![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Ленинабад
Приход ленинабадского молитвенного дома в честь равноапостольной Марии Магдалины уже несколько лет существовал в атмосфере непрекращающейся распри. К моменту появления там протоиерея Сергия Никитина несколько священников успело смениться, не добившись нормализации обстановки. Чтобы лучше представить себе, к какому подвигу должен был готовиться отец Сергий Никитин, выезжая на место нового назначения, полезно обратиться к документам Совета по делам Русской Православной Церкви за 1948-1951 годы. В одном из отчетов уполномоченных Совета того времени содержится копия обращения архиепископа Гурия (Егорова) к уполномоченному по Узбекской ССР М.Н. Тормашеву. Желая получить консультацию по юридическому аспекту проблемы архиепископ Гурий довольно подробно описал возникшую в Ленинабаде ситуацию. Дело заключалось в следующем: в ответ на ряд заявлений членов ленинабадского прихода, образовавшегося «явочным порядком» еще «до издания постановления СНК СССР № 1325 от 28.Х1—43 г. “О порядке открытия церквей”», в начале февраля 1951 года при участии Епархиального управления была проведена реорганизация общины храма в честь равноапостольной Марии Магдалины в Ленинабаде. Двое приходских священников оказались переведены архиереем на другие приходы, новым настоятелем стал протоиерей Митрофан Марковский. После проверки хозяйственной и финансовой деятельности молитвенного дома была переизбрана двадцатка, новый состав которой утвердили архиепископ Гурий и уполномоченный по Таджикистану. Однако состав двадцатки оказался неугоден протоиерею Митрофану, который пытался заменить ее членов по своему усмотрению. Жалобы представителей церковного актива архиерею на своего настоятеля вскрывали довольно грубый характер этих попыток. Нетерпимость, оскорбления, непримиримость царили на собраниях двадцатки, часто приводя к срыву заседаний. Вина настоятеля в глазах архиепископа Гурия серьезно отягчалась еще и тем, что, не желая давать двадцатке отчета о расходовании им приходских средств, протоиерей Митрофан упорно пытался включить в ее состав уволенного ранее за хищение церковного имущества бывшего старосту, что не могло не вызывать вполне определенных подозрений. Противостояние привело к тому, что 17 февраля 1952 года прямо в храме на заседании двадцатки произошла драка между двумя группами церковного актива, в результате «более потерпевшие» обратились с жалобой в прокуратуру. Вслед за этим архиепископом Гурием из Ташкента в Ленинабад были командированы члены Епархиального управления — секретарь епархии архимандрит Иоанн (Вендланд) и протоиерей Феодор Семененко. В их присутствии очередное собрание двадцатки прошло спокойно. На нем, несмотря на недовольство настоятеля, были практически восстановлены прежние, одобренные ранее архиепископом Гурием составы церковного совета и ревизионной комиссии. Дальнейшее развитие событий дает понять, насколько трудным было в то время положение епархиальных архиереев, организационные решения которых вступали в силу лишь с санкции вовсе не церковного органа — Совета по делам Русской Православной Церкви. Какие злоупотребления могли возникать из-за этого фактического двоевластия, показывает продолжение ленинабадской истории. Архиепископ Гурий утвердил вновь избранный состав церковного совета и ревизионной комиссии, о чем писал в личном письме уполномоченному. Это письмо, так же как и протокол заседания двадцатки, благочинный протоиерей Петр Страдомский должен был передать уполномоченному по Таджикской ССР В.П. Гавришу, но не передал: товарищ Гавриш уехал лечиться на курорт. Сославшись на содержание телефонного разговора с уполномоченным, благочинный известил архиепископа Гурия и ленинабадскую двадцатку, что В.П. Гавриш не одобрил переизбрания и оставляет на своих местах прежний состав церковного совета и ревизионной комиссии. Таким образом, новоизбранный состав двадцатки так и не был допущен протоиереем Митрофаном Марковским к исполнению своих обязанностей, несмотря на благословение архиерея. Как было сказано выше, к моменту отъезда из Курган- Тюбе назначенного на ленинабадский приход протоиерея Сергия Никитина протоиерей Петр Страдомский уже был отстранен от должности благочинного. Протоиерей же Митрофан Марковский все еще продолжал оставаться настоятелем ленинабадского прихода. Покинув место своего прежнего настоятельства, протоиерей Сергий поехал в сторону Ташкента, задержавшись в соответствии с письменным благословением архиепископа Гурия на несколько дней в Сталинабаде, где ему пришлось дожидаться приема у уполномоченного по Таджикистану (отдохнувший на курорте В.П. Гавриш как раз сдавал дела преемнику). Обновив свою регистрацию и тем самым получив разрешение властей на служение в Ленинабаде, он продолжил путь в Ташкент, в Епархиальное управление, за назначением на новый приход. Архиепископа Гурия в Ташкенте не оказалось. Он освящал храм в туркменском городе Мары (до 1937 года называвшемся Мерв), знакомом отцу Сергию еще по времени прохождения им университетской врачебной практики. Секретарь епархии архимандрит Иоанн (Вендланд) встретил приехавшего протоиерея и выдал ему бумагу, в которой сообщалось, что предъявитель последней назначен вторым священником молитвенного дома города Ленинабада. На словах было добавлено, что архиерей благословляет отца Сергия пока присматриваться к обстановке, а указ о назначении его настоятелем вышлет несколько позже. Протоиерей Сергий приехал в Ленинабад (теперь он вновь называется по-древнему Ходжентом) — старинный уездный, а теперь областной город на берегу реки Сыр- Дарьи — 19 октября 1952 года. Храм в честь святой равноапостольной Марии Магдалины, по размеру в полтора раза больше курган-тюбинского, находился в прекрасном состоянии и имел все необходимое. Был и псаломщик, и два хора — правый и левый — со своими регентами, не говоря уже о полном комплекте богослужебных книг. Дом причта — через дорогу от храма — своей основательностью нисколько не напоминал курган-тюбинскую кибитку священника. Климат — мягче курганского и сталинабадского, во всяком случае, лето не такое тягостное и изнурительное, как там. Однако душевно протоиерей Сергий сильно страдал. Это страдание сквозит в его письмах из Ленинабада: «Общее впечатление: конечно, храм лучше, благоустроеннее. Мне уже не придется быть одним в з-х лицах — и попом, и дьяконом, и дьячком; все на своем месте, но что-то не по душе мне здесь. Что будет, не знаю. Да будет воля Божия! Лизочек, сходи к дедушке, расскажи ему, что он скажет? Напиши его мнение. Попроси помолиться за меня, мне трудно. Прошу и у вас, родных и знакомых, молитвенной помощи». Позже он напишет об этом времени в письме к Е.С. Надеждиной: «Такая тягота легла мне на душу, что самые тяжелые дни, проведенные мною на Вишере, во внутреннем смысле показались более легкими, чем здесь. Внутри возник трудный душевный кризис. При помощи Божией и по молитвам близких людей, живущих и отшедших (в том числе, чувствую это, и незабвенного о. Василия), были даны силы преодолеть этот кризис». По штату в Ленинабаде имелось два священнических места и одно диаконское. Однако довольно долго, вплоть до отъезда из Ленинабада протоиерея Митрофана, священников было трое. Все это время вновь прибывшего протоиерея заметно угнетала двусмысленность его положения на приходе. Не мог он не принимать близко к сердцу и заметных переживаний настоятеля, предчувствовавшего скорую свою отставку. «0[тец] Марковский встретил меня любезно, но очень сдержанно. <... > Он спросил меня в упор, по-хорошему: „О. Сергий, скажите мне все откровенно и без хитрости, каково положение дела”. Я ответил так: архиепископа я не видел и не имел поэтому с ним беседы; назначение, подписанное архимандритом, я дал ему, о. Митрофану, а что будет дальше — надо ждать, но, думаю, что троих здесь не будет, если в штате двое. Я не сказал неправды, но не поставил точки над „и”. Но всякая хитрость и дипломатия настолько чужды мне и тягостны, что они тяжелым бременем ложатся на мою душу. Лучше было бы прямо назначить меня настоятелем. Мне чудится какой-то безмолвный укор и упрек в обращении со мной о. Митрофана. Скажу: он безукоризнен со мною, хотя и сдержан. Да он и должен быть именно таким. Не знаю, но когда я смотрю на о. Митрофана, у меня сердце переворачивается, и я несколько раз уходил к себе в комнату и плакал». Трое священников составили чреду, по которой один служил седмицу, являясь одновременно и главным совершителем треб, другие помогали, затем происходила смена. Службы — каждый день, утром и вечером. Отношения с сослуживцами у отца Сергия, как сам он писал родным, были «самые хорошие», однако душевный покой не восстанавливался. «Жизнь моя здесь до некоторой степени искусственная; <...> положение <...>, как говорится, межуличное. В самом деле, получил от архиепископа указ о настоятельстве, еще находясь в Кургане; получил от благочинного справку уполномоченного, где подтверждается мое настоятельство, а о. Митрофану пришлось предъявить справку, где я назначаюсь штатным священником, а не настоятелем. Архимандрит, отправляя меня в Ленинабад, сказал от имени архиепископа <...>, что через неделю, много через 2, я получу указ о настоятельстве. Вот уже з недели, как я здесь, — и ни гу-гу. Не думай, что я хочу этого настоятельства; дай Бог, чтобы его совсем не было. Не в том дело, а в том, что, будучи вторым священником, я не могу войти в самую толщу отношений церковно-приходского совета, о. Марковского, двадцатки и этой пресловутой Догад- киной. Мне сказал архимандрит: „Вы пока приглядывайтесь”. Если я буду так жить не 2 недели, а и 2 года, все равно я не смогу войти в отношения, создавшиеся в здешнем молитвенном доме. А эта неопределенность чрезвычайно плохо действует на меня. Хорошо ли, плохо ли, но если я настоятель, я и буду действовать, как могу и как мне подсказывает совесть. А это прозябание ни к чему не ведет». Разделенность прихода на две партии, одна из которых выступала за протоиерея Митрофана, другая враждовала против него, определяла атмосферу взаимоотношений прихожан и друг с другом, и со священниками, поставленными окормлять приход. Практически сразу после приезда в Ленинабад нового священнослужителя обе группировки попытались склонить его на свою сторону. Но прибывший пастырь с самого начала сознательно занял позицию строжайшего нейтралитета. «Тут как-то приходили ко мне поодиночке 2 старухи, начали что-то говорить об о. Митрофане (это, значит, из партии Догад- киной); но я сейчасже одернул их и сказал, что если они хотят приходить ко мне за советом или духовной надобностью — мой дом всегда для них открыт, — но что я и слушать не хочу никаких нашептываний, никаких сплетен. Так и ушли ни с чем». Получив информацию о том, что у старух «с новым священником не вытанцовывается», предводительница оппозиционной настоятелю партии Александра Алексеевна Догадкина сама попыталась путем ряда хитростей «покороче познакомиться» и «приручить» отца Сергия через известное ему еще с Курган- тюбинских времен семейство Толмачовых (знакомство, правда, было не из самых приятных). Толмачов, или Ефимыч, регент левого хора, хитрый, опасный и неискренний человек, здесь, в Ленинабаде, сумел причинить протоиерею Митрофану Марковскому много неприятностей, «подведя его даже лишний раз под неудовольствие архиерея». Однако, несмотря на все старания, «мадам Догадкиной» так и не удалось втянуть отца Сергия в партийные игры. Хотя методы «приручения», примененные к нему, и давали некоторое представление об атмосфере, царившей в приходе, но само временное положение второго священника не позволяло будущему настоятелю не только активно воздействовать на ситуацию, но даже и по-настоящему вникнуть в ее суть. 19 ноября 1952 года он писал своей племяннице: «Завтра исполняется месяц, как я здесь. А положение все еще невыясненное, какое-то ложное, хотя, впрочем, в этом есть и положительный момент, а именно: если бы я сразу приехал как настоятель, то могла бы меня встретить одна из партий камнями. Не думай, что я фигурально выражаюсь, — нет, в буквальном смысле. <...> Состояние какое-то неопределенное. Мои собратья: о. Митрофан очень хитрый и неискренний человек, хотя очень приятен в обращении; о. Константин (с которым, по- видимому, мне придется служить как настоятелю) человек неплохой, искренно верующий, начитанный, неглупый, недурно говорящий проповеди, но как-то моя душа не созвучна с ним. <...> Так что здесь, пожалуй, больший затвор, чем был в Кургане. Что хорошо здесь, так это река: спокойная, величественная, плавная, огромная. Я могу неопределенное время сидеть на берегу и наслаждаться — и всегда ухожу с миром в душе». Весь конец ноября протоиерей Сергий проболел: пропотел во время крестин, а затем продрог в церкви на воскресной всенощной, в результате простудился. В начале декабря 1952 года он, так и не оправившийся от сильнейшего насморка и ангины и лежащий с субфибрильной температурой, наконец получил из Ташкента долгожданный указ о назначении его настоятелем ленинабадского храма. «За 1, 5 месяца, несмотря на „искусственную”, как я выражаюсь, жизнь, — писал новый ленинабадский настоятель сестре в Москву, — ко многому пригляделся, и ни за что здоровое зацепиться нельзя. Как только буду чувствовать себя лучше, поеду в Ташкент для личных переговоров с архиепископом. Очень тяжелое сейчас у меня состояние — и физическое, и душевное. Положиться не на кого: везде или явные, или тайные недоброжелатели. Не знаю, чем все это кончится». Продолжение было печальным. Поток жалоб в Совет по делам Русской Православной Церкви от ленинабадских прихожан не прекращался. Недоброжелательность, отсутствие любви к Богу и ближнему, стремление во что бы то ни стало настоять на своем продолжали толкать ленинабадских «братьев» судиться «перед неверными» (: Кор. 6: 6). После обнародования указа о снятии протоиерея Митрофана Марковского с должности настоятеля уполномоченный получил телеграмму ультимативного содержания. В ней прихожане требовали восстановить протоиерея Митрофана в его прежней должности, а в случае отказа грозили закрыть молитвенный дом на замок и никого в него не пускать. Одновременно «верующие» просили уполномоченного приехать в Ленинабад, чтобы лично разобрать их конфликт. Итак, желаемое умиротворение не достигалось. Требовался совет епархиального архиерея, и протоиерей Сергий, едва оправившись от болезни, поехал в Ташкент для встречи с ним. В ответ архиепископ Гурий обещал для очередной попытки усмирения мятежного прихода прислать ему в помощь архимандрита Иоанна (Вендланда) и протоиерея Феодора Семененко. В Ташкенте протоиерей Сергий Никитин встретил приехавшую из Москвы Марию Николаевну Соколову (впоследствии монахиню Иулианию), направлявшуюся в Фергану к священнику Борису Холчеву, настоятелю тамошней церкви во имя преподобного Сергия Радонежского. В 1951-1952 годах Мария Николаевна писала иконы для алтарной преграды этого храма. В основном иконы были выполнены на холстах в стенах Троице-Сергиевой лавры, а затем переправлены в Фергану и уже там, на месте, приклеены на деревянную основу. Для завершения работ Мария Николаевна вместе со своей ученицей Екатериной Сергеевной Чураковой и приезжала к отцу Борису. О поездке Марии Николаевны отцу Сергию Никитину было известно заранее, она должна была передать ему из Москвы позолоченный наперсный крест. Из Ташкента выезжали вместе, в смежных вагонах (Фергана расположена по той же дороге, что и Ленинабад, но вдвое дальше от Ташкента). Внезапно почувствовав себя плохо, протоиерей Сергий перешел в вагон к Марии Николаевне. С приступом стенокардии (или, по-старому, грудной жабы), крайне опасным для жизни, едва успели довезти его до узловой станции Урса- тьевской, где оказали необходимую помощь, а затем переправили в Ленинабад. В письме к родным от 28 декабря 1952 года больной писал: «Сейчас я совершенно нетрудоспособен. Получил месячный отпуск для лечения. Наверно, не останусь для лечения в Ленинабаде, а поеду в Ташкент <...> Чувствую себя лучше, но неважно: все держатся боли в области сердца, левой руке; одышка, общее отвратительное состояние, зависящее, по-видимому, от некоторого удушения всего организма (недостаточное снабжение кислородом). Вы не тревожьтесь, Господь милостив. Страшна не смерть, а страшен грех, отделяющий нас от Жизни. Приехали, как и было обусловлено в беседе с архиепископом, для упорядочения дел в приходе архимандрит Иоанн и о. Федор Семененко. Но я лежу и не могу им помочь, и это волнует меня — надо для лечения уехать отсюда». На I января 1953 года в клире молитвенного дома Марии Магдалины в городе Ленинабаде числились «настоятель Никитин С.А., протоиерей; Бедняков К.Н., священник; Сергеев Д.И., диакон». Но фактически по-настоящему к исполнению настоятельских обязанностей в этом «тяжело больном» приходе протоиерей Сергий приступить так и не успел. Коронарные явления, похожие на приступы стенокардии, один из которых случился по дороге из Ташкента в Ленинабад, на деле оказались симптомами начинавшегося брюшного тифа. 13 марта 1953 года уже распоряжением нового епархиального архиерея — епископа Ермогена (Голубева) — протоиерей Сергий Никитин из города Ленинабада Таджикской ССР был переведен настоятелем в Покровский собор города Самарканда Узбекской ССР. Собственно, епископ Ермоген назначил протоиерея Сергия на свое прежнее место служения, откуда сам он I марта 1953 года был рукоположен во епископа Ташкентского и Среднеазиатского. Архиепископа Гурия за месяц до того переместили на Саратовскую кафедру.
|