Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 26 страница

Уже Боден (Bodin) доказывал в этом смысле необходимость разде­ленного суверенитета. Его концепция предусматривала, что суверени­тет государства, связывающий всю командную власть, снова связыва­ется и взнуздывается с помощью как бы космического правопорядка, которому все подчинены. Но в его концепции нет места для инстан­ции, которая в состоянии осуществить это универсальное правовое притязание, идя против монополии суверена на насилие. Это значит, что от метафизики естественного права остался лишь призыв к вла­стителю учитывать универсальные нормы естественного права, не­взирая на его, властителя, фактическую властную автономию.

Гёте И. В. Фауст. Ч. 2 «Дворец…» / пер. Н. Холодковского. — Прим. перев.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Это представляет космополитический режим в выгодном свете: правовая автономия государства оказывается подчиненной режиму прав человека. Поэтому желаемый космополитический правопорядок ставит под вопрос независимость космополитических государств. «Не­посредственное членство в ассоциации граждан мира защищало бы гражданина государства также от произвола собственного правитель­ства. Важнейшим следствием права, пронизывающего суверенитет государств, является, как это уже намечается в деле Пиночета, лич­ная ответственность функционеров за преступления, совершенные в бытность их на государственной и военной службе» [Habermas 2000, 52]. Космополитизация права, таким образом, подразумевает, что го­сударства поддерживают нормы, правовые формы и организации, ко­торые обеспечивают во внутренней и во внешней области демокра­тию, соблюдение прав человека, гражданские свободы, а также куль­турное многообразие.

На практике разные государства, благодаря этой космополитиза­ции права, оказываются перед лицом различных вызовов. Так, вполне разумно исходить из того, что государствам, построенным скорее ав­торитарно, легче подписывать конвенции по соблюдению прав чело­века, поскольку соответствующие последствия этого во внутренней сфере они могут держать в узде с помощью сильного кулака, тогда как государства, уже располагающие развитой системой автономных прав и судов, едва ли способны контролировать последствия. Отсюда можно сформулировать следующий парадокс перехода от националь­ного государства к космополитическому: неподлинных, инструмен-тально-сиволических форм космополитизации права следует скорее всего ожидать там, где государства менее всего удовлетворяют космопо­литической правовой претензии. Так можно понимать основанный лишь на бумаге Африканский союз (см. об этом в настоящем издании с. 300 сл.), тогда как там, где государства уже продвигают внутреннюю космополитизацию своей правовой системы, может нарастать сопро­тивление подлинной космополитизации права. Отсюда следует, что нельзя под влиянием космополитической, быстро распространяю­щейся вербальной политики строить иллюзии относительно преврат­ностей космополитической реальной политики.

Государственное содействие многообразию раскрывает креативность

В национальной оптике можно натолкнуться на непреодолимое со­противление. Так, сомневаются, осуществим ли вообще трансна­циональный правовой пацифизм в противовес национально-госу-

ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

дарственному суверенитету. Спрашивают, к примеру насколько все­объемлющая юридизация международных отношений предполагает транснациональные методы разрешения конфликтов; насколько по­добного рода юридически обузданных форм подхода к государствен­ным нарушениям прав человека можно достичь без монополии миро­вого государства на насилие и без всемирного правительства; в какой мере подходящим для этого инструментом является Совет Безопасно­сти ООН; в какой мере он нуждается в дополнительными институтах, таких как обязывающее судопроизводство международного трибунала или своего рода представительное собрание граждан мира.

При развитии институтов на над государственном уровне всегда предполагается национально -государственная автономия, а возможность космополитизации государства вообще не рассматривается. Космополити­зация государства разгружает в этом смысле наднациональный уро­вень. Политика и демократия перемещаются на уровень разветвлен­ного, «глокально» интегрированного государства, которое, обеспечи­вая возможность многообразия, черпает отсюда свою легитимность. Космополитизация означает — как мы доказывали — конституциональ­ное признание инаковости иного. Эту функцию порядка государство может реализовать только в том случае, если не отождествляет себя с тем или иным гомогенным государственным народом. Точно так же, как космополитическое государство конституционно должно быть то­лерантным по отношению к религиям, обеспечивая им равные усло­вия, оно на своей суверенной территории должно обеспечивать воз­можность существования разных форм культурного и политического участия для наций и этнических групп. Да, свою идентичность и леги­тимность государство черпает именно из этого космополитического культивирования этнически-национальных различий, противополож­ностей, вражды. Речь идет не о государственном создании некоего по­литически аморфного досугового парка культурных различий и уходе за ним, но о том, чтобы обеспечить возможность культурного многооб­разия как многообразия политического. Космополитическое государ­ство есть в этом смысле педагогическое государство. Оно создает про­странства опыта конституционной толерантности, в которых много­образие одновременно может де-эссенциализироваться, осмысляться и проживаться как источник креативности. Подобно раннему христи­анству, оно удаляет эссенциалистский яд из фиксации национального на этничности и пробуждает охоту к многообразию. Таким образом, комбинируя космополитическое искусство, праздники, фестивали, благосостояние, образование, потребление, демократию и т. д., можно было бы внедрить позитивные черты космополитической противо-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

поставленности этнического (национального) многообразия и его не­устранимых политических противоречий.

Реально существующая космополитическая цивилизаторская лабо­ратория — это микрокосмос «мировой град». «Мировой град есть ото­бражение широкого мира в малом, его стены охватывают все классы, все народы, все языки» [Toynbee 1958, 243]. Столицы были и будут ме­стом рождения национализма, мировые города, напротив, есть и мо­гут, могли бы стать местом рождения космополитизма. В них реша­ется, насколько культурное и политическое многообразие может быть сплавлено в локально укорененной и вместе с тем окрыляющей кос­мополитической открытости и гласности.

Региональная космополитизация

Космополитизация в качестве изолированной стратегии отдельных государств не сулит большого успеха; более того, она предполагает, что национальные государства в своем конкретном историческом кон­тексте, подпадая под определение общества разделенного риска, кон­ституируют себя как коллективные государственные акторы в круп­ной метаигре мировой политики. Самодефиниция государства как космополитического актора возможна, таким образом, только кол­лективно, в форме региональных союзов государств, что на практике охватывает новые конструкции транснациональных границ и эксклю-зий. Исторический образец этого являет собой Европейский союз. Но данный пример также ясно показывает, что подобным объедине­ниям способствуют определенные исторические предпосылки, как например, травмы двух мировых войн и холокоста, «экономическое чудо» после Второй мировой войны, а также распространение демо­кратических идеалов в смысле вменяемости и избираемости власти. Даже в Европе этот транснациональный кооператив государств но­вого типа все еще порождает сильные сомнения и споры и постоянно нарушается процессами ренационализации (Италия, Австрия). Разве это не свидетельствует о том, что космополитизация, если она вообще возможна как эволюционный шанс, ограничена сферой ОЭСР, миром развитых демократических государств всеобщего благоденствия? По­вторю вновь: мир должен исцелиться на основе европейского духа! 23

23 Перефразируются часто цитируемые слова поэта Э. Гейбеля (1815-1884) из сти­хотворения «Призвание Германии» (1861): «Und es mag am deutschen Wesen / Einmal noch die Welt genesen» («И с помощью немецкого духа мир, возможно, когда-нибудь исцелится»). — Прим. перев.

ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

А как выглядят комплементарные перспективы для государств — не­членов ОЭСР, т. е. для мирового большинства государств и населения? Разве космополитизация государств не предполагает — совсем просто — наличие государства, что, однако, является западным допущением, ко­торое для большой части мирового общества как раз и не выполня­ется? И если все выглядит таким образом, не должны ли перспективы транснационального правления оказаться существенно пессимистич­нее, поскольку во многих мировых регионах еще не существует даже государственных адресатов, которые представляют собой необходи­мое условие для создания космополитических союзов транснацио­нального правления? И не означало бы это снова, что все мировые регионы, согласно новым мировым масштабам и новому масштабу ценностей космополитизации, нормативно и политически оказыва­ются вне игры?

То, что так не должно быть, демонстрируется на примере Аф­рики — континента, который западные СМИ считают символом циви-лизационого распада. Летом 2002 г. лидеры государств и главы прави­тельств на учредительном конгрессе в Дурбане создали Африканский союз по образцу Европейского союза. Страны — члены этого союза государств заинтересованы в развитии продуктивной силы трансна­циональной кооперации государств, т. е. более самостоятельно и от­ветственно преодолевать проявления национального эгоизма, чтобы для пользы всех справляться с ключевыми проблемами континента — войной и голодом. «Африка сегодня сделала гигантский шаг вперед, — этими словами президент ЮАР Табо Мбеки открыл учредительное ме­роприятие. — Это момент, полный надежд для континента и его наро­дов. Для Африки настало время занять в мире подобающее ей место». Перед торжественной учредительной церемонией страны-члены дали согласие на введение транснационального режима, т. е. на пра­вила, которые должны обеспечить сотрудничество важнейших орга­низаций Союза африканских государств (таковы Собрание глав госу­дарств и правительств, Исполнительный совет, Постоянный комитет представителей, Комиссия АС, Совет мира и безопасности ас). Отно­сительно других институтов, таких как Панафриканский парламент, Трибунал или создание Центрально-Африканского банка, переговоры должны продолжиться в следующем году.

Было бы наивным ожидать от этого шага в транснациональную эпоху автоматического преодоления африканских проблем. И все же таким путем могут быть созданы важные предпосылки для этого, по­скольку так — на среднюю и долгую перспективу — используются потен­циалы решений и потенциалы регулирования стратегий космополи-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

тизации. Последние делают возможной трансграничную модерниза­цию Африки, как это предполагает экономическая программа — Новое партнерство для африканского развития. Впервые будут созданы аф­риканское воинское миротворческое подразделение и совет безопас­ности, чтобы ликвидировать исконное африканское зло — постоянные конфликты и войны. С этой целью первый догмат национально-го­сударственной эпохи, до сих пор считавшийся неприкосновенным, — принцип невмешательства во внутренние дела других государств, был заменен на противоположный принцип — транснациональной ответ­ственности за поддержание мира.

«Несбыточная мечта» [Chenjerai Hove 2002], как может возразить ка­ждый. «Стоит только вспомнить войну между Эфиопией и Эритреей из-за пустынной пограничной полосы. Множество убитых, масса раз­рушений — и все ради выяснения, кому принадлежит вон то дерево. В этих условиях эффективно функционирующий Африканский союз в ближайшие сто лет немыслим». Каким бы убедительным ни был этот голос отчаяния, он остается привязанным к национальному под­ходу. То, что коррумпированные африканские властители цинично называют крайностями ненастоящей космополитизации, в транс­национальной политической игре ООН, ЕС, страны-доноры и ин­весторы могут сделать предпосылкой своей деятельности по содей­ствию и строительству. АС является, таким образом, транс нацио­нальным институциональным оформлением африканской надежды. В пост- и транснациональных государственных стратегиях речь идет об институциональной архитектуре космополитических перспектив, а также о том, что касается как политических действий, так и полити­ческой науки. Даже дефицит перспективы космополитических дей­ствий никогда не смог бы оправдать ложный методологический на­ционализм для Африки, Азии, Южной Америки и т. д. Отсюда можно вывести два принципа, позволяющих описывать и оценивать космо­политизацию государства.

Во-первых, космополитизм — в противоположность универса­лизму — подразумевает во взаимотношениях государств и мировых ре­гионов признание инаковости иных. Это прежде всего означает, что история иных и впутывание в нее самой Европы должны быть при­знаны и реконструированы. Именно на смене космополитической перспективы настаивает и практикует ее Новая критическая теория, особенно также в отношении государств друг к другу. Вот почему ев­ропейские государства должны понять и признать, что африканская история и современность являются частью европейской истории и современности, а европейский колониализм и империализм, пора­304

ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

ботившие народы Африки, становятся, как холокост, критерием евро­пейских действий по реституции и, по меньшей мере, необходимой экономической помощи.

Во-вторых, признание инаковости иных равнозначно вопросу о том, в какой мере в определенных ситуациях имеются исторические корни и исходные ситуации для космополитизации. Существуют ли расходящиеся и все же созвучные традиции некоего, возможно, ло­кально укорененного космополитизма?

Сакамото Ёсикадзу разрабатывает в этом смысле (в переводе на мою терминологию) перспективы космополитизации восточно-азиат­ских государств. Глобализация выполняет здесь, как считает Ёсикадзу, двойную функцию: «Нужно постичь историческое измерение: хотя реализация рыночной логики поощряет преодоление коррупции, укорененной в традиционных режимах и культурах, рыночная логика одновременно привела к разрыву социальных связей и к фрагмента­ции возникающего гражданского общества. Поэтому необходимо кри­тически реконструировать традиционные культуры в рамках различ­ных социальных контекстов, чтобы на этом пути осознать проблему, как можно выстроить или укрепить публичную сферу, язык коопера­ции и солидарности граждан» [Yoshikazu Sakamoto 2000, 110]. Страны, которые вступили на путь индустриализации позже, оказываются пе­ред лицом всех противоречий развитой модернизации, а это значит, что они должны справляться с радикальной разновременностью:

а) «домодерных» предпосылок,

б) руководящих образцов Первого национального промышленного
модерна,

в) бурь и противоречий глобализированного Второго модерна, сцеп­
ленных друг с другом и взаимно усиливающих друг друга.
Это можно проиллюстрировать на примере противоречий вос­
точно-азиатских стран. Хотя они добились больших успехов в строи­
тельстве и развитии национальных экономик, их интеграция в ми­
ровую капиталистическую экономику после Второй мировой войны
произошла без какой бы то ни было промежуточной региональной
интеграции, сравнимой с той, что была осуществлена в Европейском
союзе. В процессе глобализации эти государства почти полностью
были объединены при посредничестве Соединенных Штатов — их са­
мого большого экспортного рынка — и через валютную систему, при­
вязавшую их к американскому доллару как ключевой валюте. Эти госу­
дарства вступили с США в отношение асимметрического билатерализма,
а не горизонтально-регионального мультилатерализма. По этой при­
чине страны Восточной Азии должны одновременно выполнять разно-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

родные задачи: сохранять ограниченную автономию их национальных экономик, но выстраивать новые региональные рамки мультилате-ральной кооперации. Они должны, однако, преодолевать последствия экономической глобализации не в последнюю очередь для того, чтобы регулировать глобальные потоки капитала с целью защиты и расшире­ния демократических прав и законных притязаний граждан.

«Вследствие этого считается, что для восточно-азиатских стран су­ществует общий исторический вызов. Их задача состоит в том, чтобы определить свое современное положение, тогда как они вынуждены иметь дело сразу с двумя измерениями — “прошлое и современность” и “государство, регион и мир”. Когда страны согласно определяют свое положение так, чтобы противостоять общему историческому вы­зову, то необходимо и возможно политически сконструировать кол­лективных акторов, чтобы справляться с этими вызовами. Это опре­деление общей исторической задачи позволяет предположить, что су­ществуют общие тенденции, ведущие к общему решению.

Первая задача касается вопроса, каким образом могут быть соз­даны акторы региональной кооперации в Восточной Азии. Валют­ный и финансовый кризис в Азии показал, что этот регион, невзи­рая на различие ситуаций в разных странах, находится в состоянии экономической взаимозависимости и на практике уже существует не­что вроде экономического сообщества в смысле общей судьбы. Но од­новременно начало сверхотчетливо проявляться вопиющее и никем не предполагавшееся отсутствие в современной ситуации отрефлек-тированных, обладающих превентивным действием политических ра­мок региональной кооперации. Отсюда вытекает вопрос: как создать актор, способный сформировать в Восточной Азии режим региональ­ной кооперации, при котором станет возможным публичное регули­рование необузданной глобализации мирового рынка?» [2000, 110f.].

Ёсикадзу, таким образом, использует все государственные страте­гии, раскрытые в данной главе:

- историческую исходную ситуацию, в которой приход и уход миро­вой экономики, с одной стороны, разрыхляет традиционную за­костенелость, а с другой — принуждает к критическому реконструи­рованию и возрождению связывающей традиции;

- экономический опыт общества риска, который делает возможным или вынуждает единое определение ситуации;

- региональные регуляторные ответы, которые должны быть полу­чены именно из анализа этого монетарного и финансового кри­зиса в Юго-Восточной Азии (учреждение регионального Азиат­ского валютного фонда, дающего возможность быстро и адекватно

ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

реагировать на кризисы и подавлять валютные спекуляции, сис­тематическое наблюдение и контроль за спекулятивными кратко­срочными инвестициями и т. д.).

Сюда относится также то, что Ёсикадзу называет «civic state» и что аналогично моему понятию «космополитическое государство», т. е. обя­занность регионального союза государств внедрять режим прав чело­века во внутренней и внешней области, а также вырастающая отсюда кооперация с неправительственными организациями и транснацио­нальными, наднациональными концернами и организациями [114ff.].

Становится ясно, что стратегии космополитической самотранс­формации государств не могут успешно практиковаться отдельными суверенными государствами, но реалистичны только в виде регио­нальных межгосударственных стратегий кооперации. Степень реа­лизуемости этих перспектив азиатской космополитизации (также африканской или южноамериканской) одновременно показывает, насколько могут раскрываться и осуществляться различные истори­чески-региональные космополитизмы во Втором модерне.

Национальное государство потеряло свою невинность

Национальные государства являются «параноидальными монст­рами», — так радикализировал и довел до логического конца критику национального Эдгар Морен (Edgar Morin). «Они набрасываются друг на друга с бешеной яростью. Они не признают никакого высшего за­кона над своим варварским своеволием. Договоры для них — просто клочок бумаги, который может быть порван при любом изменении со­отношения сил. Они не способны любить, и у них отсутствует совесть. А мы, индивиды, так же, как все человечество, целиком зависим от пья­ной ярости и жестокостей этих уранических чудовищ. Судьба планеты в их руках. Именно от национальных государств исходит крайняя уг­роза индивидам (тоталитарное отчуждение) и человечеству в целом (тотальное уничтожение)» (цитирую по: Кульма. Coulmas 1990: 477f.).

Негативная сущность модерна, как и его сознание — не просто пози­ция, не идеология трагического. Именно историческое сознание на­ционального модерна привело к наращиванию морального, полити­ческого, экономического и технологического потенциала катастроф, как в настоящей лаборатории, сошедшей со страниц книги со страш­ными картинками, лаборатории, не знающей пощады и не учитываю­щей возможности самоуничтожения. Свидетельства тому — массовые могилы жертв мировых войн, холокоста, атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Список абсолютного зла бесконечен. О конце этого мо-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

дерна не стоит лить слезы. Люди, ностальгирующие по национальной ортодоксии, вытесняют память о моральном и политическом обес­ценивании этой ортодоксии, глобальным символом которого стало транснациональное поминовение холокоста [Levy / Sznaider 2001].

С победой национализма в xviii и xix столетиях партикулярная группа была возвышена до универсального, а собственная нация ото­ждествлена с человечеством. Многие партикулярные человечества генерализировали партикулярное до нормы политической солидар­ности и создали (что было якобы неизбежно в историческом плане) универсализм национального, партикулярный универсализм. То, что начинается сегодня, есть в этом смысле (в зависимости от той или иной точки зрения) космополитическая контрреволюция или преодо­ление иллюзии национального века, будто основные права делятся по национальному признаку, могут быть предоставлены национально-равным — членам народа — и в них может быть отказано всем прочим.

Космополитизм в каком-то смысле является завершением феми­низма. Феминистское движение претендовало на основные права для не-мужской части человечества и завоевало их. Космополитизм хо­чет сделать это для не-национальной части человечества. Это можно было бы аргументировать так: теоретическое и политическое разви­тие космополитического государства завершает краткую кровавую вечность национальной контрреволюции, за которой начинается кос­мополитический модерн.

Космополитическая Европа?

Национальная политика настроена на перспективу самосохране­ния, а возможно, и расширения своего властного пространства. Гло­бальные видения на этом горизонте, если они вообще мыслятся, мо­гут быть только империалистическими. Эта ограниченность визио­нерской глобальности, порождающая политику определения своего местоположения в кооперации мирового общества, характерна для единственного до сих пор, оригинального транснационального поли­тического единства Европы. Европа в том виде, в каком она возникла, росла и до сих пор проектируется в пространстве между националь­ными государствами, есть гибрид рынка и бюрократии, но она не яв­ляется политическим организмом, обладающим визионерской силой, ни по форме европейского мира государств, ни по своему положению относительно других мировых регионов.

Хотят европейцы интегрировать или латиноамериканизировать Россию?

ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

Хочет Европа оставить в прошлом свои колониальные или квазико­лониальные традиции в отношениях с Африкой и арабским миром?

Как будет Европа относиться к дерзким проектам модерности в дру­гих культурах, особенно в азиатском мире?

Распрощается ли она с монопольным притязанием на модерность и раскроется ли она перед вызовами множества модернов, в том числе перед самокритикой, которой требуют у европейского модерна и его критиков?

Является ли Европа, таким образом, чем-то большим, нежели кон­тинент с нечеткими границами, чем-то большим, нежели торгаше­ский подход, озабоченный только тем, как мелют мельницы эконо­мического роста?

Какие перспективы сулит Европа массе бедняков во всем мире, вдвойне обиженных собственным бессилием и отсутствием публич­ного голоса в глобальной властной игре?

Как относится Европа к транснациональному модернизационному классу, который чувствует себя как дома в Джакарте и в Москве, в Лон­доне, Сан-Паулу и Нью-Йорке, к необозримой массе тех, кто воспри­нимает культурную и экономическую глобализацию прежде всего как экспроприацию?

Как Европа (возможно, политически и обновляемая) относится к тому миру государств, чьи политические упования, если они еще сохранились, нацелены на национальные политические проекты, на мир государств, которые, однако, теперь разочарованно хватаются за этнический или религиозный радикализм, поскольку их надежды развеялись из-за коррупции и неизбывного империализма?

Можно бесконечно задавать вопросы и в результате узнать, что у Европы до сих пор имеется только мелкая торгашеская душонка, и это — тяжелое последствие того, что Европа не является космопо­литическим актором. Как ни парадоксально, но именно внутренняя концентрация на нормативно-политических последствиях создания Европы как архитектуры союза государств и конституции делает этот недостаток явным.

Космополитизм как усилитель власти

Мы возвращаемся к вопросу, заданному в начале этой книги. Кто яв­ляется космополитическим обновителем политического? Никакая не­видимая рука не трансформирует национальное государство в космо­политическую констелляцию. Никакая невидимая рука не подвигнет население и правительство делегировать их автономии «космополи-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

тическому суверенитету» (Хельд) и испробовать новый баланс между космополитической и национальной этикой, между уважением к куль­турно иным и эгоизмом национального.

Мы в самом начале утверждали, что вопрос, раскрывается ли че­ловек навстречу космополитическому подходу и его диалогической этике, — это вопрос не морали или просвещения, но стратегического выигрыша власти. На центральный вопрос книги: возможно ли обно­вить политическое сообщество таким образом, что пробудятся и пре­будут постоянно уважение и любовь к культурной инаковости? — можно ответить однозначным «да». Резюмируем изложенный набросок Новой критической теории в космополитических целях. В чем же потенциал для реализации космополитического режима? 24 Вот пять ответов:

1. Тот, кто мыслит только национально, проигрывает. Лишь тот, кто учится смотреть на мир космополитически, может, во-первых, избе­жать затрат на распад; во-вторых, открыть для себя, испробовать, за­воевать новые опции и властные шансы. Именно это нарастающее ощущение силы, возникающее из преодоления национальных барье­ров, возможно, пробудит и усилит жажду космополитического.

2. В этом выражается новая интерактивная сила денационализиро­ванного и разгосударствленного политического: суверенитет позна­ется, делается возможным и развивается уже не через гомогенность и замкнутость, а через многообразие и объединение. Это расширение властного пространства — здесь решающий момент! — обеспечивает умелому космополиту новые игровые ходы и властные ресурсы в на­циональных политических пространствах. Космополитические игроки располагают, таким образом, козырями по отношению к своим ис­ключительно национальным оппонентам. Именно эта многоуровне­вая игра политического, умелая постановка спектакля двоякого рода, способная проводить различие между просто символической полити­кой и символической политикой ради осуществления космополити­ческих проектов, дает преимущество опытным космополитическим львам по сравнению с национальными лисами.

3. Мировые проблемы облагораживают. Вызов космополитики нужно было бы именно изобрести, чтобы получить возможность полити­чески перерасти всех оппонентов и открыть, присвоить, разыграть в своих интересах редкий источник демократического одобрения.

См. по этому же поводу заключительную главу. 310

ГЛАВА v. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАТЕГИИ…

4. Космополитическая смена взгляда раскрывает транснациональное пространство действия и господства. Только так можно найти реали­стические ответы на жгучие, волнующие людей в быту мировые про­блемы и вселить доверие людей в творческую силу государства и по­литики.

5. Космополитическое действие происходит в мире прозрачных гра­ниц. Нельзя вмешиваться во внутренние дела иных. Это опять-таки зависит от космополитической властной иерархии. Но и тот, кто хо­тел бы отгородиться от продолжающегося вторжения иных, должен, если желает себе успеха, делать это интерактивно и с космополитиче­ским взглядом на реально возможное. Следовательно, даже побежден­ные нуждаются в космополитическом взгляде, чтобы шаг за шагом об­ращать поражение в его противоположность.

Права человека как стратегия

Добавим к этому списку властно-стратегических преимуществ космо­политизма еще один центральный аргумент: права человека суть ис­точник космополитической власти. В теории метавласти вырисовыва­ется последовательность первостепенной важности. Транснациональ­ность порождает с обеих сторон, т. е. не только со стороны капитала, но и со стороны новой дефиниции государственной власти и поли­тики, вопиющий дефицит легитимности. Консенсус становится во всем мире настоятельно востребованным и самым дефицитным ресурсом. Отсюда следует, что государства, которые делают режим уважения прав человека программной и институциональной основой своей по­литики, раскрывают новые источники легитимации. Даже если про­граммный и институциональный брак государства и гражданского общества (т. е. космополитическое — гражданско-общественное госу­дарство) может быть сомнительным или желательным с моральной точки зрения, благодаря этой связи государственные действия оказы­ваются на властном фундаменте. Это не укладывается в головах ста­рых национальных макиавеллистов: мораль, а не насилие - вот источник власти, причем глобальной власти в глобальную эпоху. Сегодня считается: если есть мораль, мораль прав человека, то есть и право на военное насилие, причем в глобальных масштабах.