Глава восьмая. Реющий флаг.

- Я так полагаю, времени у нас мало? – утвердительно произнёс Николай, оглядывая прибывших гостей.

Дон Сильвио обставил своё появление с немалым пафосом. Прежде чем сам он соизволил подняться, в квартиру постучались, с таким брутально-торжественным видом, будто подготавливали прибытие самого президента, трое вооружённых мужчин, с которыми из-за их собственной грубости и ещё большей озлобленности Ульриха, отправившегося, вместо Барни, открывать дверь, едва не возникло фатальное недоразумение. Бойцы нового революционного движения, которых таким образом представил им крёстный отец, представляли зрелище из себя довольно впечатляющее – комбинезоны с плащом и капюшоном, сшитые по образу тех, что давались призывникам, только чёрного цвета и с вышитым на груди чёрным черепом. Новостной выпуск рисовал мятежников из МКСР именно такими – и дон Сильвио решил, что удачным приёмом будет облачить в такую одежду собранное ополчение. Неизвестно, каким образом удалось за одну-единственную ночь сшить тысячу таких плащей, но, похоже, не один Ульрих всё это время воровал городское имущество, и в одном из убежищ дона Сильвио сейчас стоял не один десяток текстильных станков.

- Времени у нас действительно не так много, как хотелось бы. – чуть нехотя проронил итальянец в ответ, - С другой стороны, если вспомнить Андре Гасте, то можно сказать, что у нас его вовсе нету.

Сам предводитель восстания хорошо позаботился и о своём внешнем виде. Чёрный пиджак, делающий внушительной даже щуплую фигуру дона Сильвио, мягкая фетровая шляпа, потрепанная трость со стеклянным набалдашником, верно, из реквизита какого-нибудь театра, последний из которых закрылся три года назад. Ради такого случая он даже избавился от своей бороды, явив миру болезненно-сухую кожу впалых щёк. Николай, глядя на образ крёстного отца, отыгрываемый с явными недочётами, не мог отделаться от мысли, что канувшие в небытие прежние руководители мафии имели гораздо больше шансов на то, чтобы взять в свои руки C-4. Дон Сильвио же, ощущалось, сам в глубине души всё это понимал. И потому с ещё большим упоением продолжал напускать на себя ореол таинственности и властности.

- Сколько людей вы привели? – спросил Николай, отмахиваясь от этих досадных, не ведущих к какому-либо положительному выводу мыслей.

- Пять сотен расположились в этом квартале – вооружаются из тайников, которые вы тут напрятали. Остальные три тысячи – в радиусе километра вдоль по окраине.

- Три с половиной тысячи человек? – с удивлением заключил Николай, - Это... Немало. Но... У нас оружия на четыре сотни, как мы и договаривались.

- Я помню. – кивнул дон Сильвио, - Поэтому я и не привёл сюда всех. Вы же не думаете, что являетесь для меня единственным источником оружия?

- Для чего же тогда вы пришли сюда лично? – задал Николай один из наиболее сильно тревожащих его вопросов.

Этот вопрос действительно сильно интересовал Николая, поскольку прибыл дон Сильвио не просто в сопровождении пятерых вооружённых охранников... Но ещё и с двумя молодыми людьми, сидящим по правую руку парнем и по левую - девушкой, судя по некоторым схожим чертам лица, могущими быть не иначе как братом и сестрой. У самого предводителя восстания детей, насколько знал Николай, не было. Некоторые догадки говорили, что это могли быть только сироты дона Чибионте – самого богатого и влиятельного из всех казнённых крёстных отцов. Вопрос о том, что делают они здесь, в свите новоявленного предводителя восстания, Николай не решался себе задать, но понимал, что они не меньше многих заинтересованы в том, чтобы мятеж увенчался успехом – таким образом они могли бы отомстить за погибшего в застенках Комиссариата отца. Появление их здесь, помимо всего прочего, к слову, свидетельствовало ещё и о том, что от Николая и его людей ожидают чего-то особенного. Что бы это могло быть?

- Для начала – о том, что я здесь, не знает абсолютно никто. – сказал дон Сильвио, - Если вы, разумеется, не доложили по нужным инстанциям, носителей информации о моём местоположении нет за пределами этой комнаты. Я прибыл сюда в совершенной секретности – на чужой машине, под всеми возможными прикрытиями. Даже в эту одежду я нарядился на лестничной площадке этажом ниже.

- Зачем же такая секретность? Вы боитесь, что, зная, где вы находитесь, лекари захотят закончить восстание одним ударом?

Собственная безопасность была вполне разумным доводом, равно как и стремление защитить детей дона Чибионте, которых, возможно, многие бы приняли в качестве мощного символа борьбы. Люди ещё помнили, как часто дон Чибионте защищал жителей C-4, да, впрочем, и двух соседних районов низшего сектора, от неизбывной несправедливости, коей полнилась жизнь в Городе-N. Крёстный отец был способен на очень многое – вызволял арестованных, спасал от карантинной камеры, устраивал на рабочие места беженцев из C-3, подкупал начальников и следователей, чтобы те передавали Шпилю выгодные для жителей результаты о производительности района. Да, новый предводитель не совершал и десятую часть благодеяний своего предшественника, но, вне сомнения, мог очень хорошо воспользоваться авторитетом дона Чибионте.

- Это меньшая из причин... – покачал головой дон Сильвио, - Да, через несколько часов я стану персоной столь же известной, как Андре Гасте, и, как следствие, стану очень желаемой мишенью. Если бы только так, я бы скрылся в одном из многочисленных убежищ мафии, и на том успокоился. Но, к несчастью, всё сложнее... Валенсий!

Юноша, отмеченный Николаем как сын дона Чибионте, приподнял голову. На первый взгляд казалось, что ничего особенного этот молодой, чуть старше Майкла, парень не представляет из себя ничего особенного. До тех пор, пока не доводилось взглянуть в его зелёные глаза. Наполненные напускной сонливостью, они скрывали под собой натуру невероятно яростную и жестокую. Это были глаза змеи – им не хватало лишь узких вертикальных зрачков для того, чтобы окончательно выдать сущность своего владельца. И Николай почувствовал, как по спине идёт холодок при виде этих двух маленьких лампочек, сочащихся ядом.

Сестра же Валенсия оказалась вдруг пронзена странной болезненной дрожью, прошедшейся по телу. Она сидела чуть впереди дона Сильвио, все присутствующие в комнате были отвлечены на юношу, и, конечно же, девушке, наверное, казалось, что никто не обращает на неё внимания. Николай увидел, как её сложенные ладони слегка затряслись, глаза закрылись, а губы, едва двигаясь, что-то зашептали, сохраняя, впрочем, совершенное беззвучие. Молилась ли сестра Валенсия? Но за что?

- Да, крёстный отец. – произнёс Валенсий.

Голос юноши прозвучал удивительно спокойно... Но с явной угрозой, кроющейся за каждым словом. Девушка продолжала что-то нашёптывать. Николай, бросив два коротких взгляда по сторонам, увидел, что все без исключения его товарищи также оставили незамеченным поведение девушки, более сосредоточившись на змеиных повадках её брата,

- Приступай. Объясни нашим друзьям, почему мы здесь.

- Мы здесь потому, что дон Сильвио более догадлив, чем думают некоторые. – Валенсий поднялся со своего стула.

Николаю вдруг стало не по себе. Он знал, что никто из его товарищей не мог совершить ничего неугодного крёстному отцу, и совершенно ясно ощущал, что именно произойдёт сейчас, но вызывала страх сама мысль о том, что испытал бы сам Николай, доведись ему иметь в своих врагах этого внешне неторопливого и туго соображающего юношу. Даже Джимбо сейчас сидел в совершенном безмолвии, хотя не было ранее случая, когда он не нашёлся бы, какую шутку можно отпустить.

Николай совершенно точно ощущал, что произойдёт – потому что знал, что за раскрытым капюшоном кобры всегда следует молниеносный выпад, точный укус и смерть глупца, не распознавшего в шипящей змее полную готовность к нападению. Дон Сильвио демонстративно казнил неугодного человека, кроющегося, верно, среди охранников, и делал это с помощью сына Антонио Чибионте – Николаю было совершенно ясно происходящее. И потому он большую часть своего внимания сосредоточил именно на девушке. Она молилась... За своего брата, используемого доном Сильвио в качестве палача? За погрязшего в ненависти и жестокости брата?

Николай угадал абсолютно точно насчёт намерений юноши. Слова Валенсия заставили одного из телохранителей дона Сильвио едва видно дёрнуться... Пусть осталось бесстрастным лицо начинающего стареть полноватого мужчины, тело его оказалось не столь подготовленным. А юноше со змеиными глазами же не нужно было и того. Он знал всё заранее, и сейчас просто играл на публику – на Николая и его людей, которых, видимо, следовало запугать демонстрацией того, как жесток и мстителен дон Сильвио. Понимал ли крёстный отец, что рискует таким образом лишь дискредитировать свой и без того отнюдь не идеально выстроенный образ?

- Один из таких людей решил, что он очень хитёр. – Валенсий стоял спиной к на этот раз испуганно заморгавшему телохранителю, и вовсе не торопился принимать какие-либо действия, - Настолько, что задумал сдать своего крёстного отца. Но вот незадача, когда дон Сильвио внезапно решил сменить своё убежище, радиопередатчик, по которому этот человек стучал своим дружкам, оказался сломан...

Наверное, никто из остальных телохранителей крёстного отца не понимал, что именно происходит – лишь недоумение отразилось на их лицах. Сам дон Сильвио продолжал сидеть в полной невозмутимости. Когда же полноватый стрелок, только сейчас сообразивший, что оказался пойман, но почему-то продолжающий верить, что игра в шпионов и детективов ещё продолжается, внезапно отклонился назад, едва заметно приподнимая ствол своего автомата, произошло нечто. Игра прекратилась очень быстро.

Николай так и не сумел поймать момент, когда Валенсий, в полной расслабленности глядящий куда-то поверх головы Ульриха, сидящего у выходящего на улицу окна, вдруг, обратившись чем-то наподобие смерча, обернулся и бросился к стукачу. Всё, что успел запомнить Николай – согнутые в первой фаланге пальцы левой руки, стремительно врезавшиеся в горло под вспыхнувшим изумлением лицом телохранителя.

Выстрела так и не прозвучало – издав тяжёлый хрип, полноватый охранник чуть качнулся, и, обагрив свою грудь потёкшей из уголков губ кровью, осел на свёрнутом в рулон пыльном ковру, приложенном к стене. Бросив последний отчаянный взгляд в сторону всё столь же бесстрастного дона Сильвио (тут Николай подумал о том, что в чём-то свою роль предводитель отыгрывает отлично), мужчина застыл в неподвижности, издавая едва слышный звук клокочущей в горле крови. Сам Валенсий провожал казнённого стукача неотступными клещами своих змеиных глаз. Всё произошло настолько быстро, что Николай мог лишь ещё раз поблагодарить судьбу, что сам он не оказался на месте предателя.

Не меньший эффект это жестокое и молниеносное убийство произвело на товарищей Николая – Майкл оказался пробит дрожью, выдающей самый настоящий ужас, Барни и Джимбо оба глядели так, будто хотели поинтересоваться у какого-нибудь более знающего человека, не ошиблись ли они в выборе своего пути, когда решили присоединиться к готовящемуся восстанию. Слегка поморщился даже Ульрих, лишь изуродованное лицо Шрама которому, по-видимому, приходилось видеть расправы и пострашней, выражало что-то среднее между безразличием и лёгким скепсисом.

Но, опять же, наибольший интерес у Николая вызвала реакция сестры Валенсия... Было видно, что далеко не в первый раз ей доводится быть свидетелем того, как её брат убивает людей, не проявляя при этом и малейшей частички милосердия. Когда прервался хрип мужчины, она едва слышно вдохнула. Наверное, до сих пор надеялась, что можно каким-то образом спасти брата, одержимого местью за погибшего отца.

Затем произошло нечто, что, должно быть, представляло для Николая большую опасность. Девушка открыла глаза, встретившись взглядом с ним, по сути – втайне наблюдающим за ней незнакомым мужчиной.

С другой же стороны Николай знал, что рано или поздно дочь Антонио Чибионте поймёт, что её переживания не остались незамеченными, и больше всего он боялся, что её глаза окажутся такими же двумя зелёными огоньками, пусть и не источающими из себя смертельный яд, но неизбежно наводящие на сравнение. Опасение оказалось напрасным – сестра Валенсия, которая, как вдруг с удивлением отметил Николай, была старше, а не младше своего брата, явилась практически полной противоположностью змееподобному юноше. Глаза её сохраняли тот же оттенок гордости и непокорности, вместо угрожающе опасного образа принимая более спокойный и мягкий, но сияли не зелёным, а тёмно-коричневым. Она смотрела на Николая с такой безотчётной мольбой, что тому начинало казаться, будто девушка просит помощи. Это было весьма и весьма странно – Николай очень плохо понимал, чем он может помочь дочери дона Чибионте, превратившуюся, похоже, в безвольную пленницу предводителя восстания.

- Думаю, теперь ясно, почему мне придётся скрываться здесь. – заключил дон Сильвио, не удостоив мёртвого предателя и малейшим взглядом, - Оказалось, что нет других мест, где находились бы достаточно верные мне люди, и где бы при этом меня не стали бы надеяться обнаружить.

- Кто же будет вести людей в бой, направлять их действия? – вновь заговорил Николай, почувствовавший, что от него ожидают какой-то доли инициативы в диалоге, едва удерживаясь от того, чтобы смотреть в глаза девушки, чем наверняка бы вызвал большое недовольство собравшихся гостей, и в особенности Валенсия, бросающего поверх головы сестры такие взгляды, будто считал себя её единственным и безраздельным владельцем.

- Мои лейтенанты получили все приказы. – ответил дон Сильвио, не замечая, похоже, что вслед за казнью предателя между присутствующими в комнате людьми развилась новая неожиданная драма, - Они знают, что делать. Но едва ли кто-нибудь будет знать, что нужно делать дальше, когда власть Шпиля в районе падёт. Именно тогда я понадоблюсь восстанию целым и невредимым. Роль мёртвого героя, что избрал себе Андре Гасте, мне подходит плохо, а потому я намерен пережить бой. Который, к слову, - короткий взгляд, демонстративно брошенный на часы, - Начнётся через пятнадцать минут.

- Какую роль во всём этом вы отвели нам? – точно зная, каким будет ответ, спросил Николай.

- Отпускать вас от себя будет слишком опасно. – покачал головой дон Сильвио, - Среди ополченцев много предателей и помимо этого человека. Если вы объявитесь среди повстанцев, то не исключено, что кто-нибудь из не выявленных ещё шпионов заинтересуется, а затем и передаст, куда надо, что вы присоединились к битве позже остальных, и выглядели, в общем, весьма подозрительно... Так что не будем нагнетать и без того тяжёлую ситуацию. Вы останетесь здесь и будете моими телохранителями сегодня.

- Вот ведь хрень. – пробормотал Ульрих, - Я надеялся, что мы всё же повоюем.

- Ещё повоюете, не волнуйтесь. – ухмыльнулся дон Сильвио, - Я же сказал «сегодня», а революция даже при самом положительном исходе затянется на долгое время.

- Вы говорите, что всех выявить не удалось, и что вам пришлось держать в секрете своё перемещение. – вдруг сказал Николай, - Значит ли это, что шпионы знают всё о ваших планах насчёт захвата C-4? Лекари, ведь, в таком случае, должны знать о том, где находятся все отряды мятежников. И о тех пяти сотнях, что сейчас сгрудились в нашем квартале, и даже об этой самой квартире.

- Разумеется. – ответил дон Сильвио, - Но лейтенантов отбирал лично Валенсий, которому я в этом более чем доверяю, и свои приказы каждый из них получил в запечатанном металлическом конверте. Так что все они знают, чем стоит ответить на знание лекарями наших первоначальных планов.

Валенсий при словах о том, что ему доверяют, едва заметно сощурился. Как относился он сам к той роли, что отвёл ему человек, решивший стать опекуном над сиротами дона Чибионте? Да, крёстный отец производил впечатление крайне хитрого стратега, но как относился Валенсий к тому, что он превращён в исполнителя чужой воли? Похоже, что его сестра отлично понимала кроющиеся в самой глубине души юноши мысли и разделяла их. Но – протеста у них обоих хватало либо на то, чтобы принять чужую волю за свою и достигнуть совершенства в её осуществлении, либо на то, чтобы хранить своё несогласие в молчании. Чем было для них обоих чревато открытое недовольство доном Сильвио?

«Прекрати», - вдруг подумал он, - «Едва ли Валенсий станет разбираться, с какими мыслями некий взрослый неженатый мужчина пялится на его сестру»

- Чем же? Большой ли это секрет? – поинтересовался Николай, вновь отводя глаза от девушки, отлично понявшей его опасения и принявшуюся как ни в чём не бывало разглядывать пол.

- Лучше нам сейчас помолчать, друзья. – внезапно заговорил Шрам, - В таких случаях стены очень словоохотливы, даже в тех местах, что кажутся надёжными.

Слова наёмника, произносимые без единой нотки беспокойства, внесли, однако, в разговор значительную долю тревоги. Возможно, что сам тон Шрама и внёс огромную лепту в то, что многие из присутствующих стали глядеть с отчётливой взволнованностью – ведь известие о возможной прослушке было произнесено, как само собой разумеющееся.

- Что ты хочешь сказать? – мгновенно заинтересовался словами бывшего наёмника Валенсий, - Эта квартира прослушивается?

- Всё возможно. – пожал плечами Шрам.

- Ты понимаешь, что, если здесь стоит хоть самый мельчайший жучок... – начал было Валенсий.

Было похоже, что юноша, почувствовав и неприязнь собравшихся людей к произошедшей расправе, и, каким-то образом, даже мысли Николая относительно его сестры, решил дать выход своей злобе, которую он копил, не имея возможности найти нового конкретного врага, на котором можно было бы отыграться. Окажись на месте Шрама, вызвавшего на себя агрессию Валенсия, кто-нибудь другой, Николай был бы сравнительно спокоен – не желая вступать в конфронтацию с полубезумным змеем, даже Ульрих бы спустил всё на тормозах, уступив видимое превосходство сопернику. Но Шрам... Шрам не постеснялся бы попытаться вышибить один клин другим, и Николай чувствовал острую необходимость каким-либо образом развести двух готовящихся к столкновению бойцов по разные стороны ринга. И повод нашёлся быстро, едва он успел подумать о том, что нуждается в нём.

- Подождите! – воскликнул Николай, машинально приподнимая указательный палец вверх, - Вы слышите? Там, на улице!

Хлопки, один за другим, всё набирающие частоту... Раздавались совсем рядом, но хлипкий, продуваемый через щели стеклопакет пропускал сквозь себя и звуки выстрелов, производимых, верно, на расстоянии большем, чем ближайшие окрестности здания.

- Началось. – с удовлетворённым видом отвесил дон Сильвио, - С гордостью сообщаю вам, что сегодняшний день стал началом восстания, которое сметёт власть Шпиля. А главное – день, когда я отомщу за братьев, а Мария с Валенсием – за отца.

- Вот это нихрена! – вдруг заговорил сидящий у окна Ульрих, способный не только слышать, но и обозревать происходящее, пусть только на одной улице, - Лекарей что твоих тараканов! Они, похоже, нас ещё и в оцепление взяли. Вот уж точно доведётся мне сегодня пострелять...

Барни вместе с Майклом бросились к окну, отпуская тревожные комментарии по поводу действительно запруживающих улицу лекарей, неведомо откуда возникших в весьма нескромном количестве, наступающих на автомобилях, из прикрытия переулков, с соседних улиц, и ведущих ожесточённую перестрелку с кем-то, на кого обзора окна уже не хватало.

Однако спокойствие, которым был наполнен весь внешний вид крёстного отца, его стражи и безмолвной девушки, нисколько не потревожилось волнением отряда Николая, стрельбой и известием о количестве бойцов «Лекаря». Было совершенно ясно, что всё происходящее ими в какой-то мере предусмотрено... Лишь Валенсий ещё только отходил от едва не возымевшей место стычки со Шрамом, и блистал вокруг себя зеленью глаз, словно пытаясь найти способ продолжить желанный спор. Повода для спора, знал Николай, быть не могло – Ульрих десятки раз проверял все щели на наличие прослушки, совершенно точно удостоверившись в её отсутствии, о чём знал, разумеется, и сам Шрам, и дон Сильвио, которого в этом лично заверял сам Николай, узнав, что именно в его убежище собирается прибыть крёстный отец перед началом атаки. И ясно было, что Шрам попросту оказался чрезмерно раздражён поведением Валенсия и решил вывести того из себя. Да, самому Николаю, конечно, глубоко претило поведение юноши – но зачинать междоусобную ссору накануне момента, когда должна была начаться кровопролитная гражданская война, было по меньшей мере опрометчиво.

- Всё идёт по плану, не стоит беспокоиться. – деревянная трость легла на колени дона Сильвио, - Главное сейчас для нас – пережить сегодняшний день, чтобы людям C-4 было, чьих приказов слушаться после того, как район будет взят.

- Тогда нам придётся покинуть это здание. – невозмутимо произнёс Шрам.

В том месте, где выковывался этот человек, все эмоции, похоже, выжигали дотла. Он явно познал смерть больше, чем любой из них и прошёл через такой ад, о котором и подумать было бы страшно. Стрельба, страх, боль, пытки? Что ещё? И во что теперь играет этот солдат удачи? Валенсий, удовлетворённо сверкнув змеиным блеском своих глаз, принялся за новую возможность выплеснуть свою озлобленность с двойным рвением.

- Почему это ты позволяешь себе указывать нам, что мы должны делать? – с угрожающей улыбкой спросил юноша.

- Многие сгинули только оттого, что не были параноиками. – только и сказал Шрам, - Если мы выходим против Шпиля, то должны быть готовы, что против нас собрана сила, в десятки раз больше того, что мы видим. Кто знает, какие камеры были на вашем пути, дон Сильвио? Может быть, среди них были и те, что оборудованы модулем распознавания лиц? Да, такие стоят только в среднем секторе, но с этого момента, когда, как вы сказали, «началось», многих отрядят на то, чтобы высматривать в записях даже самых никчёмных камер малейшие следы вашей персоны. И это означает, что нам нельзя долго оставаться на одном месте.

- Правду ли говорит этот человек, Валенсий? – спросил дон Сильвио, склонив голову вправо.

Было ясно, что дон Сильвио не даст и малейшего шанса юноше осознать, что его используют. Чувство мести и жажда крови настолько сильно бурлили в нём, что, просто указывая на людей и произнося заветное слово «враг», можно было управлять Валенсием.

- Если только он не настолько глуп, чтобы пытаться обмануть нас... – произнёс юноша, - Но иногда очевидная правда произносится с желанием выставить слушателя глупцом, что, похоже, и делает этот человек. Я был бы рад оборвать жизнь лжеца, судьбу же человека, говорящую правду с заведомым умыслом, решать не мне.

Николай буквально ощущал, как накаляется температура в комнате. Это было невиданной глупостью – разводить спор в момент, когда требуется, напротив, максимальная сплочённость перед военной машиной Города-N.

- Я вижу перед собой сына дона Чибионте? – опередив Николая, проговорил Шрам, глядя в змеиные глаза Валенсия.

Николай многое бы отдал, чтобы предотвратить эту стычку. Оба – и лишённый даже намёка на жалость юноша, и побывавший в самых горячих точках прошлого мира наёмник были похожи тем, что скорее погибли бы оба, чем позволили свернуть с пути железнодорожному составу из своей ярости, на всех парах несущемуся прямо в пропасть. И с каждой секундой могло стать слишком поздно для того, чтобы предотвратить катастрофу.

- Не нужно продолжать это. – сказал Николай, - Там вовсю идёт стрельба, лекари окружают квартал, пока мы здесь ссоримся.

Он надеялся, что хоть кто-то послушает его слова – но ни ожидающий ответа Шрам, ни оцепеневший Валенсий не обращали уже никакого внимания на окружающих, так что слова Николая дошли лишь до сестры Валенсия, Марии, обратившей на него взгляд, полный удивления, очерченный слабенькой искоркой надежды. И, чуть позже – до крёстного отца. Который, судя по всему, вовсе не хотел прекращать готовящееся столкновение, больше – собирался довести его до критической точки, чтобы не упасть лицом перед привыкшему выполнять приказы убивать Валенсием.

- Они не ссорятся. – ответил дон Сильвио, - Это называется оскорблением, и твой друг, похоже, хочет нанести его Валенсию, больше – его семье. И тот, конечно же, ответит на оскорбление сообразно чести своей семьи.

- Я сын Антонио Чибионте. – отчеканил Валенсий, - Тебя это как-то смущает?

- Сын Антонио Чибионте. – повторил Шрам, - И ты позволяешь собой помыкать? Ты же просто цепной пёс. Где же честь твоего отца? Дёшево ты продал её.

Это был конец, знал Николай. После таких слов не то что Валенсий – сам дон Сильвио был весьма заинтересован в том, чтобы заткнуть Шраму рот. Кто выйдет победителем из схватки змееподобного юноши и одноглазого наёмника? Ясно было, что проигравшими окажутся все, кто находится в комнате – ведь недовольство исходом схватки, вне сомнения, станет поводом для перестрелки. Николай приподнялся, двигаясь в сторону Шрама, намереваясь, по крайней мере, отдалить точку невозврата своим телом, ставшим между двумя непримиримыми врагами.

- Я бы на вашем месте подбирал слова осторожнее. – сказал дон Сильвио, - Валенсий может и наплевать на закон гостеприимства, тем более с учётом того, что этот дом – вовсе не ваш. Хотите ли вы из моего телохранителя превратиться в остывающий труп предателя?

- Я не подчиняюсь никому. – выговаривая каждое слово, ответил Валенсий, не обращая внимания на слова крёстного отца и делая шаг вперёд к Шраму, - Никто не помыкает мной. Я волен делать то, что хочу.

- Убивать и мстить? – спросил Шрам, - А ещё? Что ещё ты можешь делать, сопляк?

В этот момент должно было свершиться страшное – глаза Валенсия уже выдали готовность кобры сделать прыжок, а лёгкая дрожь в теле Шрама – готовность наёмника с этой коброй сразиться. Николай понимал, что на этот раз схватку не предотвратить ничем. Он в этой комнате – едва-ли не единственный, кто решился образумить остальных. И, уже ни на что ни надеясь, понимая, что, скорее всего, его либо отшвырнёт в сторону Шрам, либо наградит смертоносным ударом по шее Валенсий, бросился между ними обоими, широко вытянув руки.

- Валенсий, прекрати! – вдруг сорвавшись с места, Мария бросилась к брату.

На какое-то мгновение оказалось, что Шрам сдерживается Николаем, а Валенсий – повисшей на плече сестрой. Разыгравшаяся сцена настолько поразила всех, что даже дон Сильвио нескоро смог обрести дар речи. Что-то произнёс Джимбо, верно, какую-то чёрную шутку, вызвавшую лишь у Ульриха негромкий нервный смешок... Который и стал сигналом для дальнейшего развития событий.

- Чего ты встал! – воскликнул дон Сильвио, обращаясь к юноше.

- Нет, прекрати! – ответила Мария новым криком на шаг, сделанный Валенсием в сторону Шрама.

Тряхнув рукой, Валенсий скинул с себя объятия сестры. Затем, отвечая захлёстывающему раздражению, толкнул её в плечо. Наверное, он думал, что удар будет слабым – но, хоть и будучи равной ему ростом, Мария не сумела удержаться на ногах и, едва не развернувшись на сто восемьдесят градусов, упала на пол. Едва слышное всхлипывание вырвалось из её груди...

Они встретились взглядами. Валенсий вдруг взглянул на свою ладонь, толкнувшую сестру... Николай не мог и предположить, какие мысли в этот момент роились в голове юноши. Но затем он, не произнеся ни слова, вдруг развернулся и рванулся прочь из комнаты. Что-то крикнул вслед убегающему Валенсию глядящий гневно и с отчётливым волнением дон Сильвио – что-то оскорбительное, но нисколько не замедлившее беглеца.

- Ублюдки! – на этот раз гневный удар трости о пол ознаменовал оскорбление, нацеленное в сторону Николая и Шрама, - Какого хрена!

- Подождите, подождите, прошу вас, нам нужно успокоиться... – торопливо говорил Николай, прислушиваясь к звукам распахнувшейся двери и шагов вырвавшегося на лестничную площадку Валенсия.

А кроме этого бега, всё с большей силой продолжали звучать выстрелы за окном, не дающие и мельчайшего намёка о том, какая из сторон одерживает верх.

«Не совсем удачный момент для междоусобицы», подумал Николай, поняв вдруг, что, вновь оставив без внимания призывы к миру, и его бойцы, и телохранители дона Сильвио – все практически одновременно потянулись к оружию.

*********

- А теперь стройся в две шеренги, новобранцы! – прозвучала очередная хлёсткая команда из рупора громкоговорителя в руках лейтенанта.

Глухой топот одинаковых сапог, разносящийся эхом по залу – и вот восемьдесят бритых наголо юношей выстроились перед небольшой тумбой, с которого давал команды офицер. На протяжении прошлого получаса их учили, на какую высоту над землёй стоит поднимать колено в марше и куда следует при этом смотреть. Одному из них, двадцатилетнему парню под порядковым номером «37» казалось, будто лекарям хочется как можно скорее отправить их прочь из призывного пункта, вне зависимости от того, насколько хорошо усвоят новобранцы науку строевой службы. Да, сам он, как и другие однокурсники, находящиеся здесь же, проходили всё это на занятиях по гражданской обороне, и едва ли существовала неправота в желании лейтенанта Тердиса, осыпающего их нелестными комментариями со своего постамента, закончить с введением их в курс дела. Но стали бы лекари относиться иначе к новобранцам, впервые сталкивающимися со строевой службой? Это было сомнительно.

- Теперь переходим к выводам! – донеслось сверху, - Вы – патриоты Города-N, ясно вам?

Неуверенный шум пронёсся по новобранцам, не давая, впрочем, чёткого ответа на вопрос лейтенанта. Когда сквозь стекло маски офицера стало видно омрачённое недовольством лицо, призывник под номером «37» запоздало понял – предстоит, похоже, самый главный урок, для которого их всех и собрали здесь.

- Надо отвечать «так точно, господин офицер»! – яростно рявкнул лейтенант, уже не используя громкоговоритель, отчего его голос отнюдь не стал звучать тише, и ступая вниз со своей тумбы, - Вам ясно, или нет?!

- Так точно, господин офицер! – уже более половины новобранцев сообразили, какой должен быть ответ.

Тридцать седьмой, разумеется, был среди них. Ему, разумеется, очень не хотелось чем-то выделиться среди остальных и навлечь на себя гнев лейтенанта, так что он на протяжении всего времени своего нахождения здесь только и делал, что пытался вести себя непримечательно, угадывая, какой именно шаг предпримет большее количество призывников. Затеряться в толпе одинаковых лысых юношей казалось ему самым разумным шагом – потому что, как рассказывали ему, в войсках гражданской обороны одинаково сильно получить можно было за отклонение как в положительную, так и в отрицательную сторону от общепринятой нормы по скорости, с которой следовало что-либо соображать.

- Значит, повторяю свой вопрос! – шагая вдоль строя, продолжал лейтенант Тердис, - Вы – патриоты Города-N, ясно вам?!

- Так точно, господин офицер! – на этот раз весь строй прокричал нужную фразу, что отобразилось коротким довольством на лице лейтенанта.

- Вы патриоты! – словно заколачивая последний гвоздь в крышку гроба, ещё раз сказал он, - А теперь... О, что я вижу! Эй! Ты! Тридцать седьмой! Шаг вперёд!

Сердце названного призывника упало куда-то глубоко. Словно во сне, он какое-то время продолжал смотреть перед собой, ещё не совсем веря, что произнесли именно его номер. Лишь спустя секунду томительного молчания, когда кто-то позади решил помочь ему, подтолкнув рукой, тридцать седьмой сделал шаг вперёд, оказавшись прямо перед нависшим гневным лицом лейтенанта.

- Я смотрю, ты тут считаешь себя самым умным?! – это был, наверное, риторический вопрос, ответа на который вовсе не требовалось, - Считаешь себя патриотом, или нет?

- Да, то есть... Так точно господин офи... – даже понимая, что несёт полную чушь, вызванный призывник не мог справиться с волнением, превращающим речь в косноязычную болтовню.

- Твою мать! – проревел лейтенант, звучно хлопая по плечу новобранца, - Ты что, проглотил язык?

- Никак нет, господин офицер! – едва не поморщившись от боли, охватившей плечо, ответил тот.

- Фамилия! – прозвучала новая команда.

- Митчелл! – прокричал тридцать седьмой.

- Ты считаешь себя патриотом?! – угрожающе осклабился лейтенант.

- Так точно, господин офицер! – успев подумать только о том, что успешность ответа опасно сильно зависит от того, как построен вопрос, ответил новоявленный патриот под фамилией Митчелл.

Оказалось, что он ошибся – успешность ответа всё же зависела от желания самого офицера.

- Так точно да, или так точно нет? – рявкнул лейтенант, - Отвечай, ты вообще-то командир роты!

- Я командир роты? – окончательно спутавшись, едва слышно пролепетал новобранец.

- Твою мать, да я не меньше тебя удивился, когда сказал, что такой мешок дерьма поведёт целую роту на передовую! – новый удар по плечу, на этот раз, кулаком, причём гораздо сильнее, - Ты патриот или нет, командир Митчелл?!

- Так точно да, господин офицер! – искривившись от пронзившей боли, прокричал новобранец, - Я патриот!

- Вот так-то лучше. – с удовлетворённым видом произнёс лейтенант, отступая назад, - Так! А теперь, раз уж вы действительно патриоты, то все отправитесь прямо на передовую! Ясно?

- Так точно, господин офицер!

- На выходе лежат листки – заявки добровольцев. Вы же патриоты, а значит, добровольцы. Все подпишут заявки. Все, ясно вам?!

- Так точно, господин офицер!

- Не забываем подписать в графе «командир роты» фамилию этого мешка с дерьмом! – указав пальцем на едва удерживающегося от того, чтобы упасть в обморок новобранца Митчелла, сказал лейтенант напоследок...

Разумеется, подручные лейтенанта Тердиса неоднократно проследили, чтобы каждый из призывников поставил свою подпись под уже заготовленными заявками добровольцев. Несогласных не возникало – все недовольства были высказаны часом ранее перед врачебной комиссией. Гарри Митчелл, по воле лейтенанта назначенный командиром, поставил и свою подпись под одним из листков. Впрочем, знал он, этот листок был подписан за него ещё утром, когда в квартиру, выломав плечом дверь (звонок был сломан, а на стук время решили не тратить) вторглись три лекаря с увесистыми сумками, наполненными повестками. Одну из них, которую заполнили прямо в его спальне, сверившись с удостоверением личности, торжественно вручили и ему, после чего, дав тридцать секунд на то, чтобы сходить в туалет, повели к ближайшему патрулю, охраняющему уже три десятка таких же юношей.

Гарри Митчелл ещё неоднократно после своего пробуждения убедился, что его дальнейшая судьба надёжно решена, и задумываться над ней ему больше не стоит. Стоило вспомнить медпункт и то, как буквально за пять минут три врача, снабжённые для проведения осмотра, помимо очков на глазах, разве что карандашами и печатями, признали десятерых призывников, среди которых оказался и сам Гарри, здоровыми, словно быки. Сам Гарри, конечно, не мог сказать многого против такого заключения, но один из новобранцев вдруг возмутился, говоря о врождённых проблемах с сердцем.

«Вам это не помешает получить свою пулю в лоб» - только и промолвил с усталым видом врач, давая понять, что не собирается рассуждать дальше на эту тему.

Гарри и без подобной фразы, разумеется, было ясно, что призвали их только для того, чтобы бросить на подавление восстаний, которые должны были непременно вспыхнуть по всему Городу грибами после вчерашнего дождя. И что смерть одной-двух тысяч «молодых пареньков» (это словосочетание стало нарицательным после гибели отряда капитана Джеймса Кларка и последовавшего позже поражения Отто Рейвена) едва ли заставит руководителей «Лекаря» даже всплакнуть. Однако «проблемному» новобранцу оказалось подобного объяснения недостаточно, и он, обозвав врачей «гнусными шарлатанами», потребовал, чтобы его отвели к начальнику «этой шараги», утверждая, что его отец – «крупная шишка, вашу мать», и, вне всякого, устроит всем присутствующим «полнейшее шапито», после чего их возьмут на работу только загородными мусорщиками, если вообще не посадят по карантинным камерам.

Врач, оставаясь совершенно невозмутимым, вымолвил словосочетание «шестой кабинет» стоящим неподалёку лекарям, которые, услужливо подхватив сына крупной шишки под руки, заботливо препроводили его по месту назначения. Вернувшись с шестого кабинета и присоединившись к проходящим через стригущие машинки новобранцам, он вдруг приобрёл необычайно бледный вид, крайне шаткую походку и ярко выраженное нежелание продолжать спор с кем бы то ни было. Гарри, которого в этот момент лишали последних островков растительности на голове, подумал, что, наверное, в шестом кабинете сидела та самая сосна, на которой росла крупная шишка, приходившаяся отцом этому проблемному юноше.

Отдельного упоминания стоила и процедура пострижки. Для большей части новобранцев она, конечно, не стала большой трагедией – но один из них, парень со свисающими до самых лопаток светлыми волосами, начал умолять не стричь его чуть ли не со слезами на глазах. Успокоили его быстро – подоспевший офицер в звании капитана поднёс протокол уклонения от призыва, в который вписали имя с фамилией длинноволосого новобранца. Когда печать была занесена над бумагой протокола, обнаружилось, что умереть с волосами на голове тотчас же для него кажется менее приглядным, нежели лысым, но, возможно, чуточку позже, и уже без малейшего сопротивления он преклонил свою голову под леденящую сталь электробритвы.

Не менее характерно происходил после и процесс выдачи новобранцам их снаряжения. По мнению интендантов, хотя скорее, это мнение прописывалось в документах, издаваемых самой властью, размеров одежды было ровно два – маленький и большой, да и между ними отличие было весьма невелико. Ношение серых комбинезонов в этих условиях не было слишком фатальным ввиду того, что в области талии и груди находились небольшие шнурки, охватывающие тело и позволяющие подобрать размер. Но обувь... Тут уж неизбежно поднялся ропот, после того, как оказалось, что есть среди призывников как те, кому велики маленькие ботинки, так и ещё более несчастные, едва влезающие в обувь большого размера. И вновь работники призывного пункта в ответе на недовольство сослались на то, что других ботинок им до конца «своей никчемной жизни» носить не придётся – да и к тому же мёртвых новобранцев, как и рядовых солдат «Лекаря», сжигают в полном обмундировании, так зачем же спрашивается, подбирать особую обувь, если она скоро превратится в чёрный, отдающий синтетикой дымок?

Все эти мелочи давно дали Гарри Митчеллу знать, что никого из новобранцев не считают больше людьми. Им предстоит умереть за власть Шпиля, даже последним своим криком устрашая врагов тех холодных бесстрастных глаз, наблюдающих за происходящим свысока. Гарри, разумеется, уже смирился с такой участью, учитывая ещё и то, что все его друзья так же оказались среди призывников. И не понимал, почему такое отчаяние у него вызвало назначение командиром. Он понимал, что, скорее всего, факт того, что он подписал листок, поставив после своей фамилии фразу «назначен командиром роты», совершенно ничего не изменит, и его бездыханный труп следующим же днём, а может быть, и даже сегодняшним, бросят в груду тел других новобранцев, после чего всех предадут огню, не делая и малейших различий между самим Гарри, тем очкариком, у которого он неделю назад взял конспект, худощавым подростком, который, к своему несчастию, отметил шестнадцатый день рождения неделю назад, или же усатым мужчиной, беспрестанно выпрашивающим у окружающих сигареты, которых, конечно, не было ни у кого – личных вещей их лишили ещё на проходной призывного пункта.

Сидя среди восьмидесяти новобранцев, сгрудившихся по трое и четверо на узких койках в крохотной комнате, судя по отсутствию матрасов и ободранным стенам, предназначенной именно для того, чтобы коротали в ней время смертники перед своей отправкой на поле боя, Гарри думал, что не совсем понимает свои ощущения. Значит, смириться с близкой гибелью – просто, а быть назначенным ответственным над жизнями восьмидесяти человек – намного тяжелее? Как бы он не говорил себе, что его назначение смехотворно, и не пойдёт дальше записи в архивах, которые осядут пылью где-нибудь в тёмном хранилище, храня в себе напоминание о том, что среди погибших новобранцев Города-N был и некий Гарри Митчелл, командир роты, ему не удавалось избавиться от тех странных чувств, что переполняли его. Он чувствовал себя перепуганным до смерти солдатом, которому в разгар битвы вручил древко стяга улепётывающий знаменосец. Все полководцы сейчас сидели в уютных кабинетах, наблюдая за боем в экраны и переложив на него ответственность за то, чтобы звать солдат на приступ. Гарри Митчелл не чувствовал себя храбрецом или героем – как и все остальные новобранцы в сером, он с большей готовностью назвал бы себя трусом. Наверное, была какая-то несправедливость в том, что у него, в отличие от остальных, отняли не только жизнь, но ещё и свободу посвятить последний миг своей жизни мыслям о самом себе, а не о том, в каком отчаянии будут погибать товарищи, лишившиеся какого-никакого, но всё же командира.

- Господин командир роты! – вдруг услышал Гарри знакомый ехидный голос.

Он оторвал свой взгляд от пола. Было похоже, что и другие новобранцы, оказавшиеся с ним в одной роте, отлично понимают, что звание лишь навесило на Гарри Митчелла новые обязательства, но отнюдь не даровало каких-либо преимуществ перед остальными, принизило, а не возвысило его над призывниками своей роты. Но к чему же издеваться над ним, и без того тяжелей их всех переносящим происходящее?

- Господин командир роты! – это был Сэмюель, однокурсник Гарри, дюжий детина, на голову превосходящий его ростом, - А разрешите сходить в сортир?

Гарри оставил без ответа шутку, претендующую на то, чтобы быть произнесённой каким-нибудь первоклассником, однако же вызвавшую бурный всплеск смеха у собравшихся вокруг сидящего в дальнем углу комнаты Сэмюеля новобранцев. «Вот кого вы должны были назначить командиром», - со вспыхнувшим вдруг чувством обиды, неясно на кого направленной, подумал он, - «Он и компанию может вокруг себя собрать из незнакомых людей, и шутки перед ними такие отпускать, что они покатываться по полу будут».

- Господин командир роты! – эту фразу Сэмюель смаковал по полной, ей одной уже вызывая хохот своих зрителей, - Мне нужно в сортир! Срочно!

- Ты его не слушай, этого идиота. – к Гарри подсел Макс.

Да уж, было немного спокойней от осознания того, что единственный человек, которого он мог бы назвать своим настоящим другом, будет находиться рядом, когда всё закончится. Было бы невыносимо тяжело вести этих людей в бой, слыша за спиной лишь насмешки тех, кто не понимает и сотой доли того, что испытывает он, получивший, хоть и чисто символическое, но всё же звание командира.

- Если он не замолчит, я не посмотрю, что он выше меня. – тихо произнёс Гарри, взглянув на Макса, - Я его в этот сортир головой засуну.

- Не стоит. – покачал головой Макс, - Сейчас лучше думать о...

- Я же сейчас обделаюсь, господин командир роты! – нашёлся, чем продолжить своё выступление Сэмюель, - Обделаюсь прямо в штаны, и не смогу стать патриотом! Вам придётся их стирать – вы же теперь в прямом смысле отвечаете за наши задницы!

- Он просто ещё не понял, что через пару часов его может не стать. – сказал Макс, - Не обращай внимания.

Гарри подумал о том, что и Макс бы гораздо лучше сошёл на роль командира. Благоразумный, спокойный... И всегда способный сказать, как нужно поступать правильно. Таким был отец Гарри, бесследно сгинувший на одной из бесконечных войн. Таким был Генри, его брат. Но не он сам, уж точно. Гарри Митчелл знал, что у него не хватит духу хранить невозмутимый вид, когда над головой начнут свистеть пули, что для этих новобранцев он никогда не сможет стать авторитетом. Даже болтовня Сэмюеля, на которую он бы прежде не обратил внимания, задевает его буквально за живое. Какая здесь может быть речь о способности Гарри быть командиром? В своей жизни он едва мог убедить двух-трёх однокурсников приняться, наконец, за проект, сроки выполнения которого уже подходили к концу – и то, обычно ему после этого приходилось всё делать самому. И – сдавая проект, видеть перед собой равнодушные лица преподавателей, сонных, либо обменивающихся шутками однокурсников. Ничего не изменилось – Гарри Митчелла намеревались снова заставить отдуваться за всех.

Что бы сейчас сделал отец? Гарри плохо помнил его – последний раз тот сидел за столом на кухне, одетый в бежевую форму американского военного, готовясь к отправлению на другой край света, когда ему было шесть лет. Отец, наверное, попал точно в такую же ситуацию – был послан на верную смерть людьми, совершенно безразличными к его судьбе. И, судя по тому, что он так и не вернулся, а матери прислали в конверте орден, которым наградили отца посмертно, отец исполнил свой приказ.

А Генри, старший брат? Будучи на пять лет старше, этот поначалу озлобленный, вечно чем-то недовольный парень очень много курил и не меньше – дрался. Наверное, если бы Гарри запомнил своего брата таким, то сейчас посчитал бы единственно верным подняться, как следует вмазать Сэмюелю, а затем, уложив шутника на землю, сыграть в футбол его головой. Но, когда Гарри было двенадцать лет, а до начала эпидемии оставалось ещё где-то три года, старший брат изменился до неузнаваемости. Он вдруг перестал ругаться матом по поводу и без, порвал со всеми прошлыми своими друзьями, и из его уст зазвучали вдруг какие-то новые, необычные слова. Тогда Гарри, разумеется, плохо понимал смысл произошедшей перемены, да и сам Генри не мог толком объяснить, слова, вроде бы понятные и вполне знакомые, путались в голове, не давая обрести какую-либо чёткую картину.

Теперь Гарри думал о том, что Генри было столько же лет, сколько ему сейчас, когда они расстались навсегда. В самолёты, отправляющиеся в Город-N, людей, купивших билеты, сажали в тот день согласно алфавитному порядку, Гарри Митчелл оказался последним пассажиром на самолёте, благополучно добравшемся до места назначения, а Генри Митчелл – первым на другом, сбитом случайно, как говорили, сработавшей системой ПРО где-то над океаном. Странная ирония – назови родители двух своих сыновей немного иначе, старший добрался бы до Города-N, а младший погиб.

- О, господин командир роты, я уже начинаю чувствовать облегчение! – прозвучал, прерывая мысли Гарри, голос Сэмюеля.

Больше Гарри не мог терпеть. Тем более – после воспоминаний о погибшем отце и брате. Рывком поднявшись со своей койки, чем обратил на себя взоры окружающих новобранцев, он двинулся вперёд, глядя прямо в лицо шутника.

- Гарри, стой, не нужно... – запоздало заговорил Макс.

- О да, мне нужно вычистить штаны! – загоготал Сэмюель при виде приближающегося Гарри.

Один из сидящих рядом с шутником новобранцев, увидев, похоже, какой-то странный блеск в глазах Гарри, вдруг затолкал Сэмюеля в бок, запинаясь, что-то пытался ему сказать. Тот же, не обратив внимание на предостережения дружков, придвинулся ближе к краю койки, и, изогнув губы в банановой улыбке от одного уха до другого, вытянул лицо вперёд, указывая пальцем на подбородок. Гарри знал, что этот жест раньше бы смутил его – но только в том случае, если бы он подошёл к обидчику для того, чтобы вести с ним какой-то цивилизованный разговор. Разговора же не предвиделось. Гарри смотрел в глаза Сэмюеля, поздновато сообразившего, что, демонстративно подставив лицо для удара, он лишь укрепляет решимость потерявшего терпение товарища.

Кто-то неуверенно хохотнул, видимо, ещё лелея надежду, что в самый последний момент натиск «господина командира» сдуется. Гарри сделал короткий замах, и, не пытаясь каким-либо образом контролировать полёт своего сжатого кулака, выбросил руку вперёд, одновременно провернувшись всем телом. Результат превзошёл все ожидания – прилетев немного выше левой щеки, удар заставил Сэмюеля содрогнуться всем телом и, недоумённо воскликнув, упасть на колени сидящего рядом новобранца. Вспыхнули изумлением глаза шутника, взметнулись вверх пухлые руки, в попытке защититься от нового удара, который Гарри, чувствуя, что его хватают сзади, удерживая от продолжения расправы, нанёс ногой, угодив в бедро.

- Отпустите меня! – Гарри пытался вырваться из цепких рук, но держали его уже трое, среди которых был и Макс, - Отпустите, я ему устрою сортир!

Сэмюель, ещё не вполне оправившийся от изумления, и очень быстро потерявший поддержку своих дружков, теперь в совершенном безмолвии наблюдавших за тем, как он, не удержавшись на койке, сполз вниз и испустил болезненный стон, ударившись ягодицами о бетонный пол. Гарри оттаскивали всё дальше, отчего он ещё сильнее чувствовал, что бой не закончен, что он ещё должен нанести свой последний удар, который превратит в кровавое месиво лицо шутника... Когда перед ним вдруг возник Макс, он ощутил окутавшую тело слабость.

- Прекрати! – лицо Макса полыхнуло огнём.

- Отпустите! – Гарри понимал, что ещё немного, и он поддастся им, рухнет в бессилии, осознавая свою неспособность свести счёты с обидчиком, - Я... Я приказываю вам!

- Гарри! – воскликнул Макс, - Да отпустите вы его!.. Гарри, посмотри на себя, тебе самому не смешно? Какой-то дурак сказал пару слов, а ты собираешься его убивать? В тот день, когда тебе нужно быть готовым к концу своей жизни, ты ведёшь себя, как ребёнок, Гарри, послушай, так не пойдёт!

- Прекрати! – ощущая ком в горле, а на глазах – подкрадывающиеся слёзы, ответил Гарри, - Не строй из себя самого умного!

- Отставить. – прозвучал со стороны дверей голос лейтенанта Тердиса, - Немедленно прекратить.

Сдерживающие Гарри новобранцы мгновенно отпрянули в стороны, все без исключения новобранцы, сидевшие на койках, вскочили, шаг назад сделал даже Макс, до сих пор валяющийся же на полу Сэмюель вдруг прекратил охать, и, приняв необычайно затравленный вид, весь сжался, стараясь не попадаться на глаза.

Лейтенант Тердис окинул беглым взглядом бараки. Одинаково презрительным выражением лица встретил он и выглядывающую из-за койки голову Сэмюеля, и оцепеневшего посреди комнаты Гарри. Он выглядел олигархом, встретившимся со сворой вшивых дворняг, устроивших возню прямо перед крыльцом его особняка. И раздумье на его лице, казалось, было сейчас выбором – прикрикнуть ли на собак, или же тихонько, не давая тем никакого знака, подозвать дворецкого с охотничьим ружьём?

- Значит так. – наконец, произнёс офицер, - Среди вас нет самых умных, как нет умных в принципе. Вы – стадо баранов, безмозглое быдло, недостойное даже такой чести, как смерть во славу Города-N. Разум – это не ваш удел. Вы можете только орать, драться, испражняться да плодить себе подобных ублюдков. Вы – следы вырождения человеческой расы, не больше. И вам – мерзким отродьям, посмевшим назваться не только людьми, но ещё и гражданами Города – предоставили такую милость, о которой следует молиться. Только за то, что вы, подобно куче бритых обезьян, с криками броситесь на штурм таких же идиотов, как и вы сами, но только по своей исключительной тупости посмевших взять оружие против Города, вас назовут героями, будут строить вам памятники и проводить парады в вашу честь. Рядовому солдату «Лекаря» нужно служить годы, и совершить десятки героических подвигов, чтобы о его заслугах коротко упомянули в вечерних новостях...Ну, выродки, что будем с вами делать? Составить протокол о вашем дезертирстве и отправить всех в кремационную камеру? Она находится двумя этажами ниже. Составить протокол?

- Никак нет, господин офицер. – ответил Гарри Митчелл.

- Что?! Не слышу, вашу мать!

- Никак нет, господин офицер! – теперь и вся рота из восьмидесяти человек единодушно поддержала Гарри.

- Уже лучше. – чуть помедлив, сказал лейтенант Тердис, - Ещё пара лет, и вы бы, возможно, даже на людей станете похожи. Ах да, вы же отправляетесь на передовую, где, скорее всего, закончится ваше бессмысленное существование. Причём прямо сейчас. Вас сопроводят в оружейную, после чего посадят на автобусы и отвезут в C-9. Вперёд, бараны. Командир Митчелл, отставить.

Макс, бросив последний досадующий взгляд на Гарри, отвернулся, вместе с двумя новобранцами помог подняться Сэмюелю, и, всем своим видом давая понять, что далее ожидает от командира своей роты большего благоразумия, вместе с остальными двинулся на выход. Лейтенант Тердис, брезгливо отстранившись в сторону, освободил проход новобранцам, которых снаружи ждало с полдюжины вооружённых лекарей.

Дождавшись, пока бараки опустеют, офицер махом ладони подозвал к себе Гарри.

- В общем, слушай, что я тебя скажу. – произнёс он, доставая из наплечной сумки свёрнутый вчетверо лист, - Вот ваш приказ. Вы будете штурмовать медцентр в C-9, который полчаса назад захватили мятежники. На обратной стороне карта близлежащего к нему района, впрочем, особо она вам не понадобится – автобус довезёт вас досюда... Совсем рядом, останется только добежать до этого вот здания. Заложников нет, стрелять на поражение во всех, кто окажется внутри. Также расстреливать на месте любого, кто попытается дезертировать.

- Расстреливать? – повторил Гарри.

- Ты ещё и глухой, помимо того, что идиот? – раздражённо спросил лейтенант Тердис, - Расстреливать, убивать, что неясно! Дезертир хуже врага, если ты ещё не понял! Можете даже сдохнуть всем своим скопом, не выполнив задание, но, если среди вас будет хоть один дезертир, то можете не мечтать о посмертной славе. А те из вас, у кого есть семьи, обрекут своих родных на очень плачевную участь. Так что – расстреливать дезертиров, ясно?

- Да... Так точно, господин офицер! – спохватившись, поправился Гарри.

- Так... – в этот раз лейтенант Тердис не обратил внимания на неправильно произнесённое заклинание, - Если выполните задание, то выжившие будут щедро награждены – я бы сказал даже, слишком щедро для таких отбросов, которыми вы являетесь. Всё, свободен. Отправляйся к остальным, и чтоб глаза мои тебя не видели.

- Так точно, господин офицер!..

*********

Вертолёт неумолимо приближался. Снова и снова глядя на картографический экран, Андре Гасте ощущал, как душа всё надёжнее уходит в пятки. Из уст Зигмунда, ведущего машину, лился практически беспрестанный поток приглушённых ругательств. Патрик, корчащийся на подпрыгивающем и трясущемся полу, наполнял кабину запахом жареного мяса вперемешку со своими стонами.

- Сделайте что-нибудь с ним! – бросил Зигмунд, взглянув на Андре.

Наверное, формулировка «что-нибудь» наиболее точно описывала всё, что можно было сделать с человеком, сунувшим руки под струю огнемётного напалма. Андре подумал, что ранее он бы, наверное, не сумел бы даже удержать на месте содержимое своего желудка, оказавшись свидетелем подобной агонии. Холлард выглядел крайне бледным, Фениель же после очередного визга вдруг, закатив глаза, рухнул в обмороке. Сам же Андре не испытывал почти никаких чувств. Да, конечно, он хотел как-то помочь Патрику, но ни отвращения, ни шока у него возникало.

- Патрик! – прокричал Андре, опускаясь на колени рядом с извивающимся дезертиром, - Патрик! Слушай меня! Ты слышишь?

- Уууу... – провыл Патрик, - Остановите это!

- Патрик, слушай меня! – машину ощутимо тряхнуло, Зигмунд, похоже, переезжал через очередной бордюр, петляя по переулкам района.

- Убейте меня, суки! – глаза Патрика вдруг распахнулись необычайно широко, его дрожащие обгорелые руки заелозили перед лицом Андре, - Прекратите эту боль! Просто убейте меня!

- Вот, на полу лежит. – небрежно указал Зигмунд на свой пистолет, валяющийся рядом с водительским креслом.

- Чёрта с два! – воскликнул Андре, - Вы что, с ума сошли? Нам нужно обезболивающее! Где здесь аптечка?!

- Сам ищи! – рявкнул Зигмунд, до упора выворачивая руль, - Должна быть под моим креслом! Лучше кончай его сразу, он тебя сам поблагодарит на том свете!

Андре бросился к водительскому креслу. Танк шатало из стороны в сторону от того, с каким упорством уходил Зигмунд от погони, и Андре, не совсем верно рассчитав траекторию, врезался в кресло, вместо того, чтобы оказаться рядом с ним. Комиссар, которого он при этом неслабо задел, испустил в воздух очередное озлобленное ругательство, кляня его на чём свет стоит.

- Кончай его и всё! Надо пушку заряжать, а не аптечку искать! – откомментировал Зигмунд действия Андре, прильнувшего к креслу в попытках вытянуть светло-зелёный чемоданчик с наклеенным красным крестом.

Пару раз безуспешно рванув аптечку на себя, Андре ясно услышал треск – запоздало сообразив, что чемоданчик закреплялся под сиденьем ныне идущими по швам ремнями, он, напрягшись, вытащил, наконец, наружу заветную коробочку.

- Кто-нибудь, зарядите наконец пушку! – выкрикнул Зигмунд при виде вражеской бронемашины, неотступно следующей за ними примерно в двух сотнях метрах позади.

Холлард, весь вздрогнув, едва не рванулся исполнять команду, но вновь привлекло его внимание стенание Патрика, и через пару секунд, наверное, он уже и не думал ни о чём, кроме умоляющем о смерти товарище.

Андре вновь приземлился рядом с обгорелым дезертиром, поставил аптечку на его грудь. Отлетела в сторону закрывающая скоба, поднялась вверх крышка, взору Андре предстали плотно упакованные бинты, несколько ампул самого разного предназначения, шприцы...

Очередной бордюр заставил треть содержимого чемоданчика высыпаться наружу. Несколько ампул с прозрачной жидкостью укатились в дальнюю часть кабины, под остывающее тело командира танковой бригады. Андре, не давая Зигмунду возможности лишить его последних медикаментов, ещё хранящихся в аптечке, стал рыться в нагромождениях столь чуждо выглядящих лекарств. Вновь вспоминались занятия по гражданской обороне – но в этой аптечке названия были гораздо разнообразнее, чем в той крохотной коробочке, содержание которой их заставляли штудировать. Найдя, наконец, знакомую надпись – насколько он помнил, мощный наркотик с анестезирующим действием, он извлёк стеклянную ампулу из объятий аптечки, схватил первый попавшийся шприц-пистолет. Совместились друг с другом они без особых усилий, но Андре знал, что самое интересное начинается дальше.

- Не трогай меня! – глаза Патрика округлились при виде нависшего над ним взведённого шприца.

Существовал один вопрос, который вызывал у Андре очень большие проблемы. А именно – надлежало ли делать укол анестетика в мышцу или внутривенно? В этот момент курс гражданской обороны вдруг сильно подвёл – Андре совершенно не представлял, куда стоит колоть. Он подумал, что и в спокойной обстановке имел бы крайне невеликие шансы попасть иглой в вену, не говоря уже о том, чтобы совершить этот подвиг, находясь в кабине несущегося танка. А значит – ему остаётся колоть внутримышечно, надеясь, что это не убьёт Патрика. В любом случае, боль дезертира оставит.

Уперев колено под спину Патрика, Андре отцепил наплечник с левой руки вяло сопротивляющегося солдата. Крепко-накрепко схватившись чуть выше локтя, там, где начиналась нетронутая огнём кожа, Андре приставил пистолет под небольшим уклоном к тому месту, где, по его мнению, должна была находиться дельтовидная мышца. Понимая, что, скорее всего, даже если это и спасёт Патрика, то ему, вне сомнения, предстоят лишь мучения в ближайшие дни, тем более, что он ещё вчера наверняка был заражён, Андре вдавил спусковой крючок до упора.

Игла бесшумно (да и какой мог быть слышен шум в гремящей стальной махине) скользнула вперёд, пронзив кожу, полностью скрылась в руке. Патрик издал короткий рык – наверное, укол всё-таки был сделан не совсем туда, куда надо. Андре, схватившись за поршень, принялся за введение белесой жидкости.

- Прекрати, прекрати, сука! – дергаясь всем телом, кричал едва удерживаемый руками Андре дезертир, - Пусти, не надо, не надо!

- Пушку, вашу мать! – раздался новый крик Зигмунда, - Вы хотите сдохнуть? Холлард, заряжай пушку!

- Не заряжается! – чуть не плача отвечал ему Холлард, - Здесь написано, что какие-то неполадки!

- Спокойно, спокойно, спокойно. – бормотал Андре, в ответ на мольбы Патрика продолжающий гнать анестетик сквозь иглу, - Ты выживешь. Выживешь, слышишь меня?! Ты будешь жить, у тебя будут дом, жена, дети...

«Какого чёрта я несу?!» - прозвучала мысль в голове Андре, - «Он же такой труп, как и я»

Сам Патрик, похоже, не меньше его понимал тщетность каких-либо надежд... И слова, в прошлом мире ставшие бы нормальными и естественными в подобной ситуации, теперь лишь заставили дезертира ещё пуще завыть от боли. Любые утешения только сильнее усиливали мучения Патрика, навевая на мысли о невозможности какого бы то ни было светлого будущего.

Людям МКСР он мог дать надежду погибнуть за светлое будущее Города-N... Но какую надежду мог он дать человеку, чьи страдания должны были лишь продлиться чуть дольше от этого спасения? Сам Андре, осознав себя заражённым, успел сделать уже очень многое за эти несколько дней – несколько раз пережить чудесное спасение от близкой смерти, встретить многих хороших людей, найти человека, которому можно было бы признаться в любви, даже вёл в смертельный бой целое войско охваченных единой идеей повстанцев... Но что, кроме боли, узнает Патрик в свои последние дни? Ему очень сильно повезёт, если обе руки не придётся ампутировать до локтей – и за те восемь дней, которые отведены только что заражённому, ужасающие ожоги причинят обгорелому дезертиру ещё в десять раз больше мук. Действительно, нельзя было сказать, чем мгновенная безболезненная смерть хуже перспективы больше недели лежать, вновь и вновь лишая себя сознания, как и возможности ощущать вообще что-либо, с помощью наркотиков.

Андре подумал, что, возможно, Зигмунд был прав, настоятельно рекомендуя ему даровать быстрое избавление... Но эта мысль была тут же вытеснена осознанием того, что, фактически, именно Патрику они все были сейчас обязаны своей жизнью – кто ещё держал бы тот пулемёт нацеленным на выжигателей, после того, как был испепелён Вайч? Нет, Андре не мог и думать о том, чтобы теперь лишить дезертира жизни.

Шприц был полностью опустошён, вся ампула анестетика сейчас, верно, пыталась добраться до кровеносного тракта... И начинали появляться первые действия наркотика. Поначалу крики Патрика становились всё тише и неразборчивей, в один момент его глаза вдруг закатились, какое-то время губы ещё двигались, пытаясь вымолвить новые просьбы о том, чтобы его отпустили в объятия вечного небытия. После чего Андре, испугавшемуся за то, что дезертир обрёл именно то, чего просил, стал судорожно искать пульс на шее. Сработало, понял он – пусть редко и неохотно, отравленное анестетиком сердце продолжало пропускать через себя кровь.

- Отрываемся! – триумфально ударив кулаком по приборной панели, воскликнул Зигмунд, - От танков отрываемся, остался вертолёт! Скоро будем на месте, может быть, даже не встретимся с ним!

- Я надеюсь. – вытягивая шприц-пистолет из руки замолкшего Патрика, промолвил Андре.

- Что за херня с нашей пуш... – ища какой-то из экранов на боковой панели, начал риторический вопрос Зигмунд, - А, хрень! Мало того, что она погнулась, нам ещё и башню оплавили! Не двигается! Это теперь хрень на гусеницах, а не танк!

«Интересно», - подумал Андре, глядя на омрачённое следами страдания лицо Патрика, - «Так Зигмунд относится ко всему, что, по его мнению, отслужило свою службу? Так он отнесётся и ко мне, когда дойдёт до этого, по его словам, свержения президента?»

- Холлард, подними Фениеля. – попросил Андре, ступая обратно к Зигмунду, - И готовьтесь нести Патрика. Мы уже почти на месте.

- Мы ещё хлебнём с этим мешком, я тебе точно говорю. – не отвлекаясь от дороги, процедил комиссар.

- Не называй его мешком. – ответил Андре, - Ты мог точно так же оказаться на его месте.

- И я бы проклял тебя за то, что ты не оборвал мои мучения. Не думай только, что в твоём поступке есть хоть что-то геройское. Это просто самолюбие. Думаешь, сильно он обрадуется, когда очнувшись, увидит вместо своих рук две обожжённые кости?

- Не советую продолжать эту тему. – бросил Андре, - Или я продолжу ту, которую начал утром.

Зигмунд замолчал. Бросив танк в новый поворот, он вышел на прямую улицу, бывшей, судя по пересланным координатам, пунктом назначения. Было, правда, немного непонятно, где именно должен скрываться вход в подземное убежище – приближаясь к концу улицы, они видели перед собой лишь квадратный жилой блок, пробраться во двор которого можно было через связующие арки, которые, как было видно даже с расстояния трёх сотен метров невооружёнными глазами, были явно меньше размера танка.

- Я думаю, ясно, что это и есть наша парковка? – произнёс он, тыкая пальцем в экран.

- Разумеется. – поднимая с пола пистоле