Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 23 страница
«… является селективная интеграция в мировую экономику — то, что мы называем экономическим дуализмом» (англ.). УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА ние и самосознание, которое преодолевало национальные, а также сословные барьеры и ограничения, связывая профессиональные, локальные идентичности с открытостью миру. Эта готовность рассматривать себя не только как жертв глобализации, но и как ее соавторов важна для будущей специализации и утверждения на мировом рынке. Социал-демократические общества благоденствия покоятся, однако, на центральных предпосылках, которые теперь ставят под сомнение. Во-первых, они опираются на (относительно) гомогенный образ самих себя, который в эпоху культурной и этнической глобализации становится проблематичным. Во-вторых, они заботятся о собственном имидже (относительной) эгалитарной солидарности. До сих пор эта политическая культура предохраняла социал-демократический мир государств Европы от новой общественной чумы — преступности, бедности, эксклюзии (исключения), наркотиков и упадка публичной жизни, что в гораздо более драматических масштабах наблюдается в англосаксонских странах. Культура «государств благоденствия» и политика эгалитарного солидаризма являют собой ответ на катастрофы хх века, а именно на человеконенавистнический фашизм и организованный в государственных масштабах коммунизм с его принудительным коллективизмом. Полани (Polanyi) в своем труде «Великая трансформация» (1945) одним из первых показал, что экономическая открытость может и должна связываться с видением государственной политики, оберегающей человечество от рецидивов фашизма. Применительно к началу XXI века это означает: необходим некий New deal, который по-новому сбалансирует власть политики и экономики и вынудит международный капитал принять иные правила культурного и политического ангажемента, а также транснациональные государства, возрожденные в форме кооперативных государств. Если это не удастся, то нам угрожает осуществление в той или иной форме модернизированной, неофашистской регрессии и дегуманизации. Но именно от этого могут защитить возникшие в «среде благоденствия» свободные культуры солидарного индивидуализма. Одновременно создаются предпосылки для формулировок и толкований вопросов демократической солидарности применительно к транснациональной констелляции и эпохе. Это относится в первую очередь к европейскому пространству. Но уже сегодня вырисовываются барьеры, воздвигаемые национальным протекционизмом. Они связаны, с одной стороны, с тем, что национально-государственный консенсус возникал только в условиях четкой дифференциации внутреннего и внешнего. Внутри должна была создаваться и поддер- ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ… живаться гомогенность равных, между которыми была институционализирована солидарность социального государства. Это удавалось, с другой стороны, только посредством сильной и четкой отграниченности по отношению к «чужим». И то и другое предполагает высокую степень однородности населения и его этнического самопонимания, причем языковые, этнические и религиозные различия и противоречия отходили на второй план. Одновременно успех мирового рынка связан с национальным замыканием в себе, которое Хабермас в отношении Германии обозначил как «национализм немецкой марки». Эту стратегию замыкания в себе можно, обобщая, назвать национализмом благосостояния. Обе предпосылки национального, социал-демократического государства — культурная однородность и национализм благосостояния — становятся в глобальную эпоху существенными культурно-общественно-политическими барьерами. Они мешают этим обществам двойной рыночной морали самокритично воспринимать свою роль как избранных победителей, выигравших от глобализации, чьи ниши благоденствия обеспечиваются именно исключением других. Они драматизируют в публичном самовосприятии национально-эгоистичные издержки транснационализации. Образу упадка, который бродит по Европе вместе с призраком неолиберализма, до сих пор не противопоставлена напрашивающаяся альтернатива транснационального обновления демократии, социальной справедливости и безопасности, а также экологического мышления и действий за пределами национально-государственной исключительности. Транснационализация предполагает космополитическую открытость общества. Возможно, что открытие навстречу мировому рынку может также идти различными путями. В социал-демократически-смягченном варианте неолиберализации экономики и труда — как это начали делать в Великобритании — можно противопоставить обновление культуры и общества в том виде, в каком оно вводилось политикой бывшего французского премьер-министра Лионеля Жоспена. «Новая тяга к революции» — такой заголовок появился в еженедельнике «Ди Цайт». «Правящие круги Франции избегают болезненных структурных реформ; они охотнее перебесятся в социальной политике» 12. Французское общество открывается для вызовов глобальной эпохи как бы изнутри, обращаясь к своей традиции liberté, é galité, fraternité. 12 См. соответствующую статью Жаклин Энар (Jacqueline Hé nard) в Die Zeit Nr. 26, 21. Juni 2000, S. 10. УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА В центре при этом стоят два реформаторских проекта, которые поначалу были направлены не столько на рынок труда, сколько на то, что закрепляется в традиционном понимании нации, а именно «естественные» неравенства и ограничения, которые противоречат равенству и свободе граждан. Обновление общественно-политического революционного импульса используется для открытия экспериментального пространства life politics 13 (Гидденс). Почти что единодушно левые и правые «после ожесточенных дебатов приняли два закона с похвальными намерениями и непредсказуемыми последствиями — “pacs” и “parité ”. Один из них вводит в обиход новую форму законодательно урегулированной совместной жизни, причем не только для гомосексуалистов. Цель другого — увеличение доли женщин, участвующих в политической жизни, от весьма низкого уровня до их естественной доли в обществе, т. е. до половины. Pacte civil de solidarité 14 (сокращенно pacs) вступил в силу в декабре 1999 г. Он создает правовой статус для жизненных союзов двух взрослых людей, которые не женаты или не “у ПАКС ованы” с кем-нибудь другим. После подписания контракта партнеры могут претендовать на денежную компенсацию квартплаты и другие социальные выплаты, которые обычно предоставляются только семейным парам. Спустя три года зарегистрированной совместной жизни они имеют право подавать общую налоговую декларацию. Если один из них умирает, то оставшийся должен платить небольшой налог на наследство — чуть больший, чем один из супругов, живших в обычном браке. Второй закон — с высоким символическим содержанием и неясными последствиями — создает новую схему регулирования уже не частной, а общественной жизни. Закон о parité (равноправии) обязывает французские партии начиная с 6 июня 2000 г. выставлять равное количество женщин и мужчин. При прямых выборах, например, в Национальное собрание вступает в силу механизм денежного штрафа, если по всей стране половина выдвинутых кандидатов не женщины. Голосование по этому закону преподало еще один урок political correctness: лишь представительница правых, депутат Кристин Бу-тен 15, которая в одиночестве уже выступила против всех своих коллег-мужчин при голосовании по закону “pacs”, и на сей раз голосовала против» (там же). политики жизни (англ.). Гражданский пакт солидарности (франц.). От Союза за французскую демократию (udf — Union pour la dé mocratie franç aise). ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ… Примечательно не только то, что в ходе политического продав-ливания подобных, в сущности своей крайне спорных общественно-политических реформ с помощью стратегии political correctness их явно многочисленные противники были просто раздавлены. Примечательно и то, что ценности свободы и солидарности, т. е. исконно традиционные ценности (французского) модерна, были избавлены от эссенциалистских ограничений — в данном случае это отождествление «естественной» сексуальности и брачного союза с гетеросек-суальностью и официально зарегистрированным браком. Во втором случае на поверхность политически вырвалось противоречие между опирающимся на успехи женского движения равноправием женщин в сфере образования и профессиональной деятельности, с одной стороны, и их продолжающимся исключением из политики и публичной сферы (практикующимся почти во всех государствах континентальной Европы) — с другой. Бросается в глаза то, как в этой стратегии политизации играют на противоречиях ретрадиционализации и освобождения от традиций. В заостренной форме: ретрадиционализация и апелляция к национальным традициям свободы и равенства используются для того, чтобы сбросить закостенелые общественные структуры, исторически ограничивающие эту традицию освобождения. Данная стратегия «традиции — контртрадиции» является примечательной стратегией политизации, поскольку она, во-первых, применяется поначалу в национальном контексте, но одновременно детрадиционализирует этот контекст и тем самым раскрывает его транснационально. При этом политика только завершает то, что у населения уже сформировалось как доминирующий собственный образ. Если, например, еще в 1981 г. 49 % опрошенных французов полагали, что однополую любовь никак нельзя оправдать, то в 1999 г. — лишь 23 %. Разумеется, как всегда, возникают сомнения: действительно с помощью parité осуществляется равноправие женщин в политике или речь идет все же об опасной квоте в жульническом пакете? Если новое определение гражданина (это слово теперь существует и в женском варианте) допускает расширение, учитывающее этнические меньшинства, то последует ли за введением квот для женщин в избирательных списках введение квот для чернокожих на телевидении? Эти вопросы ясно показывают, в чем могут заключаться шансы подобной политики как будто бы небольших общественно-политических изменений с большими последствиями. Они реполитизируют общество, изнутри открывая общественное и политическое пространство для транснациональных новаций. УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА б) Стратегии низкой заработной платы Страны так называемого третьего мира (и в первую очередь именно они) стремятся обрести свой профиль на мировом рынке, завлечь и привязать иностранный капитал тем, что на ярлыке рыночного товара они сообщают: низкие затраты, слабый контроль. Это означает, что они делают менее жесткими или вовсе упраздняют свои законы по защите труда, защите окружающей среды, а также государственному налогообложению. Это может происходить постоянно или (что встречается гораздо чаще) в масштабах, ограниченных временными и / или территориальными рамками. Так создаются свободные от законов экспортные анклавы, внутри которых действуют определенные правила освобождения, в том числе такое правило, что для этих зон общее правосудие не действует, но за пределами этих зон, разумеется, остается в силе. Именно в этой противоречивой системе регулирования, освобождения от регулирований проявляется конкретный профиль специализации. Для сравнения: в ходе реализации стратегии, осуществляемой «государством благоденствия», пациент прописывает себе и глотает минимальную дозу горького неолиберального лекарства; с помощью стратегии деградации пациент-государство глотает сверхдозу, подвергая себя опасности. Однако важно подчеркнуть, что прием одной или другой дозы не является результатом свободного выбора того или иного пациента-государства. Напротив, он, как правило, диктуется начальными условиями и конкретными путями развития, например положением в центре или на периферии. Не вызывает никакого сомнения, что в этом смысле минимальное дозирование неолиберального лекарства (в государствах «всеобщего благоденствия») предполагает наличие богатства, которое таким путем стараются застраховать или обновить. В противоположность этому стратегия деградации диктуется нуждой и ориентируется на то, чтобы сделать из этого рынок. Не случайно в странах, гарантирующих свободные правовые зоны для иностранного капитала, люди предлагают западным туристам своих женщин в качестве проституток. И то и другое порождено диктатом нищеты. Дешевый труд и недостойные человека условия его предоставления, а также катастрофические (в экологическом отношении) формы производства отнюдь не являются изобретением этих государств. Однако сочетаются ли подобные признаки с государственным профилем специализации — это несколько иной вопрос. Тогда как бы в мировом масштабе и в привязке к отдельным государствам возникает частичный мировой рынок труда для труда и производства, свободного от законов, ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ… и дело доходит до своего рода «пролетаризации государства» и «государственной проституции». О стратегии деградации речь может идти в двояком смысле: во-первых, деградация в межгосударственных отношениях становится профилем специализации, рыночным товаром, с помощью которого эти государства желают открыться на мировом рынке навстречу иностранному капиталу; во-вторых, с помощью этой стратегии можно форсировать конкуренцию между государствами деградации настолько, что они наперегонки будут предлагать себя по все более низким ценам, в результате чего деградация превратится в исключение. Однако эта специализация деградации сама себя подвергает опасности в силу того, что делает основой своего экономического существования дыру в межгосударственной системе. Иными словами, стратегия деградации не только разжигает конкуренцию между государствами, но и вступает в противоречие с интересами богатых национальных государств, которые видят, что создание свободных правовых пространств для инвестиций капитала ставит под вопрос их экономически-культурное существование, их представления о политических ценностях. Допустим, что и правительства стали бы global player; тогда эти конфликты между богатством и нищетой обострились бы в мировом масштабе. Внедрение норм социальной справедливости, труда, достойного человека, и бережного отношения к природным ресурсам зависит в первую очередь от международного консенсуса. Только при его наличии могут применяться эффективные санкции против нарушителей правил. Сегодня невозможно предсказать, возможно ли это вообще в транснациональных рамках и как это осуществить. Во всяком случае, путь в государство «всеобщего благоденствия», где такой консенсус в форме наций уже существовал, не может быть использован на транснациональном уровне. в) Стратегии налогового рая Некоторые государства пытаются добиться доступа на мировой рынок и закрепить свое место на нем, превращая себя в свободный налоговый рай для иностранных инвесторов. Если сравнить эту стратегию с предыдущей, то бросается в глаза, что тут из пробелов в системе регулирования международных отношений вырастает не только стратегия деградации, спуска, но и стратегия восхождения в области самопрофилирования государств на мировом рынке. Точнее, государства стараются превратить спуск в подъем. Вот почему велико число государств, предлагающих убежище с банковской тайной для победителей, выигравших от глобализации, чтобы самим выиграть от глобализации. УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА Кстати, в мире существует более 40 государств, обеспечивающих себе таким путем паразитическое существование на мировом рынке. Вопросы, встающие здесь, аналогичны тем, которые возникали в случае предыдущей стратегии. Что будет с этими государственно организованными налоговыми раями, если мир государств захочет создать (и создаст) для финансовых рынков транснациональную архитектуру? Так, например, «налог Тобина», который должен взыматься за международный финансовый трансфер, предполагает, что доступ и правовые основания для налоговых раев должны быть ликвидированы. И здесь действует правило: «перенос норм благоденствия и справедливости на транснациональный уровень удается только в том случае, если упраздняются обеспеченные государственной поддержкой зоны максимизации прибыли, освобожденные от соблюдения законов». Но это требует согласия государств-неудачников, а именно государств — налоговых раев, которые едва ли смирятся со своим упадком. Поэтому не остается ничего другого, как попытаться преодолеть подобные структурные препятствия чисто политически, раскрывая таким государствам новые перспективы развития в де-монополизиро-ванном порядке мировой экономики. Стратегии гегемонии Если не выходить за рамки национального государства, то страны могут снизить конкуренцию между собой не только посредством стратегий специализации, но и с помощью стратегий гегемонии. Иными словами, последние могут принуждать к кооперации тем, что эта гегемония, во-первых, существует в национальных рамках, однако, во-вторых, эти стратегии именно их и взрывают, навязывая в приказном порядке другим государствам интернациональную «кооперацию», задуманную по национальному проекту. Если кто-нибудь просмотрит международную дискуссию под этим углом зрения, он наткнется на всякого рода странности. С одной стороны — гегемониальная одержимость, с которой политологи-неореалисты пугают опасностями, угрожающими миру, если рухнет Pax Americana - американская гегемония. Здесь на первом плане — хотя в основном и неявно — мысль о том, что двойная анархия (национальных государств и глобальных капитализмов) жизнеспособна только при наличии гегемониальной структуры. С другой стороны — злобный хор критиков-пессимистов, которые честят глобализацию за то, что она есть продолжение империализма более изощренными методами. Вот почему для нашего анализа необходимо как можно точно понять стратегию гегемонии, снижающую конкуренцию. ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ… Сначала имеет смысл провести различие между стратегиями глобальной и региональной гегемонии. Они не исключают друг друга, но строятся на разных механизмах власти, отягощенных, понятно, разными противоречиями. Для глобальных гегемоний на данный момент существует только один кандидат —США. За последние годы в научно-политической и политико-экономической литературе произошел значительный поворот. Ориентирующиеся на государство теории уже больше не ведут речь о возможном взлете или крахе великих держав или о том, пребывает ли гегемония США на фоне успешного развития стран Восточной Азии. Напротив, все бо льшую популярность приобретает взгляд, согласно которому США после окончания холодной войны вступили в период обновленной, пусть и завуалированной гегемонии в экономическом и в политическом отношениях. Доводы, приводимые в пользу этого, таковы. Неолиберализм в качестве идеологического острия американизации уверенно господствует мире в так называемых дебатах по поводу реформ. Место прямой американской гегемонии заняла мультилатеральная американизация, в которой, например, якобы транснациональные институты (такие как Всемирная торговая организация, государства «восьмерки», Всемирный банк и т. п.) в транснациональных масштабах реализуют американскую претензию на господство по собственному сценарию. Наконец, правительство сша без зазрения совести пользуются своей ведущей ролью в мире. Оно реализует свои национальные торговые интересы с беззастенчивой прямотой, откровенно угрожая другим странам и континентам торговой войной. Многие наблюдатели уверены в том, что именно эта гегемонистская властная позиция США обеспечивала им в течение длительного времени невероятно бескризисный, постоянный экономический рост. Кроме того, мне представляется важным один момент, который в этих дебатах часто остается на заднем плане. Только США — а не их возможные соперники Европа или Азия — располагают монополией на глобальное ви дение. Это видение двойной свободы: политическая свобода и рыночная свобода не только не противоречат друг другу, но образуют нерушимое единство. Это американское видение означает следующее: в результате внедрения капитализма и демократии мы не только умиротворяем планету, но и создаем достойное человека общество, в котором равные права, а тем самым справедливость для всех становятся осуществленной утопией. Именно эта визионерская монополия укрепляет США в их гегемонистской позиции. Наряду со всеми добавками, из которых соткана гегемония начала xxi века, т. е. креативной и могучей внутренней экономикой, доминированием УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА на мировом рынке, военным могуществом, объединением союзников и выгодоприобретателей и т. п., гегемонистское положение обеспечивается прежде всего большой политикой с космополитическими притязаниями. Тем не менее не стоит недооценивать проблемы, порождаемые глобальной стратегией гегемонии: создание и поддержание гегемонии требует соответствующей длительной мобилизации населения не только собственного государства, но и стран-союзников — и это в условиях хаотично-анархической мировой экономики, все больше уклоняющейся от притязаний на контроль со стороны национальных государств. Готовность и способность вмешиваться в политические и военные дела других стран не только обходятся крайне дорого, но создают постоянное желание все большего присутствия и участия в переговорах, что превосходит возможности менеджмента любого более или менее компетентного правительства и держит его в состоянии непрерывного стресса. Так, именно картина перманентной контрольной гегемонии, в ярких красках расписанная ее противниками, зачастую становится кошмаром для тех, кто в глобальный век контингентности и комплексности пытается претворить в реальность это превознесение. В самом деле, тогда немедленно возникает вопрос: до какой степени гегемонистское государство может превращать свое превосходство в прибыль от влияния (Kompetenzgewinne) на мировом рынке? Не противоположная ли здесь ситуация, не обернутся ли затраты на гегемонию значительными убытками в конкуренции на мировом рынке? Нельзя ли на этой основе выработать хитрые, даже коварные стратегии, чтобы взваливать на другие государства бремя расходов на гегемонию, а затем вытеснять их из конкурентной борьбы на мировом рынке? Может быть, гегемония является конкурентным вытеснением соперничающих государств? Если гегемонию понимать не на старый лад, не как поддержанную военными силами империалистическую стратегию, то возникает вопрос: как выглядит гегемония на мировом рынке, которая по сути нацелена на снижение конкуренции на мировом рынке? Сама мировая экономика не очень способна на это, а если бы и была способна, то серьезно отнеслась бы к политической автаркии и создала своего рода частнохозяйственное мировое государство. Диктатура пролетариата, согласно поставленной цели, превратилась бы тогда в глобальном масштабе в диктатуру менеджмента, который без остатка поглотил бы государственную власть. Эта абсурдная идея снова провоцирует вопрос: как выглядит подходящая для мирового рынка стратегия гегемонии или как ее понимать? ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ… А потому надо поинтересоваться, насколько сущность стратегии гегемонии применительно к мировому рынку состоит в своего рода «политике политики», описывающей правила силовой мета-игры? В упрощенном виде можно сказать: гегемония создает power multiplayer 16 [Palan / Abbott 1999], а соответствующая этому стратегия направлена на то, чтобы сводить в единый пучок властные элементы, умножать власть. То, какие элементы при этом взаимно переплетаются, можно понять на примере региональной гегемонии Германии в Европейском союзе. Германия является прежде всего самой могущественной в экономическом отношении страной с населением более 80 млн человек и высокоразвитой экономикой. Вместе с тем она, благодаря альянсу с Францией и новым возможностям развития по сравнению с миром государств Центральной и Восточной Европы, а также с Россией, играет посредническую роль в области всемирно-экономической интеграции и политического представительства внутри Европейского союза. Если учесть важное положение Германии как европейского союзника США, то налицо умножение властных элементов, которые, весьма вероятно, могут послужить основой гегемонии. Видно, что образ и оценка гегемонии подвержены крайним колебаниям, причем не только в зависимости от положения в этом властном переплетении. Более того, меняющееся восприятие этого феномена заключается в том, видят гегемонию, как прежде, в национальных властных расчетах (политико-научного реализма), или рассматривают ее в космополитической перспективе. Тогда без ложного идеализма можно было бы преобразовать «усилитель власти» — гегемонию — в предпосылку транснационального открытия национальной политики. (Ясно, что такой поворот был бы «разоблачен» из неореалистической перспективы политической теории как всего лишь изощренное отстаивание национальных интересов. Но это уже другой вопрос.) Стратегии транснационализации Помимо стратегий специализации на мировом рынке и стратегии гегемонии можно назвать и выделить стратегии кооперации между правительствами и государствами, нацеленные на то, чтобы посредством договоров, определенных режимов или иных обязательных правовых регулятивов ликвидировать национальное соперничество и межгосударственную конкуренцию с акторами мировой экономики. Стратегии транснациональной, т. е. регионально ограниченной, межгосудар- силовых мультиигроков (англ.). УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА ственной кооперации являются многослойными, многосторонними и многофункциональными государственными стратегиями, которые отличаются от вышеназванных стратегий тем, что позволяют транс-цендировать национальное пространство действий государств и вводить транснациональную силовую игру в отношении всемирно-экономических акторов. Мобильные и действующие в мире разветвленные хозяйственные предприятия в состоянии сталкивать отдельные государства друг с другом и тем самым ослаблять их. Расширение детерриториального, транслегального господства удается тем лучше, чем больше в мышлении и действиях людей и правительств господствует национальная оптика. Разжигание национального соперничества, эгоизма и конкуренции раскалывает мир государств, препятствует им раскрывать и развивать львиную мощь кооперации государств и тем самым позволяет мировой экономике — по принципу divide et impera — натравливать обособленные национальные государства друг на друга. Таким образом, исторически законсервированная констелляция «мировой рынок — национальное государство» препятствует транснациональному обновлению политики и укрощению мировой экономики. Эту игру в кошки-мышки между мировой экономикой и национальным государством можно, в принципе, предотвратить только тем, что государства поведут себя подобно «безместным» предприятиям и распространят свою деятельность за пределы национальных границ. Это может происходить либо под приматом национального (тогда это называется завоеванием или гегемонией), либо в форме межгосударственной кооперации, но тогда следует систематически и последовательно ликвидировать якобы естественное единство государства и нации. Союзы между государствами покоятся на взаимном понимании того, что подобные обязательные международные договоры и режимы помогают избегать вредных для всех взаимных переборов и недоборов. Стратегии транснациональной кооперации служат, следовательно, обеим целям: они обостряют конкуренцию между всемирно-экономическими акторами и снижают конкуренцию между государствами. Но у этой стратегии есть своя цена — завоевание новых пространств действий и высот для правления. Расширение суверенитета нужно оплачивать активной самоденационализацией, ограничением национальной автономии. Таким образом, в условиях экономической глобализации государства попадают в ловушку денационализации: если они твердо придерживаются постулата о суверенитете, то обостряется и конкуренция ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ… между государствами за инвестиции и опасность образования монополии на мировом рынке, которая в свою очередь обессиливает государственных акторов. Если же они, напротив, снижают конкуренцию между собой путем вступления в союзы, которыми сами себя связывают, чтобы усилить свою позицию по отношению к мировой экономике, то вынужденно ущемляют свой национальный суверенитет. В этом парадоксе проявляется важный опыт постнациональной констелляции: то, что было соединено в национальной парадигме — государственная независимость, национальное самоопределение и решение центральных задач политики (благосостояние, право, безопасность), разъединяется, чтобы самостоятельно выступить друг против друга, и одновременно объединяется на новый манер. Правительства должны распрощаться с государственной независимостью, так сказать, связать друг другу руки в кооперативных соглашениях, чтобы продвигать вперед решение центральных национальных задач и завоевывать себе не только в международном, но и внутри н а цион а ль- ном масштабе — вопреки мнению оппозиции и общественности — новые возможности действий. Стратегии транснационализации вынуждают пересмотреть политику границ. С одной стороны, стратегии кооперации ослабляют территориальную привязанность государственных действий, поскольку границы кооперирующих государств становятся прозрачными. С другой стороны, подобная территориальность не упраздняется, но расширяется. Она доходит до своих пределов в региональном союзе государств. Главными примерами этого являются Европейский союз и страны nafta. Более мелкие кооперативные союзы, вроде того, что Китай заключил с Гонконгом, несут неформально черты транснационализации. Названные союзы являются региональными союзами государств, которые с помощью комплексных, юридически обязательных договоров и соответствующих институтов одновременно лишают границ и транснационально ограничивают пространства своих действий. Полученный при этом опыт можно сформулировать так: национальное программирование и ограничение государства становится препятствием для транснационального обретения и развития политического начала и государственности в век экономической глобализации.
|