Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным 29 страница

В-третьих, этот тип легитимации не привязан ни к объективному харак­теру опасности, ни к эффективности ее устранения. Именно в связи с тем, что опасность для рода человеческого мобилизует всемирно-политическое противодействие, неэффективное действие не омра­чает это формирование контрвласти. Ибо вместе с неэффективно­стью растет опасность, а значит, опять-таки необходимость в сплоче­нии человеческого коллектива. При этом возникает парадоксальное следствие: прощение ошибок человечеством, находящимся под угро­зой, растет вместе с ошибками, которые усиливают беду людей.

В-четвертых, понятие «естественное состояние», используемое То­масом Гоббсом, обозначает доцивилизационное состояние, которое преодолевается властью суверена. В воспринятой угрозе человече­ству, однако, это отношение разворачивается на 180 градусов: циви-лизационный порядок национально-государственного суверенитета упраздняется «хищной природой» человечества, обращенной против самой себя. Не отсутствие власти порядка, которая принуждает лю­дей преследовать свои интересы с помощью социально приемлемых средств, но само продолжающееся существование подобного нацио­нально-государственного порядка становится источником угрозы для всех или, по крайней мере, препятствием для предотвращения опас­ности для рода. Не сомнение в порядке суверена, а не-сомнение фор­сирует угрозу для всех.

В-пятых имеет место такой парадокс: решение Гоббса (делегирова­ние власти, построение Левиафана) для «человечества» исключено. Вот почему не только государства и союзы государств присваивают себе мандат человечества, но и акторы глобального гражданского об-

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

щества или транснациональные концерны пишут на своих знаменах лозунги: «спасение окружающей среды» или «защита прав человека». Пожалуй, можно даже сказать, что угроза человечеству, используемая для оформления глобальных отношений господства, есть ключ к по­ниманию транснациональной политики.

В-шестых, в воспринятой опасности, грозящей человечеству, разруша­ется принцип легитимности национально-государственного строя. На­циональный суверен перед лицом угрозы человечеству уже не может обеспечить внутреннюю и внешнюю безопасность и защиту жизни своих граждан. Теряет силу долг гражданского повиновения. Следст­вием этого, по Гоббсу, является то, что цивилизованное человечество скатывается в естественное состояние, в котором каждый — свой соб­ственный господин и защитник естественных прав. Поскольку вос­приятие опасностей, грозящих человечеству, носит глобальный ха­рактер, эта делегитимация угрожает национально-государственному строю в глобальном масштабе, если только национальные государства, существование которых подвергается опасности, не перестраиваются в транснациональные, космополитические. Общественный договор уже не может быть основан на анархии отдельных государств. Более того, он должен устанавливать межгосударственный порядок, кото­рый черпает свою космополитическую легитимность в превентивной обороне от опасности, грозящей человечеству.

Фриц Шарпф на примере Европы указал на то, что принуждение к консенсусу автоматически не улучшает возможность принимать кол­лективно обязательные решения. Скорее всего имеет место обратная ситуация: чем сильнее принуждение к консенсусу, чем больше надо ра­ботать вместе, сотрудничать ради достижения решений, тем больше возникает проблем с кооперацией и тем вероятнее становится, что ни одно решение не будет принято. Согласно Шарпфу решающим яв­ляется положение, регламентирующее, какое правило для принятия решений имеет силу, если сотрудничают не все. При правиле едино­гласного принятия решений повышается и то и другое, т. е. прину­ждение к консенсусу и невозможность принять решение. Возникает пробел в консенсусе, и он расширяется в той мере, в какой институ­ционализированное принуждение к консенсусу больше, чем полити­ческое давление для достижения консенсуса, исходящее от отдельных государств-участников, стремящихся прийти к общему решению про­блемы. Эта асимметрия затрудняет объединение. Так Шарпф обос­новывает парадоксальное положение, что именно растущее принуж-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

дение к консенсусу ведет к не-принятию решения. Поэтому в нацио­нальном пространстве, где действует принцип решения большинства и господствуют более слабые принуждения к консенсусу потенци­ально существует больше возможностей для действий, чем в простран­стве интернациональном, где сильное принуждение к консенсусу соче­тается с правилом единогласного принятия решения. Отсюда можно сделать вывод: транснационализация успешна в том случае, если, с од­ной стороны, вводится принцип принятия решения большинством, а с другой — уменьшается принуждение к консенсусу.

В этой аргументации и выводах, однако, не учитывается то, что по­зволяет увидеть космополитическая смена перспективы. Восприня­тая угроза человечеству порождает давление для достижения консен­суса, который ликвидирует разрыв между принуждением к консенсусу и политическим нахождением решения. Несмотря на принцип едино­гласного принятия решений и участия всех государств, чьи интересы, как известно, конфликтуют, осуществляются решения, обязательные для всемирной политики. Почему? Потому что всемирно-публичная рефлексия глобальных опасностей закрывает пробел в консенсусе. В результате чего? В результате восприятия риска. Оно, а не объектив­ность экологических, экономических или террористических опасно­стей, открывает свободу для действий по транснационализации фи­нансовых рынков, мероприятий по защите климата, транснациона­лизации полицейских, военных, спецслужбистских, политических профессий для борьбы с терроризмом 3. Однако это глубинное поли­тическое воздействие легитимации глобального господства, осуще­ствляемое через восприятие глобальной угрозы, компенсируется его краткостью. Поскольку все связано с его медийным восприятием, ле-гитимационной силы всемирного политического действия, порож­даемой глобальными угрозами, хватает лишь до тех пор, пока сохра­няется интерес к ним, разжигаемый сми.

Итак, как становится возможным политическое действие в век гло­бализации? В результате воспринятой глобальности рисков, которая как минимум на одну мировую историческую секунду размягчает и делает податливой для формирования казавшуюся железной систему интер­национальной и национальной политики. В этом смысле политиче­ская рефлексивность мирового общества риска порождает квазире­волюционные шансы действия, которые, однако, могут быть исполь­зованы по-разному.

Эту гипотезу, однако, можно и должно подвергнуть эмпирической проверке

в исследовании на конкретном материале.

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

3. Государственные формы второго модерна

Исходное утверждение для систематического разграничения и опре­деления различных государственных форм и понятий государства гла­сит: возврата нет! Все акторы изменяются в силовой метаигре миро­вой политики. Это происходит потому что их роли, ресурсы, шансы на власть меняются с изменением их определения своего местополо­жения и самоопределения в этой игре вокруг правил власти мировой политики. Имеет смысл вместе с Эдгаром Грандом [Grande Edgar 2000] проводить различие между государственностью, как базовым принци­пом модерна, и формами или понятиями государства — в смысле раз­личных базисных институтов модерна, в которых конкретизируется принцип государственности в эпохи Первого и Второго модерна 4.

«Решающее значение имеет то, что в качестве модернизации должны расценивать­ся только такие изменения в базисных институтах Первого модерна, которые не нарушают сами базисные принципы. Применительно к сфере государствен­ности это может означать, что за исходный пункт берется не национальное госу­дарство (в смысле «государств, возникших после Вестфальского мира») и не кон­ститутивные для него принципы (территориальность, суверенитет), но притяза­ние модерна на то, что для коллективных проблем нужно находить коллективные решения за пределами традиционных общественных форм (семья, цеха, кланы). Это можно принять в качестве базисного принципа современной государствен­ности.

Первый модерн в смысле теории рефлексивной модернизации был теперь охарак­теризован тем, что для этой функции коллективного преодоления проблем было найдено совершенно определенное институциональное решение, а именно нацио­нальное государство. Возникновение и развитие модерного национального госу­дарства характеризовалось, во-первых, допущением, что коллективные пробле­мы могут и должны решаться государством (и спор велся главным образом из-за того, какие проблемы действительно являются коллективными и не могут быть лучше решены индивидом); и во-вторых, допущением, неразрывно связанным с первым, что национальный уровень является оптимальным масштабом для орга­низации модерной государственности. Решающим моментом является то, что оба допущения, как кажется, уже теряют свою силу. Это значит, во-первых, что в опре­деленных условиях частные лица и организации также готовы и способны решать коллективные проблемы, а государство, таким образом, теряет свою монополию на способность решать проблемы; и это означает, во-вторых, что национальное государство уже необязательно составляет оптимальные рамки действий для реше­ния коллективных проблем, что правление (в смысле эффективного обществен­ного решения проблем) в растущей степени происходит вне и ниже уровня нацио-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

Таблица 9. Типология государств для Второго модерна

Так удается освободить государства от их ложной реификации, по­нять и исследовать их как контингентные, изменчивые единства. Лишь тот, кто откажется от национального подхода, превращающего госу­дарство в пустую категорию, может проследить пути и формы транс­формации государственности в измерениях культурной идентичности, экономических и военных основ, демократии и легитимности.

Важно прежде всего осознать то, что как бы выведено за скобки в табл. 9: действовать и далее в духе национального (и интернацио­нального) более нельзя (в строгом смысле слова). Те, кто мыслит, дей­ствует, исследует национально, будут смяты, опрокинуты. Они увидят, как мир перевернется. Иными словами: все формы государства изме­няются, а с ними и формы государственности. Под государственностью понимается институционально-понятийная форма для создания, орга­низации и воспроизводства политических властных возможностей.

Этническое государство

Необходимо выявить специфику (этнического) национализма в Первом и во Втором модерне. Этнический национализм во Втором модерне есть

нального государства. Следствием этого являются зачатки системы комплексного управления, в которой различные уровни и различные формы правления инсти­туционально раздифференцированы и интегрированы. Иными словами: правле­ние осуществляется во все более сложных конфигурациях общественных и част­ных акторов и институтов, сферы ответственности и ресурсы которых распреде­ляются поверх многих уровней и всевозможных границ» [ Grande 2000, 1 ff.].

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

постмодерный возвр ат к истокам и поэтому иллюзорен и политически ог­неопасен. Только космополитический взгляд способен правильно оце­нить значение национализма для глобальной эпохи. Решающая противо­положность аффирмативной методологии национализма заключается в том, что сегодняшний (этнический) национализм уже не тот, что преж­де. Единство народа, государства, демократии и нации, принимаемое за идеал, разрушилось в результате глобализации национальных про­странств. Однако можно также сказать, что глобализация и этническая идентичность не исключают, но включают друг друга [Miller / Slater 200 0]. Новые системы массовой коммуникации — радио, телевидение, видео, компьютеры, мобильные телефоны — используются для того, чтобы эт­нические сообщества образовывали транснациональные сети и усили­вали свою активность, дабы противостоять национальному государству и элитам космополитической культуры. Это могло бы привести к пара­доксальному явлению антиглобального этноцентрического интернацио­нализма, на знамени которого можно было бы начертать: «Ксенофобы всех стран, соединяйтесь!» Или же возникнет утопия этноцентриче­ского, транснационального союза государств-цитаделей, объединив­шихся, например, в борьбе против террористов и стран-изгоев.

Энтони Д. Смит [Smith Anthony D. 2000] утверждает, что в этом смысле нация и национализм не деполитизированы, не демилитаризованы и уж совсем не соответствуют некой норме. Представление о том, что этнонациональное государство в союзе мирового рынка и глобальной культуры станет миролюбивым и согласится на то, чтобы из него, как из динозавра Раннего модерна, сделали чучело и выставили в музее по­литических форм, абсолютно противоречит, согласно Смиту, вырисо­вывающемуся ходу развития. Экономическая и культурная глобализация в результате центробежных конфликтов подвергает опасности цеэтни-ческое государство выйдет победителе лостность полиэтнических госу­дарств. Поэтому нельзя исключать, что м в современных гонках транс­формаций и созданий государств и что в будущем правозащитный нацио­нализм национальных государств и этнический национализм этнических государств будут сосуществовать (пусть и при наличии напряжений) или взаимно усиливать друг друга в едва ли разрешимых конфликтах 5.

Чтобы понять этот вид эволюции и проанализировать ее, необхо­димо различать национализм и этницизм [ Tamas 1996]. Если национа­лизм направлен вовне — на завоевание и ассимиляцию чужих, то этни-

Юрген Хабермас [Habermas Jü rgen 2001, 154–184] пророчески критиковал это в поле­мике с Карлом Шмиттом [Schmitt Carl 1983], который является автором этой позиции.

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

цизм нацелен на их исключение, выражает нежелание сосуществовать с культурно иными без экспансии и без универсализма. Этническое го­сударство не признает меньшинств. Культурно иные не могут интег­рироваться в национальную идентичность, всегда понимаемую и как универсалистскую. они ставятся перед альтернативой: уезжать или быть убитыми. Этническое государство отрывается от своих универ­салистских корней и выражает интересы и идентичности конкрет­ной доминантной этнической группы во всех сферах деятельности государственного аппарата — образовании, полиции, армии, праве, внешней политике. Этническое государство является деполитизиро-ванным государством; в нем исключено живое, публичное примене­ние национальных гражданских прав и гражданских свобод.

Поскольку глобализация ослабляет национальное государство, возникает парадоксальный союз между этницистами и глобалистами, цель которого — открыть делегитимированный и деполитизирован-ный властный корпус национального государства для этнических групп. Денационализация государства поощряет его реэтнизацию.

Центральные категории политической поляризации здесь уже не­применимы: этнический захват государства не является ни фашист­ским, ни демократическим; в некоторой степени он и тот, и другой. В среде формирующегося этнического государства (в Центральной и Восточной Европе, на Ближнем Востоке, в Африке, Индии, Паки­стане, Юго-Восточной Азии и т. д.) даже старое национальное госу­дарство кажется всего лишь утопией. Противоречия этнического го­сударства лежат на поверхности: угроза или наличие нарушений прав человека легко превращают его в государство-парию, которое стано­вится объектом международных интервенций, в том числе военных. Как же следует укреплять и цементировать границы в лишенном гра­ниц и оков мире растущих экономических, военных и культурных не­зависимостей, чтобы стали возможными островки этничности? Как завлечь в страну «чужих» инвесторов, разыгрывающих свою экономи­ческую власть, если «чужие» должны быть исключены?

Этническое государство есть часть модерно-атавистической динамики, из которой оно извлекает выгоду, которую оно создает и поддерживает, но которая сводится к нарушению основных принципов модерна или к их упадку 6. Утверждать, что этническое государство есть ксенофобское государство, где враждебность к чужому возведена в принцип, является в известном смысле эвфемизмом, поскольку разговоры о «чужом» мас­кируют первый ключевой признак этой динамики распада:

По поводу проблем и противоречий модерного контрмодерна см.: Beck 1993, Kap. IV. 342

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

1. Этнические государства представляют (нет, исполняют!) реальную
трагедию о том, как из соседей получаются враги. Речь, таким обра­
зом, идет не о враждебности к «чужим», но о враждебности к «гражда­
нам», к «соседям», поскольку жестокой принудительной дефиницией
превращают сограждан во врагов, прибегая к методам изолирования
или истребления.

2. Снимается различение войны между государствами и войны ме­жду гражданами. Речь идет о войне «государств и граждан» — войне государств против граждан и граждан против государств — для уста­новления этнического различия государственно- и негосударственно-атавистическими насильственными средствами. Покушения на само­убийство разрушают с яростным нигилизмом, из которого они и про­истекают, повседневное доверие внутри «гражданского общества», чьи граждане становятся их жертвами. Государства казнят «террори­стов» без суда и следствия, и это считается законным.

3. Атавистическим этот круг, в который попадает этнизация госу­дарств, может называться потому, что в этой динамике разжигаются ненависть и насилие, приводящие к упадку не только базисные инсти­туты, но и базисные принципы модерна, такие как права человека, которые применяют и соблюдают даже по отношению к «врагам». Мо­дерным такое развитие является потому, что оно способно использо­вать как самые современные технологии, права и транснациональ­ные сети, так и интернационализацию национальных пространств опыта. Наблюдателей все больше пугает то, что упадок цивилизации ускоряется не только из-за смешения этносов, но из-за религиозных конфликтов.

4. Динамика упадка, в которой этнические государства выступают в качестве бенефициариев и ускорителей, оказывает глобальное воз­действие. Ужас мировой общественности делает национальные или космополитически ориентированные национальные государства по­терпевшими, т. е. соучастниками варварского конфликта, в резуль­тате которого государства-наблюдатели утрачивают сознание ответ­ственности. Но это означает, что последние попадают в ловушку со­общничества. Государства-наблюдатели обвиняются во всем, что они делают. Если они не вмешиваются, им ставится в вину их невмеша­тельство; если они решаются на использование военной силы, им ста­вится в вину вмешательство. Ближневосточный конфликт — не един­ственный случай, на примере которого можно наблюдать эти полити-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

ческие дилеммы. Этот конфликт разыгрывается только под софитами мировой общественности, поскольку здесь на кон поставлены ключе­вые интересы Запада. Пример организованных государствами внутри-африканских геноцидов также демонстрирует атавистические случаи, к которым ведет этнизация государственной власти, с тем, однако, не­малым отличием, что в данных случаях мировую общественность об­виняют в невмешательстве.

Неолиберальное государство

Если бог национального государства смертен, это еще не означает (как внушает нам национальный подход), что государство умирает. Ситуация напоминает сказание, в котором герой отрубает дракону голову, а на месте отрубленной головы отрастают другие. Вторая форма, которую модель старого национального государства приоб­рела в космополитической констелляции, — неолиберальное государство. Это государство конкуренции, государство рынка, государственная конфигурация, в которой политика следует логике капитала. Эта го­сударственная форма несет, так сказать, штамп «проверено МВФ». Ве­роятность, с которой национальное государство трансформируется в неолиберальное, растет по мере присущего мировой экономике дисциплинирования государств, которое им навязывает МВФ при по­мощи прежде всего политики кнута — угрозы лишения кредитов. (По­литика пряника — раздачи кредитов.) В этом смысле существует гло­бальная «система паноптикума» [Patomä ki 2001, 101], в которой государ­ства, концерны и городские общины с помощью агентств по оценке платежеспособности просвечиваются и оцениваются на предмет со­ответствия правилам «хорошего» (читай: неолиберального) бюджета. В начале xxi века МВФ контролирует экономическую политику почти каждого третьего «суверенного» государства на нашей планете.

Любопытно, что неолиберальное государство является выдаю­щимся примером интернационализации национального государства. «Реформаторы» и «модернизаторы», которые исповедуют неоли­берализм, не только перестраивают или сносят государство «всеоб­щего благоденствия» и социальное государство, но и проводят само­интернационализацию национального государства, не расставаясь с вывеской национального. Именно национальный аутизм создает предпосылку, при которой государственная форма должна быть реа­листически приспособлена к господствующему «вашингтонскому кон­сенсусу» — к триаде «дерегулирование, либерализация и приватиза­ция». Эта подходящая для мирового рынка форма национального

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

государства показывает, как уже сегодня оно радикально перестраи­вается за декоративным фасадом «национального государства».

И здесь противоречия оказываются вполне очевидными: речь идет о модели из детской книжки, о классической модели активного самоде­монтажа национально-государственной власти, политики и демокра­тии. Но прежде всего мы опровергаем утверждение о безальтернатив­ности этой трансформации государства, следующей логике капитала.

В представленных здесь формах трансформации речь идет об иде­альных типах, которые (даже если они четко различаются на уровне понятий и, как кажется, логически исключают друг друга) могут, как элементы государственной модульной системы Мерклина, реально комбинироваться друг с другом. Так возникают «государства из кон­структора», в которых сочетаются элементы декораций неолибераль­ного и этнического государств. Это справедливо и тогда, когда прак­тически неразрешимые противоречия становятся как бы критерием качества возникающей или планируемой государственной формы. Ис­тория немецкого фашизма показала, что это может привести к 12 го­дам «тысячелетнего рейха», пока подобный нецивилизаторский ре­альный эксперимент не разрушится под воздействием собственных внутренних и внешних противоречий.

Транснациональные государства

Для различавшихся выше новых форм государственности (неолибе­рального и этнического государства) не подходит то, что справедливо для следующих двух государственных форм — транснационального госу­дарства-надсмотрщика и космополитического государства. Они не исполь­зуют властные возможности, которые предоставляет кооперативный транснациональный суверенитет. Контингентность, в том числе кон-тингентность государства, — сложное явление. Она может проявляться (или быть инсценирована) как угроза, рок, а также как шанс или обе­щание. Можно говорить о ее конце и упадке или же о повышении ее роли, можно понимать ее как возможность начала (Ханна Арендт), как источник реальных новаций, питающий инициативы.

Государства во властной метаигре структурно находятся в невыгод­ном положении по отношению к акторам мировой экономики. Им при­ходится преодолевать отрицательные моменты. Прежде всего это не­выгода «второго хода», что означает следующее: когда мировая эко­номика сделала ход, государства вынуждены идти за ней. Кроме того, государства должны выстраивать контрвласть в борьбе против новой мобильности всемирно-экономической власти. Но это еще не все: ак-

УЛЬРИХ БЕК. ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА

торы мировой экономики реализуют свою власть в мировой политике (если уж отвлечься от политики МВФ) как побочное следствие экономиче­ской рациональности. Государства (и все, что с этим связано, — партии, союзы, население, традиции, религии, регионы, а также парламенты, общественность, сми) осуществляют историческую трансформацию во временном ритме выборов при хроническом дефиците легитимно­сти и под присмотром недремлющего Аргуса критической медийной общественности, при растущем числе избирателей-перебежчиков, в си­туации хронических бюджетных дефицитов и при частичном расхож­дении с национальным самосознанием и его всевозможными табу.

Эта двойная ущербность государственных акторов проистекает из их изначально оборонительных позиций и порожденной государст­венным эгоизмом изолированности друг от друга, обусловлена инсти­туционализированной неподвижностью, вызывает многочисленные вопросы (например о том, кто должен и может воспользоваться ини­циативой). Разве попытки отдельных государств прорваться на свободу не караются отрицательным вердиктом капризных и крайне опасливых инвесторов? Разве под всеобщий вой — «невозможно» и «исключено» — мыслимы такие вещи, как транснациональный подъем и транснацио­нальный прорыв к свободе? Разве не должен уже существовать межгосу­дарственный консенсус (к которому надо стремиться), чтобы быть в со­стоянии принять элементарные меры (например, для предупреждения бегства от налогов) против государств, извлекающих из этого выгоду?

Тем интереснее становится то, как эгоистические отдельные государ­ства учатся решать свои исконные проблемы только в транснациональ­ной кооперации с другими государствами. Раньше считалось, что внеш­няя политика есть вопрос выбора, а не необходимости. Сегодня, напро­тив, господствует новомодное «и то и другое»: внешняя и внутренняя политика, национальная безопасность и международная кооперация непосредственно сцеплены друг с другом. Единственный путь к нацио­нальной безопасности, против угрожающего глобализированного тер­рора, а также финансовых рисков, климатических катастроф, заражен­ных продуктов питания и т. п. — это транснациональная кооперация.

Вместе с тем политический подход к терроризму показывает, что мгновенное осознание превосходства транснациональной коопера­ции способно найти путь в совершенно разных мирах. Это откры­тие и развитие кооперативной государственной власти поверх гра­ниц происходит, с целью, во-первых, нового строительства цитадели транснационального государства-надсмотрщика à la Оруэлл, которое ско­рее может истолковываться глобально - односторонне (США) или коо­перативно-многосторонне (Европа); во-вторых, признания и обеспе-

ГЛАВА vii. КТО ВЫИГРЫВАЕТ? О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ И ФОРМ…

чения многообразия — как космополитическое государство. Но реакция США на транснационально действующий террор показала, что про­текционистская политика по отношению ко всемирно открытому ис­пользованию транснациональной кооперативной власти добилась су­щественного перевеса во власти.

Данная концептуализация государственных архитектур (здесь лишь эскизно намеченная), т. е. расщепленных ландшафтов властных воз­можностей в начале xxi века, отвергла национальный взгляд (в по­литике и науке). Она открывается лишь космополитическому взгляду Новой критической теории и в соответствии с этим является дока­зательством большей реальности, которую этот взгляд раскрывает («positive problem shift» 7, Lakatos 1974).

Плюрализация мира государств

Данную типологию государств можно развивать и обсуждать под дру­гим углом зрения — как в отдельных государственных формах заложено соотношение партикуляризма и универсализма: что доминирует и в ка­кую компромиссную формулу с какими противоречиями сплавилось? Ибо нет смысла трактовать национальный и космополитический под­ходы как несовместимые и противоположные. Ведь даже с историче­ской и историко-понятийной точек зрения национальный подход все­гда комплементарно содержит хотя бы элементы космополитического подхода. Для модерного политического действия, для модерной поли­тической теории проблема с самого начала заключалась в том, как со­единить универсализм и партикуляризм, как обеспечить возможность универсальности в рамках национальной партикулярности.

В методологии национализма до сих пор исходят из того, что в по­нимании наций всеобщие права человека и роли этнокультурного, а также политического членства определенным образом соотносятся друг с другом. Это, однако, уже не применимо к этническому государ­ству, тогда как в модели транснационального государства-цитадели за­ложено противоречие «транснациональной этничности», чью поли­тическую реальность и взрывоопасность можно изучать на примере стран Центральной и Восточной Европы.