Глава 2 философия постмодерна

Термин «постмодерн» был введен впервые в американской социологии. «Постмо­дерн» - это со­стояние культуры после глубоких модернизационных процессов, которые про­изошли в конце XIX века во всех сферах европейской культуры. К постмодерну в французской философии от­носят Ж. Деррида, М. Фуко, Р. Барта, Ю. Кристеву, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Делёза, Ж. Бодрийяра и др. Хотя четко идентифицировать их принадлеж­ность к определенному направлению тяжело хотя бы потому, что сами принципы по­стмодернизма принципиально расплывчаты и неопределенны. К примеру, крайне про­блематично относить М. Фуко и Р. Барта к «правовер­ным» постмодернистам.

В связи с творчеством французских постмодернистов вспоминается их выдающийся мыслитель конца XIX века И. Тэна. Он писал о французской мысли вообще и, в частности, о французской философии XVIII вв., что в ней: «Всякая идея должна сделаться острым словом, думают только шутками; нужно, чтобы всякая истина, самая горькая, самая дорогая, сделалась хорошенькой салонной игрушкой, была кинута, по­том схвачена хорошенькими дамскими ручками, не оста­вивши и пятнышка на кружевах, из-под которых виднеется только опущенная матовая рука на гирляндах, развеваемых амурами. Все должно поражать, блестеть и улыбаться» (Тэн И. Крити­че­ские опыты. Спб., 1869. С.220). В французской философии: «Ум находится как-будто на балу; представьте же себе как охотно он туда является. Отсюда и ведет свое начало наша куль­тура» (там же, с.221). И.Тэн пишет, что философия во Франции родилась из разговора в салоне за десертом. В этом «разговоре»: «.. общие идеи играют роль игру­шек; их ловко вытаскивают из груды фактов, под которой они скрыты, и развивают их; в разуме и риторике парят над на­блюдением, и чувствуют себя неловко, находясь не в области чистых идей..» (там же, с.223). В таком стиле видимо чувствуется «галльский» дух и темперамент. Галлы славились во времена владычества Рима своей говорливо­стью, шутливостью, дурашливостью и крайней необязатель­ностью. Об этом в те вре­мена ходили о них анекдоты, и этим они раздражали рационалистич­ных римлян. Ви­димо вот так и получилось далее - в них странно сочетались римский рационализм и галльское шутовство.

Все это было бы терпимо, если бы еще не влияние на современную французскую фи­ло­софию постмодерна Ницше, Фрейда и Хайдеггера. А также следует сюда прибавить, крайне негативное влияние на творчество постмодернистов отечественного писателя-философа Жоржа Батая (1897-1962). Его литературные произведения – плод помешан­ного на женском половом отверстии монаха. При их чтении возникают смешанные эмоции отвращения и одновременно ужасающей самого себя привлекательности, под­нимающей все самое мерзкое в душе. Проще говоря – это чистый разврат, и я не вижу никаких оснований трактовать их иным образом, не­смотря на длительную традицию истолкования его литературных произведений разного рода изощренных и развратных не только умственно, но, видимо, и сексуально «мыслителей», кото­рые делают свой интеллектуальный «бизнес» на разного рода толкованиях разврата. «Бизнес» выгодный и ходовой во все времена, но недостойный для мыслителя. Тех, кто этим занимается, видимо перепутал профессию: философия, как бы им этого не хотелось – не реклама на пуб­личных домах и секс-шопах.

В литературных «произведениях» Ж. Батая высвечивает его явная психическая не­уравнове­шенность, по всему тексту разбросаны «поллюции», разлиты «менструаль­ные истечения». Это не текст писателя-мыслителя, а сплошное «мочеиспускание», везде то «смеющийся зад», то «плачущая вульва». То же самое в современной философии по­стмодерна- везде блуд- блуд в теле, блуд в душе, блуд в мысли, который выражается в такого же рода блудливом в своих зна­чениях языке. Но такова современ­ная философия, что делать? Тем более, что мысль, человеческая мысль имеет такую животворную силу, что она и здесь находит свой выход. А потому серьезному философу есть что делать и из «помоев» и отходов «сексуального производства» у них иногда проскакивают во многом гениальные мысли.

«Писать – это значит быть одним из потоков, не обладающим никакой привилегией по отношению к другим, сливающимся с другими в общее течение, либо образующим противотечение или водоворот, исток дерьма, спермы, слов, действия, эротизма, денег, политики и т.д.» (Deleuze G. Pourparlers P. 1990. P.17-18).

Гете при создании образа Мефистофеля брал за образец французских просветителей XVIII века, потому-то в Мефистофеле так много французского.

«Мефистофель своим остроумием, соединенным с известной трезвостью и логично­стью, напоминает нам французские национальные типы. В нем мало немецкого, и я по­лагаю, что при создании этого характера Гёте имел в виду черты французского отрицателя прошлого века, черты светского парижанина XVIII века, bon vivant, равно­душного к общим, теоретическим стремлениям, отрицателя мод своего времени и об­ладающего специально-французским ě sprit, ярким, метким остроумием» (Шахов А. Гете и его время. Спб. 1908. С.169).

О Мефистофеле: «Он является выразителем французского остроумия и логичности – ě sprit, в противоположность германскому творчеству – Geist Фауста. Он носитель от­влеченной идеи отрицания» (Шахов А. Гете и его время. Спб. 1908. С.170).

«Фауст стремится к группировке, к слиянию, к обобщению впечатлений. Мефистофель всюду ищет различения, противоречия, несходства. Первый бьется, мучится, страдает, не будучи с состоянии прийти к каким бы то ни было положениям; второй не ищет по­ложений. Мефистофель* живет в отрицаниях, тешится ими, играет софизмами, наслаждается ими. Мефистофель – только, исключительно критик. Это две разные на­туры, два различные темперамента.

В отрицательных взглядах Мефистофеля много реального, много нового, и с этой стороны он относительно Фауста далеко ушел вперед. Для него не существует метафизических предрассудков, предвзятые идеи - постоянный предмет его насмешек, схоластическая наука – цель его метких ударов»» (Шахов А. Гете и его время. Спб. 1908. С.165-166).