Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 28 страница

О том, что эта ситуация характерна для вызывающего споры гене­тически модифицированного продовольствия, свидетельствует один прагматический показатель. На вопрос, застрахованы ли в частных компаниях заводы по выпуску генетически модифицированных продук­тов питания, следует ответить однозначным «нет». Концерны и их экс­перты утверждают: «Риска нет», но отрасль частного страхования, кото­рая должна отвечать за этот нулевой риск собственным капиталом, го­ворит: «Слишком рискованно, не подлежит дешевому страхованию!»

Концерны зачастую не гнушаются очернением сознания риска у потребителей. Делается это, видимо, потому, что концерны не мо­гут рассчитывать на противоядие от адвокатских стратегий риска — если только они не ведут действительно (а не только на словах) про­зрачную информационную политику. Стратегия риска, таким об­разом, еще и потому так успешна, что отстаивает основное право потребителей: желание получать информацию. В вопросах потреби­телей о риске скрываются требования о соучастии в принятии реше­ний в сфере технического и промышленного производства, а также продуктов потребления. Так адвокатским движениям удается на при­мере генетически модифицированного продовольствия сформулиро­вать вопрос: кто правит нашей жизнью?

Генетически модифицированные продукты питания — глобаль­ное дело. Непредсказуемость последствий для планеты волнует лю­дей во всем мире. В то же время эта глобальность явления объяс­няет, почему концерны, с одной стороны, делают ставку на глобаль­ную пробивную силу, а с другой — именно благодаря этому попадают под удар стратегии риска. Ни одна страна не может в одиночку запре­тить введение модифицированного продовольствия и сельхозпродук­тов, не входя в противоречие с системой открытых всему миру рынков. Если какое-то правительство оттягивает введение генетического про­довольствия, оно не только оказывается в оппозиции к гигантам пище-

ГЛАВА vi. СТРАТЕГИИ ДВИЖЕНИЙ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

вой промышленности, которые хотят утвердить единые стандарты для всего мира (пока эти стандарты идут им на пользу), но вступает в кон­фликт со Всемирной торговой организацией и т. д. Но одновременно эта кажущаяся сверхмощной глобальная пробивная коалиция концер­нов, вто и правительств создает фон, делающий напуганных потреби­телей (во всяком случае в Европе, но также и в США) восприимчивыми к систематически игнорируемым рискам и бесконтрольности.

3. СТРАТЕГИИ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ

Адвокатские движения могут пролить свет на следующее обостряю­щееся противоречие: с одной стороны, после окончания конфликта Востока и Запада все государства ссылаются на нормы демократии; с другой стороны, экономическая и политическая глобализация озна­чает скандальную де-демократизацию коллективно обязательных ре­шений. Если стратегии риска тематизируют расхождение между при­тязанием на контроль и бесконтрольностью, то стратегии демокра­тизации обнаруживают очевидные противоречия между всеобщим признанием демократии и ее катастрофическим упадком.

Как ни странно, подобные стратегии нередко начинаются там, где провалились попытки мобилизовать массовую поддержку. Стратегии демократизации подхватывают размытые основные нормы и убеж­дения (например, защиту прав человека), чтобы трансформировать их в готовность действовать. Таким образом, особенность адвокат­ских стратегий и движений состоит в сложности (классические поли­тологи сказали бы: маловероятности или невозможности) перевода столь же всеобщего, сколь и необязательного консенсуса в целена­правленные поступки. Это, следовательно, удается только при опре­деленном сочетании условий, коалиций и возможностей действий.

Подобные адвокатские стратегии должны опираться на надежно проработанную информацию — факты, которые должны выдержать тест на точность (как это легко предвидеть) в конфликте, вызванном их опубликованием. Но одних категорий и цифр недостаточно. Цифры должны содержать голоса, лица и истории из жизни, публично расска­занные людьми, которым нанесен ущерб. Многие стратегии активиза­ции опираются, следовательно, на связь между фактами и историями из жизни, которые вызывают сострадание. Это символически пере­данное сострадание не может быть порождено в соответствии с мас­штабом всеобщего разума. Оно должно находиться в согласии с фунда­ментальными убеждениями о человеческом достоинстве, которые су­ществуют в разных контекстах и культурах, на фоне разных традиций.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Так, далеко не все люди в мире придают одинаково большое значение правам человека — как индивидуальным (всеобщим), так и целостным, но всюду господствует родственная вера в человеческое достоинство. Вот почему нарушения прав человека, как правило, противоречат су­ществующим представлениям о человеческом достоинстве. Поэтому лица, которые рассказывают о телесных повреждениях, нанесенных им в результате государственного преследования и пыток, вызывают сострадание людей, живущих в разных культурных контекстах, вне зависимости от того, связано это первично с требованиями соблю­дать права человека или уважать человеческое достоинство. Для того чтобы вызвать транснациональный резонанс, важно, следовательно, не только документировать нарушение всеобщих норм, но сделать на­глядными цифры с помощью жизненных историй.

В переводе на циничный язык социологии это звучит так: адвокат­ские движения должны поучиться у профессиональных попрошаек, которые (особенно в эпоху европейского Средневековья) достигли высокого уровня артистизма, меняя свое обличье ради конвертации сострадания богатых христиан в звонкую монету.

Да и обходной путь — через другие государства — часто является кратчайшим для обнаружения нарушений прав человека в националь­ных масштабах и мобилизации политического сопротивления. Так, международные контакты и координации способны увеличить число голосов, которые помогут преодолеть глухоту и слепоту националь­ных властей или правительств к определенным нарушениям прав че­ловека. Это тем более справедливо, чем явственней растут, благодаря этим связям, расходы национальных правительств, точнее, плата за неведение о фактах попрания свободы, демократии и человече­ского достоинства. В этом смысле адвокатские стратегии вынуждают дать новое определение национальному интересу, повышая расходы на обучение в части прав человека.

Все это предполагает, что не только адвокатские движения, но также их интернациональные партнеры сознательно релятивируют и подрывают принцип национальной суверенности. В результате этого глобальность ценностей и сетей, которую обосновывают и ак­тивируют акторы адвокатских движений, может стать своего рода са­моисполняющимся пророчеством.

4. СТРАТЕГИИ КОСМОПОЛИТИЗАЦИИ

Адвокатские сети и движения нередко воспринимались как исполни­тельные органы культуры глобальных ценностей, сравнимые с Меж-

ГЛАВА vi. СТРАТЕГИИ ДВИЖЕНИЙ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

дународным олимпийским комитетом или Красным Крестом. Но по­добная оценка не отвечает их роли, ибо адвокатские движения ни­коим образом не реализуют заданные глобальные ценности. Более того, они перетолковывают, создают и утверждают международные нормы и правила, причем в тот момент, когда пытаются использовать их в конкретных политических контекстах и кампаниях.

Теория мировой культуры, сформулированная Джоном Мейером, Джоном Боулом, Джорджем Томасом и другими, предполагает, что международное общество возникает в той мере, в какой всевозмож­ные акторы распространяют по всему миру глобальные нормы. Сюда указанные авторы относят национальные правительства, а также международные соглашения и неправительственные организации, в число которых включают как классические нпо, так и концерны, действующие транснационально. Все они единодушны в отноше­нии (часто невидимых) последствий их действий: они поддерживают и усиливают процесс институционализации мировой культуры в со­ответствии с принципами универсализма, индивидуализма, рациона­лизма и мировых гражданских прав. Согласно такому подходу не су­ществует никакого осмысленного различия между транснациональ­ными акторами и стратегиями, которые поддерживают господство национальных государств и транснациональных концернов или бро­сают ему вызов.

В противоположность этому различные акторы не только стоят на разных позициях в выкристаллизовывающейся структуре господ­ства мирового общества и соответственно располагают весьма раз­ными стратегическими потенциалами, но преследуют весьма разные цели и задачи. Поэтому необходимо выделять категории националь­ных и транснациональных акторов. Причем логику транснациональ­ных адвокатских движений нельзя путать с целями и задачами, кото­рые преследуют, например, институты технической безопасности, Всемирная торговая организация или концерны.

В этом смысле теоретики мировой культуры неверно пони­мают особенность адвокатских стратегий. Последние тематизируют и используют стремительный упадок легитимности государствен­ного и мирового экономического господства, участвуя, таким обра­зом, в создании и формировании возникающего космополитического режима. В деятельности адвокатских стратегий истончаются стенки национальных государственных и общественных сосудов, становясь прозрачными для космополитической ответственности и власти. Но все же для этих движений и их стратегии справедливо то, что нацио­нальные рамки хотя и размываются, но не упраздняются.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Космополитическая цель, которую озвучивают адвокатские дви­жения, подразумевает, как и прежде, государственных адресатов. Они, а не транснациональные акторы как таковые или одиозное всемир­ное государство, в своих моральных и правовых основаниях должны сделаться восприимчивыми к космополитическим ценностям. Ключе­вой постулат формулируется так: права человека никогда не могут быть реализованы и гарантированы как таковые, но всегда только в большой коа­лиции государств (возможно, также концернов в области господства отдель­ных государств). Индивидов, восстающих против нарушения прав че­ловека и гражданских прав, необходимо поддерживать транснацио­нально и транскультурно в их сопротивлении государству, которому они принадлежат. Космополитическое общество может быть пробу­ждено внутри и оказывать давление извне. Но ответственными акто­рами политического остаются государства.

Именно значимость адвокатских движений, созидающая ценности, институты и политику, с необходимостью приводит к реалистическому взгляду на их внутренние противоречия и границы. Акторы глобаль­ного гражданского общества оказываются перед дилеммой: с одной стороны, в осуществлении своих целей они зависят от государств; с дру­гой — являются главными оппонентами государств и концернов. Чтобы успешно действовать, они должны превращать государства как бы в го­рячих неофитов ценностей гражданского общества — прав человека, защиты окружающей среды и т. п. Вместе с тем со своими успехами они оказываются ненужными и удушаются кооперативными объятиями го­сударств и концернов; как правило, имеет место и то и другое.

Различные фракции глобального гражданского общества в выс­шей степени противоречиво оценивают вопрос о суверенитете и от­вечают на него в зависимости от того, где находится родина акто­ров — на севере или на юге. Северные активисты видят в эрозии су­веренитета хорошую вещь, южные — плохую. В этих противоречивых восприятиях и оценках отражаются противоположные исторические позиции: если северяне судят и действуют на основе исторически ук­репившейся в ходе истории государственной системы, то южане часто сталкиваются с ситуацией, когда само слово «демократия» звучит из­девательски, а уж слово «государство» остается утопией. Чем реали­стичней становится речь о космополитическом обществе, тем ожес­точенней конфликт вокруг того, что и для кого значат его ценности, понятия, институты и структуры.

ГЛАВА VII

КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ ГОСУДАРСТВА и политики ВО ВТОРОМ МОДЕРНЕ

В предыдущих главах я изложил следующий аргумент: политическое в глобальном столетии не вымерло, но переселилось. На наших гла­зах, нашими руками совершается трансформация понятия и форм по­литического, воспринять и исследовать которую мешало отсутствие исторически адекватных категорий и форм восприятия. Структура возможностей политического прорывает дуализм национального и интернационального и располагается в глокальном пространстве. Мировая политика превратилась во внутреннюю мировую политику, которая лишает национальную политику границ и оснований. Страте­гии капитала оказывают давление на государства и заставляют их де­лать вынужденные ходы. Об этом говорит политическая экономия с самого начала. Вопрос в том, как они это делают, а также то, как все­мирно-политическая экономическая власть использует в своих инте­ресах угрозу ухода инвестиций и потому торжествует над политикой, закосневшей из-за привязанности к почве. Мировые экономические акторы, таким образом, не являются принципиально более могущест­венными, чем государства. Но они раньше вырвались из ограничен­ности национальной ортодоксии: вот это и является новым.

Итак, если кто ожидает возврата политического в понятии и форме национального государства, то он непременно поддержит жалобный хор, ноющий о конце политики. Один из пороков методологического национализма состоит в том, что он по большей части мешает по­литической теории и политической науке увидеть в отношении из­менения форм политического, произошедшие во Втором (космопо­литическом) модерне. Тем самым упускается из виду политическая рефлексивность общества и истории, открытых навстречу будущему, основной опыт историчности, двойной контингентности, трансфор­мации в открытое будущее с иным типом общества, государственно­сти и политики. Глобализация неизбежно порождает мировую по-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

литику. Но как можно определить роль политики в Новой мировой политической экономике? Как может политика использовать свои шансы? Кто выбирает стратегии? Кто побеждает?

Эти вопросы будут рассмотрены в данной главе в шести разделах:

1. Конец конца политики (еще раз о властной метаигре).

2. Томас Гоббс, переписанный для всемирного общества риска (вос­приятие цивилизаторской угрозы человечества самому себе как ис­точник легитимности глобального господства).

3. Государственные формы Второго модерна (понятия и формы госу­дарственности изменяются).

4. Идея неолиберального государства расколдовывается.

5. Политические формы Второго модерна (политические понятия и формы изменяются).

6. В поисках утраченного воображения (типология критики).

1. КОНЕЦ КОНЦА ПОЛИТИКИ

Диагноз о конце политики характерен для взгляда национального, но не космополитического. Противоречие между национальной и космо­политической перспективой едва ли могло быть более радикальным: если национальная перспектива создает видимость чуть ли не отсут­ствия контингентности политики, то космополитическая перспектива рисует образ глобализации контингентности. В соответствии с этим контингентность политики уже не осуществляется в данной и твердо установленной схеме правил изнутри и извне, национально и интер­национально. На место этого, как бы для вечности отчеканенного по­литического железного порядка выступила двойная игра контингент­ности. Игра классического индустриального общества продолжается. Одновременно многие требуют перевернуть с ног на голову (и уже начинают переворачивать) саму систему правил игры, причем абсо­лютно неясным остается (в переносном смысле), должны мы в буду­щем играть в преферанс, в лото или в футбол. Политика, диктуемая правилами, и политика, изменяющая правила, переплетаются друг с другом, смешиваются и пересекаются.

Различение правил игры и самой игры, заднего и переднего плана, институциональных рамок и контингентного действия уже не рабо­тает. Таким образом, различие мира национального взгляда и мира космополитического взгляда состоит в различии контингентности. Если при национальном подходе оно стремится к нулю, то космопо­литический взгляд открывает для шансов и судеб контингентное про­странство действия, о котором при национальном подходе и не подоз-

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

ревают. Иными словами, пространство стратегий, которое начина­ется за пределами национально-государственного самовоспроизводства (к примеру, стратегии Большой политики, детерриториализации го­сударства, транснационализации, множественных государственных коалиций, глобальные стратегии риска, переплетения внутренней и внешней политики, «выигрыш — выигрыш», стратегия космополи­тизации права, региональной космополитизации), конституируется только при космополитическом подходе. И именно в этом, как бы ма­тематически схватываемом различии заложено основание критиче­ского потенциала Новой критической теории: критика равна разли­чию между числом, масштабом и качеством государственных стратегий, ко­торые открывают космополитические перспективы или, соответственно, закрывают национальные. В чем заключается ключевой момент крити­ческой теории? Он кроется в трех соображениях. Во-первых, пока по­литические акторы следуют логике национального взгляда, нет ника­кой разницы, кто правит. Космополитический взгляд указывает на то, что национальный взгляд заводит в политический тупик.

Во-вторых, стираются противоположности между партиями. Это констатирует и политология, ставящая диагнозы современной эпохе, но с одним существенным различием: она утверждает и удваивает тем самым тезис о конце политики. Однако это радикально противоречит глобальной контингентности политического, которую диагностирует космополитический взгляд.

В-третьих, Новая критическая теория учит, что у партий могли бы поя­виться различия, если бы они раскрылись для организационного много­образия начинающей развиваться мировой внутренней политики.

Тезис о конце политики гласит, что наступил конец национально-государственной политики. Это открывает широкие возможности для космополитической смены горизонта. Конец национальной поли­тики есть начало политики транснациональной. Она может быть пре­вращена в космополитическое государство. И причина неудачи лю­бых политик и политологий, основанных на национальном подходе, в игнорировании этих тезисов и соображений.

Однако в одиночку из национальной парадигмы не выйти, ибо про­странство, охватываемое изолированными стратегиями, слишком узко. Не только для капитала, но и для глобального гражданского обще­ства остается в силе утверждение, что без государства нет коллективно обязательных решений, никакой легитимации. Но справедливо и об­ратное: без союзов между партиями и правительствами, с одной сто­роны, глобальным гражданским обществом и фракциями капитала — с другой, немыслима никакая основательная реформа государственной

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

политики. Только благодаря объединению в единую сеть (на программ­ном и организационном уровне) политики, государства и транснацио­нальной субполитики с их мировыми сетями власти в сфере эконо­мики и гражданского общества совершится трансформация нацио­нальной парадигмы государственности в космополитическую.

Критический потенциал Новой критической теории заключается не столько в моральной проповеди и ориентирующей силе космопо­литизма, сколько в инверсии действительности и возможности. Гипо­тезы о пространстве возможностей государственных стратегий чита­ются как критика политического действия, когда возможному (космо­политизации) придается приоритет по отношению к действительному (национально-государственной ортодоксии). Необходима спекулятив­ная игра à la baisse 1. Не идея высокой морали, но жажда власти, со­ставляющая, согласно Максу Веберу ядро политики, соблазняет на то, чтобы испробовать идею космополитического режима и государства. Политический и интеллектуальный танец на острие национального заменяется стремлением обойти неизведанные ландшафты, познавая противоречия и дилеммы космополитических стратегий политики и испытывая упоение от них.

2. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ ВОЛК:

ТОМАС ГОББС, ПЕРЕПИСАННЫЙ ДЛЯ ВСЕМИРНОГО

ОБЩЕСТВА РИСКА

Мы так и не ответили на ключевой вопрос: как избежать ловушки на­циональности? Что может побудить уверенные в себе нации к тому, чтобы поделиться своим национальным суверенитетом с другими на­циями или вообще отказаться от него? Это восприятие цивилизатор­ской угрозы человечества самому себе, которая снимает блокировку на­ционального взгляда, но одновременно становится источником гло­бальных политических опасностей. Данный тезис мы будет развивать в этом разделе. Чтобы изложить (по крайней мере в основных чер­тах) этот аргумент угрозы самому себе, занимающий центральное по­ложение в политической теории Второго модерна, необходимо пере­местить двух авторов — Фрица В. Шарпфа и Томаса Гоббса — из нацио­нальной перспективы в космополитическую.

Шарпф проводит различие между демократией и легитимацией и присоединяет к этому предположение, что модерные государства и правительства должны основывать легитимность своего господ-

на понижение (франц.).

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

ства не только на демократии, ведь они располагают как источни­ками «легитимности на входе» (которую Шарпф также называет гос­подством через народ»), так и «легитимностью на выходе», которая оп­ределяет себя по эффективности решения проблем (которую Шарпф называет господством для народа). Понятие «народ», как и понятия «input» и «output» 2, предполагают наличие национального подхода. Параллельно Шарпф проводит различие между партиципацией (уча­стием) и консенсусом (согласием). Консенсус не связан с партиципа­цией. Эффективность решений политических проблем является важ­ным источником национально-государственного господства.

В национальном контексте или взгляде господство для народа и че­рез него (т. е. через партиципацию и эффективность) может и должно равным образом быть легитимируемым и легитимироваться. Уже на такой многоуровневой системе политического действия, как Ев­ропейский союз, эти источники легитимности расходятся, как было показано Фрицем Шарпфом на примере конкретного случая. Чтобы ответить на вопрос, как преодолевается блокировка национального взгляда, необходимо расширить источники легитимности политиче­ского господства: наряду с демократией и эффективностью возникает восприятие цивилизаторской угрозы человечества самому себе. Последняя дополняет не только легитимность демократии, привязанную к на­ционально-государственному контексту, и не привязанную к нацио­нальному контексту а-демократическую легитимность эффективно­сти, но одновременно ставит под вопрос весь национально-государ­ственный порядок легитимности.

Вместе со всемирным обществом риска и внутри него возникает автономный источник мировой политической легитимности господ­ства, когда акторы (не только государства, но и адвокатские движения гражданского общества, а также концерны) могут ссылаться на то, что они отводят угрозу человечества самому себе или противодействуют ей. Сила легитимности обладает здесь совершенно иными измере­ниями и в отношении ее господства и масштаба. Ведь она выступает против опасности, угрожающей выживанию не отдельных личностей, групп или народов, но всех людей, совокупного человечества.

Примат самосохранения, не зависящего от влияния моды, есть первое благо человечества. Среди всех видов зла на первом месте стоит смерть. Она неизбежна на уровне отдельного человека, но не на уровне человечества. Смерть человечества, самоуничтожение всех, как возможность человеческого действия, есть то новое, что

ввод и вывод (англ.).

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

привнесла в мир цивилизация. Страх перед этим может породить гло­бальный консенсус, который создаст глобальную власть. То, что эта власть консенсуса глобального легитимного господства, отводящая опасности, угрожающие человечеству, имеет крайне амбивалентные последствия, заложено в природе политического.

Возможное самоубийство человечества, таким образом, никогда не является добровольной смертью (от отчаяния, боли, одиночества) индивида. Это всегда «недобровольное убийство» всех — коллективное убийство как невольное побочное следствие научного, технического, военного, политического действия; «убийство», которое как бы вы­текает из поступков и приобретшей самостоятельность системы по­ступков. Не современное, но будущее, не фактическое, но возмож­ное событие. Восприятие угрозы самоубийства рода раскрывает дос­туп к глобализированной легитимности и к источникам консенсусной власти. Эти источники легитимности глобального господства явля­ются, во-первых, а-демократическими. Они сами уклоняются от вся­кого демократического процесса на основе своей глобальности, но зависят от глобального восприятия и признания, т. е. от презента­ции в СМИ. Во-вторых, они являются потенциально антидемократи­ческими, поскольку с воспринятой опасностью для человечества рас­тет готовность избавиться от демократических оков.

Политическая теория суверенитета Томаса Гоббса зиждится на фор­муле «homo homini lupus est» («человек человеку волк»). Политическая теория общества риска исходит, в противоположность этому, из не­сколько иного принципа: «человечество человечеству волк». Характер хищ­ника, о котором говорит Гоббс, атрибутируется не отдельному человеку, но человечеству. Человечество есть субъект и объект угрозы самому себе. Легитимность создается не национальной «коллективной верой» (Макс Вебер), но верой в возможность предотвратить угрожающую че­ловечеству опасность с помощью заместительного для угрожающего человечества политического действия, которое и обеспечивает леги­тимность. Поэтому основные отношения совместной жизни, включая сам национально-государственный порядок, оказываются под властью примата изменяемости, альтернативности контингентности.

Положение «человечество человечеству волк» указывает на амби­валентность как принцип космополитической теории: возможность самоубийства рода открывает новое начало в связи с тем, что конец угрожает всем людям. Можно даже спросить: власть какого масштаба могла бы в принципе вообще защитить человечество от человечества? Конечно же, не работники Красного Креста, которые создали исто­рию политической теории. Ни пролетариат, ни беднейшие из бедных

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

в глобальную эпоху, ни просвещение, ни воротилы глобального капи­тала, ни партийные вожди и главы правительств, ни «добрый дикта­тор» мирового общества тут не помогут. Если уж на то пошло, то лишь восприятие опасностей, грозящих человечеству, от которых нельзя отмахнуться и которые нельзя вывести куда-нибудь вовне, может про­будить силы, учредить глобальное сообщество судьбы, которое проло­мит стену национально-государственных границ и эгоизмов — по мень­шей мере на одну мировую секунду.

Эта политически-легитимационная сила глобальной перцепции глобальной опасности не привязана к объективному характеру рис­ков, поскольку она затрагивает восприятие. Ее, как уже говорилось, необходимо внедрить в головы и сердца людей, очистив от этой вез­десущей объективности, с помощью глобальных символов и инфор­мации. Знание этой диалектики краха и Нового начала является цен­тральным: центр (т. е. воспринятая угроза человечества самому себе), в котором рушится национальный порядок, является одновременно точкой возникновения транснационального порядка, включая крайне амбивалентные альтернативы, которые тем самым выдвигаются в го­ризонт политически возможного. Восприятие означает также пред­видение. Восприятие опасностей, угрожающих человечеству, способ­ствуют разрушению правления прошлого, доминирования границ и традиций. На смену ему приходит правление будущего, в котором распространяется ненадежность, связанная с риском. Координаты пространства и времени очерчиваются по-новому. Пространства опыта и горизонты ожидания расходятся. Вырисовывается глобаль­ное пространство господства, в котором признаки негативной и пози­тивной интеграции, подчиняющиеся логике национального взгляда, группируются по-новому.

Во-первых, речь идет о слиянии позитивной и негативной интеграции. Она позитивна, потому что восприятие опасности порождает полити­ческую рефлексивность глобальности. Негативной эта сила глобаль­ного восприятия опасности, порождающая консенсус, является по­тому, что одним махом вскрывает национальную замкнутость, причем, в соответствии с тенденцией, интра- и интернационально.

Во-вторых, на место демократического консенсуса того или иного на­рода вступает консенсус человечества, однако без демократической легитимации и даже без возможности ее осуществления. Испуг, кото­рый глобализировали через СМИ 11 сентября 2001 г., лишь на первый взгляд может показаться равнозначным глобальному голосованию. Са-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

мой могущественной в военном и экономическом отношении нации мира в результате шока от опасности подавляющим большинством людей была дана санкция отвести опасность, грозящую моральному и физическому существованию человечества. Воспринятые угрозы роду человеческому превращаются в источник глобального популизма защиты от опасности, который уполномочивает и легитимирует ра­дикальные действия, включая военные интервенции в иностранные государства. Опасности, угрожающие государству, создают общест­венность и порождают вынужденные действия, по сравнению с кото­рыми процедуры голосования предстают как реликты идиллического мелкотравчатого мирка, в котором еще можно поспорить о таких рос­кошных демократических тонкостях.