Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Медведев и развитие - 5
Завтра, No: 16 от 16.04.2008
Насмешки над " особым путем" в целом не беспочвенны. Нередко риторика особого пути призвана решать очень частные политические задачи. А то и задачи чужих центров сил. Да, бывает и так. Но подобная констатация никак не позволяет обнулить очень серьезное (и абсолютно позитивное) содержание, добытое величайшими умами России в мучительных поисках смысла собственной истории. И смысла истории вообще. Ибо эти искания осуществлялись в рамках стратегической линии, препятствующей и автаркии, и растворению в чужом и чуждом историческом содержании. Восторг того же Томаса Манна перед Толстым, Достоевским и Чеховым - не похлопывание по плечу: " вот, мол, дикари, а как пишут". В основе этого восторга - страстный интерес к возможностям России как исторической личности сказать что-то новое о развитии. Причем не только новое, но и всемирно значимое. Так что же мы имеем теперь? Увы, советник Ельцина Ракитов и его подельники преуспели в своем начинании, рекламируемом как " смена ядра российской цивилизации". Никакого нового ядра они не создали, да это и не планировалось. А вот то, что исторической личности по имени Россия (цивилизация там, или нет - это вопрос семантического лукавства) была нанесена беспрецедентная травма… Что удар, пробив защитные оболочки, достиг ядра исторической личности… Это - печальный факт. Считать, что твоя историческая личность, в отличие от остальных исторических личностей, почему-то не может умереть, - глубоко наивно. И в чем-то антипатриотично. Потому что такая аксиоматика полностью исключает понятие смертного боя (" вот этот рубеж сдадим - и возврата не будет"). Если можно сдать любой рубеж и после этого вновь взлететь под небеса… Если тем самым все " сдаваемо", и точек невозврата нет, - то зачем бороться, жертвовать? С чего начинаются любые переговоры, носящие фундаментальный характер? С того, что на что можно обменять? Полная чушь! Серьезные переговоры начинаются с неброской, но очень внятной манифестации, касающейся того, что НИКОГДА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОТДАНО. НИКОГДА И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. Это неотдаваемое и есть ядро. Все остальное - периферия. " Такие-то и такие-то уступки несовместимы с жизнью моей исторической личности и потому совершены быть не могут". Без этой экзистенциально-политической установки - какая большая политика? И откуда возьмется такая установка, если властвует дежурный оптимизм (" и не такое еще бывало", " кривая вывезет", " ништяк, прорвемся! " и так далее)? Нет потерь, несовместимых с жизнью исторической личности? Ну что ж, тогда, в каком-то смысле, возможны любые уступки! И по этому поводу есть лукавые псевдопатриотические заходы (мол, была Золотая Орда, ярлыки на княжение, " и через такое проходили, и ничего"). На самом деле произошедшее с Россией за последние двадцать лет - беспрецедентно. Конечно, у исторической личности есть глубочайшая потаенность. А значит, и защищенность. Ее ядро (или то, что Мигель де Унамуно называл " интраисторией") очень устойчиво и может пережить колоссальное количество различного рода травм. Но не любые травмы! Есть и несовместимые с жизнью. Государство - не фетиш, каковым его считают " ура-патриоты". И не враг личности, каковым его считают " ура-либералы". Оно не аппарат классового насилия, каковым его отрекомендовывали марксисты. И не средство согласования классовых интересов (оппонирующая марксизму социал-демократическая и " попперианская" точка зрения). И даже не средство обеспечения максимального процветания и благосостояния населения (так называемая " прагматическая" точка зрения). ГОСУДАРСТВО - ЭТО СРЕДСТВО, С ПОМОЩЬЮ КОТОРОГО НАРОД СОХРАНЯЕТ И РАЗВИВАЕТ СВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. То есть, во-первых, это средство. Во-вторых, это средство, используемое народом. В-третьих, это средство, связанное с историческим предназначением. Нет исторического предназначения - нет народа (равно как нет нации, если нет проекта Модерн). Племя превращает в народ наличие этого самого исторического предназначения. А как только историческое предназначение рушится, народ распадается на племена. Или превращается в старчески утомленное суперплемя (" жизнь после жизни"). Соответственно, любой умный враг, желающий уничтожить народ и государство, будет старательно и настойчиво уничтожать некий потенциал мыслей и чувств, связанных с историческим предназначением, выдавая эту войну на уничтожение за " смену цивилизационного ядра". Значит ли это, что у исторической личности нельзя сменить ядро? Что ее обновление может носить только чисто периферийный характер? Конечно, это не так. В принципе смена ядра возможна. Но только в условиях особо прочной связи с эгрегором. Хочешь стратегического обновления? Еще больше припади к историческому потоку, нырни вглубь его, найди подводные ключи, питающие жизнь живую. Если же некто заявляет о качественном обновлении исторической личности и одновременно перекрывает каналы к ее эгрегору - он не обновляет ядро, а наносит ему смертельную травму. Ну, так это и было сделано. И никто теперь не может однозначно ответить на вопрос о том, что на самом деле происходит с исторической личностью. Только сама личность ответит на этот вопрос. В тех формах, в которых отвечают подобного рода личности. Итак, мы не знаем точно, что такое сегодняшняя Россия. Но мы знаем, что в каком-то смысле приближаемся к точке невозврата. Может быть, медленнее, чем десять лет назад. Может быть, не столь губительным образом. И, тем не менее, приближаемся. В условиях подобного приближения речь должна идти не о развитии вообще, а о мобилизационном развитии. Что есть такое развитие для России? Прежде всего, рассмотрим, что для России в этом смысле представляет мобилизация. Речь идет ведь не о формальной мобилизации (началась война - объявили мобилизацию), а о мобилизации культурно-исторической (" мобилизационная модель существования"). Подо что мобилизовывалась историческая Россия? Вот тут-то почвенные блестящие умы сформулировали наиболее ясные и глубокие ответы. Причем без тех обычных расхождений, которые существуют по другим вопросам. Квинтэссенция подобного ответа состоит в том, что РОССИЯ МОЖЕТ ИСТОРИЧЕСКИ МОБИЛИЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО АБСОЛЮТНЫМ ОБРАЗОМ И ПОД АБСОЛЮТНУЮ ЦЕЛЬ. В этом состоит специфика так называемого " русского чуда". Это признали фактически все (за очень редкими исключениями). Кто-то признал подобное с отвращением, кто-то с восторгом. Но признали! Что такое абсолютная мобилизация под абсолютную цель? И как она осуществлялась в исторической жизни России? Абсолютная цель (в разных ее исторических вариантах) всегда была связана у нас с новой и благой жизнью. Мобилизация шла под возможность новой и благой жизни. И в этом смысле советская (в том числе сталинская) мобилизация традиционна. Был предложен некий вариант новой и благой жизни. Предложен и в значительной степени осуществлен. А также явлен миру в нескольких своих ипостасях. Включая " благую весть" - спасение этого самого мира от Гитлера. Стоило ли спасать такой вот мир - отдельный вопрос. Этим вопросом уже давно задавалась наша культура, в том числе и народно-песенная (почти фольклорная): " Хмелел солдат, слеза катилась, Слеза несбывшихся надежд, А на груди его светилась Медаль за город Будапешт". В утешение можно сказать, что Россия спасала и спасла не только мир, но и себя. Мобилизация на абсолютное спасение - безусловное " ноу-хау" нашей истории. Победа в Великой Отечественной войне - высшее проявление этого исторического духа. Но и она адресует не к своей уникальности, а к традиции (" с фашистской силой темною, с проклятою ордой"). Характер такой мобилизации в другом ее варианте описал Лев Толстой в " Войне и мире". Вспомним знаменитые сцены, когда вдруг начиналось глубинное инстинктивное отречение от всего личного ради такого спасения. То, что наша историческая личность держится на суперкоде подобной абсолютной мобилизации, - в общем-то, очевидно. То, что внутри мобилизации есть какое-то накаленное представление о новом и благом, - тоже очевидно. ГОРАЗДО МЕНЕЕ ОЧЕВИДНО ТО, В КАКОЙ СТЕПЕНИ МОЖНО ГОВОРИТЬ О ПОВТОРЯЮЩЕЙСЯ МОБИЛИЗАЦИИ ИМЕННО ПОД АБСОЛЮТНУЮ ЦЕЛЬ РАЗВИТИЯ. Повторю: то, что абсолютной целью может быть буквальное спасение от метафизически трактуемого нашествия (" проклятой орды", " силы темной"), очевидно. Очевидно и то, что абсолютной целью может быть некая благая (и новая в смысле победы благости) жизнь. Наконец, очевидно то, что эти инварианты относятся к нынешней России только в случае, если травма последних двадцати лет не носит фундаментальный характер (не взорвала суперкод, не сломала смысловую ось, не вызвала историческую мутацию с помощью органических или искусственных социокультурных вирусов). Но что с развитием-то? С развитием?! Первый опыт мобилизационного развития связан с Петром Великим. Что это за опыт? Величие Петра не вызывает сомнений. Стоит посмотреть на Петербург. Стоит постоять у Медного всадника или прочитать великие строки: " Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия". Но нельзя же не признать, что опыт этой мобилизации под развитие располосовал Россию на века в социальном смысле. Что он уж никак не был опытом только освобождения. Что старообрядческая реакция на этот опыт имеет свои глубокие основания. Никогда у нашей патриотической мысли, обсуждающей особый путь, не было единства в оценке личности Петра, его исторической роли, смысла петровского этапа в истории России. В сущности, оказывается, что чуть ли не большинство сторонников особого пути проявляет крайний скептицизм в отношении личности Петра. Давать тут количественные оценки наивно. Но то, что внутри группы сторонников особого пути есть противники Петра, - несомненно. Как несомненно и то, что этих противников много. Но тогда встает ребром основной и самый жгучий вопрос, являющийся и историософским, и политическим: " Сторонники особого пути для России являются сторонниками ПРОСТО особого пути или особого пути РАЗВИТИЯ? Предполагает ли концепция особого пути развитие? И если предполагает, то идет ли речь об обычном развитии в дополнение к особому пути, или же именно об особом пути развития? " Если же речь все же идет об особом пути развития, то в чем ОСОБОСТЬ РАЗВИТИЯ? Является ли особость - особостью развития, или же обычное развитие как бы " пришивается" к ткани особости? И если даже речь идет об особости развития, то является ли эта особость тактической или стратегической? Потому что тактическая особость развития - это учет культурной специфики в качестве некоей " модулирующей частоты", дополняющей импульс развития как такового, но не меняющей параметры этого импульса. А стратегическая особость развития - это фундаментальная инаковость развития, а не примесь инаковости, вытекающая из учета культурной специфики. Так кем же все-таки был Петр? Вестернизатором, модернизатором или кем-то еще? Если Петр был догоняющим вестернизатором (а его яростная борьба с традицией - пресловутыми бородами и прочим - как бы говорит об этом), то понятно, что он, решив великие государственные задачи, одновременно нанес колоссальную модернизационную травму исторической личности. Тогда придется признать, что эта травма частично задела ядро. И что дальнейшие беды вытекали из указанной травмы. Но Петра можно трактовать и как модернизатора, далекого от обычной догоняющей вестернизации. Для этого даже не нужно прибегать к проблемному завещанию Петра Великого и столь же проблемным рекомендациям взять у Европы технологии и повернуться к ней задницей. Неистовый патриотизм Петра, его мистический порыв к морскому модусу существования России, очень нетривиальная синкретика русскости и западничества, при их детальном изучении позволяют утверждать, что Петр реально осуществлял нечто фундаментально особенное. Что Россия при нем не обезьянничала на западный манер, а давала собственные ответы на саму возможность форсированного развития, альтернативного тому, которое выбрал для себя классический Запад. Для исторического будущего России борьба за глубину понимания образа Петра и петровских реформ имеет решающее значение. Если без спекуляций и подтасовок удастся извлечь из этого исторического опыта фундаментальную особенность развития, а не особенность вообще, то возникнет совершенно иная база для поиска новой стратегии развития. Пока этой базы нет. И почти все, кто анализирует Петра, понимают его деятельность либо как державно-обусловленную вестернизацию, либо как догоняющую модернизацию со слабым учетом культурной специфики. И кто-то за это хвалит Петра, а кто-то ругает. Пожалуй, единственный, кто глубоко понял Петра именно как " новую весть о развитии", - это Пушкин. Да еще город на Неве стоит как живая весть и живая загадка, адресованная потомкам. Но для проартикулированной стратегии, направленной в 2020 год, этого мало. Понять глубже Петра, повторяю, это не историческая или культурная, а именно стратегическая задача. Но пока - есть то, что есть. А в пределах имеющегося петровское начало не трактуется как фундаментально особенное развитие. Причем при абсолютной мобилизации населения. Петр чего только не вытворял, но ведь никто всерьез не покушался на него после стрельцов, на что справедливо указал, например, Белинский. Но если Петр не есть особая весть России миру касательно развития, то где такая весть? Ведь не реформы же это Александра II или Столыпина? Да, была накоплена гигантская энергия ожиданий, связанных с освобождением крестьянства от крепостного права. Мечтали об этом освобождении не только сами крестьяне. Вся страна видела в факте порабощенности части своего народа что-то горько-унизительное. И хотела это избыть. Только очень опрощенная нынешняя интеллигентщина, кокетничающая своим псевдопатриотизмом, может огульно поносить декабристское движение. Не обязательно симпатизировать движению по-пушкински и писать " Во глубине сибирских руд". Можно быть совсем далеким от него и при этом ощущать масштаб. Так, как ощущал его Тютчев: " О, жертвы мысли безрассудной, Вы уповали, может быть, Что хватит вашей крови скудной, Чтоб вечный полюс растопить! Едва, дымясь, она сверкнула На вековой громаде льдов, Зима железная дохнула - И не осталось и следов". Россия ждала освобождения крестьян. Но признаем, что эта мера, ставшая на нашей земле благой вестью, была, по сути, догоняющей Запад реформой, и не более. Да, это было сделано не так жестоко, как английское огораживание. Но видеть в этом всемирно-историческое послание России миру по части развития - нельзя. То же самое со Столыпиным. Да и с чем угодно еще, кроме… Да, хочет кто-то или нет - кроме нашего коммунизма. Россия приняла коммунизм в силу глубочайшей - и метафизической, и исторической - призванности к такому принятию. Дело в том, что проект Модерн, уходящий вглубь веков и имеющий, в том числе, и религиозный смысл (религиозная модернизация - это единство веры и разума), политически оформился в ходе Великой Французской революции. И знаменовал собой одновременно и новый общественный уклад без непреодолимых сословных ограничений, и новый тип развития. Триумф проекта Модерн связан с первой половиной XIX века. Тогда же Модерн начали проклинать все, кто угодно - и революционеры, и поклонники средневековой традиционности. Конец триумфа маркируется Парижской коммуной. К этому времени призрак действительно бродит по Европе. Политической свободы оказывается явно недостаточно. Нужна еще и свобода социальная. Это потом окажется, что их сочетание - почти недостижимый идеал. Что для этого нужна мировая, и именно мировая, коммунистическая революция. Да и много что еще. Но к 1875 году классический Модерн показал свою недостаточность даже на обычном, социально-политическом, уровне. Заговорили о свертывании Модерна. Декадентство… Увлечение Вагнером и Ницше… " Закат Европы" Шпенглера - все это отдельные молекулы фундаментального социально-политического разочарования. Соединяясь в ткань, они одни остановили бы Модерн. А тут еще невиданный (и не понимаемый сегодняшним человечеством) кошмар Первой мировой войны. И сразу за ней - ростки стратегического контрмодерна. Эти посеянные и буйно взрастающие " зубы дракона", обернувшиеся метафизическим мраком, имя которому Третий рейх. Все это уничтожило бы Запад и идею развития, если бы не процессы в России. Россия взяла на себя труд " отмолить" развитие как таковое, показать, что есть альтернативы, в рамках которых будет такое развитие, которое поселит в сердцах нечто далекое от скуки Модерна. Ведь когда мы обсуждаем конец триумфа Модерна, то мало социально-политических моментов, чтобы понять глубину процесса. Модерн окончательно раздробил целостность человеческой воли, направленной на постижение и изменение бытия. Началось это в незапамятные времена. Но Модерн придал этому несоизмеримо более масштабный и завершенный характер. Катастрофа мифа как целостной формы постижения привела к дроблению этих самых форм постижения. Поделить власть на исполнительную, законодательную и судебную - это еще полбеды. Хотя, как мы видим, и тут возникает вопрос: где же власть как таковая? Но поделить единство воли к постижению и изменению бытия на гносеологию, в которой есть только истина, эстетику, в которой есть только красота, и этику, в которой есть только справедливость, - это травма совсем иного порядка. Травма эта дала возможность развиваться на протяжении многих столетий. Но только потому, что религиозный культ все же согревал культуру, являясь ее ядром. Когда же Модерн окончательно воспрепятствовал этому согреванию, то оказалось, что культура может очень быстро остыть. И что в самой этой схеме из трех несочетаемых видов постижения бытия нет главного - УТЕШЕНИЯ. Отсутствие же этого утешения может подживлять человечество в течение одного поколения, не более. А дальше начинаются судороги, подобные тем, которые возникают у человека, испытывающего нарастающее кислородное голодание. С этим надо было что-то делать! Модерн задыхался. Человечество требовало от Запада, как носителя идеи развития, чего-то альтернативного. И угрожало в противном случае просто остановить развитие. Причем остановить любым образом - в том числе и через серию общемировых катастроф. Новая весть или смерть - вот о чем говорили сразу все (Ницше, Вагнер, Шпенглер и тот же Маркс). Новой вестью стала Советская Россия. Потрясающие достижения сталинской индустриализации - это второй этап. В нем все же есть много понятного. Сталин добился новой державной мощи. Россия стала великой в материальном плане, продолжая быть великой в плане духовном. Но при Ленине Россия в материальном плане абсолютно слаба. А ее духовный авторитет таков, что никто с ней не может справиться вопреки ее материальной слабости. Кто там кого и откуда привез в каких вагонах - это дело частное. И обусловленное чем-то вроде помноженного на миллион нынешнего Компромат.ру. А вот то, что в ноябре 1918 года под влиянием Русской революции все, кто зачем-то кого-то вез в вагонах, оказались не у дел - это вам не мега-Компромат.ру, а несомненный исторический факт. И не в том смысле факт, что есть отдельные документальные подтверждения. А в том смысле факт, что была кайзеровская Германия - и " спеклась". Причем при огромной помощи " зарева на Востоке". И совершенно было неясно, куда еще распространится огонь (тут стоило бы прочесть одноименное произведение Барбюса). Ленинское предложение локализовать огонь в обмен на сохранение России как государства носило стратегический характер. И ничего общего не имело с ползучей дипломатией. Предложение формулировалось сухо, корректно. С полным пониманием слабости своего положения. И при этом не без внутренней угрожающей ноты. Оно было принято в Рапалло и заложило основу принципиально нового мира. Россия стала маяком развития. На нее, затаив дыхание, смотрела вся Европа. Такого ощущения духовного лидерства в вопросе развития (при, повторяю, очень глубокой материальной слабости) не было никогда. Да и вряд ли можно назвать в истории что-нибудь сравнимое в плане лидерства. Паломничество в новое царство, указующее пути миру, было непререкаемой обязанностью для тех, кто хотел мирового обновления. Маяковский назвал новую Россию " весной человечества", но ведь не он один. Если мы ищем, когда же все-таки Россия сказала что-то особенное и исторически значимое именно по поводу развития, - то, при любом отношении к советскому периоду, мы обязаны признать, что это произошло именно тогда и никогда более. При этом у общепризнанного " русского чуда" было два измерения. Одно, при всем его значении, все же - более понятное и частное. Оно касалось форсированной индустриализации, прорыва в сфере образования, достижений в сфере науки и техники. Недопустимо какое-либо преуменьшение фантастичности этих свершений. Эту фантастичность признавали все, включая такого врага России, как Уинстон Черчилль. Причем и эта (частная, подчеркну еще раз) компонента " русского чуда" совсем не так проста, как кажется. Во-первых, речь идет о буквальном содержании данного чуда. Никто никогда в такие сроки ничего подобного не делал. Во-вторых, речь идет о всемирно-историческом значении чуда. Потому что на его основе победили в Великой Отечественной войне. А поскольку вызов фашизма был беспрецедентен и ни с чем не может быть сравнен по масштабу и инфернальности, то и советский ответ на этот вызов является беспрецедентным триумфом всего на свете. Духа, организационного и военного таланта, мужества и жертвенности, мобилизационной сплоченности народного большинства. В-третьих, речь идет о своеобразии. Даже индустриализация, коллективизация и культурная революция (классическая сталинская триада советского развития) уже обладают огромным своеобразием в плане развития как такового. Речь ведь идет о модернизации без тотального разрушения традиционного общества, и даже в сочетании с какими-то элементами укрепления этого традиционного общества. Возникает вопрос: можно ли это называть модернизацией, или уже следует определить как фундаментальную альтернативную модель развития? Однако все эти великие достижения носят частный характер по отношению к чему-то большему и менее заметному. Оно-то и имеет невероятно важный характер сегодня. Причем не как буквальность эпохи, а как фундаментальность. Речь идет, конечно же, о коммунизме. Но не том, который сводится к ограниченным, при всем их благородстве, общеизвестным прописям. Под этой " прописной поверхностью" находились другие уровни инноваций во всем, что касалось развития как такового. Это касалось целей развития, метафизики развития, онтологии развития, антропологии развития. Угадать все это в исторических (очень быстро отмененных) эскизах достаточно трудно. Но речь, конечно же, шла о совершенно новой религиозности. Причем такой, которая позволяла имеющимся религиозным традициям найти для себя какое-то место в новом, далеко не эклектическом, синтезе. Осью всей этой новизны был именно вопрос о развитии. Развитие - идеологизировалось. Да что там идеологизировалось - трагедизировалось, доводилось до сверхидеи. До блоковского " вечного боя". Что такое сам этот вечный бой? В каком соотношении находится идея вечного боя с идеей покоя (который " нам только снится")? В центре какой полемики стоял вопрос о вечном бое? Ясно, что " дайте Мастеру покой" у Булгакова - это прямая и нескрываемая антитеза блоковскому " вечному бою". Но не находился ли Блок (да и не он один, если говорить о метафизике и стратегии, а не о поэзии как их выражении) еще и в более масштабной полемике? " Пора мой друг, пора! Покоя сердце просит…" " На свете счастья нет, но есть покой и воля…" Принципиальная невозможность и недопустимость покоя, а значит, немыслимая напряженность во всем, что касается развития. Откуда это? Это нечто большее, чем внешнее по отношению к системе требование развития (надо развиваться - " или нас сомнут"). У развития есть метафизический враг. Его масштаб не позволяет называть его ни вселенским, ни даже бытийственным. Частным выражением этой более масштабной враждебности является так называемый " второй закон термодинамики". Мир остывает. Недаром же Эвальд Ильенков, да и некоторые другие, полагали, что нужно взорвать планетарную систему, чтобы согреть Вселенную, - и видели в этом жертвенную миссию человечества. Но и такие рассуждения имели частный характер (у Ильенкова, например, были явным образом связаны с его увлечением Вагнером). Общий же характер имеет нечто другое. Что такое развитие вообще? Это восхождение форм. Формы восходят от неживого к живому, от живого к разумному и дальше. Дальше, дальше, дальше… Интеллигенция " балдела" от " Антимиров" в театре " На Таганке". И от последней фразы спектакля: " Все прогрессы реакционны, если рушится человек". Но почти ни у кого не хватило драйва задать ответный, резкий до безобразия, вопрос: " А на фиг нужен ваш человек, если нет прогресса? " Почему этот человек должен забивать и есть скот, топтать ногами цветы? В чем его особое право, если он не становится локомотивом всеобщего восхождения? Да и не только восхождения, но и спасения. Потому что само по себе восхождение - это восхождение куда-то. Не так ли? А иначе зачем восходить? Разум обязан восходить к сверхразуму! Сегодняшний вопрос о тупике индивидуальной человеческой эволюции (росте потенциала мозга отдельного человека и росте возможностей этого самого мозга) - гораздо более мучителен, чем вопрос о новых источниках энергии. Являются ли пресловутые " дети индиго" спекуляцией или отрицанием эволюционного тупика - неясно. Но то, что вопрос мучителен, - ясно как никогда. Человечество находится у барьера Питерса. Суть барьера - в том, что развитие человека и развитие технологий не могут оказаться принципиально разноскоростными. Если технологии развиваются быстрее, чем человек, то рано или поздно разрыв между человеческим потенциалом и потенциалом технологий станет критическим. И сам этот разрыв уничтожит человечество. Питерс, кстати, считал, что многие инопланетные цивилизации исчезли именно так, и в этом причина космического одиночества человечества. То есть надо либо научиться развивать человека быстрее, либо начать сдерживать технологический рост. Однако и проблема Питерса - носит не окончательно масштабный характер. Ну, спасется человечество - и что дальше? Спасутся ли формы? Будет ли преодолен " рок конца"? Удастся ли бросить вызов этому самому второму закону термодинамики, то есть тлению и рассыпанию? Будет ли " пресуществлена" материя? А главное - где источник этого самого рассыпания? Рассыпается ли все само (и тогда враг - энтропия)? Или же есть " энтропизатор" (и тогда именно он является врагом)? Исследования, связанные не с рассыпанием форм, а с их превращением, смутно намекают на наличие " энтропизатора". На то же самое намекают некоторые астрофизические исследования. Да и три великих ученых-мониста классической эпохи (Эйнштейн, Фрейд и Маркс) остановились где-то у этого края. И то ли не захотели, то ли не смогли идти дальше. Фрейд, например, в конце своей научной карьеры вдруг написал статью " Эрос и Танатос", опровергающую все его прежнее творчество, основанное на концепции Эроса. А научный мир как бы этого не заметил. С Эйнштейном что-то произошло не в связи с тупиками общей теории относительности (их-то он преодолел), а в связи с чем-то, касающимся антигравитации и сходных проблем (лямбда-член в уравнениях поля, который позже вывел на идеи " темной материи" и " темной энергии"). Метафизический коммунизм, реально прораставший сквозь коммунистические буквальности, был заряжен именно этим. То есть особостью развития, доведенной до предела. И именно на эту особость развития откликнулась с невероятной страстью историческая личность под названием Россия. Сейчас, когда налицо новый этап остывания Модерна, любой альтернативный ответ на вопрос о развитии - невероятно ценен. И дело даже не в том, как это сопрягается с буквальностями исторического прошлого и с реальным историческим коммунизмом. Любые реставрации обречены. Дело в том, возникнет ли фундаментально новый сценарий. Кто скажет что-то новое - совсем новое - о развитии. И каково право России на данную решающую смысловую территорию. Без этого права - нет России и мира. И не потому ли кто-то так свирепо ринулся добивать этот самый коммунизм вместе с советским историческим опытом, что " бронепоезд" развития стоял " на запасном пути", и нужно было " грохнуть" этот запасный путь до того, как начнется расправа над путем основным? Теперь - расправа началась и идет.
|