кооперативных государств. Если это не удастся, то нам угро­жает осуществление в той или иной форме модернизированной, нео­фашистской регрессии и дегуманизации. Но именно от этого могут защитить возникшие в «среде благоденствия» свободные культуры со­лидарного индивидуализма.

Одновременно создаются предпосылки для формулировок и тол­кований вопросов демократической солидарности применительно к транснациональной констелляции и эпохе. Это относится в пер­вую очередь к европейскому пространству. Но уже сегодня вырисо­вываются барьеры, воздвигаемые национальным протекционизмом. Они связаны, с одной стороны, с тем, что национально-государствен­ный консенсус возникал только в условиях четкой дифференциации внутреннего и внешнего. Внутри должна была создаваться и поддер-


ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

живаться гомогенность равных, между которыми была институцио­нализирована солидарность социального государства. Это удавалось, с другой стороны, только посредством сильной и четкой отграничен­ности по отношению к «чужим». И то и другое предполагает высокую степень однородности населения и его этнического самопонимания, причем языковые, этнические и религиозные различия и противоре­чия отходили на второй план.

Одновременно успех мирового рынка связан с национальным за­мыканием в себе, которое Хабермас в отношении Германии обозна­чил как «национализм немецкой марки». Эту стратегию замыкания в себе можно, обобщая, назвать национализмом благосостояния. Обе предпосылки национального, социал-демократического государ­ства — культурная однородность и национализм благосостояния — ста­новятся в глобальную эпоху существенными культурно-общественно-политическими барьерами. Они мешают этим обществам двойной рыночной морали самокритично воспринимать свою роль как из­бранных победителей, выигравших от глобализации, чьи ниши бла­годенствия обеспечиваются именно исключением других. Они драма­тизируют в публичном самовосприятии национально-эгоистичные из­держки транснационализации.

Образу упадка, который бродит по Европе вместе с призраком нео­либерализма, до сих пор не противопоставлена напрашивающаяся альтернатива транснационального обновления демократии, социаль­ной справедливости и безопасности, а также экологического мышле­ния и действий за пределами национально-государственной исключи­тельности.

Транснационализация предполагает космополитическую откры­тость общества. Возможно, что открытие навстречу мировому рынку может также идти различными путями. В социал-демократически-смягченном варианте неолиберализации экономики и труда — как это начали делать в Великобритании — можно противопоставить обновле­ние культуры и общества в том виде, в каком оно вводилось политикой бывшего французского премьер-министра Лионеля Жоспена. «Новая тяга к революции» — такой заголовок появился в еженедельнике «Ди Цайт». «Правящие круги Франции избегают болезненных структурных реформ; они охотнее перебесятся в социальной политике» 12. Француз­ское общество открывается для вызовов глобальной эпохи как бы из­нутри, обращаясь к своей традиции liberté, é galité, fraternité.

12 См. соответствующую статью Жаклин Энар (Jacqueline Hé nard) в Die Zeit Nr. 26, 21. Juni 2000, S. 10.


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

В центре при этом стоят два реформаторских проекта, которые поначалу были направлены не столько на рынок труда, сколько на то, что закрепляется в традиционном понимании нации, а именно «ес­тественные» неравенства и ограничения, которые противоречат ра­венству и свободе граждан. Обновление общественно-политического революционного импульса используется для открытия эксперимен­тального пространства life politics 13 (Гидденс). Почти что единодушно левые и правые «после ожесточенных дебатов приняли два закона с похвальными намерениями и непредсказуемыми последствиями — “pacs” и “parité ”. Один из них вводит в обиход новую форму законо­дательно урегулированной совместной жизни, причем не только для гомосексуалистов. Цель другого — увеличение доли женщин, участ­вующих в политической жизни, от весьма низкого уровня до их есте­ственной доли в обществе, т. е. до половины. Pacte civil de solidarité 14 (сокращенно pacs) вступил в силу в декабре 1999 г. Он создает пра­вовой статус для жизненных союзов двух взрослых людей, которые не женаты или не “у ПАКС ованы” с кем-нибудь другим. После подпи­сания контракта партнеры могут претендовать на денежную компен­сацию квартплаты и другие социальные выплаты, которые обычно предоставляются только семейным парам. Спустя три года зарегист­рированной совместной жизни они имеют право подавать общую на­логовую декларацию. Если один из них умирает, то оставшийся дол­жен платить небольшой налог на наследство — чуть больший, чем один из супругов, живших в обычном браке.

Второй закон — с высоким символическим содержанием и неяс­ными последствиями — создает новую схему регулирования уже не ча­стной, а общественной жизни. Закон о parité (равноправии) обязы­вает французские партии начиная с 6 июня 2000 г. выставлять равное количество женщин и мужчин. При прямых выборах, например, в На­циональное собрание вступает в силу механизм денежного штрафа, если по всей стране половина выдвинутых кандидатов не женщины. Голосование по этому закону преподало еще один урок political correctness: лишь представительница правых, депутат Кристин Бу-тен 15, которая в одиночестве уже выступила против всех своих кол­лег-мужчин при голосовании по закону “pacs”, и на сей раз голосовала против» (там же).

политики жизни (англ.).

Гражданский пакт солидарности (франц.).

От Союза за французскую демократию (udf — Union pour la dé mocratie franç aise).


ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

Примечательно не только то, что в ходе политического продав-ливания подобных, в сущности своей крайне спорных общественно-политических реформ с помощью стратегии political correctness их явно многочисленные противники были просто раздавлены. При­мечательно и то, что ценности свободы и солидарности, т. е. исконно традиционные ценности (французского) модерна, были избавлены от эссенциалистских ограничений — в данном случае это отождеств­ление «естественной» сексуальности и брачного союза с гетеросек-суальностью и официально зарегистрированным браком. Во втором случае на поверхность политически вырвалось противоречие между опирающимся на успехи женского движения равноправием женщин в сфере образования и профессиональной деятельности, с одной сто­роны, и их продолжающимся исключением из политики и публичной сферы (практикующимся почти во всех государствах континенталь­ной Европы) — с другой.

Бросается в глаза то, как в этой стратегии политизации играют на противоречиях ретрадиционализации и освобождения от традиций. В заостренной форме: ретрадиционализация и апелляция к нацио­нальным традициям свободы и равенства используются для того, чтобы сбросить закостенелые общественные структуры, историче­ски ограничивающие эту традицию освобождения. Данная стратегия «традицииконтртрадиции» является примечательной стратегией политизации, поскольку она, во-первых, применяется поначалу в на­циональном контексте, но одновременно детрадиционализирует этот контекст и тем самым раскрывает его транснационально.

При этом политика только завершает то, что у населения уже сфор­мировалось как доминирующий собственный образ. Если, например, еще в 1981 г. 49 % опрошенных французов полагали, что однополую любовь никак нельзя оправдать, то в 1999 г. — лишь 23 %. Разумеется, как всегда, возникают сомнения: действительно с помощью parité осу­ществляется равноправие женщин в политике или речь идет все же об опасной квоте в жульническом пакете? Если новое определение гражданина (это слово теперь существует и в женском варианте) до­пускает расширение, учитывающее этнические меньшинства, то по­следует ли за введением квот для женщин в избирательных списках введение квот для чернокожих на телевидении? Эти вопросы ясно показывают, в чем могут заключаться шансы подобной политики как будто бы небольших общественно-политических изменений с боль­шими последствиями. Они реполитизируют общество, изнутри откры­вая общественное и политическое пространство для транснациональ­ных новаций.


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

б) Стратегии низкой заработной платы

Страны так называемого третьего мира (и в первую очередь именно они) стремятся обрести свой профиль на мировом рынке, завлечь и привязать иностранный капитал тем, что на ярлыке рыночного то­вара они сообщают: низкие затраты, слабый контроль. Это означает, что они делают менее жесткими или вовсе упраздняют свои законы по защите труда, защите окружающей среды, а также государствен­ному налогообложению. Это может происходить постоянно или (что встречается гораздо чаще) в масштабах, ограниченных временными и / или территориальными рамками. Так создаются свободные от за­конов экспортные анклавы, внутри которых действуют определенные правила освобождения, в том числе такое правило, что для этих зон общее правосудие не действует, но за пределами этих зон, разумеется, остается в силе. Именно в этой противоречивой системе регулирова­ния, освобождения от регулирований проявляется конкретный про­филь специализации.

Для сравнения: в ходе реализации стратегии, осуществляемой «го­сударством благоденствия», пациент прописывает себе и глотает ми­нимальную дозу горького неолиберального лекарства; с помощью стра­тегии деградации пациент-государство глотает сверхдозу, подвергая себя опасности. Однако важно подчеркнуть, что прием одной или дру­гой дозы не является результатом свободного выбора того или иного пациента-государства. Напротив, он, как правило, диктуется началь­ными условиями и конкретными путями развития, например поло­жением в центре или на периферии. Не вызывает никакого сомне­ния, что в этом смысле минимальное дозирование неолиберального лекарства (в государствах «всеобщего благоденствия») предполагает наличие богатства, которое таким путем стараются застраховать или обновить. В противоположность этому стратегия деградации дикту­ется нуждой и ориентируется на то, чтобы сделать из этого рынок. Не случайно в странах, гарантирующих свободные правовые зоны для иностранного капитала, люди предлагают западным туристам своих женщин в качестве проституток. И то и другое порождено диктатом нищеты.

Дешевый труд и недостойные человека условия его предоставле­ния, а также катастрофические (в экологическом отношении) формы производства отнюдь не являются изобретением этих государств. Од­нако сочетаются ли подобные признаки с государственным профилем специализации — это несколько иной вопрос. Тогда как бы в мировом масштабе и в привязке к отдельным государствам возникает частич­ный мировой рынок труда для труда и производства, свободного от законов,


ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

и дело доходит до своего рода «пролетаризации государства» и «госу­дарственной проституции».

О стратегии деградации речь может идти в двояком смысле: во-пер­вых, деградация в межгосударственных отношениях становится про­филем специализации, рыночным товаром, с помощью которого эти государства желают открыться на мировом рынке навстречу иностран­ному капиталу; во-вторых, с помощью этой стратегии можно форси­ровать конкуренцию между государствами деградации настолько, что они наперегонки будут предлагать себя по все более низким ценам, в ре­зультате чего деградация превратится в исключение.

Однако эта специализация деградации сама себя подвергает опас­ности в силу того, что делает основой своего экономического суще­ствования дыру в межгосударственной системе. Иными словами, стратегия деградации не только разжигает конкуренцию между госу­дарствами, но и вступает в противоречие с интересами богатых нацио­нальных государств, которые видят, что создание свободных правовых пространств для инвестиций капитала ставит под вопрос их экономи­чески-культурное существование, их представления о политических ценностях. Допустим, что и правительства стали бы global player; то­гда эти конфликты между богатством и нищетой обострились бы в ми­ровом масштабе. Внедрение норм социальной справедливости, труда, достойного человека, и бережного отношения к природным ресурсам зависит в первую очередь от международного консенсуса. Только при его наличии могут применяться эффективные санкции против нару­шителей правил. Сегодня невозможно предсказать, возможно ли это вообще в транснациональных рамках и как это осуществить. Во вся­ком случае, путь в государство «всеобщего благоденствия», где такой консенсус в форме наций уже существовал, не может быть использо­ван на транснациональном уровне.

в) Стратегии налогового рая

Некоторые государства пытаются добиться доступа на мировой ры­нок и закрепить свое место на нем, превращая себя в свободный на­логовый рай для иностранных инвесторов. Если сравнить эту страте­гию с предыдущей, то бросается в глаза, что тут из пробелов в системе регулирования международных отношений вырастает не только стра­тегия деградации, спуска, но и стратегия восхождения в области само­профилирования государств на мировом рынке. Точнее, государства стараются превратить спуск в подъем. Вот почему велико число госу­дарств, предлагающих убежище с банковской тайной для победителей, выигравших от глобализации, чтобы самим выиграть от глобализации.


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Кстати, в мире существует более 40 государств, обеспечивающих себе таким путем паразитическое существование на мировом рынке.

Вопросы, встающие здесь, аналогичны тем, которые возникали в случае предыдущей стратегии. Что будет с этими государственно ор­ганизованными налоговыми раями, если мир государств захочет соз­дать (и создаст) для финансовых рынков транснациональную архи­тектуру? Так, например, «налог Тобина», который должен взыматься за международный финансовый трансфер, предполагает, что доступ и правовые основания для налоговых раев должны быть ликвидиро­ваны. И здесь действует правило: «перенос норм благоденствия и спра­ведливости на транснациональный уровень удается только в том слу­чае, если упраздняются обеспеченные государственной поддержкой зоны максимизации прибыли, освобожденные от соблюдения зако­нов». Но это требует согласия государств-неудачников, а именно госу­дарств — налоговых раев, которые едва ли смирятся со своим упадком. Поэтому не остается ничего другого, как попытаться преодолеть по­добные структурные препятствия чисто политически, раскрывая та­ким государствам новые перспективы развития в де-монополизиро-ванном порядке мировой экономики.

Стратегии гегемонии

Если не выходить за рамки национального государства, то страны мо­гут снизить конкуренцию между собой не только посредством страте­гий специализации, но и с помощью стратегий гегемонии. Иными сло­вами, последние могут принуждать к кооперации тем, что эта гегемо­ния, во-первых, существует в национальных рамках, однако, во-вторых, эти стратегии именно их и взрывают, навязывая в приказном порядке другим государствам интернациональную «кооперацию», задуманную по национальному проекту. Если кто-нибудь просмотрит международ­ную дискуссию под этим углом зрения, он наткнется на всякого рода странности. С одной стороны — гегемониальная одержимость, с кото­рой политологи-неореалисты пугают опасностями, угрожающими миру, если рухнет Pax Americana - американская гегемония. Здесь на первом плане — хотя в основном и неявно — мысль о том, что двойная анархия (национальных государств и глобальных капитализмов) жизнеспо­собна только при наличии гегемониальной структуры. С другой сто­роны — злобный хор критиков-пессимистов, которые честят глобали­зацию за то, что она есть продолжение империализма более изощрен­ными методами. Вот почему для нашего анализа необходимо как можно точно понять стратегию гегемонии, снижающую конкуренцию.


ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

Сначала имеет смысл провести различие между стратегиями гло­бальной и региональной гегемонии. Они не исключают друг друга, но строятся на разных механизмах власти, отягощенных, понятно, раз­ными противоречиями. Для глобальных гегемоний на данный момент существует только один кандидат —США. За последние годы в научно-политической и политико-экономической литературе произошел значительный поворот. Ориентирующиеся на государство теории уже больше не ведут речь о возможном взлете или крахе великих дер­жав или о том, пребывает ли гегемония США на фоне успешного раз­вития стран Восточной Азии. Напротив, все бо льшую популярность приобретает взгляд, согласно которому США после окончания холод­ной войны вступили в период обновленной, пусть и завуалированной гегемонии в экономическом и в политическом отношениях.

Доводы, приводимые в пользу этого, таковы. Неолиберализм в ка­честве идеологического острия американизации уверенно господ­ствует мире в так называемых дебатах по поводу реформ. Место пря­мой американской гегемонии заняла мультилатеральная американи­зация, в которой, например, якобы транснациональные институты (такие как Всемирная торговая организация, государства «восьмерки», Всемирный банк и т. п.) в транснациональных масштабах реализуют американскую претензию на господство по собственному сценарию. Наконец, правительство сша без зазрения совести пользуются своей ведущей ролью в мире. Оно реализует свои национальные торговые интересы с беззастенчивой прямотой, откровенно угрожая другим странам и континентам торговой войной. Многие наблюдатели уве­рены в том, что именно эта гегемонистская властная позиция США обеспечивала им в течение длительного времени невероятно бескри­зисный, постоянный экономический рост.

Кроме того, мне представляется важным один момент, который в этих дебатах часто остается на заднем плане. Только США — а не их возможные соперники Европа или Азия — располагают монополией на глобальное ви дение. Это видение двойной свободы: политическая свобода и рыночная свобода не только не противоречат друг другу, но образуют нерушимое единство. Это американское видение озна­чает следующее: в результате внедрения капитализма и демократии мы не только умиротворяем планету, но и создаем достойное чело­века общество, в котором равные права, а тем самым справедливость для всех становятся осуществленной утопией. Именно эта визионер­ская монополия укрепляет США в их гегемонистской позиции. Наряду со всеми добавками, из которых соткана гегемония начала xxi века, т. е. креативной и могучей внутренней экономикой, доминированием


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

на мировом рынке, военным могуществом, объединением союзников и выгодоприобретателей и т. п., гегемонистское положение обеспе­чивается прежде всего большой политикой с космополитическими притязаниями.

Тем не менее не стоит недооценивать проблемы, порождаемые глобальной стратегией гегемонии: создание и поддержание гегемо­нии требует соответствующей длительной мобилизации населения не только собственного государства, но и стран-союзников — и это в ус­ловиях хаотично-анархической мировой экономики, все больше ук­лоняющейся от притязаний на контроль со стороны национальных государств. Готовность и способность вмешиваться в политические и военные дела других стран не только обходятся крайне дорого, но создают постоянное желание все большего присутствия и участия в переговорах, что превосходит возможности менеджмента любого более или менее компетентного правительства и держит его в состоя­нии непрерывного стресса.

Так, именно картина перманентной контрольной гегемонии, в яр­ких красках расписанная ее противниками, зачастую становится кош­маром для тех, кто в глобальный век контингентности и комплексности пытается претворить в реальность это превознесение. В самом деле, тогда немедленно возникает вопрос: до какой степени гегемонистское государство может превращать свое превосходство в прибыль от влия­ния (Kompetenzgewinne) на мировом рынке? Не противоположная ли здесь ситуация, не обернутся ли затраты на гегемонию значительными убытками в конкуренции на мировом рынке? Нельзя ли на этой ос­нове выработать хитрые, даже коварные стратегии, чтобы взваливать на другие государства бремя расходов на гегемонию, а затем вытеснять их из конкурентной борьбы на мировом рынке? Может быть, гегемо­ния является конкурентным вытеснением соперничающих государств?

Если гегемонию понимать не на старый лад, не как поддержанную военными силами империалистическую стратегию, то возникает во­прос: как выглядит гегемония на мировом рынке, которая по сути нацелена на снижение конкуренции на мировом рынке? Сама миро­вая экономика не очень способна на это, а если бы и была способна, то серьезно отнеслась бы к политической автаркии и создала своего рода частнохозяйственное мировое государство. Диктатура пролета­риата, согласно поставленной цели, превратилась бы тогда в глобаль­ном масштабе в диктатуру менеджмента, который без остатка погло­тил бы государственную власть.

Эта абсурдная идея снова провоцирует вопрос: как выглядит подхо­дящая для мирового рынка стратегия гегемонии или как ее понимать?


ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

А потому надо поинтересоваться, насколько сущность стратегии геге­монии применительно к мировому рынку состоит в своего рода «по­литике политики», описывающей правила силовой мета-игры? В уп­рощенном виде можно сказать: гегемония создает power multiplayer 16 [Palan / Abbott 1999], а соответствующая этому стратегия направлена на то, чтобы сводить в единый пучок властные элементы, умножать власть. То, какие элементы при этом взаимно переплетаются, можно понять на примере региональной гегемонии Германии в Европейском союзе. Германия является прежде всего самой могущественной в экономиче­ском отношении страной с населением более 80 млн человек и высо­коразвитой экономикой. Вместе с тем она, благодаря альянсу с Фран­цией и новым возможностям развития по сравнению с миром госу­дарств Центральной и Восточной Европы, а также с Россией, играет посредническую роль в области всемирно-экономической интеграции и политического представительства внутри Европейского союза. Если учесть важное положение Германии как европейского союзника США, то налицо умножение властных элементов, которые, весьма вероятно, могут послужить основой гегемонии. Видно, что образ и оценка ге­гемонии подвержены крайним колебаниям, причем не только в за­висимости от положения в этом властном переплетении. Более того, меняющееся восприятие этого феномена заключается в том, видят гегемонию, как прежде, в национальных властных расчетах (политико-научного реализма), или рассматривают ее в космополитической пер­спективе. Тогда без ложного идеализма можно было бы преобразовать «усилитель власти» — гегемонию — в предпосылку транснационального открытия национальной политики. (Ясно, что такой поворот был бы «разоблачен» из неореалистической перспективы политической тео­рии как всего лишь изощренное отстаивание национальных интере­сов. Но это уже другой вопрос.)

Стратегии транснационализации

Помимо стратегий специализации на мировом рынке и стратегии ге­гемонии можно назвать и выделить стратегии кооперации между пра­вительствами и государствами, нацеленные на то, чтобы посредством договоров, определенных режимов или иных обязательных правовых регулятивов ликвидировать национальное соперничество и межгосу­дарственную конкуренцию с акторами мировой экономики. Страте­гии транснациональной, т. е. регионально ограниченной, межгосудар-

силовых мультиигроков (англ.).


УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ственной кооперации являются многослойными, многосторонними и многофункциональными государственными стратегиями, которые отличаются от вышеназванных стратегий тем, что позволяют транс-цендировать национальное пространство действий государств и вво­дить транснациональную силовую игру в отношении всемирно-эконо­мических акторов.

Мобильные и действующие в мире разветвленные хозяйствен­ные предприятия в состоянии сталкивать отдельные государства друг с другом и тем самым ослаблять их. Расширение детерриториального, транслегального господства удается тем лучше, чем больше в мышле­нии и действиях людей и правительств господствует национальная оп­тика. Разжигание национального соперничества, эгоизма и конкурен­ции раскалывает мир государств, препятствует им раскрывать и раз­вивать львиную мощь кооперации государств и тем самым позволяет мировой экономике — по принципу divide et impera — натравливать обособленные национальные государства друг на друга. Таким обра­зом, исторически законсервированная констелляция «мировой ры­нок — национальное государство» препятствует транснациональному обновлению политики и укрощению мировой экономики.

Эту игру в кошки-мышки между мировой экономикой и нацио­нальным государством можно, в принципе, предотвратить только тем, что государства поведут себя подобно «безместным» предпри­ятиям и распространят свою деятельность за пределы национальных границ. Это может происходить либо под приматом национального (тогда это называется завоеванием или гегемонией), либо в форме межгосударственной кооперации, но тогда следует систематически и последовательно ликвидировать якобы естественное единство го­сударства и нации.

Союзы между государствами покоятся на взаимном понимании того, что подобные обязательные международные договоры и режимы по­могают избегать вредных для всех взаимных переборов и недоборов. Стратегии транснациональной кооперации служат, следовательно, обеим целям: они обостряют конкуренцию между всемирно-экономи­ческими акторами и снижают конкуренцию между государствами.

Но у этой стратегии есть своя цена — завоевание новых пространств действий и высот для правления. Расширение суверенитета нужно оплачивать активной самоденационализацией, ограничением нацио­нальной автономии.

Таким образом, в условиях экономической глобализации государ­ства попадают в ловушку денационализации: если они твердо придер­живаются постулата о суверенитете, то обостряется и конкуренция


ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

между государствами за инвестиции и опасность образования моно­полии на мировом рынке, которая в свою очередь обессиливает госу­дарственных акторов. Если же они, напротив, снижают конкуренцию между собой путем вступления в союзы, которыми сами себя связы­вают, чтобы усилить свою позицию по отношению к мировой эконо­мике, то вынужденно ущемляют свой национальный суверенитет.

В этом парадоксе проявляется важный опыт постнациональной констелляции: то, что было соединено в национальной парадигме — государственная независимость, национальное самоопределение и ре­шение центральных задач политики (благосостояние, право, безопас­ность), разъединяется, чтобы самостоятельно выступить друг против друга, и одновременно объединяется на новый манер. Правительства должны распрощаться с государственной независимостью, так ска­зать, связать друг другу руки в кооперативных соглашениях, чтобы продвигать вперед решение центральных национальных задач и за­воевывать себе не только в международном, но и внутри н а цион а ль- ном масштабе — вопреки мнению оппозиции и общественности — но­вые возможности действий.

Стратегии транснационализации вынуждают пересмотреть поли­тику границ. С одной стороны, стратегии кооперации ослабляют тер­риториальную привязанность государственных действий, поскольку границы кооперирующих государств становятся прозрачными. С дру­гой стороны, подобная территориальность не упраздняется, но рас­ширяется. Она доходит до своих пределов в региональном союзе го­сударств. Главными примерами этого являются Европейский союз и страны nafta. Более мелкие кооперативные союзы, вроде того, что Китай заключил с Гонконгом, несут неформально черты транс­национализации. Названные союзы являются региональными сою­зами государств, которые с помощью комплексных, юридически обя­зательных договоров и соответствующих институтов одновременно лишают границ и транснационально ограничивают пространства своих действий. Полученный при этом опыт можно сформулировать так: национальное программирование и ограничение государства становится препятствием для транснационального обретения и раз­вития политического начала и государственности в век экономиче­ской глобализации.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.013 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал