![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Курган-Тюбе
В документах Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР иерей Сергий Никитин значится настоятелем Курган-Тюбинского молитвенного дома (так уполномоченные часто именовали в своих отчетах православные среднеазиатские храмы) с 24 декабря 1950 года. Сохранившиеся с того времени письма отца Сергия позволяют достаточно много узнать об обстоятельствах его жизни в Средней Азии. Кроме этих писем и документов Совета по делам Русской Православной Церкви, источниками по данному периоду его служения являются воспоминания духовных детей Владыки. Курган-Тюбе Кулябской области Таджикской ССР — «край света» по определению самого иерея Сергия Никитина — представлял собой типичный среднеазиатский городок со смешанным населением, где можно было встретить русских, таджиков, узбеков, армян, осетин, грузин, евреев, греков. Удаленность его от административных центров иллюстрирует время пути от Ташкента до Курган-Тюбе: сначала поездом двое суток до Сталинабада, потом — через горный хребет либо 12 часов по узкоколейке, либо около трех-четырех часов на автомобиле. Довольно высокие горы значительно ближе горизонта, глинобитные одноэтажные домики («кибитки», как именовало их местное население), резко континентальный климат, улицы, густо засаженные деревьями. Летом — страшная пыль и невыносимая жара, зимой — холод. Основное средство передвижения местных жителей — верхом на верблюдах и ослах, в горах паслись бараны, немного коров и козы. Вот что представлял собой город Курган-Тюбе в то время. О простоте и скромности быта священника Сергия Никитина говорит описание, данное его сестрой Е.А. Стурцель, в октябре 1951 года в течение месяца гостившей у брата-иерея: «Кибитка (это дом из глины) очень приличная, просторная. В ней две комнаты, разделенные несплошной перегородкой. В первой комнате, вроде канцелярии, стоит стол с хозяйственными] книгами, счетами и бумагами. Сейчас поставили еще одну кровать, на которой спит Серженька. Здесь же стоит печь, которую заново перекладывали; надеемся, что она будет давать тепло. Потом висит рукомойник, и у окна — маленькая тумбочка. В другой комнате, как войдешь, налево — кровать, на которой я сплю, стол, в углу — полочка с иконами, в другом углу наискось шкапчик с посудой и бельем. Очень чисто, стены побелены. <...> Весь участок совершенно изолирован и обнесен кругом высокой сплошной глиняной оградой, которая называется дувалом. Внутри этого двора помещаются молитвенный дом, кибитка священника и с другой стороны кибитка сторожихи, 2 уборные — одна наша, другая общая, посреди двора колодезь. На ночь ворота запираются на замок. Собачонка Тузик <...> очень скрашивает Серженькину жизнь». Жилище священника не было приспособлено к зиме, а молитвенный дом не отапливался вовсе, и новый настоятель первое время очень страдал от вездесущего холода. Но, несмотря на это, отец Сергий весь отдался храмовому богослужению. «Ты спрашиваешь, зачем я прибегнул к такому героическому средству, как облить руки кипятком? — писал он в одном из своих писем того времени. — А что же было делать? Весьма важный и ответственный момент, паузы делать нельзя, а у меня полная анестезия рук: ни Чаши, ни других предметов не ощущаю; хорошо еще, что догадался». Новому курган-тюбинскому священнику пришлось многое менять в сравнении с прежним порядком. Его предшественник был человеком то ли совсем темным, то ли недобросовестным и корыстолюбивым. Во всяком случае, в поисках наживы он легко потакал суевериям (например, больных детей накрывал какими-то ковриками, которые должны были их вылечить). Причем активно «гастролировал» с этими «требами» по всей Вахшской долине, за что и был уволен епископом Гурием. Привыкшие к такому грубому магизму местные жители, естественно, невзлюбили нового настоятеля, не пожелавшего потакать суевериям, а вместо «ковриков» призвавшего христиан обращаться к церковным таинствам, и богослужений почти не посещали. Клирошане, сторожа и остальное «ближайшее окружение» также стали высказывать свое недовольство вводимыми новшествами. При прежнем настоятеле служб было не так много — весьма урезанная всенощная под воскресенье и воскресная литургия, если не случалось великих праздников на неделе. Новый священник сразу значительно удлинил службу, ввел ежедневные вечерние богослужения, добавил литургию в субботу. Псаломщик тут же возроптал, и вскоре пришлось обходиться без его услуг. Вышедший из подполья 55-летний иерей Сергий Никитин, до этого 15 (а возможно, и почти все 25) лет служивший тайно, весь погрузился в исполнение своих священнических обязанностей. В марте 1951 года он писал племяннице в Москву: «Я до такой степени поглощен своей работой, что <...> времени не хватает: то служба, то надо к проповеди готовиться и для этого перечитать соответствующую литературу, обратиться к подлиннику, т.е. Священному Писанию, углубиться в него, поразмыслить, составить план; то — требы, то, наконец, самая неприятная для меня вещь — составление и ведение приходно-расходной кассовой книги и приходно-расходной материальной книги. Васенька, кстати, я не знаю хорошенько, что такое „сальдо”. Обязательно напиши бухгалтерское определение, мне это нужно». Со средствами было очень плохо, для уплаты налога приходилось даже занимать у родных и близких. С приходом весны превозмогание постоянного холода сменилось борьбой с изнурительной жарой. «Числа с 24 марта сразу наступило лето — такое, как у нас в июне. Служу в подряснике, надетом только на кальсоны (без рубашки), и все равно спина вся мокрая. Воздуха не хватает, голос у меня слабый, непоставленный. Я применяю огромные усилия, чтобы говорить громко, — и обливаюсь потом, весь в изнеможении. Что же будет в июле? Боюсь и думать». И это при том что «погода в этом году не такая жаркая, как в прошлые годы, все удивляются, а таджики говорят, что „урус привез с собой из Москвы холод”». В храме новому настоятелю прислуживали сыновья печника сироты Степа и Коля, гречата. Он очень полюбил мальчиков, заботился о них, и те отвечали ему взаимностью. Как- то в Прощеное воскресенье на службе богомольцев не было, но иерей вышел говорить проповедь. — Кому же Вы будете говорить? — спросил Степа. — Никого ведь нет. — Людей нет, но храм полон Небесных сил, имя и буду говорить. Ответ поразил мальчика, но удовлетворил его. Архиепископ Мелитон (Соловьев) рассказывал о жизни священника Сергия Никитина в Курган-Тюбе: «У него в приходе было, как он мне говорил, 15 национальностей. Было много православных из бывших магометан, и они подавали записки с такими вот именами: Абдурахман, Измаил и тому подобными. И надо было поминать так, потому что эти имена православные, но только в переводе: Абдурахман — это Авраам, например. <...> Его очень любили в Курган-Тюбе, он всегда там ходил в ряске. <...> Когда он шел по тротуару, ему уступали дорогу все тамошние жители. Когда он приходил в библиотеку, все стояли в очереди, а ему открывали свободно дверь: — Батюшка, пожалуйста, смотрите и выбирайте любую книгу, какую нужно, вот табуреточка». Местное население и даже власти относились к священнику неплохо, тем горше было терпеть «от своих», не оставляло чувство одиночества и оторванности от действительно близких людей. Даже до архиерея добраться было крайне затруднительно: «Очень хотелось бы проехать в Ташкент, но не знаю, удастся ли. Дело в том, что сейчас сезон отпускников, студентов, курортников и т[ак] далее, и т[ак] далее. На самолете не достанешь места, а ехать с поездом долго, да и на него нужно взять билеты, а я „человека не имам”, который бы все это устроил к благополучному концу, тем более что нужно уладиться в очень сжатый срок — с понедельника до субботы. В субботу я должен уже быть у себя, так как воскресного дня пропустить нельзя. Буду стараться, а там не знаю, что выйдет!» 6 апреля 1951 года иерей Сергий писал своей крестной дочери Наталье Петровне Сосновской: «Я живу одиноко; моя бедная Паша, если и выздоровеет (на что мало надежды), не сможет жить со мной. Кроме того, и условия жизни и климат здесь тяжелые, так что ей, старому человеку, они были бы не под силу. Очень бы хотелось взять отпуск в конце лета и приехать в Москву, но не знаю, дадут ли в этом году отпуск, а если дадут, смогу ли собраться с силами и приехать. Очень это дорого. И к себе ждать никого не могу тоже из-за этих же причин. Конечно, лучше бы самому приехать. Утешение нахожу в богослужении; душа моя тогда умиротворяется, испытываю состояние покоя — а потом опять начинаются всякие шероховатости и неприятности. Меня и предупреждал епископ, что буду терпеть от „лжебратии”, которая является главной язвой современного церковного общества. И власти, и общественность — все относятся хорошо, а вот свои „верующие” — от них приходится терпеть». Случались, однако, проблемы и с властями. Например, заместитель председателя Курган-Тюбинского горисполкома Базаров стал требовать от нового настоятеля составления и предоставления в горисполком списков верующих его прихода с подробными данными, что было, конечно же, нарушением прав верующих даже по букве советского законодательства. И хотя Базарову начальством впоследствии было разъяснено, что таких данных он требовать не вправе, можно себе представить, что пришлось испытать отцу Сергию, так как по дальности расстояний информация о возникшей проблеме могла дойти до епархиального архиерея отнюдь не скоро. Об этом инциденте становится известно из доклада Гавриша В.И., уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви по Таджикской ССР, которому епископ Гурий высказал свою претензию по данному вопросу в октябре 1951 года. На службах приходилось обходиться без псаломщика, никого найти на это место так и не удалось: не было вообще никого из мало-мальски культурных людей, способных читать на клиросе, хотя певчие, пусть и «безграмотные до неприличия», но все же имелись. Священнику самому необходимо было как-то восполнять все эти недостатки. Несмотря на трудности, отец Сергий сумел изыскать средства и затеял фундаментальный ремонт храма: сделали крышу и потолок, настелили новый пол в алтаре и на амвоне, все это заново покрасили, была благоустроена и храмовая территория. Верным помощником священника в хозяйственных делах оказался староста Василий Петрович Луковкин. Настоятель Курган-Тюбинского храма писал в Москву сестре уже в августе 1951 года: «Если будет случай, спроси Клавдию, нельзя ли будет приобрести Общую минею и Цветную триодь, а также Октоих. Наш храм купил бы, пересылка за наш счет. Также спроси, нельзя ли будет достать серебряно-вызолоченную чашу, такой же дискос и звездицу, а также серебряное кадило. Сколько будет стоить? Указать отдельно цену каждого предмета. Мы хотим приобрести для церкви. Относительно моего возглавления хозяйственной жизни прихода могу сказать в цифрах следующее: на 1-ое июля 1950 г. у моего предшественника был остаток 160 руб. 04 коп.; на I июля 1951 г. остаток выразилея в сумме 28336 руб. 46 коп. Вот результаты моего хозяйствования и ведения дела». Огромной отрадой, конечно же, были гости, приезжавшие к заброшенному на «край света» священнику, невзирая на дальность расстояний. Кроме сестры Елизаветы Алексеевны, в Курган-Тюбе в январе 1952 года десять дней гостил друг отца Сергия и замечательный христианин Николай Васильевич Шилов — главврач лепрозория в городе Кзыл-Орда (Казахстан). В своей лечебнице для больных проказой Николай Васильевич ввел ежедневное совместное утреннее молитвенное правило, которое сам и возглавлял. Присланная из Москвы в результате кляузы специальная комиссия Наркомздрава (произошло это еще до 1946 года, когда тот был переименован в Минздрав) подтвердила сообщавшиеся в доносе факты и передала о том по начальству. Однако из-за высокого профессионализма и известности Николая Васильевича Наркомздрав не смог найти доктору равноценной замены и вынужден был смириться с религиозностью главврача и с установленным им в кзыл-ординском лепрозории распорядком. Поскольку время приезда Николая Васильевича совпало с Крещением Господним, курган-тюбинский иерей благословил гостю исполнять обязанности псаломщика, и тот, к великой радости друга, и пел и читал на службе. Конечно, посредством писем или передач священник Сергий Никитин общался и с ташкентскими своими друзьями. Много помогало ему семейство протоиерея Феодора Семененко, а также настоятель ферганского храма священник Борис Холчев. Время от времени приходилось бывать в Сталинабаде, там отец Сергий неизменно останавливался в доме благочинного по Таджикистану протоиерея Петра Страдомского и его матушки Прасковьи Федотовны, всегда с добротой относившихся к курган-тюбинскому священнику. В годы своего среднеазиатского служения отец Сергий через сестру Елизавету Алексеевну и племянницу Валерию часто обращался за духовным советом и молитвой к «дедушке», заштатному московскому священнику Константину Всехсвятскому. Друзья и духовные дети также оказывали посильную помощь, и не только молитвенную. Например, еще летом 1951 года из столицы в Курган-Тюбе при соблюдении всех правил конспирации иерею Сергию Никитину по почте была отправлена посылка со священническим облачением. В отправке принимали участие Е.В. Амбарцумов, В.И. Гоманьков и священник Михаил Соловьев (впоследствии архиепископ Мелитон). Перед тайно служившим в течение долгого времени иереем Сергием Никитиным после выхода из подполья встало много новых задач. Поэтому весьма интересными представляются строки его писем, свидетельствующие о новом практическом и духовном опыте, приобретенном после года легального служения. «Во время разговора у меня, как ты знаешь, бывает „э, э”, а вот, слава Богу, проповеди всегда говорю гладко, и никогда „э, э” не было. Стал говорить и служить гораздо увереннее, также все жесты, действия, походка и пр[очее]. Раньше мне казалось, что все на меня смотрят, и я смущался, а теперь я одинаково служу и в пустом, и в наполненном молящимися храме». «Стал лучше понимать людей в связи с своим трудом, а мой труд — это громадная школа терпения. Я всегда знал это, но в масштабах ошибался. Прошу у Бога только терпения, терпения и терпения. Недаром Сам Спаситель сказал: „Претерпевый до конца, той спасен будет»”. Во второй половине июня 1952 года священник Сергий Никитин был возведен архиепископом Гурием (Егоровым) в сан протоиерея. После возвращения из отпуска, во время которого новоиспеченный протоиерей Сергий съездил в Москву, архиепископ сообщил ему, что желает перевести его из Курган-Тюбе «на большое место и в большой город». Причем существовала альтернатива: либо вторым священником Сталинабадского храма и одновременно благочинным по Таджикистану, либо настоятелем Ленинабадского храма. Оба варианта не сулили ни мира, ни спокойствия, так как в первом случае отец Сергий автоматически оказался бы в двойственном положении одновременно и начальника, и подчиненного по отношению к протоиерею Петру Страдомскому. Настоятель Сталинабадской церкви Петр Страдомский только что был снят с должности благочинного и, несмотря на дружественное расположение к отцу Сергию, имел все же характер весьма непростой. Второй вариант был еще более тяжелым, так как в ленинабадской общине уже в течение долгого времени бушевало жестокое пламя раздоров. Через некоторое время выяснилось, что уполномоченный отклонил кандидатуру протоиерея Сергия на должность благочинного, мотивировав это тем, что «Никитин служит очень мало, и его пока преждевременно выдвигать на такое ответственное место». Отпускать же не доставлявшего ему никаких неприятностей священника из Таджикистана в какие-либо предложенные архиепископом Гурием приходы Киргизии или Туркменистана чиновник тоже не захотел, думая о собственном спокойствии. Итак, протоирею Сергию Никитину предстояло быть ввергнутым в «ленинабадское пламя». Но до начала октября еще нужно было оставаться на месте. И тут не обошлось без искушений: пришлось уволить сторожиху, во время отпуска настоятеля поселившую у себя в кибитке какого-то пьяницу и дебошира. А вслед за принятием на ее место другой старушки-певчей во время уборки храма произошла кража с престола наперсного серебряно- вызолоченного настоятельского креста — памяти о протоиерее Константине Ровинском. «Вот видишь, какие неприятности на меня обрушились! — писал протоиерей Сергий по этому печальному поводу сестре. — И мое сердце начинает остывать от Кургана — как будто меня внутренне приготовляют к перемене места. Я, как пророк Иона, „огорчился даже до смерти”». С 23 сентября по з октября 1952 года у протоиерея Сергия Никитина в Курган-Тюбе гостила И.С. Мечёва. Она помогала ему собраться для переезда на новое место назначения. Сдав дела новому настоятелю, протоиерей Сергий отбыл в Ленинабад. Сам он так описывал свой отъезд из Курган-Тюбе: «Последний день, проведенный мною в Кургане, был день преп[одобного] Сергия, что очень утешило меня в моем новом послушании и в моем странствовании. 5-го в воскресенье говорил прощальное слово; многие плакали, и я прослезился. Говорил о том, что мне не хотелось бы уезжать из Кургана, где много было положено моих сил и в храме которого осталась часть моей души и моего сердца. В Кургане за последнее время было тихо, спокойно, безмятежно. И мы всегда ищем для себя приятного, тихого и покойного, но Господь посылает нам не то, что для нас приятно, а то, что полезно, — полезно, конечно, для бессмертной части нашего существа, нашей души. И поэтому необходимо подчиниться без ропота и без неудовольствия воле Божией. Просил мою паству с любовью принять моего заместителя и жить между собой в мире и согласии». «Мои ребята осиротеют без меня. Колюшка плакал горькими слезами, узнав о моем переводе, и я, утешая его, также плакал. Степа также плакал. Старухи мои огорчены: они привыкли к проповедям, а сейчас, по-видимому, этого не будет <...>. Странно чувствую себя: я уже не хозяин здесь — все полномочия мои кончились, — и вдруг все стало чужим. Хочется поскорее приехать „к себе”, хотя бы в Ленинабад. Получив туда назначение, сначала расстроился, и „уны во мне дух мой, во мне смятеся сердце мое”, а потом успокоился, предав себя Воле Божией. Постараюсь по совести разобраться в тамошней неурядице, а там — что Господь даст. Из Кургана еду в Ташкент по вызову архиепископа, а из Ташкента поеду в Ленинабад...»
|